4. Люди и нелюди

В печи щёлкнул, раскалываясь, остывающий уголёк. Словно маленький пистолет кто-то разрядил там, за литой чугунной заслонкой.

— Ты прав, — согласился Даймир негромко, — он славный.

— У меня дядька на него был похож, — оживился Хан. — Такой же смурной, как попервой взглянешь, а разговорится — балагур и добряк, каких мало. Столько историй знал охотничьих...

— Родной дядька? — зачем-то полюбопытствовал Даймир.

— Брат отца. Лет восемь, как умер. Гниль лёгочную подхватил, полгода в постели провалялся. Потом, вроде, оправился, ходить начал, а ещё через пару месяцев просто не проснулся. Пятьдесят девять — не так уж много, чтобы под землю переселяться.

— Смерть не бывает "в срок", она всегда приходит незваной.

Хан молчал добрых две минуты. Потом из темноты донёсся его спокойный голос:

— Ты прав, пастырь. На свой пастырьский лад.

Полежали немного в тишине. Даймир слушал, как где-то за стеной, совсем рядом, журчит бегущая вода. Под шерстяным одеялом тело наполнялось теплом, тяжелело... Он закрыл глаза и позволил усталости увлечь себя в омут сна. Уже засыпая, услышал, как Хан тихо повторил:

— Славный дед, славный... Вот только отчего он нас боится?

5.

— Рэлька! Рэлька-а-а-а!..

Сперва показалось: это ещё сон продолжается. Но во дворе снова закричали:

— Эй, подкидыш, вылазь! Я же знаю, ты дома!

Остатки дрёмы развеялись, как дым. Ещё с полминуты Рэлька полежал, раздумывая, хорошо это или плохо, когда день начинается с Ксаны? Поди пойми — прежде зеленоглазая заноза ни разу под его окнами не шумела. Одно это стоило того, чтобы подняться и узнать какая вожжа ей под юбку забралась.

— Здесь я, не ори.

Ксанка задрала голову и от удивления ойкнула, но тут же нахмурилась и заметила недовольно:

— Ох, и горазды же некоторые дрыхнуть!

— Коли дрыхнется, чё ж не подрыхнуть? — Рэлька вытряхнул из волос запутавшиеся соломинки и с удовольствием потянулся: — И-и-иэх... Чего надо-то?

— Слазь, давай, — потребовала гостья. — Вежеству тебя учить и учить, подкидыш, — так всё мало будет.

Спорить со вздорной девчонкой не стоило и пытаться. Рэлька, вздохнув, неторопливо спустился по приставной лестнице во двор. Подошёл к стоящему у крыльца ведру с водой, полной горстью плеснул себе в лицо. Фыркнул. Снова потянулся. Посмотрел на Ксану.

— Ты всегда там ночуешь? — спросила она с любопытством.

— На сеновале? Пока тепло — всегда. Там спится лучше.

— То-то от тебя... пахнет всегда. Прелой соломой.

— У нас на сеновале нет прелой соломы, — буркнул Рэлька сердито. — Зачем пришла-то?

— Ох, подкидыш, не будь таким скучным, — Ксана уселась на крыльцо. Рядом с ведром воды стояло другое ведро — полное яблок. Девушка с хозяйским видом выбрала плод покрасивее, обтёрла его подолом сиреневой юбки и надкусила. Потом глянула снизу вверх, хитро прищурилась.

— Я тебе новости рассказать зашла, а ты неприветливый такой. Так я уйду, раз ты мне не рад.

— А что ж ко мне? Что ж не к Гешеку, не к Ланцу?

— Гешек утром уехал вместе с мельником. К Старой балке поскакали, чтобы всех охотников сегодня в Ривцу вернуть. А Ланц... ему, знаешь, не до чего сейчас.

Ксана вздохнула и, похоже, совсем не притворно. Только теперь Рэлька, наконец, смекнул: может, она и не пришла бы сюда, да только кроме него, подкидыша, поговорить оказалось не с кем. Давешнее их приключение убрало нечто, до сего дня стоявшее между ними. У обоих языки не повернулись бы сказать, будто они вдруг стали друзьями, но и прежнего разлада уже было не вернуть.

— Батю моего не видала? — он попытался скрыть охватившее его непривычное смущение.

— Видала. По дороге сюда. Вроде, к старой ведьме Брене пошёл.

— Она не ведьма, — рассеянно возразил Рэлька, — просто чудная бабка. У неё корова болеет уж четвёртый день... Слушай, а пастырь и тот, второй, который вольник, они тоже уехали к Балке?

— Спохватился, соня! — Ксана фыркнула. — Ещё засветло умчались — следы искать. Только зря.

— Это почему?

— А потому! — девушка с весёлым хрустом откусила от яблока — аж сок брызнул.

— Ну, говори, не тяни, — поторопил её Рэлька. — Ты ведь за тем и пришла, чтобы сказать.

— Ладно уж, скажу. Всё равно узнаешь, вся Ривца уже, небось, знает, кроме тебя, сони.

— Да что знает-то?

— Рузку и Тереша погубили смоляне. Фоль этот толстый и его жена-щепка. Па их обличил и в тёмную упрятал. А малые сбежали — Петрек, дубина, никого не догнал.

— Вот так-та-ак...

Новость и впрямь вышла ошеломительной. Этот шумный и пёстрый, но безобидный с виду толстяк — убийца? Ксана спрятала усмешку и начала рассказывать.

По словам её выходило: Норен всё-таки заподозрил, что с травником и его семейством дело нечисто. Поэтому исправник с Петреком ещё затемно отправились к брошенному на дороге фургону и обшарили его вдвоём от колёс до крыши. Скоро отыскали самострельный бельт, пробивший полог и впившийся в одну из деревянных дуг каркаса. А среди кип сушёных трав и разного хлама нашлась заткнутая в угол тряпица, вся пропитавшаяся едва подсохшей кровью. Тут в самый раз пастырь появился со своим приятелем; за ними ехали на телеге мужики... и сам Фоль с женой и старшим сыном, успевшие раздобыть в деревне новую ось для своего дома на колёсах. Когда отец Ксаны на травника самострел направил и обвинил в убийстве, тот не сопротивлялся и позволил связать себе руки. И Эгра не сопротивлялась, покорилась молча, будто ей было всё равно. Только Сван вдруг бросился в лес и пропал, прежде чем парня успели остановить.

— А потом? — нетерпеливо спросил Рэлька, когда девушка остановила рассказ, чтобы снова яблоко грызнуть. — Потом-то что?

— Что-что... Па с Петреком повели их назад в Ривцу, а остальные дальше поехали. Пастырь сказал, что следы всё равно надо поискать. Недовольный был, что па смолян забрал. И то верно, кто ж дураком казаться любит? "Выродок, выродок..." Вот тебе и выродок.

— Чудно... Мне показалось, они с Ханом дело своё знают.

— Много ты понимаешь в их деле, — Ксана укусила плод последний раз и запустила огрызком в Рэльку. — Всё, подкидыш, заболталась я с тобой. Пойду, Линку поищу. Она хоть и дурочка, да с ней всё равно веселее.

Неторопливой походкой девушка направилась к калитке. Рэлька молча смотрел ей вслед, но когда Ксана уже собиралась повернуть за угол, окликнул:

— Постой! А что с малыми смолянами? Ты говорила...

— Пропали. Никто не видел — куда. Небось, увидали, как папашу с мамашей ведут, и дали дёру, — девушка пожала плечами. — В деревне говорят, что их смоляне где-то украли. Эти чумазые спокон веку детей воруют.

— Зачем тогда убегать? Радовались бы...

— Может, маленькие ещё были, не помнят прошлой жизни. А может, боятся этого... жиртреса. Помнишь, как они ночью молчали всю дорогу, точно немые? Один только Фоль болтал без умолку. Вонючка толстая.

* * *

Пустошь — она там, за рекой. Поздней весной, когда начинает цвести вереск, холмы будто покрывает свежий снег. Он лежит всё лето, и к осени "подтаивает", превращается в грязно-белое покрывало, вытертое до дыр. По эту сторону реки — лес. По ту — Пустошь. Полноводная Воржь разделила два непохожих мира, развела их в стороны, как мать встала меж двух драчливых сыновей, упёрлась в груди берегов ласковыми водяными ладонями: "Полноте, дети. Помиритесь..."

С того дня, как Туча перестала быть Вечной, лес год за годом смотрел через реку на далёкие холмы, и Пустошь отвечала ему столь же пристальным взглядом. А потом на правый берег пришли люди и построили у воды деревеньку Ривцу. Лес был этим людям роднее холмов, поэтому на левый берег они почти не плавали. Но пристань там маленькую всё же возвели, да вкопали деревянный столб, на который повесили большую бронзовую тарелку. Дважды в год из Пустоши приходят другие люди — смуглокожие, с раскосыми глазами. Они ставят на ковре белого вереска большие пёстрые шатры, бьют палками в бронзовую тарелку и кричат, привлекая внимание деревенских. Тогда обитатели Ривцы спускают на воду десяток плоскодонных лодок и небольшой паром, переправляются к поджидающим их тургам... и начинается недельный бурный торг.

* * *

Со взгорка Рэлька сбежал вприпрыжку, гремя жестяными вёдрами. Узенькая тропинка, почти скрытая густой травой, вела от огорода прямо на берег, к заросшей камышом и осокой песчаной отмели. Батя вчера наказал воды в баню натаскать. Гости, дескать, коли не съедут со двора до следующей ночи, наверняка не откажутся грязь дорожную смыть перед вечерей. Вот Рэльке и пришлось расстараться по-хозяйски. С вёдрами мигом слетал к реке раз, другой... на третий уже не летел — крылья притомились. Вниз-то ещё сбежал бодряком, воды из протоки зачерпнул, а вверх по тропке поднялся, и не выдержал — опустил тяжёлые вёдра в траву.

— Устал? — голос раздался прямо за спиной и совсем близко. Рэлька от неожиданности чуть не подпрыгнул, резко обернулся, сдерживая испуганный вскрик.

На взгорке возле тонкой берёзки сидел на корточках паренёк — вроде бы и чужой, не из Ривцы, но всё же определённо Рэльке знакомый. И подкидыш готов был поклясться, что миг назад в этом месте никогошеньки не было. Чужак как из-под земли вырос!

— Ви... — он напрягся, вспоминая. — Вильга?

— А я твоё имя тоже запомнил, — паренёк улыбнулся так искренне и открыто, что страх сразу куда-то подевался. Невозможно бояться, когда тебе эдак улыбаются.

— Рэ-эле-ек, — нараспев выговорил смолянин и Рэлька, не удержавшись, тоже улыбнулся в ответ.

— Правильно. А ты... ты здесь чего делаешь-то?

— Я тут прячусь, — честно признался Вильга. — От исправника вашего и от того, в чёрном.

— От Даймира?

— Вот его-то имя мне запоминать ни к чему было, — сын травника Фоля хмыкнул. — От "чёрных" следует подальше держаться, разве ты не знаешь?

— Ну-у... — Рэлька почему-то смутился. — Он меня, того... спас давеча... Но про тебя я никому ничего не скажу, не бойся.

— Вот, чудак! Да ежели б я боялся, думаешь, подошёл бы? По тебе сразу видать, что ты нашей породы.

— Какой ещё породы?

— А неболтливой, — Вильга подмигнул с хитрецой и, повернув голову, вдруг позвал: — Выходь, Лия.

Тихонько зашуршала трава и из-за низкого развесистого куста бузины, усыпанного гроздьями алых ягод, показалась хрупкая девочка с пепельными, как и у брата, волосами. Келия!

— Подойди, — махнул ей Вильга, — это друг.

Девочка подошла. Тихая и худенькая, она, в отличие от матери, не казалась неживой — карие глаза светились любопытством, а губы она поджимала так, словно всё время хотела что-то сказать, но никак не решалась.

— Ясного Неба.

Келия на приветствие не ответила, только неуверенно улыбнулась.

"Может, так у них заведено? — с удивлением подумал Рэлька. — Чтобы женщины помалкивали, пока мужчины разговаривают? Кто их, смолян, обычаи знает..."

— Она не немая, — Вильга словно мысли его подслушал, — просто молчаливая. Ну, ты устал или нет? Давай, подмогну.

Не дожидаясь ответа, смолянин легко подхватил одно из вёдер.

— Да я... Я и сам могу...

— Только до ограды донесу, а то увидит кто-нибудь.

И Вильга бодро зашагал к дому. Смирившись с этой нежданной помощью, Рэлька двинулся следом.

— Эй! — нужно было что-то сказать новому знакомцу, и он не придумал ничего лучше, как спросить: — А это правда, что вас Фоль украл?

— Украл? — Вильга обернулся, удивлённый... а потом вдруг затрясся от смеха, едва не расплескав воду. — Укра-а-а-ал! Вот, умора-а-а!

За спиной Рэльки тихонько прыснула Келия. Ему стало вдруг неловко за глупый вопрос. А потом и самого смех разобрал. И впрямь же — умора, деревенские сплетники не такое сболтнут.

— Никто нас не крал, — отсмеявшись, пояснил пепельноволосый крепыш, — но мы дяде Фолю и тёте Эгре не родные — то правда. Они нас две весны назад приютили. Есть возле Глета трущобный городок... Слыхал о таком?

— Нет.

— Ну, считай, свезло тебе в жизни, что даже не слыхал.

Вильга осёкся и стал вдруг серьёзен, почти мрачен. Но миг спустя, будто спохватившись, снова улыбнулся, качнул ведром:

— Побежали?!

И в самом деле, припустил бегом по тропинке. Конечно же, Рэлька и не подумал отставать. С одним ведром, пусть и полным до краёв, бежать нетрудно. Правда, штаны в момент промочил, зато весело. До калитки домчались за минуту, остановились, переглянулись, дружно рассмеялись на три голоса.

Рэлька чувствовал удивительную лёгкость внутри. У него никогда не было много друзей... да сказать по правде, друзей не было вовсе. Ланц? Гешек? Ксанка? Даже после вчерашнего приключения их разве что приятелями назовёшь. А тут — едва знакомые бродяги, дети человека, обвинённого в убийстве, но вот поди ж ты — хохочет он в голос, и кажется ему, что этих двоих знает, как самого себя. Хорошо с ними. Легко. Так не бывает... но ведь так есть!

— Эй, — Вильга уже перестал смеяться, но веселье всё ещё искрилось в его глазах. — Не врастай тут в землю, тащи вёдра свои, куда нёс. Вечером на закате приходи к мосткам — поболтаем. Ты нам нравишься. Придёшь?

— Приду, — пообещал Рэлька, не задумываясь. — А вы... Послушай, вы, может, голодные? У нас дома...

— Шуткуешь? — юный смолянин фыркнул. — Нам дорога и поле — ближняя родня! В Глете не пропали, и в вашей Ривце не сгинем. Сам приходи, не тяни ничего со стола, а то ещё догадается кто.

— Приду, — повторил Рэлька, потом замялся было, но всё же спросил осторожно: — Фоль... Он ведь не убивал Тереша и Рузку?

— Не убивал, — Вильга ответил уверенно, даже как-то беспечно. — Ясно же, не убивал. И сдаётся мне, скоро всем ясно станет.

6.

При свете дня особняк исправника выглядел куда привлекательнее, чем ночью. Хороший дом, большой и высокий по здешним меркам — два этажа, а сверх того ещё чердак. Недавно подновлённые ступеньки высокого крыльца, свежая краска на ставнях, посыпанная речным песком дорожка — всё говорило о том, что место это обжитое и хозяева его без присмотра не оставляют. Похожее ощущение не покидало Даймира и в гостях у Мильха, там тоже во всём виделись уход и порядок, но они у деревенского ветеринара были холостяцкими: когда может показаться, что моток верёвки под лавку бросили в спешке, а молоток на кухонном столе просто забыли. Однако для живущих в доме старика и мальчишки молоток и верёвка лежат там, где им давно уже отведено своё законное место. Оба точно знают где у них в хозяйстве что "валяется".

А у Норена Хеля, вон, пышный розовый куст возле колодца и подвязан, и пострижен аккуратно. При том, что окружной исправник — вдовец, и навряд ли имеет тут собственного садовника... Шикарные белые розы... Они у Даймира всегда пробуждали не самые радостные мысли. Сразу вспоминалось кладбище в предместьях Нойнштау: аккуратные ряды одинаковых именных плит из чёрного базальта. И на этих плитах — вспышками звёзд на клочках ночного неба — белые розы. По паре для каждой из могил погибших стрелков...

Ворота чистильщикам открыл мужичок лет сорока, сутуловатый, с растрёпанными тёмными волосами. Мышиного цвета сюртук сидел на нём мешковато, но при этом, как ни удивительно, выглядел дядька довольно опрятно. Вытянутое, плохо выбритое его лицо напоминало мордочку грызуна. Ни дать, ни взять — огромная мышь, вставшая на задние лапы.