Белые Врата

Все чем он располагает — это то, что есть на нем и на Сане. Да, и еще рюкзаки, свой и Сашин. Осторожно переворачивает Семенова, стаскивает с него рюкзак. Проводит ревизию имеющегося в наличии.

Самая первая задача — тепло. Солнце уже садится, в горах темнеет рано. Через час здесь существенно похолодает, через несколько часов будет совсем холодно. Спички есть, но костер разводить не из чего, вокруг только камни.

У Сашки в рюкзаке очень кстати находится теплая флиска. У Артема же из тряпок только запасные рукавицы. Выбирает каменную площадку подальше от вертолета, закрытую от ветра, очищает ее от снега. Осторожно перетаскивает Саню, застегивает все возможные "молнии" и клапаны на его одежде, тепло нельзя терять. Прикрывает сверху флиской, на руки одевает вторым слоем свои варежки. Эх, маловато, но больше нечего. Большего он для Саши сделать не может, ближе к ночи ляжет рядом, обнимет. Артем вдруг усмехается. Был бы сейчас Семенов в сознании — уж он бы вдоволь поглумился на тему двух обнимающихся мужиков на лоне природы. Непременно бы "Горбатую гору" вспомнил.

Литвин вздыхает. Он тут, считай, один, на продуваемой ветром вершине горы, в абсолютной глуши, сидит и смеется. А что делать, с другой стороны? Не плакать же. Горные гиды не плачут.

Пока еще есть чуть-чуть света, надо обработать Сане раны. Полез в рюкзак за аптечкой. Выругал себя на чем свет стоит. Все-таки у него контузия и стресс. Вот же, в аптечке...

Он накануне потратил минут десять времени, размышляя — брать спасательное одеяло или нет. Потом решил, что весит оно всего пятьдесят грамм, а пригодиться может. И пригодилось! В непромокаемом, непродуваемом, теплоизолирующем одеяле Сашкины шансы нормально пережить холодную ночевку на горе, будучи в бессознательном состоянии, резко возрастали.

Укутал Сашу в одеяло, для надежности зафиксировал скотчем. Затем обработал, как мог рану, стараясь близко не прикасаться к краям пролома. Все, большего он для Сани точно сделать не может. Теперь можно подумать о себе.

У него есть термос. Чай беречь смысла нет, рано или поздно он все равно остынет. А вот обнаруженные в рюкзаке Саши фляжку (Открыл, понюхал. Традиционно — коньяк) и "Сникерс" лучше оставить на потом. На самый поганый случай.

Надел на себя дополнительную Сашкину флиску, поразмыслил и налил чуть-чуть коньяку в чай. И позволил себе наконец-то задуматься о том, что произошло. Осознать, что менее часа назад у него на глазах погибли более десяти человек. Некоторые из них, вероятно, сгорели заживо. А он сам, возможно, очень даже возможно, обречен на медленную и мучительную смерть от голода и переохлаждения. В компании тяжело травмированного товарища. Крайне печальные перспективы. Но смерть в горах приходит по-разному. И мнение Артема здесь не имеет ровным счетом никакого значения, если Белые Врата решили, что пришло время открыться.

Ту ночь на вершине рядом с Медвежьим Клыком он запомнил на всю жизнь. Постоянно ощущаемый холод, который не давал заснуть. Иногда он проваливался в некое подобие забытья, но тогда в полусне ему начинало казаться, что он засыпает, потому что замерзает окончательно, насмерть. И он просыпался, вставал, начинал ходить, разминая руки и ноги, разгоняя кровь. Ногам было особенно худо. Пластик оплавился, и снять или хотя бы ослабить туго застегнутый ботинок не было никакой возможности. Ступни сдавлены, кровообращение нарушено. К утру он уже не чувствовал пальцев на ногах. Зато он увидел самый незабываемый и долгожданный рассвет в своей жизни. Рассвет дня, который мог его спасти. Или убить.

_______________

Их постоянные препирательства с дядей Федором были причиной тому, что к работе "спасов" он относился с оттенком иронии и снисходительности. Как выяснилось, совершенно напрасно. На их поиски подняли два вертолета, которые вылетели, как только рассвело.

У него слезились глаза от бьющего прямо в лицо солнца. Но он упрямо смотрел туда, в сторону восхода, где две точки постепенно обретали размер и форму, превращаясь в такие родные силуэты Ми-8. Он стоял, глядя на подлетающие вертолеты, слушая гул винтов. По его щекам текли слезы. Нельзя долго смотреть на солнце.

Спасательная операция была подготовлена тщательно, несмотря на сжатые сроки. Падение вертолета — серьезное ЧП. В местном отделение МЧС по тревоге подняли два вертолета с самыми опытными экипажами. Они даже выяснили частоту, на которую была настроена радиосвязь в их группе. Это Артем понял, когда рация в кармане вдруг ожила хриплым голосом.

— Пострадавший, пострадавший, прием!

Смахнул влагу с лица, унимая дрожь в пальцах, аккуратно достал рацию, сжал в руках теплый пластик, как будто он был ему родной. Поднес к губам и произнес спокойно:

— Пострадавший на связи, прием.

— Пострадавший, видим вас. Доложите ситуацию.

— Вчера, примерно в пятнадцать тридцать местного времени при заходе на посадку на данную вершину... — Артем помолчал, передохнул... — вертолет зацепил винтом скальный выступ. Произошло крушение, а затем возгорание машины. Выживших... — он сглотнул. В горле вдруг пересохло. Повторил: — Выживших трое. Один уехал сразу после аварии вниз, о его судьбе мне ничего не известно. Здесь нас двое. Второй, — указал жестом в сторону лежащего Саши, надеясь, что его с "вертушек" видно, — пострадал в аварии. Черепно-мозговая травма, голова проломлена в районе виска. Как меня поняли, прием?

— Вас понял, — деловито ответил голос из рации. А затем, немного другим тоном: — Ты там сам как, сынок?

Сынок... Артем сразу представил, что с ним говорит кто-то, похожий на погибшего КВС — седой, опытный, многое повидавший. Как же так получилось?.. Но не об этом сейчас стоит думать.

— Нормально. Травм нет. Замерз только...

— Тебя звать-то как, сынок?

— Артем.

— Так, слушай, Артем. Сейчас спустим спасательную люльку, вместе с ней спустится один из наших ребят. Надо будет погрузить в люльку пострадавшего. Поможешь? А то садится нам там некуда.

— Конечно.

— Хорошо. У нас тут врач есть, посмотрит сразу твоего друга... Потом займемся тобой. Как понял?

— Понял. Спускайте люльку. Я готов.

Наверху, в кабине вертолета, разговаривают пилот и штурман.

— Железные нервы у парня.

— Крепкий, точно. Но другие в такие авантюры не ввязываются.

После того, как на борт подняли Артема, вертолет сразу взял курс на базу — Сашу надо было доставить в больницу как можно быстрее. Вторая машина осталась — для высадки спасателей и разбора того, что осталось от разбившейся "вертушки".

Артема на борту тоже осмотрел врач. Самое большое опасение вызывали оплавленные ботинки и состояние ног в них. В вертолете нашлись инструменты, ждать не стали. И Артем, стиснув зубы, терпел, когда его, с помощью пилы и кусачек, буквально как устрицу из раковины, доставали из ботинок. Но оно того стоило. Ощущение ног, свободных от сдавливающего плена, было сродни оргазму. Правда, скоро в ноги пришла боль, но врач, оглядев, вынес вердикт, немало обрадовавший Артема: "Признаков некроза нет".

А потом он еще раз, более подробно, рассказал о произошедшем накануне. Его рассказ занял все то время, пока они летели.

Глава 12. С разбором полетов.

По факту крушения вертолета возбуждено уголовное дело. Артема долго и подробно допрашивают как единственного свидетеля, способного дать показания. Саша перенес серьезную операцию и все еще без сознания. Палата реанимации, обтекаемая формулировка "состояние стабильно тяжелое". А Кирьянов... Нашелся Кирьянов. Спустя двое суток после крушения на него набрели охотники, которые били соболя в окрестностях Медвежьего Клыка. Он перенес две холодные ночевки, провалился внизу в какой-то ручей, сбегавший с гор под снегом, и, как следствие, вымок. На момент встречи с охотниками Кирьянов находился в гораздо худшем состоянии, чем Артем, когда его сняли с вершины. На грани физического истощения от голода и переохлаждения. Результат — пневмония, обморожения, ампутация половины ступни на одной ноге и двух пальцев на другой ноге.

Кирьянова привезли в ту же больницу, где уже находился прооперированный Саня. Только вот у Артема не было ни малейшего желания навестить Алексея. Князь получил то, что заслужил. Если бы не поддался панике... Если бы остался там, с Артемом... Если бы вел себя как мужчина... И сам бы был целее, и время бы они не потеряли. И вдвоем успели бы вытащить еще одного пострадавшего из вертолета. А то и двух. Но одного — точно! Так что никакой жалости Артем к Кирьянову не испытывал, и разговаривать им было не о чем.

Наконец-то Литвинскому сообщают, что он может катиться на все четыре стороны — у следствия нет к нему вопросов. Оно и понятно. Как ни крути, а причина крушения вертолета очевидна — ошибка пилотов. Да, КВС был против последней высадки, а Семенов и Кирьянов настояли, и их вина в этом тоже есть. Но решение принял пилот. За что и поплатился. Если сомневался — надо было посылать к черту Семенова и лететь на базу. Ну, да что теперь говорить. Претензии предъявлять не к кому, да Артему и не хочется, собственно.

Впрочем, претензии предъявлять будут, это совершенно очевидно. Родные погибших наверняка сочтут подозрительным список выживших в крушении — оба гида и организатор. И в то, что это в большей степени стечение обстоятельств — того, что вертушка упала именно носом вниз, а они садились в вертолет последними, как и положено гидам, и, соответственно, оказались на самом верху, вряд ли кто-то поверит. Наверняка, будут искать виноватых. Живых виноватых. В свое оправдание Артем мог бы сказать, что они могли бы спасти еще одного-двух человек. Могли бы... вдвоем с Кирьяновым.

Но вот чего Литвинский совершенно не признавал, так это сослагательного наклонения. И никогда не оправдывался. Тем более, вины его здесь не было. Только на душе было все равно очень скверно.

Однако, ему нужно решать свои насущные проблемы. Он остался в чем есть, ни денег, ни документов — все это там, в шале, на базе. Есть, правда, телефон, но он замерз ночью на горе. И изволил "издохнуть". А когда у Артема появилась возможность зарядить его... Первый же звонок.

— Тема?!

— А ты кого рассчитывал услышать?

— Блядь, Литвин... — и пауза. Виталий даже не знает, что сказать. Уже потерял надежду услышать голос друга. Он дозванивался Артему с того самого момента, как в новостях появилась информация о крушении вертолета в районе Медвежьего Клыка. А о том, что Литвин должен быть в составе той группы, он знал — говорили накануне с Артемом по телефону. Звонил на мобильный и слушал о недоступном абоненте. Звонил туда, на базу — там тоже ничего не знали. И теперь вот, когда он вновь, безо всякой надежды, набрал этот выжженный клеймом в голове номер — гудок! И голос... Темкин голос...

— Я тоже рад тебя слышать, Ковалев.

— Сука ты, Литвин...

— Вижу, соскучился...

Виталий даже злиться не может. Ни злиться, ни радоваться. Только опустошающее чувство облегчения: живой!

— Артем... — выдыхает глубоко, голос слушается плохо. — Возвращайся, а? Приезжай. Чтобы я мог тебя собственноручно придушить!

— От такого соблазнительного предложения невозможно отказаться, — усмехается Артем. Потом серьезнеет: — Приеду. С делами тут закончу и вернусь. Все равно здесь сейчас делать нечего.

— Хорошо. Ждем. Ты как? Целый?

— Целый, целый, — успокаивает друга Артем. Они знакомы не один год, многое вместе пережили. И о том, что чувствовал Виталий все то время, когда не знал о его судьбе, тот может не говорить вовсе. Артем это знает сам, чувствует в паузах, в интонациях, в этой нарочитой грубости. Артем это знает, потому что прекрасно представляет, что бы чувствовал сам, будь он на месте Витальки.

Ему выдали бесплатный билет на поезд. Правда, от железнодорожной станции как-то надо будет добираться до базы, но это уже проще. Наймет такси, по приезду расплатится — в шале у него деньги есть. Перед отъездом решил навестить Сашку. И когда шагал по коридору больницы...

— Темка!!!

На него налетают сзади, женские руки обхватывают поверх его рук, между лопаток утыкается нос и что-то хлюпает неразборчиво. Люська?!

Люська. Он, в конце концов, умудряется повернуться, но она его все равно не отпускает, ревет, уткнувшись в грудь. И ему приходится обнять ее, гладить по волосам. Да, она тоже переживала. Не столько за него, сколько за Сашку, но все-таки...

Стоят так довольно долго, поток людей — врачи, медсестры, пациенты, посетители — обтекает равнодушно их с двух сторон, удостаивая изредка любопытными взглядами. Больница — это такое место, где чужим горем, чужими неприкрытыми эмоциями трудно кого-то удивить. Наконец, Людмила финально шмыгнула носом, прерывисто вздохнула. Подняла на Артема зареванное лицо. И вдруг, неожиданно, мокро и щекотно клюнула его в щеку.

— Ээээ...За что?

— За все! — шмыгнула еще раз Люся. — За Сашу.

— Давно приехала? — Артем не хочет говорить на эту тему.

— Нет.

— Сашку видела?

— Да.

— А я как раз к нему. Как он?

— Плохо, — вздыхает Людмила. — Говорит... с трудом. Отключается постоянно.

— Ну, хоть в сознание пришел! Когда я его последний раз видел, он валялся в реанимации бревно бревном.

Люда пихает его в бок — несильно и незлобно.

— Сашка не помнит ничего. С того момента, как вертолет упал.

— Да там и не было ничего интересного, — Артем по-прежнему не хочет говорить об этом. Не сейчас. Слишком много он за последние двое суток говорил об этом. Совсем не с теми людьми. — Ты на чем приехала?

— На машине.

— Меня обратно заберешь?

— Конечно, Темка.

_____________

Сезон у них сам собой заканчивается на пару месяцев ранее положенного срока. Но — начальник в больнице в тяжелом состоянии, огромный отрицательный резонанс истории с крушением "вертушки", и поэтому они официально заявляют о закрытии сезона. Настроение у него стабильно скверное.

Именно в таком настроении он и вернулся. Вернулся, условно, домой. Ковалев его даже встретил в аэропорту. И обнял крепко-крепко, будто только так мог поверить, что — живой. Все-таки живой.

— Ну что, поехали? Таня с Лизой там пирог пекут. В честь твоего приезда.

— Поехали. А куда? Где живешь-то?

— Все там же. В нашей квартире. Таня и Лиза со мной.

— Слушай, ну а я-то там каким боком?

— Обыкновенным, — Ковалев раздраженно отбирает у Артема рюкзак. — Давай, помогу.

— Нет, я там вам мешать буду...

— Не будешь! — отрезает Виталий. — Мы живем в одной квартире! И все. Спим раздельно, даже в разных комнатах. Так что твое место на диване рядом со мной вакантно.

— Блин... С тобой? Ты же храпишь!

— А ты пинаешься! И иногда разговариваешь во сне.

Квартира встретила их упоительным запахом свежей выпечки, который деморализует любого мужчину, будь он хоть трижды экстремал. Радостным воплем Лизы. Господи, неужели помнит его? Он думал, что маленькие дети быстро все забывают. И тихими слезами Тани на его плече. Что-то слишком часто рядом с ним женщины плачут в последнее время. На душе стало еще поганее.