Мальчишка согласно закивал и вновь оглянулся на затянутое мелкими тучками небо. Но чертово светило никак не желало двигаться. Оно лишь насмешливо дарило земле свое тепло, и ласкало густые веснушки на щеках Илиаса.

— Значит, они — хорошие, — суммировал землероб.

— Но ведь они убивают людей! — воскликнул паренек. Он поднял из разрытого грунта небольшой камешек и начал весело подбрасывать его левой рукой. Правой ладонью мальчик же теребил деда за длинную полу грязной рабочей рубахи.

— И поделом им, — проворчал Дижон, отстраняя мальчика. Старик закряхтел, низко нагибаясь к земле и, подслеповато прижмуриваясь, начал копать.

— Инквизиторам, деда? — спросил Илиас. — За...

— Преступникам, — прервал его Пахарь. — Лгунам, убийцам, ворам и, самое главное — мерзким колдунам и ведьмам. Служители церкви очень добры, они делают то, на что бы никогда не отважилась королевская дружина! Видел бы ты, как дрожали солдаты, когда шли арестовывать ведьму Крули.

— Ту бабку, что около леса живет? — паренек продолжал подбрасывать свой камешек.

— Жила, — усмехнулся старик. — Забрала ее Пылающая Рука, когда отряд королевской стражи волки задрали. Двадцать человек, — боязливо прошептал он. — В полных доспехах, с мечами и троицей псов! И с арбалетами... — Внезапно по его морщинистому лицу пробежалась довольная улыбка. — Но не переживай, малец, нету больше ее. Ни ведьмы, ни волков, ничего плохого больше нет — словили их всех добрые дяди в желтых мантиях с красным солнышком. И сожгли неделю назад.

— А почему мы не пошли смотреть? — мальчик, до того подпрыгивающий на месте, пытливо зыркнул на деда. — Там же интересно было!

— А, ну, пшел вон! — разъярился вдруг Дижон и отвесил мальчику звучную оплеуху. — Нету там интересного ничего!

Удар оказался настолько сильным, что паренек заорал носом в землю и дважды перекувыркнулся через плечо. Ребенок подорвался на ноги и обиженно заревел, размазывая слезы по грязному лицу. Его щуплые плечики затряслись от ненависти и рыданий, но камешек он не выбросил, видимо, намереваясь бросить им в родственника.

— Что! — выдавил Илиас сквозь слезы. — Ведьму жалко было, да? На казнь мерзкой ведьмы внука не повел? Проклятая колдунья! — малыш развернулся и убежал в сторону села.

Старик несколько минут смотрел ему вслед, не разгибаясь. Затем он опять вернулся за работу, но делал это не с обычной радостью землепашца, а с некоторой озабоченностью и печалью.

— Ведьма, — прошептали тонкие растрескавшиеся губы. — Сестра она мне... Пусть даже и богомерзкая...

Мальчик бежал через небольшой пригорок, уже позабыв обиду и улыбаясь, когда его взору открылся далекий забор родного дома. Он перешел на быстрый шаг и продолжал подбрасывать камешек, не забывая поглядывать на небо. Еще бы не следить, когда солнце, наконец, раскраснеется, словно стесняясь, и плавно спрячется за Кривую гору. Затем, пока оно выглянет опять и канет за лесом, дед возьмет его и мать, и повезет на большой скрипучей телеге в городок. А там сегодня еретика казнить будут. Сильного, да еще из бла-агородных! Говорят, человек погубил, сколько пальцев у человека и есть. Или больше даже...

Переводя дух, Илиас остановился, тяжело дыша. Нелегко пробежать одним махом такое расстояние — от поля к селу не одна миля будет. Паренек поднял свой кусочек гранита, и присмотрелся к нему, прищурив один глаз, и преподнеся руку с камнем к другому. Серый, простенький, на правом боку трещинка. Ничего интересного.

Мальчик подбросил свою находку и без сожаления пнул ее ногой. Камень свистнул под открытым небом и полетел очень высоко. Илиас даже поднял голову, чтобы рассмотреть исчезнувшую под раскаленной синевой черную точечку.

Солнце над ним моргнуло, словно бы гигантское веко на миг закрылось и раскрылось. По диску дневного светила пробежалась тоненькая, если смотреть с земли — меньше паутинки, ниточка сиреневого цвета.

Внук Пахаря прикрыл слезящиеся от невыносимых лучей глаза, а когда открыл, его камешек уже возвращался назад. Только во много больше! Паренек даже приоткрыл рот от восхищения — да это же волшебный камень. Вот ребята обзавидуются!

Раскаленный болид стремительно несся к земле. По его светло-фиолетовому шару пробегали маленькие молнии, он, словно рассерженный кролик, стриг усиками-разрядами. Все вокруг задрожало, небосвод на секунду померк, затем коротко сверкнул, и по окрестностям загремел оглушительный вой. Казалось, что много-много казненных недавно ведьм вдруг сговорились, встали из могил, и сейчас яростно воют на мальчика — ведь он разозлил небо, на котором бог живет.

Перепуганный мальчик упал на землю, горько плача и прикрывая голову ручонками. Прямо перед его носом упала брошенная находка. А следом...

Сияющий кокон какой-то неведомой обычным смертным материи, соприкоснулся с землей. Он на секунду замер над выцветшей от жаркого зноя травой, но, не сумев совладать над законом инерции, ударился оземь. Комки земли и гранита, куски которого вдоволь усыпали эту местность, брызнули в стороны. Поднялась громадная взрывная волна, в щепки разламывались деревья, кустарник просто сносило горячим потоком воздуха — болид упал на опушке леса. Уцелевшая живность, кого не убило громадными глыбами грунта, или каменными осколками, бежала кто куда. Звери, что не успевали вырваться из смертельного кольца, что образовалось в радиусе от упавшего тела, обугливались в оранжевых языках страшного пламени. Если бы какой-нибудь невольный зритель посмотрел на этот огонь, то он бы ужаснулся — среди горящих стволов и костей погибших животных корчились призрачные фигуры. Белесые наваждения заламывали аморфные руки, падали на колени и молились. Они смотрели туда, где среди высокой груды пепла тихо гудел угольно-черный кокон Силы.

Сюда пришли все мертвые этой земли. Все, растерзанные цепкими лапами экзекуторов. Те, кто занимался колдовством, кто лечил больных стариков и защищал маленьких детей от ночных кошмаров. Эти люди могли вызвать дождь на смертельно высохшие поля, кто-то, самый могущественный, мог движением мысли прекратить войну, убив разум любого полководца. И все они присягнули Тьме — сущности и эгрегору, из которой пришел Демон. Они чувствовали, желали влиться в его мощь, перейти на темный уровень, который заслужили, но были разорваны на дыбах. Кого-то утопили, кто потерял голову, кому отрывали ноги... Учение Тьмы было жестоким, но Свет еще более относился к ее ученикам.

— Нет! — шептали духи, когда кокон исчез, растворившись под лучами солнца. — Он не помнит, не сможет принять нас, братья и сестры.

— Ждать! — тихо пели другие. — Он вспомнит, и возьмет нас к себе, Демон Тьмы!

Энергетический конструкт медленно уходил из видимого спектра, но становился более насыщенным, сконцентрированным. Последние остатки защитного экрана исчезали, таяли, превращаясь в невесомый пепел. Они больше не служили для защиты сущности демона, чтобы психика не изменилась совершенно, или не сменилась на другую, как это делается при рождении смертных.

На месте пропавшей черноты не оказалось ничего, только лишь оставшаяся пыль. Ее подхватил притихший было летний ветерок, и понес за собой — поближе к замку Горем.

Глава 4.

Быстрее... Времени у меня мало. Чувствую, что человека, который воззвал к Тьме с единственной просьбой — умереть достойно, с оружием в руках — вот-вот если не убьют, то искалечат. Восстанавливать же покалеченное тело будет сложно, мои силы здесь тают, исчезают с каждой секундой.

Вот он, замок... Чужеродная магия, но до боли знакомая! Та самая, что опирается на Охранников Веры — этих земных псов Небесного Чертога. Слабая интенсивность потока — уже хорошо. Нет, это ОЧЕНЬ хорошо, потому как позволит некоторое время продержаться на своих резервах. А время в такой ситуации — четкая возможность увести готовое тело носителя подальше, в безопасное место. Мне это будет нужно...

Вот как. Сторожевая сеть, оповещающая местных, как их там... Посмотреть в информационном поле этого мира... А, экзекуторов! Сеть оповещает их о любом проявлении магии, что не относится к той, которую они получают от Охранников Веры. Полезно, не спорю, но слабенько сделана, халтурно. Оно и понятно, ведь рассчитывалось на местных самоучек, но никак не на силы демона, Воина Тьмы. Только и нужно, что перенаправить энергию с пары узлов на соседние. Результат? Получается великолепная, обширная прореха, в которую моя энергетическая форма спокойно так и просочится. Сказано — сделано. Я внутри.

И что мы имеем? Правильно: гнусные развлечения местных псов Небесного Чертога. Любят они пытать каждого, кто тем или иным образом не разделяет их идеи. Не понимал я этого, не понимаю и никогда не пойму... Есть у тебя враг — убей! А вот пытки ради пыток — мерзость, гадость. Да, они вселяют страх во многих простых смертных, делают их души трусливыми, пресмыкающимися, готовыми покориться кому и чему угодно. Но нужны ли ТАКИЕ души, какой в них толк? Сотня раздавленных, искалеченных с детства рабов не заменит одной души воина, для которого есть только честь и гордость.

Но это и есть лицемерие Небесного Чертога... Лучше возьмем помаленьку с гнилья, нежели будем пестовать сильных и гордых. Обществом сирых, убогих и блаженных во много интереснее и легче управлять — хоть сотнями режь и мучай, но роптать не станут. Сильные же, они не будут покорно плестись среди стада, такие люди всегда стремятся вверх. А где стремление — там и возможности, там и путь из смертных в маги, из магов же... в более высокие сущности. Такой человек может стать ангелом, может и демоном... Рисковать же мои бывшие 'коллеги' не хотят.

Вот оно, вместилище, которое предстоит занять мне. Площадь, помост, на котором вольготно расположились палачи со своим ржаво-зазубренным инвентарем. Огонь, замысловатые приспособления крайне паскудного назначения и... человек. Тот, что готов отдать все — не за спасение, не за милость. Просто за возможность умереть как воин, а не жертвой в руках наслаждающихся пытками садистов, на потеху толпе, тупой и трусливо-жестокой. Не хлипкая дрянь, а сильный человек, как и должно быть!

Пора, пришло время платить. Человеку-воину — за свою честь, но сия плата взимается мной со всем уважением. Другим — палачам и 'зрителям' — предстоит расплачиваться собственными жизнями. Они хотели зрелищной смерти, так ее и получат! Только не смерти человека, а множество смертей скота в двуногом обличье. Это клянусь я, демон!

* * *

Сознание возвращается медленно, но все понятно и... безнадежно. Они все же схватили меня живым, пусть и сильно помятым. И теперь собираются устроить казнь на решетке, выкидыши неудачной беременности. Конские любовники, да будь я свободен, засунул бы эту решетку...

Дышать становится все труднее — грудь сдавливает от невыносимой боли. Сломанные ребра? Скорее всего, но сейчас это не столь важно, лекарей ожидать не приходится... Даже если бы их вызвали, то для единственной цели — подлечить, дабы на пыточном помосте подольше помучить. Голова кружится, постоянно тошнит и кажется, что душа вот-вот, да и вылетит вон из бренного тела. Под рваной одеждой, с которой содрали все доспехи, даже кольчужную рубаху не оставили, думаю, алеют внушительные синяки. Чую, что попинали меня изрядно, конечно, после того, как выбили дух: в районе печени зудит, а ребра периодически отдают пульсирующей мукой. Много доблести не надо, чтобы издеваться над человеком без сознания. Почетные наследники рыжей, блохастой дворовой суки, а также навозного червя, что выполз бычьего чрева — подышать свежим воздухом!

Бессилие... То самое, когда от тебя не зависит ровным счетом ничего. Самое отвратительное в жизни состояние, оно подобралось вплотную и обхватило, сковало по рукам и ногам. И брезгливость, омерзение, пробирающее до глубины души. Хочется броситься на стену, расшибиться от злобного бессилия. А потом бестелесным духом приходить в дома своих мучителей, душить их в собственных, мокрых от мочи и холодного пота кроватях. Но особенно... Превратиться в летучую мышь, вампира, и вонзить длинные клыки в дрожащую плоть Иала, барона-предателя, друга, который изменил мужской клятве и продал меня Экзекуторам. Терзать острыми когтями его душу, пусть обгадится перед кончиной, пусть покажет свою обнаженную трусость! Сомневаюсь, что у этого ублюдка от потного ишака могло бы хватить выдержки не умолять своих палачей сжалиться или хотя бы убить быстро, не на потеху толпе.

Ну, выйди же, покажись тому, кого ты продал, тварь! Жалкий предатель, ты мне противен — пустое место, язва на лице нашего мира, растоптанная тля под сапогом Экзекуторов. Уверен, что даже они презирают таких как ты. Пелена скорой смерти давит на меня, окуная в сумрак дикой злобы и отчаяния.

Что заставило барона предать честь, стать пылью, прахом под сапогами святош в желтых мантиях? Что?!

Вижу лишь небо над головой, да редкие лоскуты белесых, выгоревших тучек. Да и сложно увидеть больше, когда лежишь на спине, будучи прикован к ржавой железной решетке — той, на которой медленно поджаривают сочтенных еретиками и бунтовшиками против Чертога.

Мне надо отдохнуть — они не дождутся и малого крика от своего узника. Я буду тверд, как скала и непоколебим, как стены замка Мромор, что под Белой Пущей. Слышу: за толстыми стенами, за широким рвом, заполненным грязной водой и фекалиями, гогочут люди. Базар совсем недалеко — всего в нескольких десятках метров, не будь этих каменных исполинов, что нависают над головой. Стены давят на меня, небосвод опускается все ниже, окуная в сумрак дикой злобы и отчаяния.

Верчу кистью руки, пробуя оковы — бессмысленное занятие. Каленое железо плотно обвивает, вонзается в кожу — добился только разодранного предплечья и нескольких капель крови. Вот моя кровь, Высшие Силы, в существовании которых я не сомневаюсь! Дайте мне мое последнее желание — погибнуть с честью и забрать за собой побольше врагов. Если обидчики не будут уничтожены, то я клянусь, Высшие Силы, что, даже растворившись жалким сгустком души в бесконечных просторах, мое проклятие будет звучать в ваших ушах, имей вы уши! Если я умру, содрогаясь и вдыхая дым от горелой СОБСТВЕННОЙ плоти, то глаза ваши, если они есть, всегда будут видеть мою бесплотную тень перед собой. Если жадная толпа черни возликует, наблюдая за казнью, а не падет на колени, рыдая в предчувствии смерти, вы не забудете мое проклятье, Высшие Силы!

Молю вас, пожалуйста! И не замечаю, что мысли срываются в шепот почерневших от запекшейся крови губ.

— Что он там мелет? — спрашивает кто-то. Звук голоса устремляется по мрачным коридорам, и, отбиваясь от проржавелых решеток и чугунных ставень, пропадает где-то в темноте.

— Не обращай внимания на мерзкого еретика, — смешок другого — видимо, из моих охранников. — Собака воет, а луна восходит... Знаешь такую пословицу?

— Философ, — ругается собеседник "умника" — я его так окрестил. — Ты бы лучше посмотрел за этим псом — нас не пожалеют, если он загнется преждевременно.