Дорогой подарок (продолжение Помолвки по-рокуэльски)

Бородач привстал и поклонился, осияв присутствующих белозубой улыбкой.

— И все же, — кашлянул епископ, — я не совсем понял — выходит, что Виктор Робийяр уже два года находится на свободе?

— Вас это каким-то образом беспокоит? — сухо спросил Олсен.

— Нет... нет, конечно, но у моего племянника несколько невоздержанный характер, а моя сестра далека от приличествующего женщине смирения...

— В любом случае, это только ваши семейные проблемы, — отрезал маг. — И к цели нашей встречи отношения не имеют.

Посланник хадизарских купцов вновь поклонился и сказал густым басом:

— Осмелюсь вернуть достопочтенных к нашей беседе. Совет томкаров готов оказать всемерную помощь нашим западным соседям вслед за незначительными торговыми уступками, на которые никогда не согласятся рокуэлькие правители...

Коланья и отец Григорио обменялись ироничными взглядами. Оба знали, что Совет томкаров, хадизарских купцов, заправляющий всеми делами султаната, желал видеть море Ок очищенным от рокуэльских патрулей, которые мешали хадизарам предаваться их народной забаве — грабежу и разбою, а купцам — набивать мошну. И сейчас, когда позиции Рокуэллы ощутимо пошатнулись, пришло самое время решить эту проблему...

Аргасский консул доброжелательно улыбнулся, про себя отметив, что особой разницы между рокуэльскими дикарями и хадизарскими варварами не видит. Разве что рокуэльцы все-таки чтут Тиару и Двенадцать, а хадизары — какого-то своего бога и его пророка.

— Но как нам призвать его сиятельство к порядку? — осведомился отец Григорио. — Герцог упорствует в своем нежелании опомниться и покаяться...

— Напомню, что имело место дерзкое нарушение эдикта, подписанного всеми странами-участницами, — скромно сказал Маурелли. — И Вальдано просто обязан принять меры.

Коланья фыркнул. Настолько бездарной провокации он не видел за тридцать лет дипломатической карьеры.

— И вы полагаете, что он деликатно не заметит, что это была чистой воды провокация? — вкрадчиво осведомился аргассец.

— Он все равно не сможет прямо об этом заявить, — пожал плечами Олсен.

Раздалось вежливое покашливание, и Гусеин сказал:

— Прошу простить невежество хадизара, чтящего пророка, но я, увы, не силен в этикете Совета Араны... Что помешает герцогу отказаться?

— Во-первых, как вы верно выразились, этикет, — ответил Коланья.

— А во-вторых, — перебил эмиссар, — нежелание угодить прямо с заседания Генеральных штатов в каземат Суда, — лицо чародея на миг вспыхнуло фанатичным огнем. — Ведь пока что его только спрашивают, а ведь могут начать допрашивать...

— Положим, герцогу и так приходится отвечать на ряд весьма неприятных вопросов, — вставил Маурелли.

— Однако правоверный не понимает, — чуть нахмурился Гусеин, — почему нельзя предъявить обвинения? Ведь у Совета, кажется, есть немало доказательств?

Судя по выражению лица, эмиссар тоже об этом сожалел, но пойти против воли руководства не мог и, стиснув зубы, в очередной раз выслушал витиеватые объяснения кефалонского консула насчет последнего шанса для оправдания, необходимого даже закоренелому грешнику. Хотя по сути — прав был Виктор: Совет хотел предварительно получить от законного пока еще правителя максимум легитимных уступок.

— В соответствии с Коронельский актом, — заметил отец Григорио, когда Маурелли смолк, — страна, в которой захватил власть полукровка, не несет за это ответственности, поскольку считается, что она и так достаточно пострадала. Отменить же принятые им законы может только внутренняя власть оной страны.

— В случае Рокуэллы — кортесы во главе с первым министром и Верховной чародейкой, — продолжал Коланья. И дон Оливарес, который Совету ничего не должен, будет стоять насмерть за каждую уступку, поэтому из Рамона нужно выколотить их сейчас. Хадизар склонил голову, показывая, что объяснения поняты.

"Все им неймется вернуть себе рокуэльский эмират", — фыркнул граф. Отдавать столь лакомый кус Совет Араны не собирался, но пока — почему бы не сыграть в одной команде?

"Приятно будет посмотреть, как этот томоэ станет извиваться в попытках вывернуться из тисков", — усмехнулся Коланья; сама мысль об этом доставляла неизъяснимое удовольствие. После стольких лет, когда Аргасс, даже в союзе с Кефалони, ходил перед Рокуэллой на цыпочках...

— Самое главное, — снова подал голос Олсен, — заполучить герцогского воспитанника, в котором Вальдано души не чает — дона Фабиана Эрбо.

"Прямолинейно. Зато честно", — поморщился аргассец. Томоэ уже несколько раз задавали весьма оскорбительные вопросы, и консул, внешне выражая глубокое возмущение, в глубине души наслаждался тем, как рокуэлец давится, но отвечает. Поскольку знает, что стоит Совету изменить постановку вопроса, и Остенлибский инцидент из почти доказанного превратится в абсолютно доказанный.

Граф хмыкнул. Наконец-то он избавится от юного Робийяра.

Фабиан, тихо постанывая, метался по кровати — ему снился сон.

Гостиная терялась во мраке, виднелись лишь неясные очертания мебели. Пылающий в камине огонь бросал вокруг себя алый полукруг, и на грани тьмы и света стояло кресло с прислоненной к нему гитарой. В кресле сидел Рамон и, улыбаясь, подносил к губам бокал с вином; высокие сапоги в грязи, воротник светлой рубашки распущен, манжеты — тоже, и широкие рукава висят, как паруса.

"Иди сюда".

Мальчик на негнущихся ногах подошел к креслу, не в силах отвести глаз от Рамона, и замер перед ним в странном оцепенении, чувствуя, как серый взгляд оценивающе скользит по его телу. Фабиана бросило сперва в дрожь, потом — в жар.

"Сядь", — подросток послушно опустился на подушки у ног герцога. Рамон взял его за подбородок и резко вскинул его голову вверх, одновременно притягивая мальчика к себе и пачкая о свои сапоги. Опекун насмешливо смотрел в лицо воспитаннику сверху вниз, издевательски улыбаясь, и Фабиан почувствовал, как по телу расползается приятная истома. Сильные пальцы в блестящих кольцах по-хозяйски прошлись по лицу полукровки. Фабиана будто обдало пламенем, щеки вспыхнули.

"Пей", — к губам прижался бокал; полу-оборотень не любил вино, и герцог знал об этом, но... Фабиан стал покорно глотать вязкую горькую жидкость. Рамон взъерошил его волосы, распустил завязки воротника на рубашке подростка, и полукровка вдруг понял, что горячая ладонь ласкает его уже под сорочкой. Мальчишка поперхнулся вином и с ужасом уставился на Рамона. Герцог посмеивался, не прекращая развратных действий, и Фабиан в панике осознал, что его тело этим весьма довольно.

"О боги, вы... пустите!" — дернулся юный чародей, и опекун без церемоний сгреб его за воротник. Он поднял подростка и, невзирая на сопротивление, усадил к себе на колено. Фабиан отбивался тем яростнее, чем сильнее терзал его внутренний огонь, но бороться с Рамоном было не легче, чем с медведем. Томоэ был куда сильнее, он тянул его к себе, пока подросток не распластался по волосатой груди, и тогда герцог его поцеловал... Тьфу! Тьфу, это подушка!!

Фабиан рывком сел, тяжело дыша и прижимая к губам ладонь. Рот горел, все остальное тело — тоже. Сон оставил после себя облегчение, что все это лишь привиделось, и горькое разочарование, что он кончился, толком не начавшись.

Мальчик со стоном повалился на подушки, закрыл лицо руками и замотал головой. Нет, нет, нет! Этого не может быть, этого не должно быть! Он не такой... не такой же, как Равизо! Нет, он же боролся и выиграл... Нет!

... "Это сон, только сон, всего лишь сон", — уговаривал себя подросток, мечась по кровати, но возбуждение настойчиво требовало выхода. Фабиан судорожно вздохнул и прижал ладонь к животу, опуская ее все ниже и ниже. А если закрыть глаза и представить, что это пальцы томоэ?.. Ведь в темноте и под покрывалом нет никакой разницы...

"Наверное, Миро прав, и мне пора завести девушку", — хмуро подумал Фабиан, сворачиваясь клубком под простынью. Он бы и завел, если б не боялся опозориться.

Он никак не мог понять, насколько сильно этого хочет и хочет ли вообще. С одной стороны — стоило заглянуть в какое-нибудь декольте, и Фабиан начинал весь гореть, но едва он представлял себе весь процесс в деталях... Подростка передергивало от омерзения — так же сопеть и пыхтеть, как Равизо, причмокивать, покрываясь потом, задыхаться, лапая кого-то руками, уподобиться этой жирной скотине!.. О, нет, никогда!

Подросток злобно ударил себя по лбу. Он, как и все его ровесники, прочел несколько любовных романов, но только сейчас понял, что все эти возвышенные чувствования, в них описанные, испытывал к герцогу... к мужчине. Но ведь и девушек тоже хотелось! Фабиан запутался окончательно, а поговорить об этом с томоэ никак не хватало смелости, да и как с ним заговорить о девушках после таких снов?

Томоэ... Мальчик зарылся головой в подушку. Он знал, что скончается на месте, если Рамон узнает, какие мысли бродят в голове его воспитанника. А подростка обдавало то жаром, то холодом, стоило герцогу взглянуть на него. А Рамон еще и обнимал!! Но не может же он сказать герцогу об этом! Еще и эти слухи об их связи... Да Рамон его убьет!

Но ведь самое худшее — Фабиан не мог от себя скрывать, что ему понравилось то, что творилось во сне, и если б Рамону вздумалось повторить все это наяву... Уу, если еще и об этом думать, то вообще не заснешь!

Подросток вытянулся на постели, обнимая подушку и дрожа от отвращения. Надо забыть об этом и поскорее заснуть. Это грязно! Грязные мысли и грязные чувства, вполне достойные бывшего раба! Равизо все же смог оставить на нем несмываемое клеймо!

... а как было приятно ощущать тяжелую руку герцога на своих плечах, его пальцы, касающиеся лица, и запах, сводящий с ума запах Рамона! О боги, да Миро умер бы на месте, если б только ему пришло в голову такое!

Фабиан вцепился зубами в подушку. Гнусь! Тварь, которой самое место в канаве вроде невольничьего рынка! Он всхлипнул в подушку. Неужели все эти годы ничего не значат? Неужели Робийяр прав, и все эти аргассцы тоже правы? Он дурной, испорченный, и это клеймо никогда не сойдет с его плеча. Ведь, в конце концов, Феоне учит, что ничто не проходит бесследно...

Феоне не даром шипит на него, как змея! Знает, чувствует или догадывается!

Что ж, если это не прекратится, он знает способ вырваться из этого болота, прекратить эту пакость раз и навсегда! По крайней мере, защитит честь томоэ, раз своей собственной у него нет...

Прометавшись полночи в угрызениях совести и любовных муках, мальчик заснул лишь под утро. Слуга с трудом растолкал его в полдень и сообщил еле соображающему подростку, что его ждет герцог.

Герцог! Фабиан выгнал слугу и в ужасе заметался по комнате, стыдливо прикрыв простыней пятна на постели. После этого сна так сразу показаться Ему на глаза — да легче умереть!

"Он", — подросток впервые подумал о герцоге так, и внутри, где-то в животе, все перевернулось и сладко замерло.

О не-ет! Он подскочил, как ошпаренный, комкая сорочку в руках. А если это случится при Рамоне? При всех? Фабиан уткнулся в рубашку лицом и истерично засмеялся. Докатился! Шлюха!

Отшвырнув сорочку и яростно шмыгнув носом, паренек метнулся к столу и отбросил крышку ларца с ингредиентами для зелий. Флакончики призывно заблестели. Еще один такой сон — и он покончит с этим навсегда!

Эмпат сразу же уловил бурный вихрь переживаний, который окутывал Фабиана, и улыбнулся. Мальчишке уже четырнадцать, давно пора заглядываться на девушек. Интересно, кто же эта счастливица? Вот только почему у ребенка такой измученный вид? В его возрасте — и уже несчастная любовь? Рамон хмыкнул. И кто же отверг сие прелестное создание?

— Что? — отрывисто спросил подросток, видя, что герцог разглядывает его, оторвавшись от пергамента. — Что вы так смотрите?

— Как спалось, Бьяно?

Мальчишка залился румянцем, и томоэ, удивленный такой сильной вспышкой смущения, снова поднял глаза от письма.

Что-то было не так: Фабиан нервно подрагивал, глаза лихорадочно блестели, а когда эмпат вгляделся в его чувства, его самого зашатало. Мальчика снова пожирал этот внутренний огонь, в котором смешались страсть, жажда, горечь, стыд и жгучее презрение к самому себе, и все это... О боги! У Рамона засосало под ложечкой, перед глазами поплыли круги.

Из-за него?!

— Что с тобой? — выдохнул герцог, роняя пергамент.

— Н-нич-ч-чегооо... — запинаясь и для разнообразия побледнев, проблеял воспитанник, чуть не плача.

— Мда? По вам не скажешь. Что-то стряслось?

По телу подростка прошла судорога, и он, дернувшись, словно рвущийся из трясины человек, выдавил:

— Мне... мне приснилось... опять...

Рамон метнулся к мальчику.

— Что приснилось? — тихо и испытующе спросил он, протягивая к парнишке руку, но Фабиан отпрянул. — Да что с тобой?

Паренек затравленно посмотрел на него. В висках эмпата запульсировало отчаяние. Мальчик, дрожа и покрываясь испариной, прошептал:

— Томоэ... а вот скажите... что нужно делать с девушкой, чтоб она... ну, согласилась?!

Рамон секунды три ошарашено молчал, а потом расхохотался.

— И что тут смешного?! — запальчиво крикнул Фабиан.

— Это такой повод для тревоги? Вы меня напугали, Бьяно. Ладно, я вам объясню... и даже покажу... когда мы вернемся в Ромоллу.

— Но это долго!

— А вам не терпится?

Фабиан уставился на свои ботильоны.

— А показывать... — робко уточнил он. — Это вы как?

В дверь постучали, и слуга доложил, что в приемной герцога ожидают аудиенции консул Коланья и шевалье Робийяр.

— Робийяр?! — воскликнул полукровка. — Вот гад!

— Чем он вам так не мил? — осведомился томоэ, забавляясь резкими переменами в лице и настроениях мальчишки. — Зови.

Коланья притащился чертовски невовремя — эмпат только начал выяснять, что с Фабианом. А с ним явно творилось что-то неладное...

— Он тут из-за вас, — вскользь бросил Рамон. — Точнее, из-за славной битвы на улице Мерод.

Фабиан вспыхнул от такой горькой боли, что герцог снова бросился к нему и схватил лицо мальчика в ладони. Губы подростка скривились, внутри все задрожало и напряглось и... Дверь распахнулась, опекун и воспитанник отскочили друг от друга.

Проклятие! Но не выгонять же теперь этих аргассцев!

Фабиан смерил вошедшего юношу глубоко презрительным взглядом — он решил, что Робийяр явился жаловаться на него из-за драки. Подростку и в голову не пришло прятаться за спину герцога. Но зато теперь есть на ком сорвать свою злобу — на дурацкие сны и собственное тело, алчущее неприличного...

Но подросток был неправ — предлогом для визита и впрямь была дуэль, но Робийяра привел консул. Юноша очень не хотел идти, но графу не терпелось избавиться от мальчишки: его аквильский выговор и бархатное, раскатистое "р" доводили Коланью до белого каления.

— Доброе утро, сир, — склонили головы аргассцы.

— Доброе утро, ваша светлость, шевалье. Дон Эрбо, вина нашим гостям.

Воспитанник наполнил бокалы консула и герцога, демонстративно обнеся Робийяра. Зато одарив плотоядным взором и облизнув губы. Элеонорин щенок опал с хорошенького, почти девичьего, лица. О Бьяно...