— Ваш знаменитый царь Пётр, насколько я помню, тоже назвал столицу своим именем — отпарировала, нимало не смутясь, Берта. — И вообще, господа — не забывайте всё же, что я подданная этого короля — и хотя бы из уважения ко мне не отзывайтесь о нём дурно в моём присутствии!

* * *

На угольно-чёрном небе не было даже звёзд — чужих, но успевших уже стать такими привычными звёзд Южного полушария. Вон он, Южный Крест, сокровище экваториального неба...

— Беркус, Аркус, Гаркус, Деркус — поручик перехватил, взгляд Семёнова, направленный на главный навигационный ориентир звёздного свода. — Забавные всё же названия... непривычные для европейского уха.

— Ну, имена-то звёздам Южного креста дали тоже европейцы — лениво отозвался Семёнов. — И без всякоё романтической шелухи в античном стиле: греческая буква — альфа, бета, гамма, дельта плюс слово "крест" по латыни. Просто и практично.

— Экий вы циник, Олег Иванович! — посетовал топограф. — Вот так, запросто, взяли и разбили хрустальную мечту! А вдруш я воображал, что названия эти необыкновенные происходят... ну, скажем, от языка наших Скитальцев, которых вы упорно именуете тетрадигитусами. Уж извините, по моему нет на свете ничего гнуснее латыни и греческого!

— Это у вас гимназическая отрыжка, поручик. — с усмешкой ответил Семёнов. — но, вообще-то я вас понимаю. Мне, слава богу, латынь с греческим учить не пришлось — но о том, как гимназисты эти предметы обожают — наслушался, благодарю покорно.

— А в вашем времени латынь не учат? — немного помолчав, спросил Садыков. Олег Иванович удивлённо посмотрел на собеседника — после того памятного дня, когда он поведал поручику о своём происхождении, тот в первый раз заговорил о будущем.

— Ну почему же не учат? Учат — те, кому это может пригодиться в профессии. Медики, лингвисты, историки... биологи, разумеется. А в школе — нет, там английский или ещё какой-нибудь из европейских языков. Французский или немецкий, например. Иногда и два бывает — но это редко, в особых школах. У нас их с некоторых пор стали называть на старый манер, "гимназии". Или "лицеи"? Я, признаться, и сам путаюсь в этих нововведениях...

— Главное — чтобы не латынь. — вздохнул Садыков. — Как вспомню нашего латиниста... — и снова умолк, надолго.

Некоторое время оба стояли, задумчиво созерцая небосклон. Посмотреть было на что: Семёнов, хотя и пребывал в экваториальных широтах уже несколько месяцев, всё не мог привыкнуть к звёздному костру, в который превращалось безлунными ночами африканское небо. "Да, удивительно... — думал он. — уже скоро полгода как мы с поручиком живём бок о бок, делим кусок хлеба — а что я, в сущности, о нём знаю? Ну военный топограф, отличный учёный — несмотря на молодость. Умница, обожает своё дело. Тонок, ироничен, наводя на мысль о Козьме Пруткове, а точнее — о его американском аналоге, "простофиле Вильсоне" из повести Марка Твена. О таком собеседнике можно только мечтать — в последнее время Садыков стал напоминать Олегу Ивановичу его давнего и близкого друга, несколько лет назад умершего от сердечного приступа. К сожалению, сближению с поручиком мешали возраст и субординация — отфцер весьма корректно держал дистанцию между собой и начальником, редко пускаясь в приватные, неслужебные беседы. Но после того, как перед ними обоими вспыхнула звёздная спираль, возникшая из глубины загадочной "тентуры" — поручика словно подменили. Видно было, что загадка захватила его целиком. Интересно, насчёт названий на языке Скитальцев — это он всерьёз? Да нет, быть не может — он же картограф, а значит наверняка знаком с системой обозначений Байера*, по которой, собственно, и получили имена главные звёзды Южного креста...

#* Обозначения звёзд буквами греческого алфавита, предложенные Иоганном Байером в звёздном атласе 1603-го года. Широко используются до сих пор.

— Вы позволите задать вопрос, господин Семёнов? — нарушил тишину поручик. Вопрос, не был риторическим: не получив согласия, Садыков не станет продолжать, тактично промолчит, отойдёт, не делая попыток продолжить. Субординация, яти её... Олег Иванович кивнул и выжидающе посмотрел на собеседника.

— Скажите, а зачем вы столь подробно рассказываете нашим казачкам о зверствах бельгийцев? Такое впечатление, что мы не проехать эти края насквозь собираемся, а планируем освободительную войну — и вы заранее настраиваете наших казачков против неприятеля.

— Нет, конечно, поручик. — улыбнулся начальник экспедиции — Просто не хочу, чтобы они столкнулись с этими явлениями внезапно — нос к носу, так сказать. Конечно, забайкальцы — отнюдь не монахини и сами крови не боятся — но, судя по тому, что я читал о выкрутасах служащих Леопольда 2-го в этих краях — от такого у любого могут сдать нервы. Не пошлось бы нам с вами тогда и вправду войну устраивать...

Садыков кивнул.

— К тому же — продолжил Семёнов, — тут ещё один момент. Понимаете, опасаюсь я что-то... вот, наша мадемуазель Берта — нет, вы не подумайте, я не подозреваю её в шпионаже, упаси господь. Просто...

— А вот я как раз подозреваю — сухо отозвался Садыков. — Вы уж простите, Олег Иванович, но брать с собой иностранную подданную — при том, что предмет наших поисков столь... деликатен... не понимаю я вас! Тем более, предстоит пробираться через владения их короля — а это, в сочетании с тем, что вы нам давеча изложили...

— С одной стороны вы правы — покачал головой Семенов. Поручик слегка поднял брови — начальство изволило говорить весьма неуверенным тоном. — А с другой — ну сами посудите, как я мог отказать? Мадемуазель Берта выручила нас в Александрии, да ещё и такой крюк заложила, доставляя нас в Занзибар! С моей стороны было бы просто неучтиво...

Поручик кивнул — хотя, было видно, что слова эти его не убедили.

— И к тому же, — нашёлся Олег Иванович. — есть ещё одно соображение. Вот представим, к примеру, что она и правда чей то агент и следит за нами. Тогда, не возьми мы её с собой — она непременно наняла бы несколько человек из числа суахеле или арабов, которых в дар-эс-Саламе всегда хватало — и пустилась бы вдогонку. Средств для этого у неё сами понимаете, предостаточно. А нам с вами это нужно? А здесь она одна — ну, если не считать этого её стюарда — и всё время под присмотром. Может, так оно и спокойнее?

— Ну, если только под присмотром... неопределённо протянул Садыков. — Тогда, конечно... тогда да, спокойнее.

Он старался, чтобы в голосе не проявилось ни тени иронии — но получилось не слишком хорошо, потому что Семёнов отвернулся и нарочито закашлялся.

"Спасибо хоть темно, как у негра в... тьфу, привязались это гнусное сравненьице! Кто его пустил? Казачки? Антип? Да нет, похоже, сам господин начальник как-то и оговорился — Пронька, помнится, ещё довольно заржал, а урядник погрозил ему кулачищем, на предмет нарушения чинопочитания... В общем — хорошо что темно, а то дражайший Олег Иванович, кажется, покраснел, как гимназистка. Он что, вообразил, что я намекаю на его роман с Бертой? А ведь и правда — намекаю..."

Вконец смутившись, поручик поспешил сменить тему:

— Олег Иваныч, как полагаете, сколько нам ещё добираться до реки Конго? А то сказать не могу, как мне надоело по десять раз на дню перетаскивать плоты через завалы! А по Конго, слыхал, бельгийцы даже пароход пустили — стало быть, русло свободно от препятствий?

— Может и пустили — ответил начальник, несказанно обрадованный тем, что поручик ушёл от неудобной материи. — Только сейчас в верховьях Конго сезон дождей.... уверен, и на большой реке нас ждет масса неудобств — хотя, конечно, поменьше, чем на этой Уэлле, будь она трижды неладна. Полагаю, к концу марта доберемся и до Конго, поручик... во всяком случае, постараемся. Хотелось бы к лету уже быть на побережье, в городе Боме — это порт, в устье Конго. А там уже постараемся сесть на пароход в Европу. В любом случае, до слияния Конго и Убанги — в эту реку впадает Уэлле, на которой мы сейчас находимся — добираться по самым осторожным подсчётам никак не меньше двух месяцев.

IV.

— Вот, господа, прошу любить и жаловать — товарищи моего сына по училищу, Вольф Васильевия Игнациус — вы, вероятно, знакомы с его старшим братом, Васильем Васильевичем Игнациусом, минным лейтенантом с "Вестника, — и Иван... э-э-э.. Семёнов. Несмотря на молодость, все трое уже успели изрядно отличиться.

При этих словах Воленька слегка покраснел. Он всегда чувствовал себя неловко, когда дифирамбы, предназначенные нам, доставались и ему — остро ощущал ничтожность собственных "отличий" на фоне наших медалек "за заслуги" и Николкиного креста за бой со шведами-контрабандистами. Кресты тогда получил весь экипаж миноноски Љ 141 — и в их числе, разумеется, гардемарин Морского Училища Георгий Романов, который и командовал судёнышком во время "молодецкой минной атаки" (это не я, так написано в представлении!), заменив убитого Криницкого. Мы же с Воленькой, как отсидевшиеся в безопасности на "Дожде", довольствуемся личной благодарностью Государя.

Так что никаких видимых отличий у Воленьки ещё не имеется — и он всякий раз, услыхав похвалы в адрес нашей тёплой компании, мрачнеет и замыкается в себе.

Этот светский приём стал нас троих совершенной неожиданностью: днём в корпус примчался вестовой с запиской от Николкиного батюшки — с категорическим требованием вчером, при полном гардемаринском параде, явиться по указанному адресу. Зачем — не уточнялось; Дмитрий Петрович лишь упоминал, что визит устраивается по настоятельной просьбе барона Корфа, который и сам намеревается присутствовать. Объяснения, таким образом, откладывались; отмыв руки от следов праведных трудов, мы втиснулись в парадное гардемаринское обмундирование (к которому, между прочим, прилагается палаш) и, взяв извозчика, покатили на Фонтанку.

С отцом Николки я познакомился перед самой корабельной практикой, в мае. Дмитрий Петрович, старший брат Николкиного дяди, владельца дома на Гороховской улице в Москве, служил в Севастополе. Он занимал должность старшего офицера на одном из самых необычных кораблей русского флота — круглой броненосной плавучей батарее "Вице-адмирал Попов" — и страстно мечтал об океанах. Капитану второго (теперь уже первого!) ранга Овчинникову было тесно в замкнутой на замки турецких батарей акватории Черного моря — тем более, что и боевую единицу, на которой он тянул не самую лёгкую во флотском реестре должностей лямку (место старшего офицера всегда считалась собачьей), трудно было назвать "мореходной" в полном смысле этого слова. Да, "поповки" несли черепаший панцирь толстой брони и два орудия солидного калибра, но... достаточно увидеть эти творении кораблестроительного гения рядом с самой захудалой гафельной шхуной — и вопросы отпадали сами собой. Удел "поповок" — артиллерийский бой в прикрытиях береговых фортов и крепостных минных заграждений; дальние походы не для этих диковинных круглых броненосцев.

Так что, можно сказать, Дмитрию Петровичу повезло. Нет, но честно "выплавал" свой ценз в должности старшего офицера и теперь мог получить под командование корабль второго ранга, но... 20-летняя кораблестроительная программа стартовала только в 1881-м году, и на верфях в Николаеве спешно строились паровые барбетные броненосцы "Екатерина II", "Чесма", "Синоп" и "Георгий Победоносец".

Кораблей второго ранга тоже было немного — уж во всяком случае, куда меньше, чем тех, кому требовалось отплавать положенный на очередной чин ценз. Капитан Овчинников не раз подавал рапорта о переводе на Балтику, но они неизменно попадали в долгий ящик. И тут — о,удача! Громкая история с московскими уличными боями и наше с Николкой представление Государю сыграли немалую роль и в судьбе Дмитрия Петровича. В апреле прошлого, 1887-го года, получив производство в капитаны 1-го ранга, он заодно получил предписание сдать дела на "Вице-адмирале Попове" — и прибыть в Петербург за новым назначением. Процесс этот, правда, несколько затянулся — Дмитрий Петрович оказался в столице только к середине лета, и сразу же принял под команду клипер "Разбойник".

Тогда я с ним и познакомился — Никол с гордостью представил меня отцу. Они оказались очень похожи: оба невысокого роста, с одинаково острыми чертами лица. В отличие от брата Василия, преподававшего словесность в женской гимназии, Дмитрий Петрович не носил пенсне, спину держал очень прямо и расточал вокруг себя уверенность и властность. При том — оказался человеком приятным и мягким в общении; в первый же вечер мы разговорились в гостиничном номере (капитан собирался снять в Санкт-Петербурге хорошую квартиру, как и подобает, морскому офицеру его ранга, но не успел) — да так и проговорили до утра.

Узнанное поразило Дмитрия Петровича— хотя и было заметно, что его задело то, что сын почти год скрывал от него такие поразительные вещи. Подобно нашему старому знакомцу Никонову, Николкин отец оказался настоящим энтузиастом — обо всём, что так или иначе касалось моря, кораблей, морской истории он слушал, затаив дыхание, и только порой сетовал, что сын так долго скрывал это от него. Николка аж извертелся на стуле — он то краснел, то бледнел; ему было ужасно неловко перед отцом.

Дмитрий Петрович не стал держать обиды на сына; мы получили приглашение посетить его корабль стоящий у стенки Балтийского завода в ремонте, после пятилетней службы на Дальнем Востоке, откуда он прибыл в прошлом, 1886-м году.

Приглашение запоздало — на следующее утро нам с Николом предстояло отбыть в Кронштадт; началась наша двухмесячная эпопея, закончившаяся стрельбой и взрывами в финских шхерах. Так что на "Разбойник" мы попали только в середине сентября — и к тому же, не вдвоём. Я надолго запомнил, каким гневным взглядом прожёг Дмитрий Петрович непутёвого отпрыска, не логадавшегося предупредить, что вместе с ним и его приятелями — гардемаринами Игнациусом и Семёновым — на клипер прибудет ещё и ВИП-персона; и не кто-нибудь, а второй сын государя великий князь Георгий Александрович! И что с того, что визит носил частный характер — посещение военного корабля особой Императорской фамилии в любом случае событие особое — и готовиться к нему следует долго и вдумчиво.

Всё это Дмитрий Петрович объяснил нам уже потом, с трудом удерживаясь от экспрессивной лекски. Николкина физиономия пошла красными пятнами — он осознал, что поставил отца в неловкое положение. Я же предпочёл отмолчаться: по моему разумению, лезть в конфликт отца с сыном — последнее дело.

Впрочем, корабль оказался в образцовом порядке — ни капитану, ни команде не пришлось краснеть перед высоким гостем. Ремонт был завершён; зиму предстояло провести в Кронштадте, а с открытием навигации 1888-го года, отправиться привычным маршрутом на Дальний Восток. "Разбойник" — парусно-винтовой клипер, отнесённый к крейсерам 2-го ранга, был построен на Невском судостроительном заводе. Спущенный на воду в 79-м и включённый в состав флота годом спустя, клипер дважды успел сбегать на Дальний Восток; поменяв в 81-м году котлы, он во второй свой визит на Тихоокеанскую станцию, возил дипломатическую миссию в Гонолулу, нёс крейсерскую службу в китайских водах и ловил американских контрабандистов в Чукотском море. Мне сразу припомнились "Котиколовы" Киплинга — прочитанные часом позже в кают-компании стихи эти имели огромный успех, а старший офицер клипера, лейтенант Небогатов до того расчувствовался, что взял с меня слово списать слова.