Два берега Хамры - общий файл

Розовое шелковое ханьфу, край которого поведал о ней владельцу постоялого двора достаточно, чтобы тот отринул свои сомнения, бин-амира разложила на кровати и вздохнула. В нем и подобных ему Адиля обычно проводила время с матерью, прекрасной Джахирой. Мать учила ее вести себя подобно благородной девице синского происхождения, и они вместе рисовали тушью бамбук и орхидеи, пили зелёный чай, заваривая его иным способом, нежели то было принято в амиратах, а также читали стихи длинные и короткие. Так что знала она достаточно о той жизни, которую собиралась ныне провозгласить своей единственной. Не будучи похожей на чистокровную жительницу амиратов, выделяясь цветом кожи, чертами лица и невысоким ростом, Адиля собиралась назваться синкой.

Этот наряд был у бин-амиры одним из самых излюбленных. Он шел к цвету ее лица и всегда напоминал ей о цветении синских вишен в амирских садах. В пору их цветения Адиля чувствовала себя так, будто прикасалась сердцем к далекой родине своей матери, которую ей ни разу не доводилось видеть наяву. И теперь она выбрала розовое ханьфу, чтобы было легче почувствовать себя той, кем она намеревалась стать. Драгоценный шелк верхней части наряда был расписан в изящной и вдохновенной манере, коей владеют синские мастера кисти, умея лишь несколькими легкими мазками вдохнуть жизнь в свои творения. Белые пышные облака и столь же белоснежные розы украшали рукава и подол платья — и казалось, будто цветы растут высоко в горах, обрамленные лишь нежно рдеющим закатным или рассветным небом. Нижнее платье белого, летящего шелка всегда приятно прилегало к телу, довершал же наряд оби цвета красного турмалина.

Зная свою привычку нет-нет да и выпачкаться в краске, словно она ребенок, только осваивающий искусство владения калямом, Адиля собиралась сперва накрасить лицо и лишь потом переодеваться в нежные шелка. Решив так, она нанесла на лицо светлую пудру и румяна, подрисовала губы и глаза — и сразу сделалась несколько старше, чем привыкла видеть себя в зеркале. Тебе наверняка известно, о драгоценнейший слушатель моей истории, что синки имеют обычай сильно белиться, и это в наших краях изрядно выделяет их среди прочих, вкупе с иными от рождения оттенками кожи и иной, чем у навей амиратов, манерой одеваться. Адиля же теперь хотела быть как можно меньше похожа на себя и как можно сильнее — на чужестранку из земли Син.

Лицо в зеркале казалось бин-амире чужим — будто оно в самом деле принадлежало не ей, будто она украла его с помощью какой-то магии и теперь станет носить, как маску, которая скроет от остальных ее истинную жизнь и личность навсегда. Да и не было у нее больше той жизни, которой она жила еще вчера: все, что от нее осталось — несколько вещей в дорожных сумках. Так мало... и ничего уже не вернуть. Адиля была готова расплакаться прямо сейчас, горюя по своему навсегда потерянному прошлому, но вдруг спохватилась, поняв, что от слез с лица потечет краска. Эта мысль, такая простая и приземленная в сравнении с чувствами, терзающими ее сердце, отчего-то возымела действие: тяжело вздохнув, бин-амира отвернулась от зеркала и решительно встала, чтобы одеться.

Облачившись в розовое ханьфу, она перехватила свой гибкий стан поясом оби, завязав его вычурным и пышным узлом — и лишь тогда занялась прической. Это разумнее было делать, уже одевшись, дабы не сбить неосторожным движением сложную укладку, которую у синских прелестниц принято сооружать между изящных рожек. Серебряные шпильки с мелким речным жемчугом одна за одной погружались в темные волосы Адили. Движения эти были ей привычны, и все же немало минут утекло, прежде чем дело было закончено. Довершал прическу простой, но изящный гребень, инкрустированный перламутром.

Наконец бин-Амира взяла даи-сё, с коими умела управляться не хуже, чем с саифом, обучаясь синскому искусству владения оружием с детства. Она сунула мечи за широкий пояс и, завязав сумки, выскользнула в окно — ведь, право же, немало удивления вызвало бы появление из комнат, только что занятых ифрикийкой, высокородной синки.

Ночь благоуханной свежестью дохнула ей в лицо. Когда не поднята пыль, чуть светит луна и нави спят по своим домам, не создавая шума, мир видится особенным, немного ненастоящим: будто отчасти, но не до конца ожившая картина талантливейшего живописца — и в такие минуты кажется, что любое свершение будет легким, лишь бы оно не испортило сие прекрасное полотно.

Так и бин-амире дальнейший путь ее, еще недавно скрытый от разума в пелене грядущего, теперь виделся на удивления ясно, и любые трудности, которые могли поджидать впереди, выглядели преодолимыми. Под окнами постоялого двора Адиля немного замешкалась, но не сомнения, точащие сердце, были тому причиной: она остановилась, завороженная дивным ночным зрелищем. Здесь, скрытый от глаз проходящих и проезжающих по улице, в самом деле рос огромный старый тамаринд, загораживая половину неба пышной кроной.

Сейчас сквозь его листву робко пробивался лунный свет, создавая ощущение, будто сама луна запуталась в ветвях и не может выбраться. Бин-амира замерла, залюбовавшись — и не заметила вовремя, что ее подстерегает нежданная опасность. Сперва, заслышав глухое рычание по левую руку от себя, Адиля даже не поняла, что за звук донесся до ее ушей — но, обернувшись на него, сразу же увидела большого и лохматого серого пса, припавшего к земле шагах в двадцати от нее и грозно оскалившего белые зубы. Он был хорошо виден в лунном свете, заливающем двор — и зрелище это было столь неожиданным для бин-амиры, что в первое мгновение она совершенно растерялась. Пес, тем временем, вновь издал угрожающий рык и подступил к ней на несколько шагов ближе. И Адиля совсем неуместно, будто в жизни не сталкивалась с собаками, махнула на пса сумкой и зашипела:

— Умолкни!

Ведь ей так не хотелось, чтобы пес привлек к ней лишнее внимание и помешал планам, а на шум и рычание мог выскочить хозяин постоялого двора. Само собой, поведение бин-амиры возымело обратное действие: пес, рявкнув на нее громче, кинулся на шаг ближе и снова припал к земле.

Ладонь Адили буквально сама собою обхватила рукоять меча — и, возможно, именно то, что бин-амира прекрасно понимала, как легко она одолеет пса в одно движение, помогло ей опомниться. Совсем негоже расправляться с охранником, который достойно блюдет свой пост, а пес не виноват в том, что ее личные намерения хотя и благородны, но тайны. Бин-амира тут же отпустила меч — и медленно, чтобы не пугать собаку еще сильнее, подняла руку для жеста заклинания. Оно было совсем простым, и только внезапная растерянность не позволила ей вспомнить и использовать его раньше. Всего три звука и жест пальцев — может запомнить и ребенок. Адиля и выучила его еще в детстве, перед тем, как начать обучение верховой езде на маленьком лохматом пони. Заклинанию учили всех детей, прежде чем посадить в седло — оно позволяло быстро успокоить животное, чтобы не понесло и не выкинуло из седла. Для нападающей собаки оно тоже годилось.

Похожее на маленькую светлую искру, оно легко сорвалось с пальцев и, пролетев по воздуху, коснулось собачьего лба. Пес тряхнул головой — и в смятении сделал шаг назад. Однако Адиля прекрасно ощутила рогами, что заклинание, чем-то отраженное, не подействовало, и пес просто слегка ошеломлен борьбой магий у него под носом. Ошейник — поняла бин-амира. Рачительный хозяин проследил за тем, чтобы воры не могли справиться с псом, и это было вполне разумно для него, но мешало ей. В следующий жест Адиля вложила сил куда как поболе, так что искра вылетела ярче и, коснувшись собачьего лба, растворилась. Пес немедля прекратил рычать и скалиться, а шесть его улеглась. С самым удивленным и подавленным видом он смотрел на бин-амиру взглядом, говорящим, что он сам не понял, как мог напасть на свою подругу. Его сделалось жалко, и Адиля, присев на корточки, подозвала его к себе и почесала за ухом. Потом достала из сумки отличнейшую бастурму и, отрезав от нее кусок, угостила пса. Ей все еще было неловко, что она схватилась за меч, и хотелось как-то загладить свою вину.

Пес благодарно смахнул с руки угощение и вопросительно посмотрел на бин-амиру.

— Покажи мне выход, умничка, — попросила она.

Ее неожиданно обретенный лохматый друг радостно взмахнул хвостом и, вывалив язык, побежал в дальний конец двора. Там, увитая виноградными гроздьями и оттого незаметная с первого взгляда, скрывалась прочная деревянная дверь, запертая на ночь на крепкий железный засов. Поблагодарив пса и на прощание еще раз потрепав его за ухом, Адиля выскользнула на безлюдную улицу. Дверь, разумеется, тоже пронизывали защитные чары — но столь же слабые, как и на ошейнике, так что бин-амира смогла, аккуратно ее прикрыв, вновь затворить засов: подчинять себе металл Адиля, будучи боевым магом, умела ничуть не хуже, чем подчинять животных. Чтобы обойти защитные чары, пришлось немного потрудиться, однако она не могла оставить распахнутой дверь, доставив тем самым неприятности хозяину.

Бин-амира пошла направо, так как, по ее разумению, в этом направлении улица должна была вывести примерно туда, откуда она пришла, но та внезапно резко свернула и оборвалась лестницей, ведущей вниз. Можно было вернуться назад и попытаться обойти постоялый двор, но бин-амира рассудила, что ей в любом случае спускаться и, значит, ступеньки ведут приблизительно туда, куда нужно. Подсвечивая себе несильным заклинанием, она смело сошла по лестнице, зажатой меж стен, загораживающих дворы. Свисающие то там, то сям ветви, создавали ощущение потолка, так что казалось, будто она идет где-то в погребах.

Спускалась лестница довольно долго и оканчивалась в переулочке столь узком, что маленькие балконы едва не касались друг друга, а кое-где между ними и вовсе были перекинуты деревянные мостки — видно, чтоб ходить друг к другу в гости. От этих балкончиков, мостков и широких козырьков над дверями и окнами, закрывающих узкую полоску неба, ощущение подземелья только усилилось. В переулке было пустынно в столь поздний час, и шаги Адили отдавались легким эхом. Теперь она шла в нужном ей направлении — однако вышла, против своего ожидания, не на улицу, а на маленькую круглую площадь, посреди которой бил фонтанчик и росла одинокая акация. От площади расходились такие же переулочки, как и тот, в котором она была только что — в четыре разных стороны.

Девушка стряхнула с рук еще одно заклинание для запутывания следов и упрямо выбрала переулок, что был относительно справа и полого вел вниз, после чего решительно нырнула в густую тень. Ее плавный шаг по-прежнему эхом отдавался от стен, один раз под ноги метнулась кошка, а за воротами очередного дома во дворе, судя по всему, сидели веселящиеся нави: оттуда лился желтый свет лампы и слышались обрывки бесед и смеха. Зачем-то замедлив ход, Адиля прислушалась и поняла, что там играют в нарды, подшучивая друг над другом по поводу "запертых в домах" фишек. На какую-то секунду бин-амира позавидовала их размеренной и покойной жизни, которую для себя уже не представляла возможной — и в сердце снова остро кольнула тоска. Она только покинула свой дом и не могла успеть соскучиться, но сама невозможность возвращения к былому приволью заставляла сердце ныть.

Чувства эти были непрошеной помехой, поэтому Адиля вернулась мыслями к тому, из-за кого она лишилась прошлого. "Только ясминский ибн-амир мог сломать чужую жизнь, ничего о ней не зная, — зло подумала она. — Да еще вот одичавшие нави так делают". Гнев поднялся изнутри обжигающей волной, и она непроизвольно выпустила когти. Как он мог так с ней поступить! Адиля стиснула зубы и уверенно двинулась дальше. Пустые тихие улицы и ночная прохлада делали свое дело: постепенно ее гнев утихал, сменяясь на решимость в достижении цели. Теперь, оставив позади родной порог, она жаждала мести еще сильней. Места по-прежнему были совершенно ей незнакомы, но она понимала, что идет в верном направлении и рано или поздно должна выйти туда или примерно туда, куда стремилась. Вновь свернув, Адиля прошла немного вперед — и замерла, заметив мелькнувшую на балконе третьего этажа тень. Метнувшись вперед, неизвестный ловко перескочил на толстую ветвь дерева, росшего неподалеку, и принялся спускаться вниз. Бин-амира вжалась в стену, решив, что это вор, выбирающийся из только что ограбленного жилища — но тут на балконе показалась вторая фигура, женская.

— Доброй ночи, Азиз! — вполголоса сказала неизвестная, слегка наклонившись.

— Доброй ночи, звезда моя! — так же тихо ответил мужчина, уже успевший спрыгнуть на землю.

Незнакомка свесилась вниз — и легким движением руки бросила что-то возлюбленному. В темноте Адиля сперва не разобрала, что это, но потом увидела белую розу, когда Азиз поймал ее и поднес к лицу, чтобы вдохнуть аромат.

— Чтобы ты помнил обо мне, — все так же негромко сказала женщина.

— Этот цветок — одно из самых дивных творений Ата-Нара! — ответил ей возлюбленный. — Но ты в сотню сотен и тысячу тысяч раз прекраснее его! Как же я могу тебя забыть?

С этими словами он послал к балкону красивый белый огонек из пальцев — и пошел прочь, намереваясь свернуть в арку неподалеку от того места, где спряталась бин-амира.

"Хорошо же быть простым навем, не связанным заботой о благе страны, — подумала она, проследив за ним взглядом, — и следовать в делах любви и брака одному лишь сердцу. Дела же знатных навей слишком сложны и закручены, подобно этим закоулкам".

Тут Адиля, которая успела несколько взволноваться от того, что ей никак не удается выйти в места ей известные, даже задумалась, не спросить ли Азиза о том, как выбраться отсюда. Однако то, что она случайно подсмотрела конец свидания, было бы слишком очевидно, а подобные моменты являются чересчур личными, и потому, решила бин-амира, не стоит тревожить чужие души смущением — и замерла. Лишь спустя пару минут она направилась в ту же арку, где скрылся удачливый любовник, рассудив, что ей следует забрать еще правее — и это было хорошим решением. Пройдя даже не столько переулочком, сколько междудворьем, окружённым заборами, она очутилась на улице куда более просторной, от чего даже задышалось легче. Знакомой улица тоже не была, но, пройдя вниз по ней, Адиля очутилась, наконец-то, в месте, прекрасно ей известном. На площади первейшего из Феллахов, амира Мутавади ибн-Кадира, основателя прекрасной Ферузы, высокородного, который с честью принял прозвание Землепашца за свои заслуги.

Бин-амира чтила своего благороднейшего предка — и теперь, оказавшись перед его прекрасной статуей, в почтительном жесте приложила ладонь ко лбу и склонилась в достойном величайшего правителя поклоне. Вероятно, заметь ее кто-нибудь сейчас, он нашел бы зрелище весьма странным: высокородная синка, очевидно приезжая, склоняющаяся перед памятником Мутавади бени-Феллаху так, как принято в амиратах. Однако в такой час на площади никого не было, лишь одинокий голубь, проснувшийся слишком рано, клевал лежащие у подножия статуи два персика и ячменную лепешку. Крестьяне Шаярии нередко приносили к ногам первого амира дары — малую часть урожая, данного им землей, некогда взлелеянной его руками. Считалось, что это дарует удачу и благополучие. Принесенное не было принято убирать: на площадь приходили бедняки, чтобы взять себе еды, если возникала нужда. "Амир изрезал землю Шаярии каналами, как кровеносными сосудами, чтобы его народ мог жить и никогда не голодать", — эти слова в амирате знал любой ребенок. И все шаярские нави находили в высшей степени достойным почитать память великого Мутавади, некогда кормившего свой народ, и доныне давая возможность страждущим найти еду у его ног.