19-21 главы

19.

Нелей проснулся от крайне непочтительных и настойчивых рывков за ногу, сопровождавшихся ворчанием. Сразу, стремительно открыв глаза, он увидел над собой пожилого слугу — того самого, который вчера так напугал Бромия.

Кстати, не совсем проснувшийся Бромий таращился с соседнего ложа непонимающим сонным взглядом. На полу под окном аккуратно лежали вещи — из сумок мальчишек, которые они не забрали вчера, кто-то их позаботился сюда принести. А старик кашлянул и строго сказал, глядя на привставшего на локтях Нелея:

— Господин Филос срочно требует вас к себе. И запомните на будущее: так долго спать — просто неприлично для мальчиков.

— Господин Филос уже поднялся? — спросил Нелей, садясь.

— Господин Филос ещё не ложился, — сухо ответил слуга. — Он в малой пиршественной зале, дальше по коридору и вниз по лестнице... — И напомнил, уже выходя: — Поторопитесь. До чего дошёл этот мир, благие боги, до чего докатился он без вашего присмотра, приходится будить мальчишек, хотя солнце уже встало; нет, нет, в моё время...

Его ворчание утихло где-то в коридоре — точней, удалилось.

— Ну вот, на месте у него язык, — шепнул Нелей Бромию, который кивнул с явным облегчением. Мальчишки ещё несколько секунд смотрели друг на друга, потом Нелей сказал: — А ведь мы добрались. Понимаешь?

— Ага, — ещё более энергично кивнул Бромий. — Я так спал, так спал... — он замялся, видимо, не находя слов. Нелей понимаюше добавил:

— Как будто лучше в мире ничего нет. Безопасно, спокойно и... — он попружинил ладонью о кроватные ремни, ухмыльнулся, — ...мягко.

— Точно... — Бромий хлопнул себя по лбу: — Что же мы сидим! Надо скорей идти! Господин зовёт!

Нелей поморщился, вставая и нагибаясь к кувшину для умывания. Бромий с неожиданным ехидством добавил:

— Привыкай.

Уже начавший плескаться Нелей поглядел на него через плечо. Внимательно и долго. Бромий забеспокоился, огляделся по сторонам и растерянно улыбнулся. Нелей размял пальцы друг о друга и ответил доброй улыбкой, склонив голову к плечу. Бромий забеспокоился ещё больше и сказал:

— Я кричать буду. Нелей, я предупреждаю, я громко...

Нелей с наслаждением потянулся, улыбнулся снова и пошёл к Бромию, перебив его ласково:

— Кричи, кричи...

...Господин Филос не просто не ложился — он, похоже, и не собирался этого делать. В довольно большой комнате оглушающе пахло духами, ароматическими смолами, вином и ночным праздником. Филос был тут не в одиночестве — в хорошей компании, если так можно сказать, правда — несколько... однородной.

— Ой, какие красивые мальчики-и-и! — протянула совершенно голая смуглокожая, но светловолосая миниатюрная девица, сидевшая, подогнув под себя одну ногу, прямо на брошенной на пол подушке рядом со входом. — Филос, это твои новые рабы? Или слуги?

— Пусть садятся с нами, а то ты нам ужасно надоел за ночь, пьянчуга, — подхватила золотоволосая статная девушка, расположившаяся на одном из лож с кифарой на руках — она была практически одета и рассеянно пощипывала струны, извдекая из них какие-то задумчивые звуки; не в лад, но в то же время удивительно гармонично. Второе ложе занимал сам Филос — в обнимку с ещё двумя девушками — обнажёнными по пояс. Одна из них что-то прошептала другой, ловко уворачиваясь от поцелуев Филоса (кажется, он вообще не очень понимал, кто и зачем вошёл в комнату) и косясь на мальчишек — и захихикала. Вторая, сделав в ответ на шёпот товарки большие глаза, изящно изогнувшись, отодвинулась от Филоса, упираясь ему руками в грудь и скривив красивые, похожие на прогибы боевого лука, губы:

— Фуууу, Фиии-лооооос! Это правда?! Ты это делаешь?! Ка-ка-я гадоооооость! Отпусти меня, я вообще больше тебе никогда не дамся, фу, фу, фуууууу! Как ты моооооог...

— ...прааааатииииивныыый! — подержала её подружка, они длинно, громко и мокро поцеловались прямо перед лицом Филоса и томно вздохнули, горестно обнявшись и склонив головы на плечи друг другу, явно потрясённые до глубины души низостью мира вокруг. Казалось, они вот-вот заплачут навзрыд.

— Я могу сыграть для тебя мальчика, если уж ты этого хочешь, мерзкий извращенец, — деловито предложила смуглокожая. — Это будет даже забавно, а тебе всё-таки не так позорно... Я никому не скажу, правда. Мне одеться пастушком или — кого ты хочешь иметь?

— Девушки, девушки! — наконец пришёл более-менее в себя хозяин дома и укоризненно помотал головой, разом притягивая к себе обеих соседок по ложу — жестом обиженного собственника. — Что вы говорите, как вы можете?! Как можно такое даже думать обо мне?! Ваш добрый Филос, пока жив на свете прекрасный женский род, навечно останется верен... — он запнулся, внимательно оглядел всех четырёх девиц, явно соображая, чему и кому конкретно всё-таки надо остаться верным — и выкрутился: — ...неувядающей женской красоте! Какие мальчики?! Что ещё за мальчики?!

— Вот эти, — смуглая указала на столбами стоящих у входа мальчишек ножкой, почти коснувшись её пальцами колена побагровевшего (теперь уже целиком, а не только тщательно обработанными Нелеем ушами) Бромия — и в восторге захлопала в ладоши: — Ой, он краснеет! Правда краснеет! Какой милый... я его хочу, — глаза Бромия сделались похожими размером и формой на глаза совы, а смуглая поманила его рукой: — Иди сюда, что ты там стоишь? Ты что, такой дикий, что никогда не видел голой женщины?

— А мне больше нравится рыжий, — сообщила золотоволосая. — Он такой мужественный... А твой скоро чувств лишится, ты хоть ноги так не поднимай, имей совесть...

— Чуть ли не каждый день имею, скучно, — поморщилась смуглая, продолжая изучать и правда близкого к обмороку Бромия.

— Мальчики... — Филос сконцентрировал на Нелее и Бромии взгляд, в котором появилось изумление (сидевшие рядом подружки в это время наперебой его целовали), потом — хлопнул себя по лбу, почти промахнувшись и чуть не свалившись с ложа (девушки его заботливо поддержали) — А, конечно! Мальчики! Это не рабы, это мои новые слуги. Их зовут... зовут... — Филос задумался. — По-моему, одного — как моего отца, а второго... не стойте столбами, подскажите мне! — повысил он голос, повелительно кивнув мальчишкам. — Думаете, у меня нет иных дел, кроме как ваши имена запоминать?! Всё на мне, всё самому... ни покоя, ни отдыха... Ну?!

Мальчишки произнесли послушным хором:

— Нелей, господин.

— Бромий, господин.

— Хм... а я думал — Нерей, — заметил Филос и отмахнулся: — Не важно. Нелей умеет петь, танцевать и играть на...

— Это лучше умеет Бромий, господин, — чуть поклонился Нелей.

— Что? А, да, конечно. Бромий, разумеется. Я это и имел в виду, перестань меня всё время перебивать! Бромий сейчас нас развлечёт, а Нелей отправится на рынок, Агорей ему скажет, что нужно купить, и выдаст деньги. И разберитесь наконец, кто из вас кто! — повысил он голос. — Это просто невыносимо! Как можно быть такими дураками, чтобы не различать друг друга?!

— Да, господин, конечно, — Нелей почти с облегчением попятился к дверям. Бромий бросил на уходящего Нелея затравленно-испуганный взгляд — его уже усадили на ложе, смуглая девица стащила с мальчишки сандалии и, приобняв, щекотала ему каким-то пером подошвы, а золотоволосая, щебеча что-то, наливала ему вина. К счастью, снова вмешался Филос:

— Эй, а ну-ка! Ну-ка, там! Да, там! Что ж такое?! На миг отвернуться нельзя, сразу буквально под носом творится какое-то непотребство... Прекратите развращать мальчишку! Успеете ещё, а пока — он сюда пришёл петь, а не пить... о как я могу: петь, а не пить, — гордо повторил он и самоутверждающе кивнул: — Я почти поэт, не так ли, цыпочки мои? — его соседки готовно закивали и снова полезли целоваться. — Вот и пусть поёт!

Наверное, никогда в жизни Бромий не устремлялся петь с такой радостью, как сейчас. Он сорвался с ложа, почти упав — и даже не обратил внимания, что златоволосая вышла следом за Нелеем — незаметно, повинуясь такому же незаметному кивку Филоса...

...Агореем звали всё того же ворчливого старика, который сперва долго выяснял, умеет ли Нелей читать, потом — выдал ему многократно выскобленный и снова исписанный клочок папируса с заметками о покупках, заставил дважды прочесть написанное вслух, дал плетёную корзинку и в конце концов, буквально физически мучаясь, отсыпал денег — и прочёл ещё одну нотацию на тему того, что всё дорожает, улицы полны ворами, люди забыли богов и совесть, мир катится в Тартар, а потому деньги надо держать подальше от чужих взглядов и тратить поэкономней. При этом он сверлил Нелея подозрительным взглядом, как будто уже поймал воришку и растратчика. Мальчишка на протяжении всей этой процедуры дошёл до такого состояния, когда уже хотелось завизжать — и фактически почти решил заплатить за покупки из своих денег, лишь бы не слушать этого старого зануду, явно готового удавиться за медный хальк, а кого другого удавить и вовсе бесплатно, из чистой любви к занудству.

За ворота Нелей буквально выбежал — это были главные ворота, не те, через которые они с Бромием (как-то он там?) попали вчера в сад. И наткнулся на златоволосую девушку, которая придержала его за локоть и сказала тихонько — улыбаясь совсем не подходяще к словам:

— Велено сказать, чтобы не тратил на это времени: ты найдёшь одного своего друга или на рыбачьем причале — но это далеко — или в доме рыбака Иапета, что у южной стены. А другого — в квартале горшечников у мастера Навплия, сына Флегия; его дом третий справа за мостом к стене. К горшечникам ты выйдешь прямо по этой улице вон туда, не сворачивая.

— Ты?!. — изумлённый мальчик не договорил, задал вопрос взглядом.

— Да, — тихо ответила златоволосая. Нелей увидел её глаза совсем близко — сосредоточенные, серьёзные, внимательные. — Да, мальчик.

Маска, подумал Нелей. Опять маска. Ещё одна... Златоволосая между тем подалась ближе и сказала так же тихо:

— Поцелуй меня и обними.

Нелей послушно, неумело и испуганно ткнулся губами в розовое влажноватое тепло и, мгновенно, сам от себя не ожидая такого, одурев, неловко и сильно обхватил девушку руками — на что она тут же оттолкнула его со вскриком:

— Эй, какой быстрый! Вот я всё скажу хозяину, маленький развратник! — проходившие мимо двое почтенного вида мужчин скрыли в бородах понимающие улыбки, а пробегавший мальчишка (помладше Нелея, хорошо одетый) противно захихикал и даже пробежал сколько-то задом наперёд, чтобы видеть продолжение истории. Но ему пришлось разочароваться: девушка гордо пошла обратно в ворота — лишь перед тем, как скрыться в них, послав Нелею быстрый извиняющийся взгляд...

Нелей остался стоять — бессмысленно глядя перед собой, тяжело дыша, с гудящей, как от долгого пути без шляпы по солнцу, головой. Он впервые в жизни поцеловал женщину — не мать и не сестрёнок — и почти с ужасом ощущал, что плохо соображает, а тело реагирует на этот короткий и глупый поцелуй очень недвусмысленно и бурно. Ему удалось заставить себя успокоиться — и дыхание, и тело — и привести в порядок мысли. Ничего себе... Какой же силой обладают женщины, если они способны вмиг вышибить из мужчины любое соображение?! Или это просто у него так, а потом придёт привычка, и это уже не будет так... так резко?

— Боги, храните меня... — начал было он, но тут же задумался: собственно, от чего? Кинув взгляд на солнце, Нелей добаивл: — Ну, ты, должно быть, понимаешь, что я хотел сказать... — после чего махнул рукой и зашагал вниз по улице...

...Нелею не понадобилось много времени, чтобы снова убедиться: Сиракузы красивей Акраганта. Точно красивей, и во много раз. И там есть рядом море, а как жить без моря рядом — вообще непонятно. Это просто не жизнь получается.

Богатые кварталы от пристенных мастеровых отделяла узкая, но, видимо, длинная роща, тропинки через которую были украшены гермами мужей — незнакомых Нелею, но, видимо, прославивших чем-то город — и поразительно искусно выполненными статуями разных животных, расставленными среди кустов в великолепном беспорядке. Тут царила густая тень и было довольно многолюдно; в одном же месте послышался ужасно знакомый шум — за деревьями располагалась школа, и Нелей, шагая по отмостке из глиняных черепков, грустно подумал, что скучает по своей школе в Сиракузах, поди ж ты... Сразу за рощей мальчик увидел впереди крепостную стену, а тропинки, попетляв среди зелени, снова собирались в улицу, которая полого спускалась вниз несколькими ломаными лестницами — к дымам лежащего у стены квартала.

Конечно, это был гончарный квартал, потому что пахло тут хорошо узнаваемо и издалека — дымом и сырой глиной. Так пахнет, наверное, во всех кварталах всех городов, где живут горшечники, и на взгляд Нелея запах этот был довольно приятным. А вот зелени тут было мало, только во многих дворах росли деревья — по одному-два, не больше, и на улицу они разве что робко высовывали ветку-другую, не рождая тени. Улицу заливал сухой жар, а что будет к полудню — страшно и подумать... Бежавшие слева и справа вдоль неуловимо опускающейся вниз улицы ручейки ощутимо пованивали, временами перебивая "рабочий" запах квартала. Было почти пусто, но из-за стен доносился почти везде шум работы — шлепки, стук, бульканье, голоса...

На самом деле дорогу проще всего узнавать, спрашивая. Но вот как раз этого Нелей себе позволить и не мог, он обязан был "случайно" найти мастерскую Навплия. А для этого надо хотя бы этот самый мост найти... за которым она...

Как раз когда Нелей подумал об этом — мост, словно по волшебству, появился за поворотом. Деревянный, довольно широкий, с парными гермами Посейдона с обоих концов (1.) . Нелей прошёл через мостик, уважительно, хотя и быстро, пробормотав хвалу брату Зевса. Что там она говорила? Третий справа? Надо полагать — вон он... и оттуда слышится музыка, кажется?..

1.Это может показаться странным, но гончарам в эллинских городах покровительствовал, как правило, бог-покровитель города. Для Акраганта это как раз Посейдон.

...Что Дигон пристроился к рыбакам — Нелея не удивило, сын наварха и дома слыл отличным рыболовом, правда — не для пропитания, конечно, а ради развлечения. Но вот увидеть, как Алкамен, сын Харилая, месит глину — было сверх всяких возможностей Нелея, поэтому он несколько минут хохотал под забором, через который так опрометчиво заглянул — вызывая удивлённые взгляды немногочисленных прохожих. Только потом он осмелился показаться снова — вновь встав на удобно лежавший под стеной обломок гранита, опять заглянул поверх ограды.

Странно, но Алкамен не выглядел ни оскорблённым, ни недовольным, ни даже грустным. Обернув старый хитон вокруг бёдер, он топтался в яме с жирно блестящей глиной, при этом выполняя руками движения танца. Сидевший в углу двора со скрещеными ногами мальчишка лет десяти наигрывал на простенькой дудочке такую же простенькую мелодию — именно под неё танцевал Алкамен. Около большой печи — кажется, холодной — возились двое явных рабов, под навесом, среди многочисленных и разнообразных сосудов, сидели и разговаривали пожилой мужчина и ещё один — моложе намного, но вроде как не сын, скорей заказчик. На голову над забором никто внимания не обратил, и Нелей уже ощущал себя идиотом — но как раз тут Алкамен, вытирая пот с лица, выпрямился, поворачиваясь... и наткнулся взглядом на взгляд Нелея. Нелей подмигнул и исчез за забором.

Теперь оставалось только ждать, и он не обманулся — почти тут же Алкамен стремглав выскочил наружу из низенькой дверцы с большим бронзовым кольцом. Мальчишки крепко обнялись — и именно в этот момент, ощущая плечи и спину Алкамена руками, а щекой — его плечо — Нелей... испугался. Испугался при мысли, что мог погибнуть в пути — неслучившаяся смерть сделалась вдруг осязаемой и жуткой, и она отнимала всё, совершенно всё, от света Аполлона до запаха глины... Но тут Алкамен тихо сказал:

— Я очень беспокоился за тебя, — и отстранился, задержав руки на плечах Нелея. Всю дорогу был сам не свой, и сейчас, когда увидел тебя, едва не упал от радости.

— Я тоже думал о тебе, — Нелей улыбнулся. — Я так рад, так рад тебя видеть... — и отстранился. — Всё, хватит. Мы ведь только что познакомились, нехорошо будет, если кто-то увидит и поймёт, что мы старые друзья.

— Да, конечно, — Алкамен тоже спохватился и быстро огляделся. Вздохнул и смущённо добавил: — Но я не мог оставаться спокойным. Теперь могу. Я знаю, что с тобой всё в порядке — и теперь могу.

— Ты мнешь глину, — Нелей опять еле сдержал смех. — О боги...

— А что? — Алкамен пожал загорелыми плечами, покрутил правой ногой, поставив её на пятку — глина быстро сохла, и почти до колена нога казалась обутой в даже изящный светло-коричневый сапог. — Это нетрудно и весело. И люди тут хорошие... Да, ты видел Дигона? Вот уж кто в своей стихии...

— Я не думаю, что он мечтает стать рыбаком, — возразил Нелей со смешком. — Я, правда, его не видел ещё, но уже знаю, где он.

— Ну — всяко в море... А ты, ты-то сам где?

— Позволь представиться — слуга почтенного Филоса, сына Нерея, — Нелей торжественно раскланялся. Алкамен чуть развёл руками — явно огорчённо-сочувственно:

— Этого бабника, бездельника и мота?! Я тут всего три дня, а слышал про него уже раз тридцать. Тебе повезло, я скажу...

— Это наш начальник здесь, — еле слышно, фактически одними губами, сказал Нелей. Лицо Алкамена дёрнулось, но он сумел сохранить почти полную невозмутимость. Помедлив, так же тихо отозвался:

— Вот, значит, как... дааа... Ну что ж... А Эгист ещё не прибыл, ты знаешь?

— Должен сегодня-завтра, — ответил Нелей. — Мне скажут, и я буду его встречать. Потом — я предупрежу — все вместе соберёмся, где скажут, и получим указания, что делать дальше. Или, может, вместе его встретим...

— Понял, — Алкамен был уже совершенно серьёзен и собран. — Послушай, я ведь сам могу сегодня встретиться с Дигоном и передать ему всё. Туда далеко идти, в порт, а мне всё равно к вечеру — хозяин посылает...

— Это будет неплохо, мне ещё на рынок за покупками...

— Ты ходишь за покупками... — Алкамен подмигнул весело. Нелей с сокрушённым видом развёл руками, в одной из которых держал корзинку. Вздохнул:

— Ну, мне пора... — но вопреки сказанному не двинулся с места. Алкамен оперся ладонью и стену и сказал, понимающе глядя на не решающегося уйти друга:

— Теперь мы вместе и у нас всё получится. Иначе и быть не может. Мы рядом и мы всегда друг другу поможем, разве нет?..

...Корзина оттягивала руку, точней — обе, потому что Нелей часто их менял, и всё равно руки не успевали отдохнуть от занудной тяжести. По правде сказать, он уже еле плёлся по улице. Живот у мальчишки как следует подвело. Он тишком клял себя за то, что не прихватил с собой пару монеток, чтобы поесть в городе — неизвестно, как там, с едой, у Филоса. Не исключено, что этот старый козёл Агорей от одного приёма пищи до другого всё запирает наглухо, а ключи для сохранности вешает себе туда, где у него когда-то были яйца... Представив это, Нелей фыркнул и зашагал немного бодрей. Но тут же по этой аналогии вспомнилась жуткая судьба младшего сына Иксиона и его рассказ, с которого началось знакомство, подумалось о предстоящей (или уже идущей?) войне с пунами, одна мысль цеплялась за другую, и они тянулись довольно-таки печальной вереницей.

Мало того, что с горшечным кварталом пришлось, как выяснилось, дать здоровенного крюка! Но ещё вдобавок на рынке он протолкался намного дольше, чем предполагал — и сейчас по ощущению и правда опаздывал. Раньше ему никогда не приходилось делать серьёзных покупок и никогда не приходилось, уж тем более, таскать продукты домой — этим занимались рабы под руководством матери. И он теперь был просто поражён тем, что торговцы (и особенно торговки!) запрашивают с самого начала безумную цену, которую сами же потом и снижают чуть ли не вдвое сразу, как только пробуешь уйти — и ещё потом почти вдвое, если поторговаться. Торговаться всерьёз Нелею было стыдно, и он подозревал, что потратился сильней, чем следовало — хоть и уложился в те деньги, которые дали.

По дороге он несколько раз останавливался, чтобы попить из фонтанов. Никакие окружающие красоты, на которые он сперва смотрел с таким интересом, уже не радовали, улицы от жары опустели почти совсем, хитон отвратительно прилип к спине, как медовый пластырь — как избавлению, обрадовался Нелей задней калитке дома, которую распахнул с облегчением, предвкушая, что сейчас можно будет по крайней мере надолго поставить корзинку... и буквально влип в Филоса.

Хозяин дома вовсе не подкарауливал Нелея или вообще кого-то. Он просто тяжко мучился на краю бассейна с мальчиком и дельфином. Филос был всё ещё в праздничной одежде, из чего можно было легко заключить: пир кончился только-только. При виде остолбеневшего Нелея хозяин в первый миг явно опять соображал, кто это и что тут делает, но зато потом довольно резво поднялся на ноги и с ходу обрушился на слугу с руганью:

— Где ты шлялся?! — однако тут же, смощившись, Филос схватился за виски, словно старался удержать раскалывающийся сосуд. — Оооооооо, моя голова... чтоб мне провалиться в Коцит... какие страдания, какая жестокая расплата за маленькое невинное веселье, милосердные боги, вы бессердечны... Я спросил, где ты шлялся?

— Я заблудился, господин, — Нелей потупился, вздохнул. — Я ведь пока совсем не знаю город... я очень спешил, господин, но запутался, а потом мне показали неправильную дорогу, чтобы посмеяться, должно быть... я не виноват и я не потратил ни единой лишней медной монетки... правда...

— Не переигрывай, — вдруг услышал он еле-еле ощутимо, буквально, как дыхание, шёпот Филоса. — Ты не раб и не потомственный слуга, а обычный мальчишка, только-только нанятый в приличный дом... — он снова возвысил голос: — Какое мне дело до всего этого?! У меня болит голова, ты можешь это понять, юный болван?! А тут ещё ты со своими сказками — стоишь и радостно орёшь, как будто ты у себя в деревне и перед тобой твои любимые безотказные козы, а не... о боги, о боги, голова от твоих воплей болит ещё сильней... молчать, я сказал! — Филос даже топнул ногой и поднял руку.

Нелей вспомнил об обещанной пощёчине. И внутренне съёжился от отвращения перед тем, что сейчас придётся вытерпеть — никогда в жизни никто не хлестал его по лицу, подобное даже представить казалось страшным...

Взгляд Филоса на миг сделался насмешливым, потом — ещё на миг — понимающим.

Удара не последовало.

— Убирайся... — бессильно махнул он поднятой рукой, снова опускаясь на край бассейна. — Я слишком слаб, чтобы отхлестать тебя по твоей глупой роже... ооооооо, какие муки!!! И скажи там кому-нибудь, чтобы перестали пить моё вино и пришли на помощь хозяину... ты что, не видишь, что я умираю, маленький поганец?! Почему ты ещё стоишь тут, как герма Болвана?! Пошёл!

— Да, господин, сейчас, господин, — послушно кивнул Нелей, подхватывая корзинку и торопясь в дом. Позади послышались отчётливые и очень неприятные звуки — Филос хмуро блевал в бассейн...

...К счастью, Агорей не стал даже пересчитывать сдачу и сверять список, когда Нелей явился на кухню — известие о приказании Филоса затмило всё, что хотел (если и хотел) сказать мальчишке старый слуга. Нелей, воспользовавшись этим, тут же, на опустевшей кухне, разделся, с наслаждением, издавая громкие стоны счастья, вылил на себя два кувшина прохладной воды, кое-как приладил на бёдра хитон и, шлёпая по полу мокрыми ногами, отправился в их с Бромием комнату — мерно качая сандалиями и подумывая попозже вернуться на кухню и найти чего-нибудь поесть.

Бромий был в комнате — и, как видно, он тоже только что пришёл, сидел на ложе и с гримасой отвращения яростно что-то вычёсывал из волос новеньким гребнем. Тут и там лежали лепестки цветов, обрывки каких-то ленточек, пёрышки, ниточки и ещё какая-то дребедень. В комнатке отчётливо пахло женскими духами и вином. В довершение всего на щеках Бромия были нарисованы румянами два ярких сердечка.

Нелей при виде друга в таком плачевном и позорном состоянии воспрянул духом окончательно. Метко швырнув сандалии на подоконник, он пропел:

— Как делааааа, о великий певеееец?!

Бромий передёрнулся — не хуже Филоса явно не вполне узнавая, кто перед ним:

— Они меня обцеловали, как малышня — любимую куклу. Я вообще думал, что меня ждёт судьба Орфея (1.), право слово... — Бромий хлопнул глазами и расплылся в улыбке: — О, ты вернулся?! Хвала богам!

1.Певец Орфей был разорван в клочья своими спутницами-жрицами, впавшими в безумие.

— Так ли это уж было неприятно? — коварно спросил Нелей. — Я о поцелуях.

Бромий неожиданно усмехнулся:

— Ну разве что парочка оказалась ничего... — и он поморщился. — Но я не люблю, когда от людей так пахнет вином. Тем более — от женщин.

— От тебя самого попахивает, — заметил Нелей. Запах на самом деле ощущался.

— Ну да, я тоже немного выпил, — вызывающе-виновато ответил Бромий.

— Я вижу, — в голосе Нелея не было недовольства. — Ложись, вздремни. Вряд ли Филос тебя к себе позовёт сегодня ещё раз. Он, ну... он сильно занят...

— Да, я сейчас... ой, Нелей! — Бромий по-настоящему просиял. — Я же тебе тут оставил поесть! Специально принёс, вот, на столе! Ты же, наверное, тоже устал и вдобавок голодный...

— Поесть?! — радость Нелея была совершенно искренней. Он поспешно подсел на своё ложе к столику — под серой холстинкой на овальном блюде вперемешку лежали несколько солидных кусков жареной утятины, пара печёных яиц, с десяток ломаных сладких печений вместе с несколькими солёными оливками, стояли наваленные с верхом в красивую лаковую миску толчёные бобы, политые густым коричневым рыбным соусом — а в невесть как сюда попавшем котоне (1.) оказалось разведённое вино.

1.Военный спартанский кубок. Его цвет (тёмный) и устройство (загнутый внутрь по краям бортик) позволяли худо-бедно не видеть, что пьёшь и кое-как бороться с грязью в воде.

— Только холодное уже всё, — извиняющимся голосом сказал Бромий и неожиданно икнул. — Уй. Прости.

— Да всё равно, — прочавкал Нелей, сейчас весьма и весьма далёкий от правил поведения за столом; он запихивал в себя всё подряд, запивая этот смелый кулинарный эксперимент крупными глотками вина. — Я голодный, как Полифем...

— Он не голодный был, — Бромий уже сбросил хитон (но аккуратно расправил его, вешая на место), завалился на ложе и болтал ногой. — Просто злой, сильный и наглый... Вкусно?

— Угу... — Нелей только теперь полностью ощутил, насколько был голоден.

— Ты встретил своих друзей? — голос Бромия был каким-то странным.

— В чём дело? — Нелей с усилием проглотил кусок утятины и уставился на Бромия, не отвечая на вопрос. — Ну?

— А... — тот опять качнул ногой. — Теперь ты...

— Заткнись наконец про это, — Нелей всё понял, отмахнулся и вернулся к еде. Он даже не обратил внимания на то, что на лице Бромия промелькнули искренние облегчение пополам с благодарностью — хотя и ощутил это выражение лица друга каким-то странным образом. — И да, умойся как следует. Тебе эти сердечки совершенно не идут, боги свидетели.

Бромий лениво привстал, глянул в зеркало, задушенно пискнул и, вскочив, опрометью ринулся к кувшину. Какое-то время плескался, шипел и фыркал, шёпотом проклиная всё на свете, потом — расслабленно вернулся на ложе и вытянулся в рост с облегчённым выдохом.

В коридоре умирающе, с жалобной претензией, предсмертно оповещая весь мир о своих жутких муках, простонал Филос, ему вторила воркотня рабов — хозяина явно вели мимо комнаты, мальчишки насторожились... но к ним никто так и не заглянул, а потом в доме и вовсе резко настала тишина. Да такая, что Нелей прислушался и умерил чавканье, хотя скорость поедания не упала — и вскоре он уже сожалеюще оглядывал пустой поднос и посудины.

— Ты сам-то ел?! — спохватился он. Бромий, видимо, слегка задремавший, отозвался:

— М-гу-гу... Я потом посуду отнесу...

— Сам отнесу, — отрезал Нелей. — И не потом, а сейчас...

...Как по волшебству — дом был пуст. Ну, то есть, Нелею никто нигде не попался и не было слышно ниоткуда ни единого, самого тихого, звука, даже жутковато сделалось, даром что светлый день стоял снаружи. Он хотел было сунуть нос в пару комнат — просто из любопытства — и наверняка сунул бы, но в следующий миг подумал об одном очень важном деле. Важном и, пожалуй, приятном. Мысль о том, что можно сейчас это сделать и что он это сделает, развеселила Нелея — почти беспричинно; наложилась она и на то, что он повидался с Алкаменом, и вообще вроде бы всё хорошо устроилось.

"Как много зависит от полного желудка и возможности отдохнуть, — иронизировал над собой мальчишка, возвращаясь в комнату. — Наелся — и уже всё хорошо, и ты почти бог. И не подумаешь, что всего-то ничего прошло, как еле тащился по жаре — и мысли были мрачней безлунной ночи..."

Бромий не спал. Видимо, к вину он был всё-таки привычней, чем казалось Нелею — и сейчас сидел на ложе и писал, прижав коленом старенький выскобленный свиток и не глядя, точно, макая стиль в небольшую чернильницу, стоявшую тут же — без опаски опрокинуть её и залить покрывало, настолько выверенно-привычным было это быстрое клюющее движение. В другое время Нелей тут же поинтересовался бы, что там такое пишется — но не сейчас.

Порывшись в вещах (их уже сложили в шкаф), он достал вчерашний кошель, присел на к Бромию в изголовье и звонко высыпал на покрывало содержимое.

— Так, — Нелей аккуратно отделил под непонимающим взглядом переставшего писать Бромия из общей кучки две лепты, два халька, тетратеморий, четыре обола, две драхмы, дидрахму, два слиточка карфагенского серебра, потом — пять золотых дариков и пять золотых сиракузских номосов. Это была примерно половина по стоимости денег. Обеими ладонями пододвинул всё это по ткани к ошалело глядящему Бромию. — Это твоё.

— За... зачем? За что? — пролепетал тот изумлённо, довольно-таки глупо разглядывая деньги. — Мне не надо...

— Надо, — отрезал Нелей грубо. — Забирай, это твои деньги. И если попробуешь возражать, я тебя вздую. И ушами дело не ограничится.

Бромий нахмурился... но потом улыбнулся и сказал весело:

— Хорошо, я возьму. А ты хочешь послушать, что я пишу?

— Спрашиваешь, — Нелей перебрался к себе на ложе. — Давай.

Бромий принял важный вид, сел удобней, прокашлялся, чуть свёл брови и начал:

— Если кто-то и был похож, по мнению сельских мальчишек, на ведьму, так это она — безымянная старуха, жившая прямо над речным обрывом...

* * *

— А вот и он, — тихо сказал, как ни в чём не бывало, Дигон, со щелчком легко расколов в пальцах крупный орех.

Они — трое мальчишек-простолюдинов, явно с утра пораньше удравших от родителей или хозяев, чтобы поймать кусочек свободного времени хотя бы по восходу солнца, рискуя ближе к вечеру получить порку и принимая этот риск, как должное — занимались тем, что ничем не занимались. От века это важное дело, вызывающее у взрослых гневное возмущение, занимало у мальчишек очень важное место в жизни.

Вот и эти трое сидели себе под стеной и щёлкали орехи. Никто бы и не подумал, что они вообще кого-то ждут — скорей просто развлекаются, изучая всё новых и новых входящих в город людей десятка племён и народов.

Эгист был запылён от корней небрежно перехваченых алой лентой волос до пальцев ног, обутых в разбитые жёлтые сандалии, весел и бодр, невзирая на то, что, похоже, шёл всю ночь или по крайней мере отправился в путь до света. В одной руке он нёс кифару в чехле, в другой — посох, держа его, как дротик, за плечами — сразу два дорожных мешка. Шагавший рядом с ним огромный седой... старик? Нет, стариком он не выглядел, хотя явно прожил много лет на свете... шагавший рядом с ним седой муж в дорожной одежде на ходу трогал костяным плектром семиструнную чёрную кифару — явно тяжёлую, которую он, тем не менее, легко нёс на широком коричневом ремне, придерживая левой рукой. Мощный голос кифареда звучал в такт однообразным, но удивительно ровным и ритмичным гремящим ударам струн -

— Боги смотрят на нас.

В этот час

Боги смотрят на нас.

Свысока голоса.

Ты не думай, что это гроза -

Свысока голоса.

У границ наших мрак.

То не мрак, приближается враг -

У границ наших мрак.

Если муж, то бери копьё.

Защитить чтоб своё -

Если муж, то бери копьё.

Ты, жена, слёз не лей.

Собирай сыновей -

Ты, жена, слёз не лей...

Нелей заметил, что почти все, мимо кого проходил кифаред (словно тут и не было никого, хотя этим ранним утром поток людей, тянущийся в город, был самым густым!), потом долго смотрели ему вслед — внимательно и сурово глядели мужчины, покачивали головами и вздыхали женщины, нетерпеливо загорались глаза юношей, мальчишки только что не ловили слова песни открытыми ртами...

Идём следом, глазами показал Нелей Алкамену и Дигону. Они лениво поднялись и, на ходу дощёлкивая орехи, двинулись следом за Эгистом и кифаредом.

Нелей не обманулся. Через каких-то полсотни шагов Эгист отстал и присел на край фонтана, мимо которого проходил — в стороне от нескольких уже явившихся за водой женщин. Трое мальчишек прошли мимо, свернули следом за Нелеем в узкий проулочек, затенённый, словно кровлей, ветвями олив — и остановились, повернувшись лицами к вошедшему сюда же Эгисту. Несколько мгновений так и стояли, потом — обнялись все вчетвером. Нелей услышал, как Дигон тихо сказал:

— С прибытием тебя, друг... — и ощутил: судорожно дёрнулось горло. Эгист прерывисто дышал и улыбался, потом сказал:

— Я рад видеть вас всех... мне не раз казалось, что с вами что-то случилось, и я уже не застану... — он бережно поднял кифару, сердито сказал: — Уронил из-за вас. Вечно из-за вас у меня что-то происходит... о боги, боги, как же я рад вам, друзья!

— Да хватит уже, — сердито ответил Дигон, и Нелей увидел с изумлением, что у каменного характером сына наварха блестят глаза. — С кем это ты пришёл?

Эгист поднял глаза вверх и туда же устремил палец. Мальчишки кивнули; Нелей деловито сказал:

— Тогда, если это человек Иксиона, наверное, он сам тебе расскажет, что и как тут.

— Он просил передать Филосу, не знаю уж, кто это, — тихонько сказал Эгист, — что мы остановимся в доме вдовы Ференики. Сказал: очень важно, чтобы Филос узнал это быстро. Потому что я должен был прибыть один.

— Сказано, — пообещал Нелей. — Теперь же нам надо разойтись; когда понадобится общая встреча — я всех оббегу... — он оперся рукой о стену и улыбнулся всем троим.

Ответом ему были три улыбки — разных на разных лицах, но в то же время очень похожих. Это были улыбки его друзей — улыбки тех, вместе с кем он принёс клятву верности Родине задолго до того срока, когда этого требовал закон эллинов.

И теперь они были вместе — вместе в невидимом строю на никем не объявленной войне.

20.

По чести сказать, в последющие снова и снова сменявшие друг друга дни Нелей не раз сердито думал, что Филос отнёсся к его, Нелея, роли — роли мальчика на побегушках — слишком уж серьёзно. Нового слугу поднимали чуть ли не с рассветом и постоянно куда-то гоняли. Причём не только сам Филос, но и старый Агорей — а следом за ним попытался начать руководить новеньким и покрикивать на него и ещё кое-кто из слуг. Ну, этих-то Нелей быстро поставил на место. После пары стычек как-то сам собой возник, окреп и окончательно утвердился слух, что рыжий мальчишка даже не дориец, а македонянин и бежал с родины после того, как зарезал троих взрослых обидчиков, посему, сами понимаете...

...Вот только дел от этого ничуть не стало меньше. Временами ему казалось, что он постоянно куда-то бежит, даже ест на ходу. И особенно раздражало то, что все эти дела, которыми заполнялся день, никакого отношения — по крайней мере, видимого — к делам тайным не имели. Нелей урезонивал себя, напоминая, что, может быть, количество голов репы в корзине, которую он в очередной раз тащит с базара, значит что-то очень важное... но получалось плохо. Через день приходилось бегать в порт и обратно — но там хоть можно было посмотреть на море. Зато оттуда приходилось всякий раз волочь то рыбу, то осьминога, то ещё что-нибудь тяжёлое и неудобное. Не получалось даже искупаться в море.

Бромию жилось, если подумать, куда вольготней. Филос про него, можно сказать, не помнил — вспоминал только перед очередной полуночной пирушкой или если находил стих послушать музыку. В остальное время мальчишка волен был бродить по дому и саду — но он всё больше сидел в комнате, писал и читал свитки из большой хозяйской библиотеки, которую, по его собственному признанию, нашёл в таком состоянии, что волосы поднялись дыбом. Теперь Бромий её потихоньку разбирал и заново переписывал каталоги, находя в этом занятии чистое удовольствие. Когда Нелей вечером, усталый, пыльный, потный и злой, добирался до их комнаты, то Бромий встречал его виноватым взглядом — настолько искренне виноватым, что у Нелея тут же пропадала сердитость, накопившаяся за день. Бромий спешил выставить на стол какие-то лакомства, сбережённые для друга, развлекал его разговорами — вот только Нелей часто засыпал посреди такой беседы. И думал потом с испугом, что тупеет от этой жизни, заставлял себя проверять память, знания... Нет, всё было на месте. Просто он слишком уставал, чтобы интересоваться всерьёз чем-то новым. Неужели у людей небогатых такая жизнь с самого детства?!

Друзей после того дня, когда они встретились у ворот, увидеть по-настоящему тоже не получалось — никого, только Эгиста Нелей заметил как-то мельком около одного из постоялых дворов, да несколько раз приходилось передавать всем троим какие-то невнятные распоряжения, смысла которых сам Нелей уловить не мог, как ни старался.

Но такая суматошная и в то же время тягомотная жизнь кончилась внезапно и резко — словно оборвалась. Произошло это незадолго до Нового Года (1.), когда город уже начал готовиться к празднику.

1.Первое новолуние после летнего солнцестояния (первая декада июля)

Мальчишки как раз завтракали у себя в комнате — неразборчиво, тем, что осталось с вечера, когда они натаскали к себе еды сверх всякой меры. С этим в доме оказалось до удивления просто, зря Нелей опасался — несмотря на ворчание Агорея, в любой момент можно было зайти на кухню и просто набрать разного-всякого. Филоса же этот вопрос и вовсе не интересовал — кто там чем питается, еды в доме хватало, да и сверх того. Хозяин так умело играл роль богатого молодого мота и бездельника, что Нелей должен был признать: если бы не старик Агорей, то слуги (и даже рабы) начали бы обворовывать Филоса почём зря — а он бы просто не заметил этого.

Было уже жарко, а день обещал случиться и вовсе пеклом. Бромий ел и одновременно читал, прижав свиток локтем, Нелей — жевал, размышлял, что придётся делать сегодня и ждал Агорея с его скрипом.

Вместо старика появился сам Филос. На этот раз он снова никого не играл — сел на ложе Нелея, знаком показал подхватившимся ребятам, чтобы спокойно ели, а сам сидел так довольно долго, уставившись в стену неподвижным взглядом. Мальчишки не столько ели, сколько беспокойно косились на него и всё-таки оба вздрогнули, когда он хлопнул себя по коленям ладонями и сказал:

— Так. Нелей, ты ведь танцевать тоже умеешь?

Это "тоже" Нелея рассердило, если честно. На его взгляд, вот как раз танцевать он умел лучше Бромия. Поэтому вместо ответа он крайне невоспитанно задал свой вопрос:

— А что?

Брови Филоса поднялись вверх. Он хохотнул и выставил ладонь:

— Ничего-ничего. На праздники будешь танцевать в честь Посейдона с мальчиками из филы Леониды. Я уже всё обговорил. Это моя фила, и там про это помнят, хвала богам... даже если я забываю.

Нелей с трудом удержал желание ошалело развести руками. Вместо этого он задал ещё один вопрос — удивлённо:

— Без репетиции?! Чтобы опозориться самому, опозорить твою филу и тебя?! Ну, знаешь...

— Будешь ходить на репетиции с завтрашнего дня к полудню в школу Филекта... — и Филос предупредил очень точно следующий вопрос: — Там мальчики из простых семей. И никто не удивится, что Филосу пришла в голову фантазия послать танцевать своего слугу, тем более — с такими редкостными волосами, как у тебя. Кроме репетиции — на все дни будешь свободен, но дома не сиди. Как можно больше броди по городу. С самым деревенским видом. Как слуга, которому...

— ...наконец-то выпали по хозяйской прихоти свободные деньки, — Нелей выдохнул: — Фух. Слава тебе, Аполлон. И правда наконец-то... — потом осмелился спросить: — Что, наше дело... оно...

— Вступает, похоже, в завершающую стадию, — серьёзно ответил Филос. — Да. Когда ещё что-то нужно будет сделать — я сразу скажу; сам пока более порученного не предпринимай ничего и ни с кем не встречайся.

— Я понял, — кивнул Нелей серьёзно. — Всё будет исполнено.

— Так, теперь ты, — Филос щёлкнул пальцами в сторону Бромия. — Что там с библиотекой?

— Ты знаешь, господин?! — Бромий побледнел.

— Знаю и даже в какой-то степени благодарен тебе за эту возню... Так что?

— Кое-что ещё неразобрано, — озабоченно сказал мальчик. — Так запустить... о, прости, господин!

— Ничего, ты достаточно верно отразил её состояние, — вздохнул Филос. — Сможешь разобрать и привести в потребный вид то, что осталось, за дни до праздника? Хочу похвастаться ею перед гостями.

— Думаю, да, господин... да! — решительно оспорил сам себя Бромий. — Но прошу тебя — закажи ещё один шкаф по образцу тех, что уже есть там, и трид... нет, тридцать пять кожаных тубусов для свитков. И рабочий столик с парой сидений, иначе это не библиотека, а просто склад книг... а так же письменный прибор, и...

— Нелей, как раз закажешь, перечислишь ему всё, что нужно, — махнул ему рукой Филос. — Сегодня ты ещё не бездельничаешь. Найдёшь не какого-нибудь плотника, а хорошего мастера. И для футляров тоже; деньги я тебе дам, не скупись, а шкаф обмеряешь сам. Ты ведь учил геометрию?

— Учил, — буркнул Нелей. — Закажу... господин.

— Не ехидничай, — Филос поднялся на ноги и погрозил пальцем. — А то для пущей реальности прикажу тебя как следует выпороть.

— Не надо его наказывать, господин! — вырвалось у Бромия. Нелей и Филос посмотрели на него с одинаковым удивлением — и он смущённо опустил глаза...

* * *

Нелей часто и упорно пытался понять в этот хлопотный месяц — какой же Филос настоящий? Что его увлекает в жизни и как отделить это от тех масок, которые он носит, с такой небрежной лёгкостью меняя? Он не был похож на Иксиона, холодного и жестокого, живущего только мыслью о мести — ещё молодой, явно не терявший никого сам; не может же он жить лишь ради Игры? Нелею было просто интересно понять, что к чему.

Разгадка пришла случайно. Произошло это в тот же вечер. Город готовился к Новому Году — первому Новому Году, который Нелей встречал не дома. Праздник обещал быть весёлым, шумным... и вдруг вечером, когда мальчишки улеглись спать, Нелею вдруг стало ужасно грустно. До слёз. Он не заплакал только потому, что приказал себе не плакать — но настроение от этого лучше не стало.

Бромий давно уже спал, а Нелей лежал и люто, до желания завыть, тосковал. По дому, по маме, сестрёнкам, отцу, родному городу... Уснуть на этот раз не помогала даже усталость: он задрёмывал и просыпался — словно бы от безжалостного толчка.

Он собирался разбудить Бромия, чтобы поговорить — просто поболтать и разогнать тоску. Но потом стало стыдно делать это — Бромий спит, а он тут будет его поднимать, чтобы было не так тоскливо одному! Нелей сперва сел на ложе, поглядел в окно немного, но там не было ничего интересного, кроме мотавшейся время от времени туда-сюда с тонким писком летучей мыши. Она тоже готовилась к Новому Году, набивая брюшко мошкарой... и уж она-то будет встречать праздник точно дома... Поэтому мальчишка в конце концов со вздохом поднялся, накинул хитон и отправился бродить по дому — лежать или даже сидеть неподвижно было даже не скучно, а тягостно.

Это, кстати, само по себе было странноватым занятием. Временами Нелей всерьёз подозревал, что дом заколдован. Никак не получалось, к примеру, понять, сколько в доме комнат и как они расположены. А временами в доме наступала полная тишина — такая, какая бывает только в одном случае: если нет людей. Вообще. Бромий несколько раз рассказывал, что такое бывает и днём и это жутковато даже: сидишь в библиотеке или у себя в комнате и вдруг раз — и понимаешь, что в доме пусто. И можно ходить по комнатам сколько угодно — ни единого человека не встретишь, Бромий проверял. Да и Нелей пару раз попадал в такие странноватые моменты. Правда, ему было не жутко, а скорей интересно, но — всё равно же странно...

...Из кабинета Филоса — он располагался за малой пиршественной залой, которую Нелей пересёк быстро и не глядя по сторонам, потому что внезапно стало жутко и начало казаться, что ложа не пустуют и вообще в зале идёт какой-то странный праздник... праздник не для людей — падала полоска света. В кабинете Нелей не был ни разу и Филоса там не видел, только знал от Бромия, где этот кабинет располагается; впрочем, и Бромий туда не попадал. Филос его не звал, а сам соваться внутрь он опасался, в чём и признался честно.

Занавесь из плотной и тёмной тяжёлой ткани — мрачной, без расшива или рисунка — была отдёрнута в сторону, и Нелей осторожно заглянул внутрь. То, что он увидел, удивило его — так, что Нелей даже забыл вести себя тихо.

По стенам небольшой, без окон, комнаты крепились полки, на которых в одному хозяину ведомом порядке были разложены самые разные предметы. От кусков камня, в том числе — очень увесистых, до каких-то украшений, в свете трёх фитилей большой носатой лампы, горевшей на столе, видимых не очень хорошо, только по блеску. Вся эта картина напомнила Нелею его собственную комнату и такие важные для него "сокровища", уютно жившие в шкафчике вперемешку с яркими воспоминаниями детства — детства, которое, видимо, закончилось...

...Филос был здесь. Он неподвижно сидел у лампы за столом и держал перед собой шлем. Держал, внимательно рассматривая, как гадатель — чашу. Но Нелей уже не удивился, когда услышал его голос:

— Входи, чего стоять... — и, когда смутившийся слегка Нелей и правда вошёл и встал у стола, заложив руки за спину — поднял на него глаза: — Ты почему не спишь?

— Я хочу домой, — неожиданно честно сказал Нелей. И тут же спохватился... но что ответить самому себе — не знал.

— Садись, — Филос ногой выдвинул из-под стола второй стул, и Нелей послушно опустился на туго натянутое полотно. — Домой — это хорошо.

— Я понимаю, что я не могу... — заторопился Нелей, но Филос остановил его поднятым пальцем и спросил:

— Посмотри, ты никогда и нигде не встречал ничего похожего? Я об узорах в основном.. — и подвинул по столу к Нелею шлем. Мальчишка с искренним интересом наклонился поближе.

Нижней своей частью шлем напоминал эллинский шлем гоплита, коринфский, скорей всего. Миндалевидные проймы глазниц были обведены сверху выпуклыми козырьками, переходившими-сливавшимися в наносье в виде падающей хищной птицы — оно разделяло надвое пространство между чуть выгнутыми вперёд (как и весь нижний край) глухими неподвижными нащёчниками. Но дальше шлем поднимался остриём, как у оставшегося дома простенького пилоса Нелея, только выше и круче. От затылочной его части отходил, опираясь серединой на это острие и изогнувшись высокой гордой дугой гребень, выкованный в виде оскаленного, взбешённого гривастого коня, встающего на дыбы. В выпуклой части гребня почти по всей длине — кроме той небольшой части, что была вделана в затылок — виднелись три ряда частых отверстий — для перьев или пучков конской щетины.

И борта шлема, и гребень окаймляла сплошная полоса непривычного эллинам, похожего на хаотично сплётшиеся стебли трав, орнамента. Нащёчники украшали тонко вычеканенные четырёхконечные звёзды — казалось, они сверкают своим собственным таинственным острым светом. Надо лбом, видимо, что-то крепилось — там была овальная выемка, ведущая сверху вниз.

С интересом взяв шлем в руки, Нелей поразился двум вещам. Во-первых, он был неожиданно лёгок в сравнении со своими размерами. А во-вторых... только теперь мальчик понял, что шлем ещё и очень большой.

Очень.

— Арес Убийца! — невольно вырвалось Нелея — с искренним изумлением. — Тот, кто носил этот шлем — он же был настоящий гигант!

— Если брать обычные пропорции соразмерности человеческого тела — около пяти пекисов (1.) ростом, — подтвердил Филос. — Если и меньше — то лишь немного...

Нелей с прежним изумлением покачал головой:

1. Рост хозяина шлема — ок.220-230 см.

— Пять пекисов... Но, может быть, шлем не носили? Может быть, эта вещь была сделана по некоему обету? Она ведь ещё и излишне лёгкая для такой величины...

— Лёгкая, верно. Однако, её не берёт ни меч, ни даже топор. Испытано. С отчаянья испытано, я бы сказал. Потому что никто не знает, что это за металл... И ты не прав. Её носили, и носили долго. Изнутри видны следы от подкладки и потёртости на самой основе — даже этот материал не выдержал.

— Шлем гиганта... — задумчиво сказал Нелей, рассматривая невиданную вещь с интересом и благоговением. По металлу тут и там пробегали временами серебряные чистые блики, тоже напоминавшие незамутнённый ничем свет звёзд — шлем словно бы рождал свой свет, а не отражал пламя светильника. — Я не видел такого узора, но он ведь и сам по себе удивителен... Откуда он?

— Его выбросило море, — тихо сказал Филос, сплетая под подбородком пальцы. Глаза его сделали задумчивыми. Потом он встрепенулся и повёл рукой вокруг — чуть смущённо и в то же время гордо: — Вот, Нелей. Это моя коллекция. Память о каком-то народе, — он грустно-смущённо усмехнулся, — о котором я ничего не могу сказать, да, наверное, и никто не может... но следы которого мы часто встречаем в мире. Мне было меньше лет, чем тебе, когда я нашёл первую такую вещь. Просто купаясь в море... вон она. Возьми.

Нелей, поставив на стол шлем, подошёл к указанному шкафу и поднял с полки, из мягкого, выложенного простёганной тканью, гнезда обрывок золотой цепи — всего три помятых звена. Но что это были за звенья! Каждое из них являло собой сплетение тончайших проволок, завивавшихся друг вокруг друга и друг внутри друга, образовываших ажурную каплю, светящуюся насквозь и в то же время плотную. На небольших дисках, соединявших звенья, в круг лежали завитки такого же, как на шлеме орнамента.

— Я часто встречаю такие буквы, — сказал Филос. Нелей поднял взгляд от обрывка. — То, что мы принимаем за орнамент, на самом деле — я уверен! — буквы неизвестного нам, ни на что не похожего, языка; говорят, его секрет знали в Тартессе...

— Ты тоже слышал об этом? — Нелей осторожно, даже не дыша, положил чудесное плетение на его место — в тканевое гнездо — и вернулся к столу.

— А, и ты... — кивнул Филос. — Да, слышал, и жалею, что не суждено мне было добраться до Тартесса. Я и сам пытался разгадать секрет этих письмён, чтобы услышать голоса тех, ушедших... но секрет этот не даётся мне. Однако — мне греет сердце сама мысль, что он существует... потому что создавшие его чтили Красоту, как мы, эллины. Это — в каждом их деянии, оставшемся нам в этих жалких на первый взгляд осколках, — он снова обвёл жестом полки и задумался, обратив взгляд на огоньки лампы. — Когда я был младше, ещё до службы в войске, — Нелей мысленно удивился: Филос служил в строю?! — я мечтал встретить кого-нибудь из них, тех людей. Я придумывал себе сказки о них и даже не раз молился богам, чтобы они послали мне такую встречу...

— И что? — не выдержал Нелей. Филос улыбнулся печально:

— Видно, их уже нет на земле... или боги глухи, потому что только глухой не услышал бы моих горячих молитв. Или, может статься, наши боги не имеют над теми людьми власти... — Филос тряхнул головой: — А такие находки делают нередко. Но больше всего их — на острове Гиберния, что лежит далеко-далеко отсюда, это один из Оловянных Островов. Ещё говорят, что за Столбами Геркулеса, в Океане, расположены несколько островов, на которых можно видеть даже здания, оставленные народом, сделавшим это; иные же уверяют, что и сами эти люди то ли живут там, то ли появляются в тех краях время от времени... Я мечтаю когда-нибудь отправиться в путешествие к тем землям...

— Возьми тогда и меня с собой! — тихо, но горячо попросил Нелей.

Филос неожиданно мягко, но и серьёзно в то же время сказал:

— А что ж... Почему не взять? — а потом вновь устремил опять ставшие невидящими глаза на огонь лампы и тихо, раздумчиво сказал: — Иногда я думаю: когда у нас, эллинов, не хватает сил сражаться со Злом, когда горят наши города и гибнут беззащитные люди — что если в один из таких горьких дней нам на помощь придут те, кто оставил в нашем мире эти вещи как память о Прекрасном? Я знаю, что это всё та же наивная детская сказка, которую я придумал себе сам... но мысль об этой сказке укрепляет мой дух.

— Ты совсем не такой, каким кажешься, даже когда никого не играешь, — вырвалось у Нелея. И он прямо встретил похолодевший взгляд Филоса, который через мгновение отвёл глаза, а потом — протянул руку и — совсем по-домашнему! — потрепал мальчика по волосам. Сказав:

— Иди спать, Нелей. Иначе завтра — о, нет, уже сегодня! — ты будешь сонным и вялым. А такие ученики очень не нравятся Филекту.

— Да, я иду, — кивнул Нелей, поднимаясь со стула. И собирался сказать, что ему очень хотелось бы такого старшего брата, как Филос.

Но всё-таки не сказал...

...Бромий не спал. Он сидел на ложе — и, едва Нелей вошёл, как буквально бросился ему навстречу и схватил за запястья.

— Ты что?! — изумился и, пожалуй, даже испугался Нелей. Бромий тряхнул его за руки и отчётливо перевёл дыхание:

— Живой.

— Конечно, живой... да отпусти ты меня! — Нелей уселся на ложе, зевая. — Что тебе взбрело в голову?

— Мне приснилось, — Бромий сел напротив. — Мне приснилось, что тебя похитили прямо из комнаты. А я лежал и молился, чтобы они не заметили, что я... что я не сплю. Я проснулся сейчас и никак не мог сообразить, сон это, или... — он передёрнул плечами.

— Сон, — Нелей снова зевнул, заваливаясь на ложе. — Наяву ты бы бросился меня выручать. Или уж всяко заорал бы так, что разбудил бы весь дооооооооооооо... мхмых.

— Ты правда так думаешь? — шёпотом спросил Нелей, привстав снова на локте и глядя на Нелея.

— Ты ведь уже сделал это, причём два раза, разве нет? — пробормотал Нелей, уже засыпая. — И отвяжись от меня, я очень хочу спаааа... — слово утонуло в новом зевке.

Бромий какое-то время лежал, счастливо улыбаясь в потолок. Потом — видимо, уже начав засыпать — снова рывком очнулся, опять вгляделся в чуть покачивающуюся входную занавесь. Шумно вздохнул — конечно, это был сон. И только сон. А наяву он бы...

"Не струсил бы? — ехидно спросил сам себя Бромий. — Кто ещё знает точно; уж во всяком случае — не ты..." И, прикрыв глаза, мальчик прошептал тихонько:

— Ты направил меня в этот путь, чтобы я мог защищать твоего родича... пусть и дальнего, ведь я знаю, что в Нелее — кровь богов. Так не пожалей своих сил и, если случится беда, то дай мне мужества, которого вечно не хватает мне... ведь я это прошу не для себя, а для своего друга, который близок тебе... И пусть сейчас ночь; я попрошу об этом и утром, и попрошу ещё, и принесу тебе жертву, только дай знак, что ты услышал меня, Стрелометатель...

Он прислушался, не открывая глаз. Нелей явственно сопел на своём ложе, и в доме стояла тишина, только где-то, на самой грани слуха, капала вода в клепсидре, установленной в саду. Бромий слушал этот звук, пока не уснул — крепко и хорошо.

Хорошо вдвойне от того, что ему приснилась мама.

* * *

Филекта Нелей нашёл прямо в школьном дворике.

Несмотря на полуденное время и страшную жару, тут, в тени густо посаженных вдоль искусно расписного сценами танцев портика тополей, продолжали заниматься немало мальчишек — почти никто из них не обратил на пришедшего новенького внимания. Да и сам Филект был занят тем, что под крышей портика ел за небольшим столиком — и на Нелея поднял глаза, только когда тот буквально упёрся в этот самый столик животом и тихо кашлянул.

Подняв на мальчика внимательные густо-синие глаза, Филект осведомился:

— Ты болен?

Голос у него был сильный, мелодичный, а сам учитель больше напоминал молодого, старательно следящего за собой, атлета. Золотоволосый, с поразительно аккуратной причёской, в чудовищно дорогой безупречно сидящей одежде, абсолютно гармонично развитый (и, как позже убедился Нелей, не делающий даже ни единого лишнего движения при самой обычной ходьбе), Филект Нелею не понравился сразу. Судя по всему, неприязнь стала обоюдной с этого самого кашля, потому что, не дожидаясь ответа Нелей и не прося его представиться, Филект продолжал:

— Ты — мальчишка, про которого говорил Филос?

— Да, господин, — кивнул Нелей. Филект плавно откинулся затылком к стене портика, красиво-царственно скрестил руки на груди и несколько раз смерил Нелея долгим взглядом — сверху вниз и снизу вверх. Хмыкнул — так, что у Нелея внутри всё закипело. Потом спросил:

— Тебя зовут Нелей?

— Да, господин...

— У Филоса странные желания, ты не находишь? — этот вопрос был задан кому-то за плечом Нелея, и тот с трудом удержал себя от желания обернуться, потому что там, конечно, не было никого, кроме высокомерия Филекта — невидимого, но отлично ощутимого. Вместо этого Нелей вежливо ответил:

— Что я могу сказать о господине Филосе, если живу у него дома и получаю от него плату? Он сказал. Я пришёл.

— Ты, часом, не лаконец? (1.) — уточнил Филект, садясь прямо.

1.Намёк на знаменитую краткость речей, которой отличались дорические лаконцы (спартанцы)

— Я дориец, господин... как и ты, — снова поклонился мальчик.

— Если я увижу, что с тобой придётся возиться отдельно — вышвырну сразу, невзирая ни на какие просьбы моего друга Филоса, — предупредил учитель. — Мне не до обучения крестьянских дикарей искусству танца.

— Я умею танцевать, господин, — ответил Нелей.

— Вы слышали? — обратился Филект к троим мальчишкам на пару лет помладше Нелея, которые находились ближе остальных. — Он умеет танцевать. Представляю себе...

Один из мальчишек вредно захихикал, но двое других только поклонились учителю в знак того, что слышат — и глядели на Нелея с любопытством, незлым, даже сочувственным скорей. Филект уточнил:

— Что ты умеешь танцевать? "Овечку"? "Скрипи, моя телега"? (1.)

1.Филект называет сельские танцы, отличавшиеся грубой и неприкрытой сексуальностью, гипертрофированной для создания комического эффекта.

На этот раз не удержались и двое других мальчишек. Но Нелей как раз удержался и спокойно ответил:

— Могу станцевать и это. Но не думаю, господин, что это будет к месту для Посейдона. Давай подождём праздников Диониса, и я порадую тебя.

Филект снова откинулся к стене портика. Заметил — мелодично обронил:

— О, вот как. Ну, тогда станцуй хореографию из орфического гимна Посейдону. И, если не сумеешь — можешь убираться сразу и молча. Я милостив.

Кажется, Филект ожидал, что мальчишка, по крайней мере, спросит, что это за гимн — после чего разговор можно будет считать уже законченым. И Нелей отметил, что со стороны учителя это было некрасивей некрасивого — хореографию орфического гимна деревенский мальчик почти наверняка знать не мог. И ещё на какую-то долю мгновения мелькнула у него мысль, что всё происходящее вообще очень странно и что он, начав танцевать, заронит серьёзнейшие сомнения в том, что он — из села... но Нелей, сохраняя полное, абсолютное внешнее спокойствие (сказались уроки Филоса!), был уже слишком зол внутри (возраст оставался возрастом!). Он даже не попросил аккомпанемента — просто, нагнувшись, двумя рывками развязал сандалии, распрямляясь, скинул их, одновременно сдёрнув пояс и почти тут же — хитон, на миг застыл, чтобы собраться, вызвать в памяти чётко бегущие друг за другом в ритме морского прибоя строфы — и словно в волну кинулся, безошибочно проводя движение за движением; отсутствующая музыка ясно звучала у него в ушах...

...Когда он закончил — то обнаружил, что на него смотрят уже все. Мальчишки вокруг побросали свои занятия, и Филект, вновь сидя прямо, изучал Нелея внимательно и странновато.

— Из какой, ты, говоришь, деревни? — спросил он наконец, когда Нелей, уже отчаявшись хоть что-то услышать, нагнулся за одеждой (санадалии, в запале отброшенные далеко в сторону, ему без просьб принёс один из мальчишек).

— Она далеко, — ответил мальчик. И добавил, вспомнив упорные слухи, которые про него ходят в доме Филоса: — В Македонии.

— В Македонии, — со странной интонацией повторил Филект и кивнул — в ответ на какие-то свои мысли. — Ну что ж. Осталось всего три дня, но для тебя трудность будет только в том, чтобы суметь стать частью группы, которую ты не знаешь. Придёшь завтра. С утра. Для тебя это не будет трудно, ведь деревенские привыкли подниматься по солнышку, разве нет?

— Да, господин, — поклонился Нелей.

* * *

Эти свободные дни Нелей воспринял, как благословение богов. Его сердила мысль, что ни со старыми друзьями нельзя повстречаться, ни хотя бы Бромия вытащить в город (он очень этого хотел!)... но если уже дела обстоят так, то надо самому наслаждаться этой с неба упавшей свободой, разве нет?

Конечно, свобода-то была относительной — занятия танцами отнимали по три-четыре часа ежедневно. Мальчишки в школе собрались из семей среднего, а то и ниже среднего достатка, была и пара юных слуг из богатых домов, так что Нелею тут никто особо не удивлялся, если исключить его танцевальные умения, которые скрывать он и не пытался — теперь, после столь сокрушительного начала, это было бы просто глупо. А в остальном — самые обычные ребята с разными характерами и взглядами на жизнь, как правило, повторявшими взгляды их отцов. Большинство недолюбливали богачей и аристократов, но так же большинство очень хорошо отзывались о Фероне и выражали искренние надежды, что успеют и сами отличиться в войне с пунами, о которой столько говорят вокруг — не кончится же она одним годом?! Так что Нелей и правда ощущал себя в школе своим, а что до отношения Филекта — то очень быстро мальчик убедился: Филект и к остальным ученикам относится примерно так же, даже к двум-трём подхалимам, тщетно и упорно старавшимся выскулить себе особое место, подлизываясь к учителю. Вдобавок, Филект был участником последних Олимпийских Игр, олимпиоником в прыжках, участником — в борьбе, да, вдобавок, героем недавних боёв с элимцами, поставившим трофей на развалинах взятой крепости врага общим решением войскового схода. Временами он казался Нелею чем-то похожим на Феофана. Хотя между почти щеголеватым молодым Филектом и старым ругателем-эномотархом внешне не было никакого сходства... но всё-таки что-то их объединяло. Нелей начал догадываться, что это — так похожи друг на друга все мужчины, которым боги или судьба (что, как известно, сильней любых богов) не дали своих сыновей — и которые занимаются с мальчишками, находя в этом гордость и утешение. Маски у них бывают различны, но лица под масками — одинаковы, и это — хорошие лица...

...Нелей со всеми учениками перезнакомился в первый же день, хотя ни с кем близко не сошёлся, чтобы избежать излишних расспросов и неизбежных в таких случаях рассказов о своей жизни — слишком много прищлось бы придумывать, да ещё и на очень зыбкой основе, что он о Македонии знал-то? Но в тот же первый день произошёл разговор, который запомнился Нелею на всю жизнь.

В паре для части танца с булавами у Нелея оказался мальчишка немного постарше него самого — мальчишку звали Агенором, он был из рыбацкой семьи. Именно во время перебрасывания тяжёлыми деревяшками Нелей заметил справа под мышкой у Агенора странный ожог — небольшое переплетение расплывшихся линий. А Агенор увидел, что Нелей обратил внимание на этот ожог и уронил булаву, чем вызвал буквально лавину насмешек Филекта.

Когда занятие закончилось, Нелей подошёл к Агенору в душе. Тот сердито покосился на приблизившегося виновника своей неудачи, но Нелей извинился, и Агенор махнул рукой:

— А, ладно... — и снова поймал взгляд Нелея — он не сдержался и быстро глянул на этот ожог. Тогда Агенор оперся ногой и лопатками о стену под вяловатой струйкой воды и сказал, глядя прямо в глаза Нелею: — Вот что, македонянин. Я родом из Закинфа, что в Иберии. Тут все давно знают, откуда у меня этот ожог, но ты новенький, поэтому вместо зуботычины получишь от меня рассказ — и после того заклинаю тебя богами и твоим же благополучием — не три меня больше глазами, как лампу тряпкой. Начнём с главного — с того, что это рабское клеймо.

— Ты был рабом?! — Нелей даже чуть отодвинулся от Агенора. Тот кивнул:

— Да. Два с лишним года. Меня захватили на берегу недалеко от нашего города, когда я ловил рыбу; мне тогда было всего десять лет. Это были пуны из Эбусоса на Балеарах. Увезли к себе и продали прямо в порту.

— И ты не пробовал бежать? — Нелей не сводил с Агенора взгляда, в котором мешались сочувствие и возмущение. Агенор усмехнулся и пожал мокрыми плечами:

— Я был слишком мал и очень боялся, на корабле мне пригрозили, что утопят в мешке, как щенка... со мной был мой щенок... его и утопили мне в пример. Я потом долго видел это во сне. А тогда просто расплакался и просил их, чтобы пощадили. А они смеялись над моим страхом. Потом я надеялся, как дети надеются, что меня выручат родители или помогут мне боги, как в сказке. Ни того, ни другого не случилось.

— Ты... ты работал где-то, да? — Нелей ощутил, что морщится против своей воли. Вспомнил советы Филоса и сердито отогнал их прочь от себя: ему было жалко Агенора, и он не хотел напяливать маску, чтобы не показать этого.

— Нет... — Агенор медленно покачал головой. — Понимаешь... Пун, который купил меня, очень любил хвастаться мной перед гостями — тем, что у него есть маленький раб-эллин. Он был купец, очень богатый, а я всего-то на пирах встречал гостей и прислуживал за столом. А остальное время я просто бездельничал. Я бы даже не сказал, что мне плохо жилось. Это если исключить клеймо. Тот самый ожог.

— Что?! — почти вскрикнул Нелей. — Что ты говоришь?! Неплохо жилось?!

— Ну да, — спокойно подтвердил Агенор. — Правда, я очень тосковал по дому, по родным и, когда оправился от страха, то часто стал думать, как убежать, но не знал даже, куда и как, и мечты мои так и оставались мечтами. Корабли там в порту были... ну, или мне попадались... только пунические, а в горах там живут балеарды, бежать туда — это всё равно в рабство, только худшее...

— Ты видел, как приносят жертвы Молоху? — спросил Нелей — для самого себя неожиданно.

— Нет, что ты! — отмахнулся Агенор. — Если на такой обряд попадает раб, то оттуда он уже не выходит... Но то, что про это рассказывают — правда. Хозяин меня редко бил, отец, пожалуй, меня колотил чаще... но пун любил пугать этим жертвеником, хотя я уже был слишком взрослым, чтобы туда попасть. Любил пугать, видел, что я боюсь, и хохотал. И утешал, говорил, что я слишком ценен и что он такими ценностями не станет разбрасываться даже для Молоха. Вот так я жил два года и ещё сколько-то.

— О боги... — Нелей набрал в ладонь воды, растёр по и так мокрому лицу. Снова посмотрел на Агенора. — И как же ты спасся? Тебя выкупили?

— Нет, что ты... — отмахнулся тот. — Откуда бы взять было деньги на выкуп моим родителям — да и кто бы им сказал, где я и что со мной, меня вообще считали утонувшим, я узнал потом... Нет. Я всё-таки бежал.

— А! — Нелей зло и радостно стукнул кулаком по стене.

— Не спеши восхищаться, — покачал головой Агенор. — Я бежал не от смелости, а от отчаянья. Я бы так и жил там, если бы не правитель Абдер — это такой тоже пунический город где-то на юге Иберии. Не знаю, зачем он приезжал в Эбусос и какой злой — или добрый, если подумать? — рок занёс его на пир к моему хозяину. Я ему понравился. Ну, понимаешь, понравился, как... как... — Агенор замялся. — Как тебе объяснить...

— Я понимаю, — резко, почти зло, оборвал Агенора Нелей. Тот благодарно кивнул и продолжал, помолчав:

— У него в Абдерах было много постельных мальчишек из разных народов, он даже двоих привёз с собой, чернокожего и тоже пуна... а эллина не было. Он сразу дал такую цену, что мой хозяин даже торговаться не стал, на эти деньги можно было купить отличный дом. Я не верил, что это на самом деле происходит, а они просто заключили сделку, как о вещи, когда я стоял рядом с ложами и слушал. Это было как во сне. Им было совершенно всё равно, что я слышу, что я думаю, чего хочу и чего не хочу. Знаешь, я, наверное, в ту секунду только понял на самом деле, что я раб. Этот разговор был хуже любого клейма, небесами клянусь... Хозяин сказал мне, чтобы я шёл собираться. Я поклонился, ушёл, вылез в окно, перелез через стену сада и бросился в море, оно там было рядом. Я-то хотел просто утонуть, но вместо этого поплыл, не смог пересилить себя, взять и вот так сразу умереть. Слышал даже через какое-то время, как по берегу бегали с факелами, может даже, лодка отчаливала, но поди найди ночью пловца... Я плыл и понимал, что всё равно утону, никакие боги не помогут мне проплыть шестьсот стадий до иберийского берега... Мне стало страшно, очень страшно, когда я подумал об этом как следует, я хотел даже вернуться, просто чтобы жить, и всё. Как угодно, только бы жить. Ведь те двое мальчишек жили, они даже смеялись, вообще вели себя так... так, как будто они всё ещё люди, понимаешь? — Нелей медленно кивнул. — Но "как угодно" жить я тоже не смог бы, я там это и понял, что одно дело, когда ты просто раб, а другое — когда ты... в общем, я не вернулся. Наверное, потому что я всё-таки эллин и дориец. Не знаю. Наверное, поэтому, да. Наверное, всё-таки боги напомнили мне об этом... Вот... Я плыл себе и плыл, и сперва это было легко, а потом волны стали как свинцовые с торчащими острыми иглами, и тело — тоже как из свинца... а ещё потом руки мои перестали подниматься и я даже обрадовался, что кончилось это мучение — и не поверишь, меня подхватили из воды, я даже не сразу понял, что это и кто это. А это оказались ионийцы из Химероскопейона, это город южней по побережью от моей родины... Кто знает, будь это купцы, может, я бы снова попал в рабство, хоть и к эллинам, но корабль был военным, до сих пор не знаю, что он там делал... Они не сразу, но помогли мне вернуться в Закинф, а вот там я узнал, что моя семья перебралась в Акрагант, где у нашей филы гостеприимцы. Тут я их и нашёл; меня уже давно считали мёртвым. Я живу тут уже почти полтора года.

— Я не знал этого, — сказал Нелей.

— Потому я тебе и рассказываю, я же говорил, — буркнул Агенор. И добавил: — Когда я подрасту ещё немного, может, уже на будущий год, то стану сперва матросом, а потом кормчим на боевой триере. И буду топить пунов, пока жив и способен сражаться. За то, что они решили, будто я — вещь. Жаль, что у Акраганта небольшой флот. Ферон не верит в корабли, он весь — на земле... А ведь без кораблей пунов не одолеть.

— В Сиракузах флот большой, — сказал Нелей. Агенор посмотрел на него удивлённо:

— Ты разве сиракузянин?

— Нет, просто я там жил довольно долго, когда добирался сюда, — спокойно, без раздумий, выкрутился Нелей. — Там много боевых кораблей, я видел порт не раз.

— У нас никого нет в Сиракузах, а метеку (1.) кормчим не стать, — вздохнул Агенор. — А ты и правда македонянин?

1.Метек — эллин, постоянно проживающий на территории чужого полиса. Как правило, метеки были сильно ограничены в гражданских правах (или вовсе лишены их; как раз дорические полисы тут отличались наиболее жёсткими законами)

— Ну да... — Нелей уже пожалел, что ведёт этот разговор, потому что одно дело — слухи поддерживать, а другое — отвечать на прямо поставленные вопросы. Но Агенор, к счастью, ничего расспрашивать не стал, а принялся просто домываться.

Нелей же отошёл в жутком раздрае чувств. Доминировала, впрочем, надо всем злоба. И ещё была жалость, что он не может сказать Агенору: мы уже сражаемся. И всем найдётся дело, а все эти Эбусосы и Абдеры мы возьмём на копьё и сожжём дотла — ни стены крепостей, ни крыши домов не спасут пунов, рухнут на их головы от наших ударов и гнева наших богов, потому что в этой войне мы есть Справедливость. Именно мы — и есть...

...На обед Нелей домой не пошёл. Ему вообще не хотелось видеть никого знакомого, поэтому он устроился поесть в попавшейся на пути таверне, вполне чистой на первый взгляд — и с хорошей готовкой, как он убедился вскоре. Он заказал тунца с сыром в оливковом масле, солёные оливки и вино — всё принесли быстро и всё оказалось отличного качества даже на взыскательный взгляд, а не на взгляд проголодавшегося мальчишки, четыре часа подряд занимавшегося танцами, делом, которое, как известно, требует от человека физических усилий, сравнимых с участием в бою или с трудом в поле.

Утолив первый голод, мальчишка собирался сделать ещё какой-нибудь заказ, просто побаловать себя — но тут мимо окон и распахнутой двери пробежал сперва один человек, причём не мальчишка, а взрослый, потом — сразу несколько, и послышались крики, неразборчивые, но восторженные, через которые прорывался гул труб. Оставив на столе монеты, Нелей поспешно выбрался наружу — и в начале короткого тупичка, в котором стояла таверна, за спинами спешащих людей, увидел слитное движение.

— Что там творится? — спросил он у пробегавшего мимо мальчишки.

— Ферон идёт в театр совершать жертвоприношение Музам, сегодня первый день представлений! — на бегу крикнул тот, и Нелей тут же бросился следом.

Ему повезло — повезло и в том, что между двумя взрослыми нашлась щель, куда он ввинтился, и в том, что как раз в этот момент основная процессия подошла к повороту в тупичок. Нелей, по правде сказать, не знал, с чего его так внезапно потянуло глянуть на правителя Акраганта. Может быть, просто потому, что тот был союзником Гелона? Или даже не поэтому, а из чистого любопытства? Так или иначе, но теперь он стоял на расстоянии вытянутой руки от проходивших по мостовой людей. И узнал властителя Акраганта сразу.

Тиран Ферон был старше правителя Сиракуз Гелона. Старше и основательней на вид, хотя и не выглядел так же царственно-властно, как Гелон, не раз виденный Нелеем. Ферон напоминал скорей обстоятельного селянина, разбогатевшего упорным долгим трудом хозяина большого имения, который, тем не менее, не запустил своё владение на управляющих и не гнушается сам с утра до вечера работать то вилами, то лопатой, то сохой — и теперь обеспокоенного тем, что в его владениях появились волки. Рядом с Фероном, подставив ему плечо (с гордостью, сразу видно!) шёл мальчик — постарше Нелея на год-полтора. То, что это был сын Ферона Фрасидей, Нелей понял сразу, потому что хорошо запомнил словесный портрет.

Слева и справа и чуть позади отца и сына шагали двое рослых плечистых гоплитов — в полном вооружении, только без щитов. Чуть шуршали по плитам чёрные с золотой каймой плащи. Нестерпимо сияли начищенные до солнечного блеска рельефные бронзовые панцири с чеканными выпуклыми изображениями городского символа, летящего орла. Шлемы — не привычные Нелею коринфские, а неожиданные здесь аттические, оставлявшие почти открытыми лицо — зато венчались двойными гребнями, словно странные крылья отходившими влево и вправо-вверх от висков не меньше чем на чистый пекис высоты. Гребни были украшены белыми перьями. На плечах оба воина несли лабрисы (1.) на длинных дубовых рукоятях, стиснутых-украшеных золотыми кольцами. И завершал процессию густобородый смуглый писец — просто одетый, с принадлежностями своего ремесла в кожаном тубусе... но при этом Нелей отметил мощное сложение и чеканную мускулатуру чиновника и его пристальный ледяной взгляд, который он вроде бы лениво окидывал людей вокруг.

1.У эллинов боевые топоры были не в почёте. Но, тем не менее, они иногда пользовались лабрисом — двусторонней симметричной секирой, которую иллюстраторы почему-то очень любят "вручать" викингам и вообще северянам. Хотя как раз те подобный тип оружия не использовали никогда, вообще не знали такого.

— Ферон, Ферон, слава Ферону! — кричали вокруг, крики раскатывались вдаль и снова рождались, как волны — и Нелей подумал, что, похоже, крики не срежиссированы, люди искренни в проявлении добрых чувств. Неясно было, как относится к этому сам тиран. Но на ещё один чётко услышанный Нелеем (и, видимо, самим Фероном) крик ("в море Ферона!" (1.)) он ответил только быстрым взглядом и усмешкой, в которой не было ни раздражения, ни угрюмости — так реагируют на рискованную, но остроумную, шутку в театре, куда он и направлялся.

1.На дорическом диалекте "таласса" — "море", а "фалара" — "слава". Таким образом, слова похожи, при произнесении вслух и громко — ещё больше похожи, но замена пары звуков превращает хвалу в призыв к расправе.

— А далеко ли до театра? — спросил Нелей у стоявшего справа молодого мужчины. — Прости, но я недавно в этом городе...

Тот вежливо указал рукой:

— Вот по этой улице — не больше половины стадии. Спеши, мест на всех может и не хватить.

— Благодарю тебя, — кивнул Нелей и начал проталкиваться на освободившуюся от процессии мостовую — по ней спешили в указанном направлении множество других людей...

...Вход в театр был платным — в отличие от Сиракуз — и стоило это два обола. Деньги невеликие, однако, конечно, не у всех они есть... Но Нелей заметил, что многие отдают на входе не деньги, а небольшие глиняные кружочки — и вспомнил, как отец рассказывал: в некоторых городах, где театр платный, беднякам (и ещё кое-кому по заслугам) выдают каждый месяц метки, по которым можно всё-таки пройти на зрелища, ничего не платя, за счёт города.

При виде настоящей человеческой реки, текущей в широкие ворота, над которыми изваянная из розоватого камня Мельпомена осеняла входящих венком в простёртой лёгким жестом руке — Нелей и правда заопасался, что места не хватит. Но распорядитель на входе спокойно принял у него диобол, даже не взглянув на мальчика — и Нелей вступил на дорожку-лестницу, с которой можно было попасть на расходишиеся от неё полукольцами ряды сидений. Нелей понял, что соскучился по театру — и сейчас просто-таки с наслаждением оглядывался по сторонам, всем существом своим впитывая весёлый шум вокруг. Акрагантский театр Посейдона был меньше привычного мальчику сиракузского, но — новей и, как ревниво отметил Нелей, изящней построен и богаче украшен. Даже каменные скамьи, возносящиеся вверх амфитеатром, были покрыты свежими тростниковыми плетёными матами, тут не имелось нужды приходить со своими подушечками.

Места, кстати, были уже почти все заняты, хотя многие люди ходил туда-сюда, разговаривали, обменивались репликами со знакомыми, что-то покупали у разносчиков, тоже сновавших между рядами. Но Нелею удалось отыскать место неожиданно быстро — подвинулся с улыбкой какой-то старик, тут же, впрочем, переставший обращать на севшего рядом со словами благодарности мальчишку внимание.

Нелей только-только успел как следует устроиться и ещё раз оглядеться — раздался звонкий гром труб и распорядитель в наступившей почти полной тишине объявил о начале праздничных представлений комедией "Безделье и ночи" (1.). Название было встречено хохотом, а кое-где — возмущёнными свистками и улюлюканьем, но на сцене уже появился одетый толпой плакальщиц хор, мрачно затянувший -

— Во трудах ослабевая,

Днём спины не разгибая,

Лишь о ночи о манящей

Думал наш герой пропащий...

1.Аллюзия на знаменитую поэму Гесиода "Труды и дни".

...Комедия была написана и поставлена на деньги какого-то купца, имя которого не говорило Нелею ничего совершенно (но и оно вызвало тут и там весьма противоречивые крики — видимо, для местных хорег (1.) был человеком известным...), Эпихармом. Нелей гордо сел прямее. Хотя, если честно, к своему стыду он был мало знаком с творчеством этого своего земляка и сейчас слушал и смотрел с интересом, временами громко хохоча в искренном восхищении от остроумия сцен, причём в основном не грубо-приземлённого, как часто бывает в комедиях, а весьма утончённого.

1.В эллинских городах — человек, добровольно или по государственной разнарядке несущий финансовые хлопоты конкретной театральной постановки.

Вот некий пройдошливый и умный должник (тот самый "пропащий герой") наотрез отказывается возвращать долг терпеливому заимодавцу, аргументируя это ни много, ни мало... трудами Гераклита о постоянном изменении вещей и сущностей!

Я рад бы был с тобою расплатиться,

Но... посуди — с чего мне это делать?!

Долгов не делал я. Другой взял деньги...

Нет, погоди, чего ты рот разинул?!

Дослушай — вот как говорит мудрейший,

Учёнейший и славный Гераклит:

В природе что ни миг — то измененья

Во всех вещах проходят неуклонно.

Вот, посмотри: река. Вода струится...

И что ни миг — то разная вода!

Так и с людьми, и, ты заметь, с деньгами!

И разве деньги, что ты одолжил,

Так, неизменны, в кошеле лежали?!

Нет, нет и нет! Давно преобразились

И деньги, да и самый кошелёк!

Так как же можешь ты, наглец пустой,

Чужое требовать себе в уплату?!

И от кого?! Я тоже изменился!

Ты дал не мне. Не я те деньги взял.

И сами деньги тоже не мои —

И не твои, и деньги ли вобще?!

Замороченный вконец и озлобленный заимодавец пускает в ход самые простые и весомые аргументы — кулаки. Ему грозит суд за избиение. Но он, возмущённый, неожиданно возражает судье:

Но бил не я! Согласно Гераклиту

(Ужель о Гераклите ты не слышал?!),

Со мной произошло преображенье

За краткий срок, что был между ударом

И этим вот судом. Не я ударил!

И спрашивать с меня — гневить богов!

Видимо, хохот Нелея был хорошо слышен, потому что подвинувшийся старик время от времени улыбался, по-доброму поглядывая на мальчика, а сидевший ниже напротив Нелея мальчишка нет-нет, да и оборачивался — тоже с улыбкой. Но Нелей немного насторожился, когда — уже на выходе из театра, в медленно тянущейся и оживлённо обменивающейся впечатлениями плотной толпе — этот самый мальчишка окликнул его и подошёл — опять же с улыбкой. Мальчик был примерно одних лет с Нелеем, аккуратно одетый, шапка бронзового цвета кудрей — убрана алой лентой, ремни сандалий — с бронзовыми пряжками вместо простых завязок... Видно было, что к посещению театра он относится ответственно.

— Понравилось? — словно у старого знакомого, спросил он. Нелей пожал плечами. — Так тебе не понравилась комедия?! — удивился и, похоже, обиделся мальчик. — Я же видел, как ты хохотал...

— Нет, комедия мне очень понравилась, — возразил Нелей. — Просто речь не о комедии, а об учении Гераклита. Я не согласен с ним.

Взгляд мальчишки стал немного удивлённым. Он оглядел Нелея с головы до ног — явно безо всякой задней мысли, но очевидно и недвусмысленно прикидывая возможность того, что явный слуга, пусть и свободный, рассуждает о философии — и чуть удивлённо спросил:

— Ты знаешь о Гераклите?

Нелей мысленно ругнул себя, но потом решил, что это, в общем-то, ничего — и ответил:

— Да. Возможно, как философское учение, оно и привлекательно. Но этот сиракузянин Эпихарм хорошо показал, как губительно могут использовать это учение в насущной жизни люди нечестные. Если задуматься об этом, то комедия вовсе не смешна, а скорей жутковата.

Мальчик склонил голову к плечу, в его взгляде был теперь уже уважительный интерес. Он медленно сказал:

— Мудрец Эпихарм — если говорить не о творце комедий, а именно о философе! — как раз учит о том, что вещи — вечны и вечна самотождественность; верно, он согласится с тобой, если услышит. Что ж, возможно, он и прав насчёт последнего — я и сам считаю, что души людей вечны в этом мире, лишь меняют они телесные обличья, которые слагают четыре первоэлемента: земля, вода, воздух, огонь. Но вечность и неизменность вещей — не лучшая идея, на мой взгляд.

Теперь и Нелей тоже заинтересовался и в свою очередь окинул мальчишку внимательным взглядом. А тот чуть поклонился, сделав изящный жест правой рукой, и представился:

— Эмпедокл, сын Аристея. Как же зовут тебя?

Нелей мысленно ругнулся снова. И сказал хмуро:

— Нелей. Я слуга из дома благородного Филоса.

Эмпедокл чуть склонил голову к плечу. Спросил — в его голосе не было насмешки или пренебрежения:

— Слуга? Я видел, как ты танцевал в школе Филекта. Обратил внимание сперва из-за твоих волос, а потом присмотрелся... У тебя талант. И ты много знаешь. Ребята, которые учатся со мной, имеют благородных отцов, но почти все и не слышали о Гераклите, а на этой комедии, уверяю тебя, смеялись громче всего над то и дело отпадавшим у Гефеста членом.

— Я много читаю, когда выдаётся свободное время, — сказал Нелей и внутренне поёжился: сейчас он примерял на себя маску Бромия, и это было... странно и неприятно. — И мне многое интересно.

— Мне тоже, — вздохнул Эмпедокл. Мальчишки уже шли по боковой улочке, почти безлюдной. — Мне интересно столь многое, что в мысли о вечности души я нахожу некоторое утешение: у неё будет время познать если не всё, то, по крайней мере, многое... Ведь я был мужчиной, женщиной, рыбой, птицей, зверем... и кто знает, сколько ещё обличий поменяет моя душа?

— Ты и правда веришь в это? — с интересом спросил Нелей. Эмпедокл весело рассмеялся:

— Я не знаю, если честно. Но мне приятно так думать. И потом, если бы было иначе — откуда у людей странные сны, где мы видим места, в которых никогда не бывали? Они снятся даже рабам... И разве у тебя не случалось наяву такого: ты оглядываешься и понимаешь — уже не в первый раз переживаешь ты этот момент?

— Гм, да, пожалуй... — согласился Нелей. — Это было бы неплохо, но тогда, получается, душа не сохраняет воспоминаний о своих прошлых воплощениях. И что в этом толку для моего "я"?

— Я учусь в школе у Симонида Кеосского, известного поэта; ныне живёт он при дворе Ферона и учит детей из хороших семей, — сказал Эмпедокл. — Я был бы рад, если бы и ты оказался в этой школе. Учитель говорит примерно так же, как сказал сейчас ты. И его интересно слушать, хотя я почти никогда с ним не согласен.

— У меня тоже был учитель-поэт, — сказал Нелей, помолчав — они шли неспешно, плечо в плечо, как старые друзья. — Совсем не знаменитый, но... но великий. А я понял это, только когда злые люди убили его, Эмпедокл.

21.

С утра в праздничный день у Бромия было мрачно-бунтарское настроение. Он сумрачно наблюдал, как Нелей примеряет купленное ему праздничное одеяние, бросал косые взгляды на большой венок, благоухавший на ложе друга — и бурчал:

— Совершаются вокруг такие события, а я сижу в четырёх стенах и сам ничего не вижу, питаюсь твоими рассказами! А потом говорят о людях, писавших исторические книги: мол, они столько выдумали, а ещё больше пересказали неверно! А что им было делать, если их вот так запирали... — Бромий в горе смешивал свою личную судьбу с судьбой всех писателей мира.

— Ну если так получается, и тебе нельзя никуда выходить... — Нелей проверил застёжки на плечах, краем глаза рассмотрев, что на подъездной дорожке дома двое слуг придерживают парную колесничную запряжку: поедем на колеснице?! Внутри Нелея всё запело восторженно, но Бромия всё равно было жалко... — Подожди, скоро наше дело тут закончится, и...

— Ладно, — вздохнул Бромий, махнув рукой. Признался: — Я просто очень хотел посмотреть, как ты будешь танцевать.

— Я для тебя потом станцую, — предложил Нелей, завязывая сандалию. Бромий хмыкнул возмущённо:

— Очень мне надо! Я там хотел посмотреть, в театре, что тут непонятного... Ну да ладно. Да пребудет с тобой удача волей богов, — это Бромий сказал искренне, встав и чуть поклонившись другу.

Нелей ответил поклоном. Смущённо улыбнулся, уже выходя наружу — и, сказать по правде, почти тут же перестал сокрушаться над судьбой Нелея: Филос, роскошно одетый, в венке, ждал его на украшенной цветами колеснице, а запряжённые кони притягивали взгляд — наверное, именно на таких скачет сам Посейдон! Странной, голубовато-серебряной масти, мощные, широколобые, они чуть похрапывали, кося по сторонам, что выдавало непокорный, подлый характер. Но при этом — боги, как же они были красивы! Нелей потянулся погладить их — но Филос рявкнул:

— Во имя всех мучений прошлого года, да останутся они там — я долго буду тебя тут ждать, торча на жаре, как памятник вознице?! Быстро сюда! — и резко щёлкнул украшенными серебром вожжами по бортику. Нелей вскочил на небольшую площадку, взялся рукой за верхнуюю планку — и еле удержался на ногах, да и вообще в экипаже. Филос гикнул, и колесница стрелой вылетела в поспешно распахнутые (на памяти Нелея — впервые!) большие ворота. Накренилась на повороте, выпрямилась — и под вопли Филоса, минуя шарахающихся с дороги людей, помчалась под уклон. У Нелея от восторга и жути захватило дух. Филос явно наслаждадся бешеной скачкой, подбадривая коней жуткими воплями и твёрдо держа вожжи. — Хочешь попробовать? — спроси он вдруг и, прежде чем Нелей успел опомниться, вожжи оказались у него в руках. Кони, видимо, ощутив смену возничего, налегли, опустив голвы на вытянутых шеях... но Нелей повёл руки на себя, одновременно взвизгнув:

— Иииийййяааахххаа-ааа!!! — кони были послушны. Филос, придерживаясь рукой за борт, крикнул со смехом:

— А ну?! Быстрей! Если в колесе есть хоть какой-то изъян, то...

— ...то расшибёмся! — ответил Нелей криком. — Й-аххххууу!!!

— Вот потому наши предки бились в колесницах, мальчишка! — Филос хохотал. — Вот именно потому! Гони к театру! Гони, давай!

Кони неслись, как буря. Людная улица посередине мгновенно становилась пустой, и Нелей не ощущал сейчас никакого неудобства перед отскакивающими в стороны людьми — хотя полагалось его ощущать, конечно же... но не сейчас. Нет уж, не сейчас.

— Осаживай! — коротко скомандовал Филос, сам перехватывая вожжи раньше, чем Нелей понял команду. И только в следущий миг сообразил, что прямо перед ними на мостовой стоит Филект — кони замерли, вскидывая храпящие головы, в каком-то шаге от него, не сдвинувшегося с места.

— Ты совсем спятил, приятель, — сказал учитель, запрыгивая на площадку и отодвигая Нелея. Филос тронул колесницу шагом. — Поставил править мальчишку-слугу... или ты надеешься, что вы расшибётесь, и его позора на танце никто не увидит?

— Он так плох? — осведомился Филос. Нелей, оттёртый за спины молодых людей, надулся. Филект — слышно было по голосу — усмехнулся:

— Нет. Но я ведь должен снова плюнуть тебе в душу... Подъезжай к актёрскому входу, мои неучи собираются там и, наверное, уже все коленки себе оббили дрожью.

— Нелей, ты дрожишь? — через плечо осведомился Филос, играя вожжами.

— Нет, — коротко отозвался мальчик. И добавил: — Учитель Филект преувеличивает страх своих учеников в силу личных свойств характера...

— У тебя на редкость наглый слуга, — сообщил Филект, даже не покосившись на Нелея. — Ты не пробовал его пороть?

— Уже поздно, — вздохнул Филос, сворачивая на узкий подъезд к северной стороне театра — мимо клубящейся людской толпы, над которой стоял сплошной гул. — Кроме того, он упрям, как и все деревенщины. Это не будет ни наукой ему, ни даже развлечением мне... Нелей, поправь венок и беги, тебя уже ждут.

Нелей подмывало сказать, что-де могут ждать сколько угодно — всё равно учитель Филект здесь, а без него для танца не встанут. Но это было бы уж слишком нагло — он поклонился, спрыгивая с почти остановившейся колесницы.

А венок поправлять не стал...

...Интересно, это волнение существовало всегда и будет существовать вечно, размышлял Нелей, глядя, как мальчишки вокруг кто притворяется (более или менее успешно) безразличным, кто открыто трясся, кто обменивался с соседом возбуждённо-испуганными репликами, кто даже шептал торопливо молитвы — в основном, всё тому же Посейдону. Ощущение было такое, что всю эту толпу, сбившуюся в скене, вот-вот не танцевать позовут, а вытащат наружу для публичного принесения в жертву.

Впрочем, Нелей сам побаивался. Ему всегда нравилось выступать и говорить перед людьми, но это не отменяло лёгкой дрожи, которая всякий раз его охватывала перед началом такого выступления.

Вошёл Филект. Быстро всех оглядел, ничего не сказал, начал привычными жестами выстраивать абсолютно, небывало послушных сейчас подопечных в четыре колонны для выхода. Снаружи бушевало, но этот людской прибой с его грохотом перекрывал — благодаря ухищрениями постройки театра и мощному голосу — глашатай, оповещавший горожан о том, что сейчас... и так далее, и тому подобное.

Вот оно. Всё. Полная тишина — за несколько мгновений до начала музыкальной темы и ещё за несколько — до их выхода. Филект наконец-то не пожалел для учеников добрых слов:

— Кто ошибётся хоть на такт, — сообщил он, — после выступления отрублю ноги и руки, как лишние и доставшиеся вам по недосмотру богов. Пошли все вперёд, а ну?!

Впереди грохнул и длинно загудел отголосками гаснущего эха большой тимпан — и послышались постепенно становящиеся всё громче и ясней голоса начавшего тему хора. Мальчишки — как стояли, чётким строем — легко побежали вперёд, как в атаку, и страх сразу остался позади, не в силах угнаться за атакующими, как это и бывает в бою...

... — В новый год

Всё по-новому будет,

Это так,

Вы поверьте мне, люди!

Будет ласковей небо,

Будет щедрой земля,

И невиданным встанут

Урожаем поля... — распевал Нелей, шагая по улице, освещённой последними лучами заходящего солнца. Ему ничуть не было стыдно горланить на людях. Во-первых, потому что он был в подпитии, во-вторых, потому что самые разные, зачастую намного более нескладные, песни слышались изо многих мест, в третьих — потому что его то и дело узнавали и даже посылали ему приветственные жесты. Его рыжие прямые волосы не мог скрыть никакой венок, а в театре была если не половина города, то треть — точно...

...Две больших амфоры вина возбуждённые успехом мальчишки выпили, кое-как разбавляя в первой попавшейся посуде, сразу после выступления, стоя на ногах и перекрикивая друг друга, чтобы обменяться как можно большим количеством впечатлений за максимально короткий срок. Потом долго не хотели расходиться, но, в конце концов, веселье и обещанные встречи растянули всех, и Нелей, сам того не ожидая, оказался один на этой улице на запад от храма Согласия. Что его, впрочем, нисколько не огорчило, и он запел то, что приходило на ум и сразу попадало на язык.

Этот район был районом, предназначенным для развлечений, так что шума тут хватало. Но никто, даже еле стоявшие на ногах (даром, что ещё светло!) компании, ни к кому не задирался, не хватало ещё начинать новый год со свары. Нелей был горд выступлением донельзя — всего за три дня он сумел стать частью слаженной группы и ни единым движением нигде не ошибся! Танец понравился горожанам, это было видно просто-напросто по реакции трибун...

...так, а куда это я? Может быть, пойти домой? Но Филос ясно сказал: появляться не раньше, чем стемнеет, а сейчас ещё только-только начинает, даже не начинает... Интересно, ребята были в театре? Может, наплевать на запрет и найти их всех, чтобы... нет, нельзя. Стой, погоди, думай головой. Нельзя.

— Нельзя, — сказал Нелей, покачав головой. Навстречу ему, чуть не задев, вышли из тупичка двое о чём-то весело разговаривающих молодых мужчин, Нелей ради любопытства сунул голову в этот самый тупичок и замер на миг. Потом вошёл в проём между двух стен — тут, впрочем, было ещё совсем светло тоже, а серая мостовая упиралась в низкое широкое крыльцо.

ДОМ ТЕАНО — гласила украшенная цветным орнаментом надпись над входом, занавешенным мерно покачивающимися цветными шнурами с пышными кистями внизу. Нелей изучал эту вывеску довольно долго, делая сам перед собой (в тупичке больше никого не было) вид, что он всего лишь... всего лишь изучает вывеску. Хотя мысли у него были совсем о другом.

Его тянуло сюда. И одновременно было страшно войти. Даже просто войти. Дальше воображение не работало.

Наконец мальчишка как-то судорожно подался вперёд всем телом, едва не упав — словно подошвы его сандалий приклеились намертво к мостовой — и, взмахнув руками, чтобы сохранит равновесие, почти упал внутрь.

Шнуры закачались за его спиной...

...Внутри было полутемно и пахло сладковато и густо — от двух легко дымившихся курильниц в углах комнаты. Складчатая золотисто-синяя занавесь полуоткрывала тёмный проём входа справа от стойки, за которой устроилась и что-то писала при свете стоявшей у её рук лампы женщина — немолодая, но красивая, это Нелей увидел, потому что она подняла голову навстречу вошедшему, точней — ввалившемуся мальчишке. Нелей разглядел с другой стороны стойки двух крепких мужчин — они молча играли в кости на скамье, на которой сидели, на мальчика даже не посмотрели. Рядом с ними мирно лежали короткие удобные дубинки.

— Чего тебе, мальчик? — спросила женщина. Нелей обвёл глазами стену — покрашенную в белый и коричневый цвета, разделённые точно по середине высоты алой лентой цветочного узора. В голове у него было пусто, на языке — сухо. Он кашлянул — и скрипнул горлом вместо слов. После чего покраснел так, что стало видно даже в полутьме.

Взгляд женщины стал чуточку насмешливым — она очень много видела таких мальчишек, и даже помладше, приходивших сюда с перепуганно-развязным взглядом, намертво зажатыми в потном кулаке монетами и жутким стояком, который разряжали чаще всего, ещё не успев войти в женщину. Ничего необычного или страшного в этом не было, посетители случаются самые разные, а смеяться над такими мальчиками вслух не стоит — это нечестно, да и богам неугодно, если подумать.

— У меня дорого, — предупредила она — негромко и вежливо. — Восемь оболов посещение. Оно того стоит, но — именно столько.

Мальчик чуть вздрогнул. Но деньги не из кулака высыпал, а достал из кошеля на поясе — серебряные драхму и диобол. Что-то хотел сказать, но прикусил губу, и Теано сказала тихо:

— Я понимаю, что ты в первый раз. Незачем так волноваться, нечего стесняться и ни к чему стыдиться. Сядь вон туда, — она указала на несколько удобных сидений, стоявших вдоль дальней стены слева и справа от тёмного входа, полускрытого тканью, — и подожди. Тебе подадут вина и сладости, если хочешь. Платить за это отдельно не надо.

— Я... — рыжий прикрыл на миг глаза, потом криво улыбнулся и с подкупающей честностью продолжал: — Если я буду тут сидеть и ждать, то я убегу. Сколько нужно доплатить, чтобы не ждать?

Хозяйка присмотрелась — нет, она раньше мальчишку вроде бы не видела. Он точно не из местных богачей. Чудом разбогатевший воришка? Не похож, на это, как и на любые неприятности, у неё было чутьё. Скорей уж — и точно! — приезжий. Что ж... это его дело. И... нет, стой, погоди. Видела. Сегодня и видела, во время танца в театре — трудно не запомнить такие странные прямые волосы. А вот имени его не запомнила, хотя его называли, точно называли...

— Доплати два обола. И видят боги, я тебя не заставляю и не пытаюсь обмануть.

— Вот, — на столик с чётким щёлканьем легли ещё две монетки по оболу.

Теано протянула руку и дёрнула два раза шнур сбоку от стойки — там этих шнуров было шесть, они уходили в отверстие в стене. Никакого звука Нелей не услышал, а женщина указала рукой на проём с нависающими складками ткани:

— Тебя ждут за третьей дверью справа, о времени не беспокойся. Добро пожаловать в Дом Теано.

Нелей пробормотал что-то вежливое и ему самому совершенно непонятное, ещё раз испытав сильнейшее желание убежать. Но вместо этого — чуть наклонившись, шагнул под занавеси...

...Тут было не так уж темно — на стенах горели небольшие лампы, позволявшие вполне разглядеть, куда идти — и два ряда деревянных дверей слева и справа в недлинном коридоре, по три штуки. Было тихо, стоял всё тот же сладковатый запах; Нелей постучал в указанную "третью справа".

— Войди, — послышался женский голос — тихо из-за двери, но достаточно различимо — и Нелей открыл её (она распахнулась бесшумно), входя внутрь, в небольшую, красиво обставленную комнату, половину которой занимало ложе. Сидевшая на нём молодая женщина, даже скорей девушка — в лёгкой одежде, причёска — светлая мелкая густая завивка — немного удивлённо глядела на Нелея в свете стоявшей на низком столике лампы. Если бы тут же пахло так же, как снаружи — Нелей убежал бы точно, этот запах выводил его из себя и почему-то лишал уверенности. Но в комнате пахло обычными духами, чуточку — вином и ещё — цветами. — Добрая ночь, привет тебе, — девушка чуть наклонила голову, удивление из её глаз исчезло. — Я — Иола, а ты? Если, конечно, это не секрет?

— Нелей, — сказал мальчик. И добавил, слыша себя, как будто со стороны и поражаясь беспомощной глупости своих слов: — И я не знаю, что делать дальше.

Иола необидано засмеялась, потом прикрыла — изящным жестом — губы пальцами и другой рукой показала на ложе рядом с собой:

— Тогда будем учиться, Нелей. Тех, кто не учится, назвают неучами, и это касается любого дела. Иди сюда... Да иди же ты, не бойся, глупый.

— Я не боюсь, — пробормотал Нелей, испытывая одновременно два желания: бежать со всех ног и подойти ближе, чтобы обнять женщину.

Он выбрал второе. Точней, наполовину — подошёл и сел на ложе, спрятав руки между колен. Иола наклонилась к нему, осторожно убрала с волос уже подвянувший и от этого ещё сильней пахнущий венок, потом — потянула мальчишку ближе, по-прежнему улыбаясь загадочно.

— А теперь не говори ничего лишнего и не сопротивляйся со страху, хорошо? А то выйдет у нас соревнование по борьбе, и тут-то ты меня, конечно, одолеешь, — весело сказала она. — Итак, урок первый...

* * *

— Нелей.

Он обернулся, не в силах понять, где он и что с ним. дул ветер — пронзительно-холодный, зимний какой-то... а потом он увидел впереди на дороге (а по края — ничего), словно бы он неведомым образом очутился в открытом поле безлунной ночью... увидел на дороге — человека.

— Нелей, — снова позвал этот человек, и мальчик вздрогнул, разглядев его. Это была женщина. Высокая, поразительно красивая. Двумя факелами, поднятыми вверх на всю длину рук, она освещала дорогу, словно бы всматриваясь во что-то — и на Нелея внимания не обратила. Отблески трепещущего живого пламени падали на её чёрный плащ, на странный рогатый головной убор, на алые тонкие сапожки, выглядывающие из-под края этого плаща — алые, но от этого факельного света казавшиеся тоже чёрными...

Нелей судорожно оглянулся, думая сейчас только об одном — о бегстве, пусть такое бегство и будет бессмысленно. Но позади на дороге сидели два огромных, угольно-чёрных пса. Одинаковых. В одинаковых позах. Одинаково сомкнув челюсти — совсем не по-собачьи — и одинаково глядя на мальчика алыми глазами.

— Чего же ты испугался? — спросила женщина чуть насмешливо. Её голос был сильным и глухим, он как будто рождался не в её рту, а где-то... где-то внизу. Может быть, даже... даже не в ней самой, а под землёй, подумал Нелей и содрогнулся. — Будь смелым. Как я умею быть благодарной, мальчик.

— Я не звал теб-бя, — зубы Нелея всё-таки выстучали дробь.

— О... вот как? — женщина улыбнулась — хищно и красиво. — Но это уж мне видней, мальчик. Я вообще хорошо вижу в ночи. И хочу тебе сказать, что увидела совсем неподалёку отсюда: если ты пойдёшь этой дорогой и дальше, то рассвета тебе не видать. В мире мёртвых не бывает рассветов и закатов. А на этом пути тебя ждёт смерть... впрочем, и поворачивать тебе не имеет смысла, потому что и сзади тебя караулят. Ты в ловушке.

— Это и есть твоя помощь? — сдерзил Нелей, всё ещё не в силах отделаться от мысли, что он спит или бредит.

— Предупреждён — значит, вооружён, — снова белозубая усмешка. — Да и прошли те времена, когда стоило вмешиваться в дела смертных напрямую. Но один подарок я тебе всё же сделаю...

Она придвинулась (Нелей не мог сдвинуться с места) и коснулась огнём своих факелов ушей и глаз мальчишки, который...

...вскрикнув, дёрнулся — и поднял голову.

Он полусидел на мостовой у стены дома — привалившись к ещё не начавшему даже остывать прокалившемуся за день камню. Улица (совсем не та, где располагался тупичок с "Домом Теано") была пуста, только где-то вдали цокали конские копыта, да ещё дальше — неясно шумел праздник, наверное, на одной из площадей. Как он сюда попал-то? Он помнил, что вышел на крыльцо, немного смущённый, тяжело-счастливый и физически усталый, как после долгой работы... а потом... что же было потом?!

Лунный свет, дикий и призрачный, заливал всё вокруг, превращая мир в переливчатое царство тьмы и живого металла. Дальше и ниже улица полностью терялась в темноте — там она сужалась, прежде чем влиться в другую, большую, и тени деревьев покрывали её непроницаемым пологом.

Потерял сознание, странно уснул, просто ударили по голове... что со мной случилось-то, подумал Нелей, поднимаясь и ощупывая себя. Нет, Он был цел, и все вещи на месте. И, конечно, не было рядом ни... Её, ни её псов. Остался только — неправдоподобно чётко врезался в память — весь странный разговор.

Мальчик поднялся, ещё раз всё ощупал, прислушался к своим ощущениям. Огляделся снова и увидел храм Согласия — справа над чёрными верхушками деревьев, он словно бы сиял в небе. Нелей понял, куда его занесло, и мысленно подивился: тут квартала три от "Дома Теано". И уже, наверное, полночь, не меньше. Надо было спешить домой. Он сделал несколько шагов — и погрузился, как в сумрачную воду, в тени на улице.

И тут же, сразу же, понял: он не один.

Что сзади идут двое — Нелей неожиданно чётко, уловил даже не слухом, ощущениями всего тела, нервами. И не стал оборачиваться — всё равно, в этом нет смысла, они так или иначе успеют нырнуть в тени, но поймут, что он о них знает. Лучше идти, как сейчас — беспечно и ровно. Как обычный мальчишка, впервые в жизни побывавший в весёлом доме.

Стоп. А вот и те, кто впереди. Вот она — засада, до неё шагов двадцать, и там — не двое, а больше. Трое или даже четверо. И они неподвижны... они ждут. Как охотники в засаде. И это тоже — совершенно явственно ощущается.

Похоже, сейчас меня попробуют убить, спокойно подумал Нелей. Или даже устроить нечто худшее; даже наверняка — именно так. Но страха, как тогда, в горах, когда лежал связанный перед Данноном — он не ощутил. Его руки и ноги были свободны, он знал, что рядом — враг... и готовился к схватке. Что бы это ни было, привиделась ему Обутая В Алое или была на самом деле — но она права: предупреждён — значит, вооружён. Воистину так.

Ему вспомнилось -

Как тоскливо во тьме

Трогать холод камней.

Чёрно-белый надвинулся Город.

Что-то рвётся во мне,

И звенит в тишине

Твой искристый и юный голос... (1.)

1.На самом деле, это стихи С.Петренко.

— и страх почему-то исчез совсем. Окончательно. Остался только холодок ненависти, потому что там, в темноте, были те, кто убил учителя Икария. "Ничего, — мысленно сказал Нелей, ободряя учителя, — сейчас им не победить. И прими мою благодарность; я слишком поздно понял, что эти строки ты посвятил мне — мне и всем мальчишкам нашего Города, которые так нелепо не понимали тебя, так глупо насмехались над тобой, так снисходительно тебя защищали... Но сейчас я буду драться и за тебя тоже. Ничего. Мы победим, учитель. Мы победим."

До засады оставалось сделать десяток шагов, а те, сзади, бесшумно ускорили движение. Сейчас — бросок в чёрную ночную зелень и сразу по прямой на площадь. Кто подвернётся по пути — сбить с ног... стражу лучше не звать заранее, иначе эти убег...

...а это что?!

И сзади и спереди послышались хором шум, удары, вскрики, какая-то возня — и, словно в сказке, из темноты к Нелею подошёл, как ни в чём не бывало, Филос. Щёголь улыбался и издалека ещё протянул руку к стоящему в боевой стойке (и с недоумённым непониманием, отчётливо читавшимся в самой позе) мальчишке:

— Тихо, тихо. Вот и всё.

— Что всё? — не понял Нелей, оглядываясь.

— Крысы сами залезли в ловушку, — Филос улыбнулся.

И в этот момент до Нелея дошло всё. На самом деле всё. Сразу и полностью. Он даже покачнулся, неверяще глядя на стоящего перед ним человека. Потом — еле выдавил:

— Так, значит, мы...

— Поехали домой, — сказал Филос, кладя руку на плечо мальчика. — Там и поговорим. А пока помолчи, не говори со зла.

Нелей ничего не сказал — лишь яростно сбросил руку прочь. А Филос с улыбкой показал ему — жестом почти изысканным — дорогу туда, где с цокотом и хрустом выкатывалась из темноты колесница...

...В зале горели лампы, как перед пиром. Хотя в остальном ничего от пира тут не было — ложа убраны, столы пусты. Пустота эта отражала шум шагов вошедших — мужчины и мальчика — да ещё равнодушный и равномерный шум изливавшихся из дельфиньих ртов струек воды.

Нелей швырнул в угол скомканный плащ. Он был зол, молчаливая дорога не остудила его ярости — и мальчишка не желал даже этого скрывать. Филос спокойно проследил взглядом полёт увесисто шлёпнувшегося в стену комка ткани, удобно, непринуждённо устроился на ложе. Нелей садиться не спешил — стоял, как каменный, перед Филосом, в паре шагов, не больше.

— Вы сдавали нас вразнос, — с трудом сказал он, сжимая и разжимая кулаки. — Торговали нами, как шлюхами. Мы по всему городу бегали с таинственным видом, мы на каждой улице вертели задницами и сверкали пятками на потеху врагам, которые примеривались, где нас лучше брать, кого зарезать сразу, а кого расспросить построже... а вы — вы в это время...

— Вы были слепой наживкой, да, — легко согласился Филос. — И, поверь, лучшей рыбалки не было у старого Иксиона последние лет десять. В Акраганте и окрестностях у пунов больше нет ни единого тайного человека, зато есть теперь те, кто из страха будет служить нам, тайно предавая своих прежних хозяев, продолжающих им верить. Да и сиракузским людям пунов осталось ходить свободно ровно столько, сколько понадобится Иксиону. Ну и вам, собственно, ничего не грозило — мы напускали вокруг четверых ничего не знавших толком и ничего не значащих в сущности мальчишек туману и следили за каждым вашим шагом, всё было рассчитано до мелочей, каждый ваш шаг и каждая ваша встреча. И на вас сразу обратили внимание, как только вы появились тут... самые хитрые рыбы ловятся на самые глупые наживки, потому что перехитряют сами себя... Ты ведь помнишь того перса? Которого при тебе схватили в каком-то там весёлом доме? Так вот, Иксион устроил ему побег.

— Иксион? Побег лазутчику врага?! — Нелей только теперь начал полностью понимать весь замысел ионийца. И ему задним числом стало страшно — ещё сильней, чем миг назад было мерзостно.

— Ну да, — Филос усмехнулся неприятно. — Он же видел тебя, дурачок. Видел с Иксионом. И, спасшись, сообщил своим хозяевам о тебе. И отсюда всё закрутилось, накладываясь одно на другое и сплетаясь — а мы подбрасывали в огонь подозрений пунов дров и подливали масла, щедро и умело, пока подозрения не стали уверенностью, а та, в свою очередь, не выросла в убеждённость. Говорю же: и ты и твои друзья и в дороге, и здесь, в Акраганте, работали слепой приманкой. Очень успешно. Мы взяли всех, кто служил тут пунам. Вот только спешка Даннона, решившего отличиться в одиночку, нам едва всё не сорвала... но и тут обошлось.

— И теперь в нас больше нет нужды? — Нелей услышал, какой у него самого неприятный голос. "А ты нужен для дела чистым и в безопасности", — вспомнились ему слова Иксиона. И это была ложь. Иониец подставил его, слепого, под удар и хладнокровно наблюдал и выжидал. И, если бы что-то пошло не так... по спине Нелея пробежал мороз, потому что он понял: Иксион так же хладнокровно бросил бы и его, и его друзей. Которых тоже использовал — вслепую, дважды вслепую, через слепого Нелея.

Это не война, где бьются насмерть за тело павшего друга и на спине выносят из боя раненого товарища по строю. Это — Игра. И в ней нет ни чести, ни правил — только результат. Победа или поражение...

... — Что за глупости? — между тем, удивление Филоса было искренним, и стрнным образом Нелей это ощутил ясно. — Вы выполнили одно задание. Теперь настал черёд нового. Игра ещё далеко не закончена. Я бы даже сказал, что она только началась, Нелей. Теперь нам предстоит выманить из логовища главное чудище... но об этом потом, потом. Знай только: нескоро мы сможем отдохнуть по-настоящему — боги дадут, как ты любишь говорить — всё-таки сможем...

— Филос, — медленно начал Нелей, — а как ты сам оказался в Игре? Я могу сейчас задать тебе этот вопрос? — ему вдруг и вправду стало очень интересно услышать ответ.

— Конечно, — улыбнулся щёголь. — От скуки. Видишь ли, меня боги только что не облизывали с рождения. У меня было всё. Любое моё желание было законом для близких и целой кучи рабов и слуг. Поверишь, нет ли — но такое тоже может надоесть... хотя, правду скажу, не всегда так бывает. Но у меня — случилось именно так. Я служил положенный срок, пошёл на службу тоже больше со скуки, отец и вовсе хотел меня откупить — вот там меня и нашёл Иксион. Не знаю, чем я ему приглянулся. Я вернулся со службы и продолжаю жить, как жил. Как богатый ленивый бездельник. Меня таким и знают. Даже мои родители, что живут в Камарине, до сих пор убеждены, что я такой, каким был с детства. Они слепы от любви и вполне довольны своим "сыночком". А я на самом деле люблю их... не использую их любовь, как это было в детстве, а люблю... и живу, как хочу.

— Какие разные люди... — голос Нелея был задумчивым. Филос засмеялся:

— А, ты тоже подумал об этом? Да, это так. Меня это забавляет, кстати. Всегда можно вывести "средний портрет", типичный облик человека любой профессии, любого дела, любого народа. Но к людям Иксиона это не относится... впрочем, — он немного помрачнел, — к нашим врагам, занятым этим же делом, к сожалению, это не относится тоже. Иначе всё было бы куда как проще... о, да! — он хлопнул себя по лбу. — Вот. возьми, — и Филос небрежно бросил на ложе рядом с Нелеем, ловко достав из складок так и не снятой дорожной одежды, тяжело звякнувший кошелёк из тонкой синеватой кожи.

— Что это? — Нелей быстро поднял глаза от кошелька, на который в первое мгновение изумлёно посмотрел. Филос ухмыльнулся, как рыночный мальчишка-пройдоха:

— Не делай сердитых глаз, юный гамор из Сиракуз. Люди Иксиона не питаются воздухом. Я думал, ты это понял давно.

Нелей присел, задумчиво раздёрнул простенькую завязку-шнурок и движением руки высыпал на ложе монеты — блестящей золотой лентой. Много монет.

— Семь с половиной десятков золотых номосов из твоих родных Сиракуз, — сказал Филос, глядя, как мальчик двигает монеты, словно фишки в какой-то странной игре. — Полновесные монеты из чистого лидийского золота.

— Это нам всем? — спросил Нелей, не отрывая пальца от одной из монет. — Или...

— По стольку — каждому из вас, — пояснил Филос. — Твои друзья сегодня вечером пережили примерно то же, что и ты.

Пятнадцать мин. Добротный дом.

Или... или три таких раба, как Бромий.

Нелей поднял глаза:

— А Бромию? — требовательно спросил он. Филос сплёл пальцы и поиграл ими, словно перебирал на дырочках невидимой дудочки, извлекая неслышимую мелодию. Потом сообщил задумчиво:

— Ты всё-таки странный мальчик, Нелей. При чём тут раб? Я и не сообщал о нём. Ни ты, ни я ему не хозяева, в какие игры он тут с нами играет — это всё не имеет отношения к тому, что он такое. Он полностью на твоих руках, совести и памяти. Кстати, он сейчас под замком в подвале — пытался бежать, хорошо ещё, поймали, а когда поймали — орал на весь дом, что с тобой беда... Так что отвечай за него сам.

— Да, конечно, — безразлично ответил Нелей. — Я могу попросить тебя переслать эти деньги...

— Домой? Нет, — отрезал Филос.

— Нет, не домой, не перебивай меня, прошу... Переслать в Сиракузы кому-то надёжному, кто сохранит деньги до моего возвращения... или распорядится ими, как я скажу, если мне не суждено вернуться?

— Конечно. Сколько денег ты хочешь переслать?

— Все. Я хочу...

— Не спеши, — Филос покачал головой. — Не торопись. Я знаю, что ты хочешь выкупить своего друга, — Нелей от изумления на миг перестал владеть своим лицом, — и я помогу тебе в этом. Но деньги и тебе понадобятся. Свои деньги.

— Ты же не откажешь своему слуге в еде, воде и месте для сна? — не без ехидства спросил Нелей. Но ехидство его пропало втуне — Филос невозмутимо продолжал:

— Какому слуге? Разве ты мой слуга? Новый Год наступил, через три дня мы отправляемся в Гимеру. Еду я, два моих племянника из Кидонии на Крите, два их друга оттуда же родом и их... слуга Бромий. Тоже кидонец. Слуга и товарищ по играм. Мы едем подальше от грядущей войны этих ненормальных "коринфян" с Царём Царей, в безопасный и нейтральный ионический город. Там мы останемся до следующего лета. Я уже снёсся и насчёт школы — ни к чему вам оставаться неучами.

— Да, школа — это важно, — согласился Нелей, вставая и держа в руке кошель (он был тяжёл, ужасно тяжёо почему-то... и всё тело было тяжёлым... и даже словам... и даже сами мысли еле ворочались, как бронзовые жернова...) — Я пойду отдохнуть? Я очень устал. А Бромия прикажи выпустить. Сейчас же.

Филос кивнул, позвонил в невесть откуда взявшийся в руке колокольчик — тонкий мелодичный звук полетел по дому. И только когда Нелей почти уже вышел — Филос окликнул его:

— Нелей, — мальчик обернулся. — Нелей, Иксион рассказывал тебе, как весной пуны уничтожили нашу тайную сеть? — Нелей кивнул. — Он говорил тебе, как замучили наших людей? — снова кивок. — Там был мальчик. Младше тебя...

— Я помню, — сказал Нелей. — Его сожгли в клетке.

— Его сожгли в клетке, отчаявишись заставить заговорить, — поправил Филос. — Он уже вряд ли понимал, что ему больно и что это конец — скорей благославлял этот конец, Нелей... Так вот. Я не обязан говорить тебе эти слова, но тот, кто руководил пыткой — в наших руках. И он-то заговорил сразу. Он очень любит мучить — и очень хочет жить. А мелкие его подручные по той пытке — мертвы, как мертва падаль на свалке; падалью они были при жизни, падалью стали по смерти, ничего не утеряли, ничего не обрели. И это всё случилось потому, что вы были наживкой, Нелей. Когда придёт тебе час ступить в Элизий — пусть случится это как можно позже! — тот мальчик встретит тебя и назовёт братом, который отомстил за его муки.

— Перешедшие Лету теряют память и не знают чувств, — слабо улыбнулся Нелей. Его мутило и всё сильней хотелось лечь и закрыть глаза. — Для него это будет благом. А для меня... пока не знаю.

— Мне ближе то, что говорит Пиндар (1.), — усмехнулся в ответ Филос. — Обидно было бы прожить красивую жизнь — и позабыть всю её из-за такого пустяка, как смерть.

1.Фиванский поэт Пиндар, современник описанных тут событий, считал вопреки распространённому тогда мнению, рисовавшему загробную жизнь как нечто унылое и серое, что достойные люди после смерти присоединяются к душам героев в Элизии, где живут полной, разумной, упорядоченной и весёлой жизнью. Позднее его уверенность вошла в религию эллинов, как постулат.

Нелей снова ответил улыбкой, повернулся и вышел — в темноту без звуков, ощущений и красок. Как молча и неподвижно ждавший за дверью Бромий, еле-еле успевший подхватить рухнувшего друга, волок его на себе до комнаты — Нелей не помнил и не ощущал.