Завтрак был сытней обычного, и это — тоже примета того, что сегодня им предстоял длинный путь.
Путь начался с хорошего предзнаменования — еще только перешли по бревенчатому мостику очередную узкую длинную трещину в почве, как внезапно поднялся ветер, похолодало, тучи заволокли Светило, и хлынул холодный упоительный для Кадета и отвратительный для часто мерзнущего Монаха ливень. Рабы на ходу снимали с себя одежду, терли свои грязные пыльные тела в струях, косо падающих с потемневшего неба, и пили эту божественную, казавшуюся им сладкой, воду. С водой в дороге было плохо, как-то раз целых два дневных перехода по пути не встречались ручьи или мелкие речушки. В те два дня на обочине осталось много почти безжизненных тел. Надсмотрщики даже не добивали умирающих — лишняя работа, сами сдохнут. А сейчас рабы повеселели, оживились. И даже идти по мокрым камням было легче. Ливень сопровождал караван рабов целый час, а потом умчался вперед, снова открыв каменистую почву и нестройную длинную колонну лучам Светила. А оно с каждым днем набирало силу — весеннее Светило планеты Гиккея.
А в полдень в голове колонны послышались радостные возгласы и какой-то невнятный шум.
— Уйдите с дороги, остановитесь и садитесь,— приказал рабам ближайший надсмотрщик, а сам отбежал в сторону и взобрался на большой придорожный валун, чтобы разглядеть, что происходит впереди. — Бык, позволь и мне посмотреть товары! — крикнул он.
— Встретили караван купцов, они возвращаются из Империи в порт Дикка, — прошелестело по рядам рабов. И скоро медленно ползущие огромные и высоченные крытые шкурами повозки с тщательно нарисованными гербами портовых купеческих родов на крутых боках навесов потянулись по дороге мимо рабов. Громадные волы с отпиленными рогами парами неторопливо и упрямо тащили тяжелогруженые повозки. Когда голова каравана поравнялась с самыми последними рядами рабов, караван остановился, из глубин повозок вылезли сонные купцы и направились в центр колонны, к начальнику. Одна такая повозка остановилась неподалеку от Монаха и Кадета. Откинулся задний борт, из повозки высунулся низенький тощий человек и прокричал в толпу рабов на нескольких языках:
— Можете продать нам все, что мы купим, — кроме своего ярма! — Он неискренне и не весело засмеялся своей шутке. — Мы купим все, что сможем купить! Наши цены — честные. Покупайте у нас еду — все другое продавать вам запрещено. У кого есть интересное нам предложение — пусть поднимет руку!
— Плохое произношение, — скривил губы Монах.— Его мало кто понял.
Поблизости никто руки не поднял — ни у кого из рабов уже не было ничего ценного: что-то они уже продали в порту, что-то у них отняли надсмотрщики. Человечек еще раз заученно прокричал прежние слова, сел на борт повозки и равнодушно задремал.
Медленно шло время, все сидели тихо и почти молча, греясь под лучами Светила. Монах разложил свои вещи из промокшего под дождем узла на ближайших камнях для просушки, а сам проветривал страницы своей Книги на легком ветерке. Медные чернильница и перо были у него под рукой, наготове, если бы ему понадобилось подправить буквы или что-либо записать.
— "Идея", "идея", — посмаковал он слово на лингве, прежде чем внести его на словарную страницу своей Книги. — Какое хорошее слово,— сказал он Кадету. — Такое короткое и вместительное для мысли. "Гладиатор", — с удовольствием повторил, а потом пропел он. — Это трудное слово. Напишем: боец за деньги. По гиккейски "гладиатор" произносится "дор", запомнил? Скажи, а как скоро инородные слова попадают в лингву?
— Их вносят люди, частым употреблением. — Кадет встал на ноги и осматривался. -Проходят десятилетия, и слово становится знакомым очень многим, а потом, иногда — через сотни лет, оно попадает в словарь. Если издать твои словари или поместить их в Центральную Библиотеку Цивилизованного Пространства — некоторые гиккейские слова обязательно скоро появятся в лингве -в гиккейском много удобных слов. Я посплю, ладно? — Кадет разлегся на каменистой почве, закрыл глаза, подставил лицо свету и теплу, распахнул рваную рубашку.
Он надеялся, что ему понравится прохладный климат Каменных Земель — куда меньше ему нравились Зеленые и Срединные Земли с их изнуряющей летней жарой. Гиккея, эта гигантская — почти четыре стандарта! — тяжелая, косо наклоненная по отношению к своему Светилу, планета кислородного типа с семью огромными континентами, в два с половиной раза медленней, чем стандарт, вращалась вокруг своего Светила. В неизвестно какой системе, расположившей, может быть, в складке Пространства, а может быть — и ее нижней толще. Давний собиратель легенд и рассказов Монах не знал и не записал в своей Книге ни одной истории о пришельцах. Если он когда-нибудь соберется с духом и перенесет в Книгу рассказы Кадета о Цивилизованном Пространстве, это будет самая неправдоподобная часть его Книги. Но пока Монах сомневался и в истории Кадета и в существовании самого Цивилизованного Пространства.
Здешний год соответствовал примерно двум с половиной стандартным годам. По здешнему Кадету было всего двенадцать биологических лет, иногда это его смешило. Шесть месяцев весны позволяли траве, кустам и быстро растущим деревьям украсить всевозможными оттенками зеленого любые почвы на Гиккее. Десять месяцев лета на плодородных Зеленых Землях позволяли собирать два, а то и три урожая. Шесть месяцев теплой дождливой осени добавляли природе и людям Гиккеи время для подготовки к мягкой длинной зиме.
Здесь воздух и вода будут прохладней, лучи Светила — мягче, он будет меньше сил тратить на терморегуляцию... Он вспомнил какое счастье и облегчение он испытал почти гиккейский длинный год назад, когда на поисковом радаре его, теряющего кислород и воду, "Робинзона" Гиккея появилась как микроскопическое пятнышко кислородной жизни. В планетарном атласе бортового компьютера эта планета и даже эта звездная система не значились. Тогда он тоже строил планы спасения, и шансов уцелеть было куда меньше, чем сейчас, и все-таки он спасся, хотя последний час, экономя кислород, дышал, как говорится, через раз. Из последнего баллона в скафандре высокой защиты в шлюзовом отсеке. Полуослепнув и оглохнув от кислородной недостаточности. Не видя навигационных приборов и не имея представления, на каком этапе спуска на неизвестную планету он находится.
Кадет несколько раз глубоко вдохнул прохладный воздух предгорья и улыбнулся. А ведь он мог тогда умереть от удушья, и очень ослаб от обезвоживания и перегрева в скафандре. И уже умирал, как позже выяснилось, в одном часе от спасения — в одном часе от посадки "Робинзона" на эту планету. И тогда он в отчаянии, не желая умереть без боя, без попытки выжить, сделал то, что сделал: еще в разреженных верхних слоях толстой атмосферы Гиккеи, уже теряя помутненное сознание, прямо в тяжелом скафандре аварийно катапультировался из шлюзового отсека, в полную неизвестность.
О, как он дышал тогда, придя в сознание на туго натянутых стропах парашюта!.. Умница-скафандр изо всех сил качал, и Кадет глотал разреженный и влажный воздух сырых облаков, языком, словно это было драгоценное вино, ловил капельки конденсирующийся внутри скафандра влаги, не задумываясь о чужеродной, возможно смертельно опасной инфекции чужой неизученной планеты, и, конечно еще не задумываясь об опасностях, которые обязательно поджидали его там внизу, под облаками. Его тело тогда, иссушенное двумя месяцами вынужденной водной диеты, теперь просило воды так же сильно, как до этого требовало кислорода. И как же прекрасно было приводниться в чистое горное озеро, и пить, пить, пить, прося скафандр — еще воды, еще воды!... Скафандр послушно держал его на поверхности, откачивал заливающуюся в его внутрь воду, а когда сил пить уже не стало и, как ночь сменяет день, наступило расслабление и пришел охранительный сон, скафандр, как люлька младенца, качал его на волнах, поднявшихся в озере с грозой.
А когда он проснулся — с ясной головой и посвежевший, и мокрый! — вот тогда он сообразил, что не знает, где теперь его израненный "Робинзон". Это было потрясение основ. Это был конец прежней жизни и начало новой, с нуля.
Наверное, он разулыбался, потому что Монах тихо спросил на лингве:
— Что? Расскажи!
Больше всего на свете Монах любит рассказы людей о приключениях, он их накопил великое множество, а лучшие их них заносит в специальный раздел своей Книги. А когда он обнаружил, что Кадет неплохо рисует, он уговорил его сделать несколько зарисовок в Книгу. Кадет нарисовал ему себя — такого, каким он, наверное, был, выбравшись из воды на каменистый берег высокогорного озера: мокрого, ошарашенного полуголого громилу. Тогда все его надежды возлагались на содержимое ранца скафандра — на оружие, медикаменты и средство связи. Оружие он извел на охотах, пробираясь по горам к очажку местной цивилизации, медикаменты потратил, вылечиваясь от местных хворей, а средство связи — вот оно, диск-амулет, у него на груди, его надежда.
— Да я вспомнил себя в первое утро на Гиккее, на Срединных Землях,— ответил Кадет. — Ну, я тебе рассказывал... Как же я тогда разочаровался в жизни... — Они тихонько посмеялись — им обоим одинаково сильно и не раз уже приходилось разочаровываться в этой прекрасной и яростной жизни.
— Почему надежда рождается все-таки не действием, а размышлением? — начал свою любимую тему Монах, поглаживая рукой свою Книгу.
Кадет не успел ответить, потому что к ним стремительно направлялся Бык, разгоняя со своего пути рабов взмахами бича. А вслед за Быком неторопливо шел богато одетый немолодой купец, старательно не смотря в сторону рабов, и прижимая к носу белый, высшей купеческой гильдии, платок. У него на груди кафтана был вышит герб — три переплетенных узких листа какого-то растения.
Бык смотрел на разлегшегося Кадета, изо всех сил комкая в ладонях ремень своего бича. Он был чем-то взбешен, и ему требовалась разрядка. На всякий случай рабы поднялись на ноги и отбежали.
— Вот этот хромой старикашка, я о нем говорил, — Бык указал купцу на Монаха, а затем подошел к нему и вырвал у него из рук Книгу.
— Что написано на этих листах? — спросил он Монаха, рукояткой бича поддев его голову под подбородок, заставляя подняться на ноги, а потом и встать на цыпочки. Монах зажмурился. Бык еще сильней вздернул рукоятку бича, и на глазах у Монаха выступили слезы, может быть от прямых лучей Светила, может быть, а может быть — просто от боли в покалеченном позвоночнике. — Отвечай, собачье мясо!
— Прости меня, друг, за то, что я был так глуп, — сказал Кадет Монаху на лингве и подобрался для прыжка. Если сейчас...
— Слова и их смысл у других народов,— быстро придушенным голосом ответил Быку Монах. — Например, — и он сказал на лингве, чтобы его понял только Кадет: — Еще не время умирать, друг! Я прошу!..
Он повторил слова, сказанные ему Кадетом год назад, на Срединных Землях, ледяной весенней ночью, когда он сам потерял надежду, смирился и умирал на своей не пройденной до конца дороге, от холода, истощения и болезней, а Кадет удерживал его. Тогда Кадет просил и приказывал, теперь приказывал Монах.
Бык сильно толкнул Монаха в грудь, Монах зашатался и упал бы навзничь, если бы Кадет не поддержал его. Бык переводил взгляд с одного из них на другого и словно решал, что предпринять. А подошедший купец взял Книгу в руки, полистал ее, очень удивился и, рукой отодвинув Быка, подошел к Монаху.
— ...................? — спросил он Монаха на незнакомом Кадету языке.
— .................. — ответил Монах и добавил: . ..........................
Они быстро переходили с одного языка на другой, и, кажется, оба получали от этого удовольствие. По крайней мере, у купца был заинтересованный вид, и он стал забывать прикрывать нос платком. И Книгу он держал в руках бережно.
-..................? — снова спросил купец еще на каком-то незнакомом языке, мельком взглянув на Кадета.
— .................. — смиренно попросил купца о чем-то Монах.
— ....................? — Купец заинтересованно посмотрел на Кадета.
-..................... — закивал Монах, и еще добавил, воодушевляясь,— ............
Недовольный Бык переводил подозрительный взгляд с Монаха на купца и снова на Монаха.
— О чем он стрекочет, этот хромой? — спросил он купца, но спросил почтительно.
— Сколько ты хочешь за этого великана, воин? — спросил купец Быка, указав на Кадета.
— Он уже куплен для Владетельного Господина Дор, почтенный купец,— недовольно ответил Бык.
— Его купил ты, и я спросил, за сколько ты отдашь этого раба мне, воин?
— Я не продам этого раба,— упрямо ответил Бык, наливаясь кровью.
Монах что-то подсказал купцу скороговоркой. Тот усмехнулся и объявил:
— Три по десять и еще пять Империалов,— медленно и громко. Бык промолчал. — Четыре по десять и еще один Империал! — выждав паузу, назвал новую цену купец. Бык втянул голову в плечи, зажмурился, но отрицательно затряс головой. — Четыре по десять и пять! Нет?!
— Прости, господин, но я его должен доставить господину Дор, моему покровителю,— с тоской произнес Бык.
— Тебе надо учиться вести дела, а то ты никогда не разбогатеешь, воин,— разочарованно протянул купец.— Ну, ладно, закончим наше маленькое дельце, — предложил он Быку и, взяв его под руку, увел в сторону, к дороге, не оглядываясь на Монаха и Кадета. — Одежда и толстый кошелек показывает положение человека, не так ли, почтеннейший? — услышали рабы обрывок его речи. Бык согласно кивал головой.
— Он предложил ...хочет меня купить...— смущенно пробормотал Монах на лингве.— Прости, Каддет! — Монах смотрел в землю. — А может быть, у него ничего не выйдет и ...
— И это будет плохо, дружище. — Кадет легонько толкнул Монаха в плечо. — Этот купец выглядит неглупым и не злым. Мы еще раз выживем...
Монах пронзительно посмотрел на него: они оба понимали, что побег с его хромотой — очень трудное, почти безнадежное дело, и если поймают и вернут в лагерь — почти верная смерть, а теперь появился шанс выжить. Для обоих.
— Ему нужен переводчик. Он собирает книги разных стран. Он обещает сразу же вернуть мне Книгу...
— Это замечательно, — сказал Кадет, — Только я прошу тебя, дружище, не делай глупости. Я найду тебя в порту, когда сбегу. Я обещаю тебе. Только оставайся у купца, или оставь мне знаки, если покинешь порт.
— Ты должен, обязан выжить,— сказал Монах. — Иначе я никогда не прощу себе...
— Я выживу. Обещаю.
— Поклянись, коммодор Каддет, — произнес Монах. Больно было смотреть на него — сейчас такого слабого и старого, растерянного и незащищенного.
— Легко! — веселил его Кадет. — Пожалуйста: клянусь! Не плачь, старина!.. Ты помнишь, какие точки нужно массировать, чтобы кости срастались быстрей? — Монах кивнул. — А чтобы не болела голова? Не волнуйся, сядь...
— Сейчас, пожалуйста, сейчас, — торопливо зашептал Монах, оглядываясь на торгующихся Быка и купца, и, сложив руки перед грудью, будто бы молясь, — скажи мне, Каддет, я боялся тебя об этом раньше спросить, теперь похоже — самое время: в том мире, откуда ты, который старше нашего мира на тысячу лет, который умнее и сильнее и, наверное, справедливей, как в вашем мире отвечают на вопрос: для чего живет человек и почему он так страдает? — беззащитным взглядом Монах умолял ответить, снять с его плеч груз. — Это для Книги. Зачем читать книги, если в них нет ответа на этот вопрос?..
