Край ветров: ....

Рин ушел в глухую оборону. Его медленно теснили к реке.

В какой-то момент он полностью раскрылся, и противник не применул этим воспользоваться. Рейнхард отлетел почти к самому берегу, да так и остался там лежать, корчась.

Кей дернулась, было, но... она бы не успела.

Второй боец, опьяненный ближущейся победой, совершил ошибку — он бросилася на Рейнхарда слишком резво. Тот, в последний момент перегруппировавшись, подставился, использовал инерцию чужого тела и швырнул здоровяка в реку.

В следующий миг снова послышался гул барабанов, а река вскипела множеством черных гладких тел, вздыбившихся кольцами.

Кей оторопела.

Что это?

Что это, Потерянный их забери, такое?

Улетевшего в воду бойца было не видно — он исчез почти сразу же, как упал в воду.

С мерзким шелестом огромные черные кольца копошились на месте реки, словно черви.

Девушка в сорочке поднялась на пьедистал, распрямилась, распростерла обе руки вверх. Когда она их опустила, река в мгновение ока превратилась обратно в простой водяной поток, а барабаны стихли.

Рейнхард поднялся. Пошатываясь, он огляделся. Кей увидела его мечущийся, ищущий взгляд. Она хотела крикнуть ему, что она здесь, он не один, но вовремя поняла, что не может этого сделать.

Превращающаяся в змей река — это немного меняет планы. Нет, ну правда же.

Девушка в сорочке спрыгнула с пьедистала и, плавно покачивая бедрами, подошла к Рейнхарду. Тронула за локоть... Он повернулся к ней и... все. Он перестал искать. Его глаза остеклянели.

Девушка взяла его за руку и подняла ее над головой. Снова послышался предгрозовой устрашающий гул литавров.

Люди, держащие свечи, задули их.

Стало темней.

Остались только фонари, освещающие остров.

Все внимание соредоточилось там, внизу.

В реку вступили другие девушки в белом.

Они что, умирать собрались, как тот блондин? Их тоже съедят?

Но река была спокойной.

Девы, пройдя до середины потока, развязывали тесемки на плечах, и, нырнув в самом глубоком месте, выходили на берег внутреннего острова уже полностью обнаженными.

Кей взглянула на Рейнхарда. Он нес девицу в сорочке на руках. Недолго, впрочем, всего дишь до постамента.

А когда донес, она выгнулась навстречу ему, и он разорвал рубашку на ее теле, обнажая налитые груди, тугой живот, упругие бедра.

В тишину снова врезался ритм глухих барабанов.

Зрелища, порнушка, а потом хлеб? Так, что ли? Кей казалось, что она знает, что будет дальше. Сомнений вообще было мало. Единственное что, Кей была не уверена — это все-таки будет считаться изнасилованием, или нет? В смысле, Рейнхард — будет ли он считаться изнасилованным? Смотря как он сам все это воспринимает. Вдруг ему даже нравится?

Подоспевшие от берега девы проворно стянули и бросили прочь его любимые темно-фиолетовые брюки, не размениваясь на то, чтобы оставить бельё.

Со своего ракурса Кей видела только его спину ну, и все, что ниже спины. Видела она и то, что одна из барышень, сидя между пъедисталом и Рейнхардом, уже приступила к, наверное, подготовке грядущего акта этой фантасмагории.

Остальные девы — а было их, наверное, около десяти, разбились по парам и тоже стали предаваться нежностям, расположившись по периметру острова.

Но они-то, понятно, массовка. Основное блюдо — вон та, с толстой шатенистой косой, та самая, у которой глаза горят, как гнилушки, она пока не у дел, но явно предвкушает процесс и активно к нему готовится.

Еще две барышни подпирали пъедистал с двух сторон, с интересом наблюдая за работой товарки, удостоенной первой прикоснуться к телу.

Кей никогда не понимала, что делать одному мужику с большим, чем одна, количеством женщин. Неужели придется узнать?

О нет.

А что, если и это тоже будет иметь несколько... хм, раундов?

И не деться же никуда.

Если честно, Кей не очень хотелось на это смотреть. Ей и раньше приносили его фотографии в разных пикантных ситуациях, еще в будни ее работы наблюдателем, но удавалось как-то особо их не разглядывать. И вот нате вам. Всё зря.

И все еще остается вопрос — ему-то самому каково? Нравится ли? Или его заставляют? А что, если в процессе втянулся? Или... а если нет? Может, она тут хочет его лишить лучшего приключения в жизни. Наконец бабы голые вокруг и все его хотят. А то вот это ходи, Вьюгу буди, от проклятия себя избавляй... а тут такая красота, бери — не хочу, и все бесплатно и без долгих нудных ухаживаний.

Она заставила себя перестать. Перестать ерничать. Здравый смысл подсказывал ей, что вряд ли бы Рейнхард хотел, чтобы его так использовали. Да, у него было множество... контактов в свое время. Но, наверное, ни одна из тех девушек не обладала даром зачарования.

Дева, у которой потом еще долго будут краснеть коленки, вытерла рот, отходя в сторону.

Рин сделал шаг вперед, впиваясь пальцами в бедра лежащей на алтаре жрицы.

Да, это был алтарь, и дева была жрицей — Кей как-то вдруг это осознала. Никакой это не гроб. Самый настоящий алталь.

И жертва принесена.

Рейнхард обошелся без всяких прелюдий. Плавное движение, маятник раскачивается, маятник идет вперед и возвращается назад. Амплитуда увеличивается, выгибаются белые ягодицы, Рейнхард склоняется над распростертым на алтаре телом, не прекращая уверенных, точных движений — ни одной осечки. Дева царапает ему лопатки — ну что за животное? Он продожает, не отвлекаясь. Его спина уже блестит от пота, волосы слиплись, скоро они начнут виться большими тугими кольцами.

Пот смоет кровь с его лица.

Если хотела эта лесная ведьма любви — то вот она ей. Этот, даже на пределе сил, залюбит мертвого. Он действует, кажется, на автомате, движется точно в такт барабанов, не сбиваясь, не останавливаясь. Ему, очевидно, неведомо, что это — ритуал, и тут не надо переворачивать ритуальный сосуд, не надо ставить его поудобнее, опираться на алтарь коленом или помогать сосуду сбросить свое божественное напряжение, используя умело длинные проворные пальцы.

В торжественной тишине слышится шепот воды, ритмичные шлепки и сдерживаемые стоны жрицы.

Целовать ее с языком, притянув за волосы, ему тоже, наверное, не стоило, а то ж не всякая ведьма выдержит такое глубокое проникновение целых двух его частей в одну несчастную неё. А, может быть, и трех — если ведьма не против, пальцам второй руки можно найти еще какое-нибудь применение.

Вот на поцелуе Кей и перестала смотреть.

Она оставла все эмоции на потом.

Медленно, тихо скользнула назад, сразу же пригибаясь. Она надеялась, что, оставшиеся в темноте, увлеченные жаркой сценой, люди не обратят на нее внимания.

Надежда оправдалась.

Жрица начала стонать в голос — ну надо же. Неужели настолько все хорошо?

Кей, никем не остановленная, словно призрак пронеслась через ряд и, метнувшись вперед и вверх, подхватила лежащую на земле винтовку.

Она забилась подо мной, прерывисто постанывая, выгнулась дугой и — отпустила. Я успел выйти из нее прежде чем резкая, болезненная разрядка отключила и мой разум тоже.

Когда отзвенел белый шум в глазах, дурные мысли промелькнули, словно поезд метро: это не бытовой секс — никто не побежит за салфетками — белые капли стекают по пышным грудям — что я наделал?

— Так, а теперь срочно отпустила его, — говорит Кей. Ее глаза горят черным и злым огнем, в ее голосе сталь. Дуло штурмовой винтовки — откуда я это знаю? — наставлено на висок жрицы. Та тяжело дышит и улыбается.

— Если все это было для того, чтобы ты смогла хорошенько потрахаться на публике, то поздравляю, — продолжает Кей. — А теперь отпусти его.

— Он свободен, — проговорила жрица, взмахнув ресницами в сантиметр. — Теперь он полностью освобожден.

Кей хмурится. Она не понимает.

Я тоже понимаю не до конца, но начинаю догадываться.

Откуда-то из глубин естества приходит волна тошноты. Я сгибаюсь в четыре погибели, не успеваю сделать буквально ничего — из моего нутра выплескиваются какие-то жалкие остатки непереваренной пищи напополам с жедудочным соком.

— Теперь! — голос жрицы взвиватся до самых черных небес.

— Что ты с ним сделала?! — кричит Кей.

— Убери свою пукалку, дура, — шипит жрица, — если тебе дорога его жизнь. Не мешай торжеству. Раз уж ты здесь — смотри. Запоминай.

Голые женщины подносят чашу к моему рту — вода? Мне приходится пить, и вкус у этой воды какой-то странный... она горчит, но в то же время кажется пряным топленым мёдом. В ней будто бы утонули звезды. Постепенно она белеет, затем вся разгорается серебром, словно я пью из чаши не воду, но светящуюся ртуть.

Мир вокруг начинает тускнеть. Последнее, что я вижу — Кей. Она смотрит растерянно, но я никак не могу помочь. Я растворяюсь во тьме.

Кафе "Пилигрим" располагалось возле лестницы, спускающейся к городской набережной. Недавний ремонт и глубинный ребрендинг изменили облик "Пилигрима". Старое здание снесли почти полностью, оставив только несколько комнат, в которых располагались технические помещения, кухня и склад. Зал остеклили, заменили мебель, устроили столики-стойки возле стен, смотрящих на море, снабдив их высокими крутящимися стульями.

Из кафе окрывался прекрасный вид на набережную, парки и скверы, крыши исторически значимых зданий. А еще из него, но уже с другой стороны, можно было увидеть уголок частного сектора — той его оконечности, что сохранилась близко к центру города несмотря ни на что. Может, тому способствовала потенциально-опасная зона, славящаяся внезапными оползнями. Может, и нет.

Марьян закончил протирать стол, высушил руки полотенцем и, склонив голову набок, тоскливо взглянул на одинокого посетителя, расположившегося как раз возле этой самой стены, смотрящей на частный сектор.

В правилах заведения было четко прописано, что выгонять или торопить клиентов, явно засидевшихся и давно уже выпивших свой кофе без ничего, строго возбороняется. Хотя чисто по-дружески Экса стоило бы погнать. Нет, стоило бы отвесить ему подзатыльник, взять за грудки и хорошенько встряхнуть.

Потому что то, чем он занимается, переходит уже все границы.

Экс, жуя хлебную палочку, снова следил в бинокль за своей "особенной", уткнув линзы в стекло. Это был большой хороший бинокль, дающий достаточное увеличение. В его окулярах вполне можно было бы разглядеть, что именно происходит в доме, выстроенном на обрыве над самым морем. Чем, собственно, Экс и занимался.

Марьян, вздохнув, спросил у него, как, кажется, спрашивал уже не раз:

— Ну? Что показывают?

Экс на секунду оторвался от бинокля:

— Еще не пришла.

Марьян налил себе газировки и, тоже подойдя к стойке у стеклянной стены, уселся на крутящийся стул рядом. Подпер голову ладонью, привычно разглядывая Эксов профиль.

Экс, как его называли друзья, или Александр Берса, как значилось в его документах, был худ, длинноволос, не слишком ухожен, в одежде предпочитал простоту и легкий налет неформата. Его дурацкая манечка следить за владелицей дома на обрыве была, с одной стороны, хорошо объяснима внешностью этой самой владелицы, а с другой стороны, профессиональной неудачей самого Экса.

В боевой резерв поглощающих его не взяли из-за здоровья, а в архивах он сам не продержался. Впрочем, крест на нем, вроде бы, никто не ставил, и какие-то шансы получить работу в офисе у него были... но он почему-то упорно хотел в поле, а пока не взяли — подрабатывал продавцом в книжном.

— О! Идет! — воскликнул Экс, оживляясь. — Сейчас котов кормить будет!

— Все-таки она странная, — заметил Марьян, лениво потягиваясь. — Вот сам посуди. На те деньги, что она их кормит, она могла бы их по одному возить на кастрацию. Ну или там... уколы от бешенства, противоблошиная обработка, вот это все.

— Да ну, кормить дешевле, — отмахнулся Экс. — Плюс не все там коты бездомные.

— Согласен, вопрос тяжелый и спорный, но все же...

— Так, ладно, — Экс сунул бинокль в замшевую сумку, спрыгнул со стула. — Я побежал.

— Да погоди ты, — Марьян даже проснулся сам, — мне до конца смены полчаса всего... вместе пойдем.

— Нет, я пойду, а ты догоняй, — Экс, кинув на стойку смятую денежную бумажку, пулей выскочил из кофейни.

Марьян, вздохнув, собрал со стойки посуду, деньги и прочий мусор, и отправился завершать последние оставшиеся на сегодня дела.

Пока он собирался, стемнело. Город засверкал, словно чешуя на черном рыбьем боку, осколками желтого и золотого. Марьян получше закутался в шарф, застегнул куртку и, кивнув на прощание сменщице, выбрался под свет раскачивающихся на ветру уличных фонтарей.

Да уж, нынешняя осень — не самая теплая из тех, что снисходили на этот город за последние пять лет. Два года назад в это время еще купаться можно было, отъехав подальше, за Змеиную Косу, туда, где в череде узких природных бухт теряются и сходят на нет шторма. В этот раз природа решила, что нечего тянуть кота за хвост, пора и честь знать.

И вот наступило самое неприятное время: сырая серость дней, промозглая ночная стужа... В такие времена никуда не хочется, ничего не ждется и все надежды и устремления кажутся несбыточными. И тем интереснее следовать за теми, кто не разучился верить и ждать.

Марьян, неутомимо преодолевая лестницу за лестинцей, спешил вниз, на Переломный тупик.

Девушка, за которой так отчаянно следил Экс, жила рядом, на улице Встреченной, но в гости к ней Марьян, конечно, не собирался. Он завернул в темный переулок, подождал, пока глаза привыкнут к полутьме, и двинулся дальше, нырнув налево, в узкий проход между заборами, поросшими плющем и ежевикой. Сюда совсем не добивало освещение с улицы, но Марьян достаточно хорошо видел в темноте. Узкая дорожка, собранная местными их гниющих досок, привела его к затерявшемуся среди прочих двухэтажному дому, давно брошенному жильцами на произвол природы и тех, кто... ну, кто там может жить, в такой-то темноте за заколоченными окнами? Судя по запаху, сплошные аши.

Марьян в который раз дернулся, брезгливо морща нос. Но все равно прошел в распахнутую калитку, обошел дом и забрался по ветхой деревянной лестнице на второй этаж, а там, цепляясь за решетки на окнах и прочие выступающие декорации, выкатился на пологую крышу.

Экс уже был на посту, с расчехленным биноклем и открытой пачкой печенья. Промозглые сумерки его снова не смущали ни капли.

С крыши заброшенного дома открывался перкрасный вид на двор и жилище бедной, ничего не подозревающей девочки, которую вот уже третью неделю "наблюдает" Экс. Благо, хоть не ежедневно. Ходит он сюда раза три в неделю, пожалуй.

Марьян подстелил себе пакетик и уселся невдалеке от Экса.

— По яблочному? — поинтересновался он.

Экс даже оторвался от бинокля, чтобы раздраженно заметить:

— Ты же знаешь, я не пью.

— Я все надеюсь, что ты пересмотришь свои принципы, — мягко улыбнулся Марьян.

— Я...

— И перестанешь наблюдать за этой девчонкой.

— Ты не понимаешь. Вдруг она...

— Я тебя туда не пущу.

— Но если она!.. — в низком голосе Экса прозвучала неподдельная тревога за возможные последствия этого "если".