Лаэр-Данвед

— Действительно, — Куруфин слегка улыбнулся, но улыбка не согрела его глаз. — Как ты, кстати, собираешься добыть их оттуда? Постучишься у ворот Ангбанда и вызовешь Врага на поединок? Или поведёшь всех, кого выжил после Аглона, глотать пыль в Анфауглит?

— Я не знаю.

Не в силах больше сидеть, Келегорм встал из-за стола и заходил по комнате кругами. Беспокойство и нетерпение сжигали его изнутри, а гнев Куруфина — на таком близком расстоянии братья не могли полностью закрыть разум друг от друга — ощущался как колючая метель в лицо.

— Ты скажешь, что это безрассудная затея... и будешь прав, наверное. Но даже в его защите должна быть какая-то брешь. А если нет — тогда мы в любом случае обречены. И не всё ли равно, как принимать поражение — ждать, пока рука Моргота дотянется до наших последних оплотов или самим выйти на бой?

— Я не говорю, что он неуязвим. — Куруфин тоже вскочил и принялся мерить комнату лёгким кошачьим шагом. — Но его могущество велико, и бросить ему вызов сейчас, когда наши силы подорваны... Нет, это не безрассудство — это самоубийство. Или мало нам Финголфина? Или тебе так опостылела жизнь, что ты готов на что угодно, лишь бы Мандос принял тебя поскорее?

Последние слова он почти выкрикнул в спину Келегорму, и тот, обернувшись, с изумлением увидел, что глаза брата блестят от слёз.

Куруфин шагнул к нему и обхватил за плечи обеими руками.

— Я думал, что ты погиб, — сдавленным шёпотом сказал он. — Некоторые спаслись — Эретильдо, Мариллин... Они вернулись, а ты — нет. Мы шли через проклятую пустошь, наши кони умирали от ядовитой воды, а я думал только об одном: чтобы мне хватило сил выполнить твой приказ и довести войско до Нарготронда... а не броситься назад, искать твоё тело в реке... — Он прерывисто вздохнул. — Я был дураком, Тьелко. Я думал, что после смерти отца любая боль будет для меня переносимой.

— Я жив, — так же тихо ответил Келегорм. — И этой жизнью я обязан ей. Она выходила меня, когда я валялся в лесу, сгорая от орочьей отравы. А потом прятала меня от стражников короля. Она... другой такой нет на свете, брат.

Руки Куруфина разжались, взгляд налился прежним холодом.

— Пусть она тебя спасла, но ты не обязан складывать за неё голову. Тьелко, опомнись! Разве ты не видишь, что Тингол играет с тобой? Он бросил тебе вызов — и ты пошёл у него на поводу и теперь готов выпрыгнуть из кожи вон, лишь бы доказать ему, что ты не связан отцовской волей...

— Не ему, Атаринкэ. Ей. Мне плевать на Тингола со всей его гордыней и чванством, меня не печалит, что он не подаст нам руки. Но если на пути к Лютиэн я должен замириться с её отцом — значит, так тому и быть.

— И ради этого ты готов презреть Клятву? Растоптать завет Феанора и честь нашего Дома — ради девы? — со зловещим спокойствием проговорил Куруфин. — Ну уж нет. Не для того отец творил Камни, чтобы ты расплачивался ими за благосклонность Тингола и ласковые взгляды его дочери.

— А для чего? — Келегорм зло вскинул голову. — Чтобы они светили в подземельях Ангбанда? Чтобы мы передрались из-за них на потеху Врагу?

Он безотчётно рванул шнуровку на воротнике; слова душили его. Вождю не пристало говорить вслух о поражении, и покуда Аглон стоял — Келегорм затыкал рот своему отчаянию. Но теперь незачем было сдерживаться, они и так потеряли всё, что могли потерять.

— Оглянись вокруг, брат! Где Рубеж Маэдроса? Где наш Аглон, где Рерир, где Маглоровы Врата? То, что мы строили и защищали четыре века, Враг уничтожил за один год. Сейчас нам повезло хотя бы сохранить войско, но что дальше? Мы ведь не останемся здесь стеречь пещеры Финрода. Мы попытаемся отвоевать Рубеж, мы отстроим свои крепости, и через несколько веков Моргот опять их сожжёт. А потом снова и снова — пока ему не надоест терпеть наше беспокойное соседство...

— Или пока мы не соберёмся с силами, чтобы наконец свернуть ему шею.

— Ты в это веришь? Мы были силой, когда пришли в Эндорэ, а сколько нас осталось сейчас? И сколько останется через пятьдесят лет при таких потерях? Когда в наших владениях в последний раз рождались дети? Финдэтил — младший, и он уже не ребёнок... Нэльо тоже понимает, что нас не хватит надолго, потому и собирает под свои знамёна смертных — дортонионцев, вастаков... Но вастаки не продолжат нашего дела, когда нас не станет.

— Может, нам и не на что надеяться, — процедил Куруфин. — Но у нас ещё осталась гордость. Дом Феанора будет сражаться до конца — каким бы ни был конец. Если ты настолько пал духом, что хочешь отступиться — воля твоя, но берегись. Кто против Клятвы — тот против нас.

— Ни закон, ни любовь, ни союз мечей, — криво улыбнулся Келегорм. — Я ждал такого ответа. Но я не пал духом и не бегу от судьбы — я иду ей навстречу. И у меня тоже есть гордость — поэтому я не собираюсь просить помощи у тебя или Нэльо. Это дело для меня и моих верных.

— Ты погибнешь, — голос Куруфина сделался хриплым. — И погубишь всех, кто пойдёт за тобой. Кто позволил тебе гнать их на верную смерть? Кто дал тебе право платить их кровью за свою прихоть?

Келегорм сжал кулаки.

— Твои упрёки напрасны, Атаринкэ. Со мной пойдут только те, кто по своей воле захочет разделить со мной этот путь. Без приказа и принуждения, с открытыми глазами. Завтра я соберу их в зале Большого Совета, и пусть каждый сам сделает выбор.

Он отвернулся и пошёл к двери.

— Брат, — окликнул его Куруфин.

Келегорм остановился на пороге. Глядя на его спину, напряжённую, как в ожидании стрелы, Куруфин спросил:

— Что, если ты нарушишь Клятву и принесёшь Сильмарилл к её ногам... а она скажет тебе — "нет"?

Старший медленно повернул голову. Напротив тёмного дверного проёма его профиль казался белым и твёрдым, словно высеченный на надгробной плите.

— Тогда, — проговорил он, — Вечная Тьма будет для меня не карой, а избавлением.

~ ~ ~

Зал Большого Совета, предназначенный для самых многочисленных собраний, представлял собой огромную пещеру, частично вырубленную строителями, частично промытую водами Нарога в меловой скале. Воля Ульмо и искусство зодчих придали ей вид почти правильного шара с усечённым основанием. Верхняя половина этого шара образовывала высокий купол, прорезанный световыми колодцами, — здесь тоже приложили руку гномы — а нижняя состояла из ярусов, сходящих уступами вниз к центральному кругу. От круга, как солнечные лучи, разлетались десять узких лестниц — они шли через все ярусы до самого верха. Сам круг был рассечён надвое широким проходом, ведущим от дверей к отдельному возвышению у дальней стороны зала, где был установлен трон для короля и кресла для его родичей и советников.

Этот совет был собран по просьбе Келегорма. Подобные дела, касающиеся отношений лорда с его войском, обычно решались отдельно и не требовали присутствия короля; к тому же Келегорм и его воины были всего лишь гостями Финрода, а не его подданными. Но сейчас случай был особый, потому что дружина Келегорма и по численности, и по выучке являла собой значительную военную силу. Останется ли эта сила в Нарготронде, подкрепив оборону города, или покинет его — зависело от исхода сегодняшнего собрания, и решение такого вопроса не могло пройти мимо короля.

Финрод Фелагунд носил цвета своего Дома — зелёный и золотой. Тёмно-зелёный плащ короля был заткан золотым узором, повторяющим королевский герб — арфа и факел; в золотом венце сверкали изумруды. Других украшений он не надел, и под роскошным плащом на нём была простая белая туника без вышивки. Всего год с четвертью прошёл с тех пор, как в Дортонионе погибли его младшие братья, и весь город скорбел по ним вместе с правителем.

Кресло слева от Финрода занимала его племянница — Финдуилас, дочь Ородрета. До недавнего времени девушка жила с отцом в Минас-Тирите, но в прошлом году её вместе с другими женщинами и детьми перевезли в Нарготронд. После прорыва Осады замок на Тол Сирион оказался на границе захваченных Тенью земель. Ущелье Сириона было прямой дорогой в Западный Белерианд, и Минас-Тирит, Страж этого ущелья, торчал у Моргота, как кость в горле. Никто не сомневался, что следующий удар будет направлен именно сюда, поэтому с прошлой весны замок жил в постоянном ожидании нападения, держа оружие наготове и ощетинившись сторожевыми заставами по обе стороны реки.

Келегорму и Куруфину, как родичам и почётным гостям, отвели места по правую руку от трона. Сидя рядом, братья не перемолвились ни словом и даже не взглянули друг на друга. Хуан лёг возле кресла Келегорма, опустив голову на лапы.

Вокруг родственников короля и на возвышении за ними расположились советники и военачальники Нарготронда. Келегорм узнал Эдрахиля — советника и близкого друга Финрода, Гвиндора — командира нарготрондской конницы, Фалассиона — начальника королевской стражи, смотрителя пещер Элентира... Помимо короля и его окружения, на совет пришли и некоторые жители Нарготронда, но большую часть зала занимали эльфы из Аглона.

В лучшие времена конная дружина Келегорма насчитывала две тысячи копий, но год затяжных кровопролитных боёв обошёлся им дорого. Из долины Нан-Дунгортэб вышли одиннадцать сотен воинов, служивших третьему сыну Феанора, и сейчас все они собрались здесь по слову своего лорда.

Спустившись с возвышения, Келегорм выступил на середину зала и оглядел молчаливые ряды своих верных. Они уже оправились от ран, восстановили силы, отогрелись в тепле Нарготронда после изнурительной осады и перехода через Смертную Долину. Но ужас пережитого и скорбь по погибшим соратникам ещё горели в их сердцах, и именно сейчас — больнее, чем прежде, потому что только в Нарготронде у них появилось время осознать и оплакать свои потери. Все в этом зале, кто носил на плаще Звезду Феанора, жаждали отомстить за Аглон — и если не все, то каждый второй готов был ради отмщения идти прямиком в Ангбанд.

Прежде, чем говорить с воинами, Келегорм обратился к королю и поблагодарил его за оказанное гостеприимство. Как всегда, ему пришлось сделать над собой небольшое усилие, чтобы взглянуть Финроду в глаза; как всегда, он понадеялся, что это не было заметно со стороны. Отдав дань вежливости, он повернулся к аглонцам и повёл речь о том, ради чего он собрал их здесь. Зодчие Нарготронда не уступали в мастерстве создателям Менегрота и столь же искусно сочетали вдохновение с точным расчётом: голос оратора, вставшего во внутренний круг, усиливался эхом и без труда разносился до самых верхних ярусов.

— Дело, которое я замыслил, — говорил Келегорм, — многие из вас назовут безнадёжным. Я и сам не льщу себя надеждой на лёгкий успех — это будет самый трудный бой, самая грозная опасность из всех, что нам довелось испытать. Поэтому я не стану приказывать вам следовать за мной и не упрекну тех, кто откажется. Что до меня, то я знаю, что моё дело может стоить мне жизни, но я принял решение и не изменю его. Воины Аглона, соратники и друзья, — я иду в Ангбанд, чтобы вырвать из Железного Венца Сильмарилл!

Зал вздохнул — словно ветер прошёл по верхушкам леса. За спиной негромко ахнула Финдуилас, но Келегорм смотрел только на своих верных. Изумление и оторопь читались на их лицах, но у многих загорелись глаза мрачным и решительным огнём. Он не ошибся в них.

— Месяц назад мы стояли у моста Иант-Иаур, и я вызвал воинов, готовых со мной защищать переправу до последнего вдоха. Пятьдесят воинов я звал, и тысяча откликнулась на зов. То был горький день для всех нас, но я вспоминаю его с гордостью, ибо для вождя нет большей чести, чем выпала мне тогда. Теперь снова пришло время бросить клич. Я не зову с собой тех, кто ищет славы или победы, — на этом пути они вряд ли обретут желаемое. Мне нужны лишь те, кто способен на подвиг без награды, кто готов умереть, но нанести Врагу ещё одну рану...

— И кто не знает благодарности! — перебил его Куруфин.

Брат стремительно шагнул в круг, чуть не задев Келегорма плечом. Глаза его сверкали, чёрные брови сошлись к переносице, изломом напоминая чаячьи крылья. В эту минуту он, как никогда, был похож на отца — и лицом, и порывистыми движениями, и всем яростным, вдохновенным видом.

— Финрод приютил вас в трудный час! Народ Нарготронда делился с вами хлебом и кровом! Неужели вы отплатите им злом за добро и покинете Нарготронд вместо того, чтобы послужить ему вашими мечами?

— Куруфин, — голос Финрода звучал негромко, но рассекал поднявшийся в зале шум, как грудь корабля рассекает волны, — я не торгую своим гостеприимством. Если те, кто нашёл в стенах Нарготронда убежище, желают защищать эти стены вместе с нами, я принимаю их службу. Но благодарность — не цепь, и воины Келегорма не прикованы к моему городу. Они вольны идти, куда их призывают присяга и верность.

— Чего стоит верность тому, кто забыл о верности? — Куруфин обернулся, но не к Финроду, а к Келегорму, прожигая брата взглядом. — Чего стоит клятва лорду, который сам не держит своих клятв? Ты сказал, что позовёшь их в бой с открытыми глазами — так поведай им без утайки, кому предназначен Сильмарилл, что ты собрался отвоевать! Расскажи, как ты дорожишь нашим наследием, как чтишь Клятву Феанора! Да не забудь упомянуть о дориатской принцессе, к которой ты собрался свататься, уплатив Сильмариллом данвед её отцу!

Ещё несколько мгновений было тихо, пока зал осмысливал сказанное. Потом где-то на верхних рядах зародился сдержанный ропот и покатился вниз, ширясь и нарастая, как летящая по склону лавина. Никто не повышал голоса до крика, но гулкие своды зала подхватили и умножили звук, обрушивая его на стоящих внизу, так что Келегорму показалось, что он и впрямь угодил под снежный обвал.

Он вскинул обе руки, пытаясь усмирить этот рёв. Сперва показалось, что его движения даже не заметили, но потом волна голосов пошла на спад, и зал понемногу затих. Тогда Келегорм заговорил:

— Кого мне любить и к кому свататься — это моё дело, и только моё. Как и Клятва, за которую я отвечу сам — и не перед тобой, Куруфин, а перед теми, кого мы призывали в свидетели...

— Конечно, — ядовито пропел Куруфин, — ты ведь хозяин своему слову и сам решаешь, какую клятву сдержать, а какую нарушить. А твои воины всего лишь вымостят тебе путь к Сильмариллу своими телами.

— Ты ошибаешься, — Келегорм с огромным трудом проглотил слово "лжёшь". — Я никогда не прятался за чужими спинами. Куда бы ни привёл нас этот путь — к Сильмариллу или к смерти — я разделю его с моими верными.

Брат скривил губы, как от едва переносимой боли.

— Ты знаешь, куда он ведёт. Не в Ангбанд и даже не в Мандос — в пустоту без жизни и без надежды. И успех будет для тебя страшнее поражения, ибо Враг может убить лишь тело, а ты в своей одержимости готов безвозвратно погубить свою душу.

Прежде чем Келегорм успел вставить хоть слово, Куруфин повернулся к залу, и голос его зазвучал со всей полнотой и страстью, на которую был способен.

— Воины Аглона! Я знаю, вы верны своему вождю, но ваша верность не бездумна. Вы сами видите, какую ловушку он себе уготовил. Что это, как не сумасшествие? Любовь ли помрачила его рассудок? Или, может быть, это синдар опутали его своими чарами? Всем известно, что подданные Тингола искусны в колдовстве; вспомните, что стало с леди Арэдель! Кто поручится, что брат мой не пал жертвой такого же коварства?