| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Я не считаю, что на старости лет Хранитель выжил из ума. И не думаю, что, столько лет оберегая реликвию, старик решил напоследок подзаработать.
— Заказал у вас копию, — стал загибать пальцы полковник Скрипник, — получил заключение учёных о том, что свитки не являются оригиналом...
— Ход ваших рассуждений понятен. Только, извините меня, это не ход мысли, а полное отсутствие здравого смысла!
— Ладно... скажите, а что вы ощутили, когда получили такой заказ?
— Я радовался!
— Чему вы радовались?
— Тому, что у меня снова появилась работа.
— Это в каком же смысле?
— В смысле, что к тому времени я уже год как не работал. Сидел дома, раздражал всех своим бездействием.
— Значит, решили подработать.
— Я зарабатывал на кусок хлеба! Мне платили мою преподавательскую зарплату за каторжную работу. Но всё равно, это был праздник. Осознание того, что за две тысячи лет я буду третьим, кто изготавливает копии этих свитков, вселяло в меня мистический холодок. Иногда я замечал, что работа идет сама, помимо моей воли, а порой — и без моего участия.
— Как такое возможно?
— Я тоже раньше не наблюдал за собой такого. Но то, что я видел во время работы, меня сильно... как бы сказать помягче?
— Позабавило.
— Да, полковник, позабавило и порадовало. Я не вникал, почему это происходит. Я был счастлив от того, что работа продвигалась легко и без осложнений.
— Результат Хранителю понравился?
— Да. Очень!
— А он вам не говорил, насколько ваши свитки близки к оригиналу?
— В том-то и вся фишка, что мне удалось создать фотографически точные копии свитков, хранившихся у старика. Но разница всё равно есть. Мои копии — свежие, а оригиналы — от тысячи до двух тысяч лет.
— А что старик? Хазаринов?
— Он тут же вернул мне копии и попросил показать их экспертам.
— И что сделали вы?
— Написал специалистам в Израиле и, снабдив копию бланком ДВО РАН с заключением экспертизы, передал свитки сыну.
Полковник встал и, подойдя к окну, одёрнул штору, а Михаил снова услышал неистовую силу ветра.
— Когда-нибудь такой же ветер снесёт нас нахрен с этой сопки! — сказал полковник.
— Да вы поэт! Сергей Валерьянович! — воскликнул Михаил, удивляясь тому, что часом ранее он сам похожими словами передал суть настроения, овладевшего полковником.
— Как вы думаете, — спросил полковник, зябко задёргивая штору, — почему Голан так долго не предъявлял своего приобретения?
— Наверное, не спешил верить в удачу. Представьте себя на его месте. Вы отдаёте оссуарий на экспертизу археологам. А те определяют, что возраст ящика насчитывает два тысячелетия. Так?
— Так.
— И что потом?
— Результаты экспертизы — хороший повод обнародовать находку, — замечает полковник, — сделать сенсационное заявление, создать ажиотаж. Реклама, пиар.
— Наверное, как продюсер вы правы.
— Нужно грамотно всё построить на том, что Израильский окружной суд признал не только подлинность ковчега, но и само существование Йакова, Иисуса и их отца — Иосифа.
— Очень многих это приведёт в смятение.
— Вы думаете? — cпросил полковник. — Их приведёт в смятение то, что найдётся сила, которая не позволит опорочить ни находки, ни их владельцев. И никто тогда не посмеет назвать нас с вами ни мошенниками, ни корыстолюбцами.
— Полковник, миру придётся признать Иисуса личностью, а не мифом. И тут нужно будет не просто свергать все наши лживые идеалы, а конкретно переписывать историю.
— Мне нравится ваш творческий подход к делу. Будем возвращать истории истинный образ Иосифа и подлинные личности его сыновей: Иисуса и Йакова. Их окружение, их родных, и по-настоящему близких людей — семью.
— Полковник. Это неожиданное предложение.
— Вы в чем-то сомневаетесь?
— Готов ли мир к такому повороту событий?
— Курите, — предложил вместо ответа полковник, протягивая пачку ЭлЭм.
— Спасибо. Сергей Валерьянович, в статье сказано, что израильская полиция обнаружила среди коллекции ещё несколько подозрительных изделий. Есть подробности?
— Полиция говорит, что представить их суду не решается. Пробуем выяснить по своим каналам, о чём идёт речь. Есть подозрения, что этими опасными доказательствами могут стать не менее сенсационные находки, приобретённые коллекционером у тех же 'чёрных' археологов. Вы с Голаном мало кого интересуете, — сказал полковник, выразительно глядя на Михаила, и добавил: — Вы оба оказались в центре борьбы большой политики. И никому не дано знать, поторопится ли Православная церковь признать истинность ковчега Йакова, и когда она определит своё отношение к свиткам ессеев. Но и там вскоре грядут перемены. И новому Патриарху уже неизбежно придётся высказать свою позицию.
— Я не буду ждать признания свитков церковью! Я буду требовать пересмотра дела теперь же.
— На основании чего?
— На основании последнего решения Израильского Окружного суда.
— Это будет не так-то просто. И потом, придётся связать два дела воедино, доказав, что свитки ессеев также являются материальным подтверждением реальной исторической личности Иисуса. Но это при условии, что отыщется оригинал.
— Сергей Валерьянович, я так понимаю, что выпустят меня нескоро, — грустно заключил Михаил.
— А куда вам спешить? — спросил полковник с улыбкой. — Ловить похитителей? Пусть этим занимаются соответствующие службы. А вы посидите у меня. Целее будете. Своё дело вы сделали. Включили серьёзные механизмы. Дайте им исполнить свою работу. Подумайте о предстоящих заявлениях и выступлении в суде. Я распорядился, чтобы вам создали все условия для работы. Вас поселят в медчасти. Передадут ноутбук. Допуск к Интернету по беспроводной связи. Одна просьба: нигде не светиться. Скоро прилетит из Москвы ваш адвокат, и тогда — пожалуйста: форумы, дискуссии, ваша страничка, 'Альтернативная история', требования признать Тибетское Евангелие... а пока не светитесь. Обещаете?
— Обещаю.
— Я вам почему-то верю. Если мы будем действовать сообща — кто знает, может, наши старания будут не напрасны? Как думаете, Михаил Аронович?
Тот неопределенно пожал плечами.
— Поэтому ещё раз прошу: не светитесь. Пока. До поры, до времени.
— Сергей Валерьянович, а почему вы мне помогаете? Из-за денег?
— Потому что меня об этом попросили, — хохотнул полковник. — Историей ваших свитков заинтересовались на самом верху. Так что, ждать развития событий придётся недолго. И денег тоже. Президент ждать не любит.
— Президент? — присвистнул Михаил. — Сергей Валерьянович, а я могу поговорить сейчас с президентом?
— Думаю, у вас будет такая возможность, — серьёзно сказал полковник. — Но не сегодня.
— Полковник, а сами-то вы что по этому поводу думаете?
— Что думаю? Что подлинность находки Голана, возможно, в итоге подтвердится. Возможно, и мы вернём России подлинный текст Евангелия, написанного рукой исторического Иисуса. Возможно. И будем этим по праву гордиться. Но как отразятся эти знания на миллионах верующих? Думаю, эти находки не прибавят им ни знаний об Иисусе, ни веры в него. Ковчег — это всего лишь коробка, в которой хранились останки Йакова, его брата.
— Весть Иисуса предпринимает вторую попытку спасти мир!
— Второе пришествие? Вы сами-то верите во всё это?
— Безусловно! А вы, Сергей Валерианович?
— Приказ будет — поверю.
— Хорошо сказано, полковник.
— Я человек военный и, соответственно, убежденный атеист. Для меня Бога нет, а есть средневековье, в которое нас погружает религия. Моя жена твердит, что я невежда, а между тем — в церковь по выходным из дома сбегает. А после работы в дом войдёшь, а там точно умер кто. Прости Господи! Свечи горят, сама в платочке, ладаном всё провоняла, стоит перед распятием на коленях и плачет. Вот такое чёрно-белое кино. А чего плачет? Как-то я спросил, а она возьми да и ляпни: мол, как это он своих мучителей простил? Вот я бы, говорит, тебе ни за что не простила. Ну, каково? Хоть из дома беги. А ведь двадцать три года вместе. Вот тебе и невежество... — полковник закурил. — Ладно, — сказал он, — допустим, я невежда. Кстати, что за слово такое?
— От старорусского 'вежды' — глаза. Невежественный — значит, незрячий.
— Вот, значит, как! — ухмыльнулся полковник. — А вы, значит, зрячие... И что же вы, зрячие, можете сказать о христианском учении?
— Что доктрина искупителей жертвы кровью Иисуса — это реакционная реабилитация человеческих жертвоприношений.
— Вот так, значит? Готовая формула в кармане.
— Значит так.
— А мы, выходит, теперь будем реабилитировать тех, кто был обвинён зря? Достойная задача. Я бы сказал — миссия. Благородно. Но стоит ли при этом обвинять других?
— Зачем обвинять? Просто назвать праведников — праведниками, а убийц — убийцами.
— Нет! Так нельзя. Так и до гражданской войны дойдёт. Вы же знаете наш народ. Чуть что — и хаты палить. Мы лучше переместим внимание туда — на Ближний восток... и на саму личность Иисуса. Восстановим, так сказать, исторический портрет.
— А как быть с портретами тех, кто его окружал?
— Об этом мы ещё подумаем, — сказал полковник, — здесь клип не пройдёт. Здесь нужно большое развёрнутое полотно. Кино. И не чёрно-белое, а — цветное. С деталями, подробностями. Чтобы дети хотели стать не космонавтами, а Иисусами, чтобы у подростков от Иисуса срывало крышу, как от крэка. Чтобы не только девушки, но и их родители влюблялись в него. Нам предстоит влюбить не только в образ, но и в другую его историю, неизвестную большинству. И в эту историю должны будут влюбиться родители подростков и их родители.
— Замечательные планы, полковник.
— Но прежде ты мне скажи по совести: куда мы денем Пилата? А? Ведь я себя рядом с тобой сегодня ощущаю Пилатом. Возможно, Иисуса казнил Понтий Пилат, а вовсе не евреи. Допускаю! Тем более говорят, что Рим его снял с прокураторства за излишнюю жестокость к местному населению, — полковник хитро ухмыльнулся. В эту минуту он здорово был похож на настоящего белого медведя. И вот медведь заревел: — Но скажи тогда мне главное: почему народ не поднял восстания за своего царя? Почему не отбил своего Мессию?
— Судя по тому, что на крестах висели зелоты, — сказал Михаил, — а ещё один зелот был отпущен в качестве доброй воли прокуратора, восстание было. И его столь жестоко подавили, что решили вычеркнуть это событие даже из истории Рима. Из Новозаветных историй складывается ощущение всеобщей тревоги, но из неё ушли ключевые события. Это помазание на царство Иисуса, вызвавшее всеобщее воодушевление и стихийное восстание, которое он не успел возглавить. Его арестовали. Но и тут не застали учеников Иисуса врасплох. Они были предупреждены Учителем и вооружены двумя мечами. В сцене ареста римляне оказались пострадавшей стороной. Отрезанное ухо римлянина — кровавое подтверждение сопротивления властям при аресте. Иисуса казнили как предводителя смуты. И табличка на кресте о том, что это царь Иудейский, тому подтверждение. Распятие стало всеобщим напоминанием о том, что может статься с любым, даже с мессией, если нарушит волю Рима.
— Значит, преступление Иисуса состояло не в искажении религиозных догм, а в том, что он подбивал массы к мятежу?
— Точно. Зелоты не признавали назначенных первосвященников, служивших в Храме, и стремились вернуть истинных служителей — 'сынов Аарона' из колена Левитов. Для них и всего народа это был единственный законный род священников.
— Знаете, Михаил, — сказал полковник, — скажем, еврейский суд признает Иисуса Христа исторической личностью. Но для миллионов верующих это ровным счётом ничего не меняет. Их вера основана не на доказательствах, а на чем-то другом, на чем-то, что лежит вне пределов исторической логики. И не в чуде вера, а как раз наоборот — сама вера является чудом.
— Вы, полковник, говорите словами апостола Павла.
— Правда? — удивился тот. — И что?
— Говорят, у Павла не сложились отношения с Йаковом, 'братом Господним'. Настолько не сложились, что Павел, как бывший стратег карательных экспедиций против 'первых христиан' — ессеев, предпринял попытку физического устранения Йакова.
— Интересно. Очень интересно... — глаза полковника ввинчивались в зрачки Михаила. — Нельзя примирить непримиримое. Да? Хотите попробовать? — спросил полковник, гася окурок и поднимаясь.
А Михаил почувствовал скрытый вызов, и жестяной взгляд начальника тюрьмы вернул его в реальность, где вся вселенная была заключена в пространстве тюрьмы.
— Что-то я устал, — сказал начальник крытки, — на сегодня достаточно. Знаете, работа превращает меня в животное. — Полковник вышел из-за стола и добавил: — Рад был беседе. О Павле у вас будет с кем поговорить. Сейчас, как я уже сказал, вас переведут в санчасть. Отдыхайте, чувствуйте себя как дома.
— Спасибо вам, Сергей Валерьянович.
— Конвой! — крикнул полковник Скрипник, приветливо кивая Михаилу. Дверь кабинета распахнулась, и на пороге нарисовалась фигура конвойного.
— Заключённый Левин! — окликнул полковник Михаила напоследок. — А что это все про видение говорят. Это что, правда? Или какой фокус? Может, вы тоже у нас гипнотизёр?
Михаил посмотрел на полковника с удивлением. Он протянул руку в сторону окна, куда-то указывая пальцем. Полковник и конвойный увидели одну общую картину, на которой...
...с двух сторон сходились на последнюю битву две невиданные равные силы: дети Света и дети Тьмы. А некто спускался на белом облаке на землю... И был он в белых одеждах, что белее белого, белее снега зимой.
* * *
* * *
И замкнул черёд последний левит из призванных. И вышли в след ему сыны колена Иуды, а за ними и сыны колена Вениамина. И вставала череда за чередою. И обращали воины лица на все части света. И сияли на солнце их щиты, и блестели значки, и светились цветом спелой пшеницы золотые колосья пик и секир. И слова 'Ободрения пред боем' вселяли священный трепет в сердца людей. Те слова жадно ловили и в стане, и за его пределами. Те слова повторяли дети и женщины, старики и молодёжь. Те слова западали в сердца воинские, заставляя их биться чаще.
— Не бойтесь, — говорили священники слова Господа своего, и указывали в сторону, где сгущалась тьма, — и да не ослабеет сердце ваше; не содрогайтесь и не ужасайтесь пред ними, ибо ваш Бог идёт с вами воевать за вас с вашими врагами, чтобы спасти вас!
И слышали те слова Господа, произнесённые наставниками, во всём стане. И матери снова и снова обращали их к своим сыновьям, к своим неразумным чадам, к богатырям войны, чтобы укрепилось их могущество тем словом.
И стояли воины щедрого сердца лицом к лицу с нечистью. И звучали в их душах эхом долетевшие из родных, поутихших в тревоге городов и из воинских станов торжественные слова 'Наставления перед боем'.
И воспрянули ослабевшие сердцем. И сплотились доблестные витязи. И заныли о начале битвы трубы. Прозвучали долгой, непрерывной нотой, в которой рокотало обещание не забыть о тех, кому выпал жребий быть скошенными в Его жатве, кто колосом спелым поляжет перед Всевышним в битве Его.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
