Петр Внук Петра

Там в капитанской каюте, оставшись наедине, они и продолжили разговор. Кубов и не думал сбавлять накал, решив в первый же сознательный день в чужом теле поставить все тильды над "й" во взаимоотношениях с Меншиковым. Серёга сообразил, что вернее для него придворного не найти. Создавать своё потешное войско было некогда, а среди существующих вельмож поддержку реальную может оказать только светлейший. Остальные не имели такого веса или опыта. Хитрюга Остерман пока не опасен — совсем чужой он немец и друзей ни при дворе, ни среди гвардии нет. Значит, он будет искать поддержки у других вельмож. Знать же родовая больше о своих привелеях печётся. Им бы наград, да ничего не делать. Привыкли при бабке к покою и лени. Дай волю — перегрызутся. Их как-то сплачивает только ненависть к Данилычу и надежда завоевать симпатию мальчишки-самодержца. Всё это означало необходимость создания "системы сдержек и противовесов". И первый шаг к этому надо делать сейчас.

Пётр обернулся к Александру Даниловичу:

— Так что, светлейший князь, доволен ли ты моим преображением?

Меншиков нехотя согласился.

— Может, стоит признать тогда меня совершенным летами? Зачем столь твердо следовать завещанию?

Князь отвечать не спешил. Внимательно глядя на подростка, он пытался понять, как тот умудряется смотреть на него свысока, не доставая ему макушкой и до плеча.

— Ну что скажешь? Боишься сорвать женитьбу на Марии? Говори открыто!

— Не след, ваше величество, отступать от воли почившей Екатерины Алексеевны и слова своего. Вы сами при восшествии на стол дедов клялись то исполнить. Умалит отказ императора государство российское пред всеми европейскими дворами.

— А как же быть с разрушением закона дедом установленным, коий я поминал в карете. Ежели при венчании найдётся кто сказать против?

— Не посмеют они — внезапно Меншиков возвысил голос — вот где они у меня все! — и поднял кулак. — ВОТ!

Пётр неожиданно для себя отшатнулся. И эта секундная слабость заставила потерять хладнокровие:

— А коли я скажу? Тогда, что делать будешь, князь? — зло бросил он в лицо собеседнику.

— Что ж по тестаменту порядок дальнейшего наследия вполне установлен и явно отписан. — и добавил совсем тихо — всякое может случиться, государь. И с тобой, и с великой княжной Натальей.

Кубов посмотрел на посеревшее лицо князя и понял, как глубоко засело в том честолюбие, если уж решил в лицо императору угрожать. Сначала Пётр испугался, потом взъярился — хотел закричать, ударить — но сумел как-то сладить с эмоциями. "Чего это я действительно? Всего два года! Два года! Зачем лезть, если всё само собой разрулится?" Чтобы окончательно успокоиться отошёл к большому окну. Глянул на плескавшуюся внизу речную волну и почти ровным голосом спросил:

— А что, князь ты мой светлейший, мнишь, и мальчики кровавые являться не будут?

— К-какие мальчики? — не понял Меншиков.

— Так Годунову до самой смерти являлся убиенный Дмитрий. Там, — он поднял взор к потолку — всё знают!

Тишина воцарилась на долгое время. Пётр не отводил взгляда — смотрел прямо в лицо полудержавному властелину. В конце концов, князь не выдержал, склонил голову и пробубнил:

— Кто же ты, Пётр Алексеевич?

Кубу внезапно пришла в голову озорная мысль. Он сделал глаза побезумнее и почти крикнул:

— А ты до сих пор не догадался, Алексашка!?

Тот, встретившись глазами с императором, отшатнулся в страхе.

— Друг мой сердешный, раб льстивый, вор лукавый! Али забыл дубинку мою? Мало, мало я тебя охаживал, Алексашка! Царством моим прельстился? В родичи набиваешься? — Тут под руку Петру попалась валявшаяся на подоконнике рейка. Он схватил её и со всей силы опустил на голову Меншикова. — Вот тебе! Вот! Раб! Смерд! На кровь мою замышляешь! Убью!

Светлейший князь в священном испуге попятился от ударов, но импровизированная дубинка догнала его и раз за разом опускалась на склонённую спину Алексашки. Хруст! И непрочная рейка переломилась. Тут Александр Данилович, кинулся в ноги попаданцу и стал целовать сапоги.

— Прости! Прости! Пётр Алексеевич! Прости, мин херц! Бес попутал! Не ради себя, ради дела твоего! — плача, он продолжал лобызать обувь императора. — Прости, мин херц!

Попаданец, видя это, на секунду опешил и наваждение, когда он и впрямь почувствовал себя Великим Преобразователем, отступило. Однако силы воли хватило, чтобы заставить себя доиграть пьесу.

— Довольно, ну, довольно! Александр! Вставай, да более так не перечь царю. Дай обниму я тебя, друг мой.

Когда понукаемый придворными гвардейский капитан Никита Сергеев сын Хрущёв решился потревожить императора, он увидел странную картину. Старик, согнувшись, положил голову на плечо подростку и плакал. А император гладил его седую голову и тихо приговаривал:

— Ништо, ништо, Алексашка, здесь я, здесь... А смерть... нет её, светлейший мой князь... есть только новое рождение...

Хрущёв, встретившись взглядом с царём, невольно отшатнулся и как ошпаренный выскочил на палубу. Там поднявшиеся на борт Наталья и Елизавета попытались его расспросить, что он видел и самим пройти к Петру. Но ни то, ни другое им не удалось. Гвардеец стоял стеной и не пропускал девушек в каюту. И молчал, безумно тараща глаза.

Император и светлейший князь через некоторое время вышли сами. Меншиков как будто стал пониже ростом и с необычайной почтительностью поддерживал сюзерена под локоть. Пётр напротив, шёл расправив плечи, почти не смотря под ноги и не обращая внимания на светлейшего. Только один раз он остановился, посмотрел в глаза капитану.

— Кто таков?

— Н-никитка Х-хрущев, м-московского с-списка д-дворянин... — Отвечал тот, заикаясь от страха.

— Александр Данилыч, — оборачиваясь сказал царь — сей офицер приказ прямой нарушил... видел запретное... — и крутнул рукой вокруг своей шеи.

Его жест понял не только светлейший князь, но сам свежеприговорённый капитан. Никитка рухнул на колени. Попытался схватить Петра за ботфорт, поцеловать.

— Царь-батюшка, прости, не губи! — запричитал обречённый, но сильные руки солдат уже вырывали у него шпагу и тащили прямо к борту. Там под руководством Меншикова они соорудили из лежащего каната петлю и, привязав один конец, перекинули несчастного Никиту через фальшборт. Короткий крик оборвался вместе с хрустом — верёвка была почти в две сажени и шея казнённого, не выдержав рывка, переломилась. На прибрежную гальку, почти к ногам стоявшей недалеко царской невесты, упал дорогой сафьяновый сапог — последняя обновка полкового щёголя.

Быстрота и решительность казни сильно поразила всех окружавших и вертящийся на языке у Лизы вопрос, так и остался невысказанным. В молчании спустились на двор адмиралтейства. Император посмотрел на качающееся тело казнённого и спокойно так сказал:

— Номер раз, из твоего списка, Дюша. А Гудэрианов ми из нэметчины, при случае, лэгко випишем.

* * *

Всё так же в тишине добрались до сада Летнего дворца, где квартировала Елизавета, и куда из Аннехофа приехала её старшая сестра с мужем. Анна Петровна в сопровождении Карла-Фридриха герцога Голштин-Готторпского в это время прогуливалась вдоль ближней аллеи. Недалече за ней следовала пара фрейлин. Анне Петровне особенно тяжко было посещать дворец ненавистного Меншикова, видеть его торжество, его снисходительное пренебрежение ко всем, включая императора. Да и не приглашал их туда Светлейший, а приехать самим как Лиза для владетельных европейских монархов было невместно. Вот и приходилось подгадывать места прогулок императора, дабы иметь возможность напомнить о себе. Увидев кортеж, голштинское семейство развернулось к выходящему из кареты самодержцу и попыталось изобразить приветствие. У Анны реверанс как всегда не получился, а вот Карл запрыгал, засучил ножками и, сорвав шляпу, старательно вымел её перьями песок перед собой.

Куб вполне уже отошёл от событий на верфи. Совесть по поводу казни почти невиновного человека его не мучила. После знакомства с высшими и вселении в другое тело Серый не считал смерть трагедией. А уж чужую смерть и подавно. Поклонившись и справившись о здоровье тетки, её мужа и его кузена — жениха Лизы, царь захотел посмотреть на обустройство набережной позади дворца. Не став ждать, он пошёл через сад прямо к Неве. В саду оказалось довольно много гуляющего люду. Практически весь двор поспешил к месту прогулки императора, и, идя по алее, Петру то и дело приходилось отвечать на приветствия. У одной из статуй император заметил улыбающегося ему юношу. Одет он был даже по меркам двора богато. Сплошь в лиловый бархат и белоснежный шелк. Бриллианты сверкали по всему телу — от заколки на шляпе, до пряжек на узких туфлях. Подсознание радостно узнало в нём Ивана Долгорукого — товарища по зимним играм. Весной тот пропал куда-то, и вот снова появился такой же щеголеватый и весёлый. Невольно для Сергея ноги сами понесли его навстречу Ивану.

— Ваше величество... — взмахнул навстречу царю шляпой фаворит.

— Ванька-чёрт, куда пропал? Давно тебя не видел! Какой ты, братец, красивый. Разоделся павлином-мавлином.

Серый и сам не узнал свой голос — сколько в нем оказалось неподдельной радости. Меж тем Иван ничем удивления речью государя не выдал, лишь чуть подняв бровь, отвечал:

— А я, Пётр Алексеевич, визитировал у друзей светлейшего князя, по его просьбе, да вот счастливо вызволился и готов ноне послужить твоей радости.

— Это хорошо, пойдём. Будешь опять у меня жить. Александр Данилыч против не будет, верно? — обернулся император к князю. Тот нехотя кивнул.

Под говор Долгорукого, пересказывающего последние сплетни, подошли к строящейся набережной. Петр, раздвинув солдат, подошёл к самой круче и глянул вниз. Там на мелководье артель строителей била сваи, а с десяток человек с баржи, стоявшей на Неве, возили тачками песок пополам с мелкой речной галькой. Царя заметили, и работа встала. Мужики стали подходить ближе и устало кланяться по-уставному, в пояс. Подскочивший немец-приказчик что-то начал лопотать. А мальчишка-государь неожиданно для сопровождающих спустился к реке. За ним по крутому откосу посыпались гвардейцы. Новоназначенный капитаном поручик Змиев старался выслужиться и приказал солдатам растолкать столпившихся на пути царя простолюдинов. Но государь остановил его, сам подошёл к работникам и стал жадно их рассматривать. Мужики были невысокие, но жилистые. Одеты были бедно, но крепко: домотканые рубахи, штаны. На мокрых от невской воды ногах полу-истрёпанные лапти. Угрюмые и усталые лица с вялым интересом смотрели на своего властелина, пытаясь понять какую ещё напасть придумает для них жизнь.

Сергею же было просто интересно поближе рассмотреть людей, чьим монархом он стал по воле "высших". Пытался заглянуть в глаза, понять что думают, но нашёл лишь обречённость и затаённую ненависть. "А что ты ещё думал найти, братан?" — задал он себе вопрос и не смог ответить. Кубов старательно пытался абстрагироваться от аромата, пахнувшего на царя от работников. От них ощутимо несло потом, и каким-то кисловатым чесночно-портяночным духом. Спустившийся следом Иван Долгоруков презрительно сконфузил нос. Стоящие на краю сада "прынцессы" демонстративно обмахивались. Император коротко спросил, хорошо ли питание работников, много ли больных. Но эта показная забота вызвала показной же ответ — при стоящих рядом десятниках и под грозным взглядом светлейшего князя, мужики не решились жаловаться царю. Тот же стал рассматривать убогие орудия их труда. Заинтересовался деревянными лопатами, которыми разгребали сгружаемую землю, потом долго рассматривал полностью деревянную тачку. Однако на большее демократизма у попаданца не хватило. Серый решил, что впечатлений достаточно и пожелал возвратиться во дворец. Елизавета осталась с сестрой в своей резиденции и обратная кавалькада стала на один экипаж короче. Уходя, император чувствовал на себе пристальный взгляд тётки.

Елизавета Петровна после отъезда кортежа ещё долго оставалась непривычно молчаливой. Непонятное, таинственное преобразование племянника ввергло хохотушку-цесаревну в смятение. Она совершенно не узнавала своего Петрушу. Ласковый и нежный мальчишка, всегда боявшийся Меншикова, вдруг превратился в настоящего самодержца. Как грозно и повелительно он говорил с цербером! А с каким небрежением отправил на виселицу несчастного капитана! Сердце замирало, когда цесаревна вспоминала на себе хозяйскую уверенность маленьких рук племянника. И пусть он ростом на полголовы ниже, но как сильно, властно он обнимал её. На минутку она даже пожалела, что они родственники. От этой задумчивости Лиза не сразу поняла, о чём её спрашивает сестра. Анне же с мужем хотелось узнать подробностей о сегодняшнем утре, о новом настроении царя. Известия о некоторых контрах юного монарха со Светлейшим как огонь по тополиному пуху распространились в столице. Разве что совсем недалёкие не находили для себя в этом причины для обсуждений и каких-то новых надежд. Семья голштинских сюзеренов к таким явно не относилась. Карл-Фридрих, обойдённый Меншиковым десять дней назад в звании генералиссимуса, страстно ловил любой намёк на то, что было противно своему обидчику. Он уже почти уверился в большой размолвке и вновь стал строить планы на российский престол. Поэтому как нож в сердце ему и Анне было появление Петра в сопровождении ненавистного князя и своей невесты. Причём император поддерживал первое время Марию под руку, и дочь Петра Великого вынуждена была кланяться дочери пирожника. Елизавета добавила смятения в их мысли, когда рассказала о событиях во время обеда и прогулки, опустив, впрочем, своё "невинное" приключение в спальне монарха. При этом показная предупредительность к желаниям императора, проявленная Данилычем, говорила, что разговор между ним и Петром был не из простых, и мальчишка сумел-таки показать твёрдость.

Однако скоро младшая из сестёр утомилась рассуждениями и отвлеклась на разговор о нарядах, выписанных для себя из Парижа. Французы, как бы извиняясь, за своё предпочтение к дочери Лещинского перед дочерью Великого Петра, слали "откуп" новомодными шелками. Душка-Лизетта всё же была ещё очень юна, чтобы долго думать о политике и "составлять расклады".

* * *

На обратном пути в карете все долго молчали. Попаданец, переполненный впечатлениями, смотрел в окно. Мария уже привыкла отзываться только тогда, когда её прямо спрашивают, тоже не стремилась начинать разговор. Светлейший хмуро поглядывал на императора, погруженный в какие-то свои тяжёлые мысли. Наташа, севшая на место Марии, утомлённо откинулась на подушки и скоро заснула, невольно навалившись на брата. Пётр же, как взял в руки её ладошку, так и не отпускал до конца поездки, боясь потревожить сон девочки.

При въезде на мост император как будто что-то вспомнил, встрепенулся, внимательно посмотрел на Меншикова и сказал:

— Александр Данилович, открылось мне, не спрашивай, как — сам догадаться можешь, что у города Архангельска в селе, каком покуда не ведаю, живёт отрок Михайло по отцу звать Ломоносовым. Как бы сыскать его, да привезти ко мне? Ибо будет тот отрок разумом изряден и многую славу Россия через него имеет получить вскоре.