Высокие ставки (продоллжение Цены правосудия)

— И лошадей под ослов, — съязвил дон Фоментера. — Ты вокруг-то посмотри! А Рамиро? Он наследник, мы за него отвечаем!

— Дань, а ты не хочешь снова погулять в кошачьей шкурке? — осведомился Фабиан. — Эй, эй, эй, я ж только спросил!

— Еще раз спросишь... — прорычал семинарист — лоток с песком все еще преследовал его в кошмарных снах.

— Тогда ловите крысу.

— А сам ты не хочешь того — в кота? — спросил Родриго.

— Нет, — огрызнулся Бьяно. Перспектива прятать в штанах хвост при неудачном обратном превращении его не вдохновляла.

Между тем пятеро хорошо одетых дворян стали привлекать нездоровое внимание окружающих, в то время как путеводная нить тускнела на глазах.

— Она исчезает! — Хуан наклонился с седла, и в этот миг какой-то оборванец прыгнул ему на спину. Миро метнул в поганца кинжал, преступник свалился наземь с клинком под лопаткой, Хуан кое-как выпрямился в седле. Руку Ибаньеса захлестнуло тонкой прочной веревкой, и рокуэльца едва не сдернули с коня. Фабиан успел взглядом разорвать веревку, Руи плетью отогнал первых трех нападающих. Толпа голодранцев как-то разом, словно приливная волна, надвинулась на рокуэльцев, окружив их со всех сторон.

— Лови зябликов! — хрипло крикнул кто-то. Лошадь Даниэля схватили под уздцы, и семинарист поднял ее на дыбы. Схвативший свалился с пробитым черепом.

— Валим! — завопил Бьяно и пульнул в толпу парой огненных шаров; она на несколько секунд раздалась в стороны. Кабальеро бросили коней в галоп. Ударами плеток, пинками и с помощью магии Фабиана рокуэльцы прокладывали себе путь, благо в толпе не было никого с пистолями и мушкетами — юношам и без того пришлось несладко. Их норовили стащить с коней, хватали за одежду, пытались сорвать оружие, даже били палками. Кони хрипели и рвались вперед, не взирая на цеплявшихся за гривы людей. Один попытался вскочить на коня позади Арвело, но вовремя словил кулаком в ухо от Родриго.

Они вырвались через десять минут, затоптав и задавив человек пятнадцать. Жадные до "зябликов" обитатели Сюр-Роз оборвали плащи рокуэльцев, Миро лишился шляпы, и все, как один, — кошелей.

— Ладно, это мелочи, — поморщился Хуан. — Главное — они на нас случайно напали или их натравили?

Идальго промолчали. Говорить не хотелось. Один полукровка заметил хадизарские узоры на стенах пары домов. Медону была крупным торговым центром, и хадизар среди преступников тоже хватало.

По пути в посольство кабальеро тоже угрюмо молчали. Чувствовать себя кусками сыра в крысоловке было чертовски неприятно, но полная неизвестность была еще хуже. Действительно ли Рамиро наживка или им это все показалось от большого ума и прозорливости?

Слуги встретили дворян охами и ахами и немедля доставили молодых господ к послу. Юноши не сомневались, что их ждет нешуточная головомойка от дона Игнасио, но барон, едва взглянув на молодежь, велел разойтись по комнатам и привести себя в порядок, и только потом явится к нему с докладом. К каждому идальго тут же было приставлено по два лакея, поэтому сообразить, как поскладней соврать, кабальеро не удалось. В мрачном предвкушении грандиозного разноса Фабиан шел к себе под надзором слуг. Первое, что он увидел, войдя в комнату, — воткнувшаяся в стол стрела со свитком. Захлопнув дверь перед носом прислуги, полукровка кинулся к столу, вырвал стрелу, развернул свиток и осел на стул. Писал Рамон.

"День добрый, зверек. Утомившись государственными делами, решил написать тебе.

Живу я в законном браке уже четыре месяца, и увы... Падме Анжеле грех на меня жаловаться: во-первых, я устроил ей самую пышную свадьбу, какую только смог придумать; во-вторых, памятуя о том, как я ей противен, я ее и пальцем не тронул за все это время, включая и брачную ночь тоже. Но нет мне ее благодарности!

Она на меня только шипит, и хвала богам, что не плюется ядом. Впрочем, за этим дело не станет. В Эльяне прорва хадизарских лавок, где можно добыть и благовоний, и ядов, а иногда даже в одном флаконе.

Недавно бросила кинжалом, теперь жду секиры.

Понимаю, Бьяно, тебе хочется осыпать эти строки тысячей проклятий и изодрать письмо когтями. Так вот, не осыпай и не дери. Лучше сожги.

Рамон."

Фабиан уронил листок и сжал голову руками. Из написанного он понял едва ли половину, потому что, едва развернув письмо, почувствовал такое знакомое прикосновение теплых смуглых пальцев. Скрученный рулончиком лист просто сочился тоской и болью, и полукровке казалось, что они впитываются через его руки, отзываясь головокружением; дыхание сперло, сердце заколотилось, и юноша снова схватил письмо, прижал к лицу, вдыхая запах Рамона, перемешанный с ароматом йельской туалетной воды, чернил и пергамента. Эмпат не знал, как еще ему попросить прощения, и он прислал ему свои чувства. Фабиан о таком и в книжках не читал... Он вдыхал раскаяние, и стыд, и тоску, и одиночество томоэ. Маленький листок трепетал от нежности, сохраняя касание руки Рамона. Сердце то билось, как сумасшедшее, то сжималось. Ну почему он ничего ему не сказал? Почему не поделился хотя бы кусочком этой нежности, не позволил почувствовать... И он был бы рядом с томоэ, а не в этом мерзком Аргасе, и Миро бы не угрожала такая опасность, и... Боги, он бы чувствовал это все не через обрывок пергамента, а касаясь рук эмпата...

Верона с ненавистью покосилась на клавесин. Именно на этом орудии пыток ей предстояло ублажать гостей игривыми пьесками. Но девушка с детства ненавидела игривые пьесы, и к тому же у нее напрочь отсутствовал музыкальный слух, а гости, между тем, уже перешли к десерту.

Впрочем, против самих гостей Веро ничего не имела. Элеонора сдержала слово и пригласила рокуэльцев на тихий семейный ужин. Дон Игнасио обменивался с хозяйкой любезными шутками, братья на рожон не лезли, их жены мило кокетничали, рокуэльцы галантно улыбались. Все было так тихо и мирно, что даже неестественно.

А Пьера не пригласили, и Верона уже несколько раз ловила заинтересованный взгляд матушки, скользящий по Миро. Графиня Робийяр ненавидела томоэ, но к его подданным испытывала искреннюю симпатию. Особенно к знатным, богатым и занимающим высокое положение. Поэтому, чувствуя молчаливое ободрение матушки, Веро отбросила скромность и кротость и оживленно обсуждала с рокуэльцами последнюю пьесу Тельена, одновременно пристально наблюдая за Фабианом. И если бы не клавесин в перспективе...

А герцогский воспитанник прямо-таки фонтанировал шутками, комплиментами и остроумными замечаниями, хотя Верона уже поняла, что обычно он молчалив, замкнут и немногословен.

"И что это на него нашло, влюбился, что ли?" — думала девушка, когда Фабиан изредка замирал, мечтательно глядя в потолок.

Родриго же, напротив, все больше молчал, зато пожирал Верону таким же взором, каким голодный пес смотрит на чужую отбивную: с отчаянием, жаждой и восхищением. Жалостливая дворянка несколько раз обращалась к нему со словами поддержки, но он в ответ только мямлил. Или мычал.

А вот семинаристу она не нравилась. Дон Даниэль бросил сквозь зубы несколько колкостей, Верона в долгу не осталась, и юноша, пробормотав в адрес женского пола явную анфему, отвернулся к друзьям.

Что же до Миро, то как возможный жених он приглянулся Веро куда больше. Правда, его угнетала какая-то печальная мысль, и дворянка деликатно старалась отвлечь его от невеселых раздумий.

Но вот наступил роковой миг: слуги унесли остатки десерта, Элеонора встала и пригласила всех в гостиную. Миро предложил руку Вероне, а матушка объявила гостям, что ее дочь с радостью сыграет им на клавесине несколько пьес. Мерзкий инструмент виднелся в приоткрытой двери.

— Дорогая, я распорядилась насчет нот, — сказала вдова. Веро выдавила улыбку и подняла на Миро томный взгляд (хотя она предпочла бы поднимать его на Фабиана):

— Вы же не оставите меня без помощи?

— Конечно, нет, — улыбнулся рокуэлец, хотя черные глаза оставались грустными. — Но я уверен, что вашему искусству не требуется столь жалкая помощь.

— Честно говоря, у меня совсем нет слуха, — призналась Верона, и взор идальго неожиданно потеплел:

— Да? У меня тоже.

— Тогда вам будет нестрашно мое музицирование, — засмеялась девушка, прикидывая, как бы половчее ввернуть вопрос о Фабиане. — Вот только ваш друг чародей будет расстроен. У него, наверное, тонкий слух?

— Слух — тонкий, но вот музыкальный ли... — протянул Рамиро. — Эй, Бьяно, как у тебя со слухом?

— Пока не жалуюсь, — живо откликнулся полукровка, и Ибаньес заподозрил, что друг, на четверть кошка, упился валерьянкой: щеки горят, глаза блестят, какая-то лихорадочность в движениях.

— Тогда возьмите беруши, я буду музицировать, — сказала Верона.

— Не верю, что все так плохо! Ноты? — Фабиан ловко выдернул из стопочки нотную тетрадь, Миро установил ее перед девушкой, дворянка ткнула пальцами в клавиши. Инструмент издал звук страшной муки, и в полированную крышку впилась черная стрела.

— Всем сохранять спокойствие! — крикнул полукровка. Миро оттолкнул девушку от клавесина и прикрыл собой на пару с Руи.

— Вы уверены в безопасности этого предмета? — спросила вдовица, указывая на стрелу.

— В безопасности этого предмета — уверен, — процедил полу-оборотень, — а вот в безопасности того, что к нему примотано, — не очень.

Все на всякий случай попятились к двери.

— Оно может взорваться? — напряженно спросил дон Игнасио.

— Черт его знает, но посторонним лучше выйти, — ответил идальго, разглядывая черную пластину размером в ладонь взрослого мужчины, прикрепленную к "спинке" стрелы.

— В таком случае, матушка... — Гийом взял за руку оцепеневшую жену.

— Выходите по двое, — приказала Элеонора. Пластина вспыхнула, и голос Виктора насмешливо оповестил на всю комнату:

— Матушке всегда были дороги интересы семьи в целом, но с чего такая редкая забота об отдельных ее членах?

— Не взорвется, — констатировал Фабиан.

— А что это вообще такое? — высунулась из-за широких спин рокуэльцев Верона.

— Переговорная пластина, — хором ответили Бьяно и Виктор.

— А, герцогский выкормыш тоже здесь? — спустя секунду обрадовался командор. — Как странно видеть вас всех в одном месте... пусть он отцепит пластинку и поставит ее на стол.

— Не трогайте! — приказал дон Игнасио.

— А иначе рванет, — жизнерадостно сказал Робийяр.

— Он лжет? — спросила Элеонора. Фабиан пожал плечами и потянулся к пластине. — Гийом, не стойте! Выводите женщин! — приказала графиня.

— Пусть валят, — милостиво разрешил Виктор. — Щенки остаются.

Рамиро и Руи деликатно вывели из гостиной Верону, девушка не упиралась. Как только двери закрылись, младшая девица Робийяр, пользуясь тем, что невесты и жены ударились в коллективную истерику, прошмыгнула в коридорчик для прислуги, выгнала из него повара, эконома и старшую горничную и сама приникла к замочной скважине.

Как только Фабиан поставил пластину на стол, в ней сразу же появилось изображение. Сначала Элеонора, барон и его подопечные любовались на самодовольную физиономию Виктора, но потом командор отошел в сторону, предъявив собеседникам шевалье Хью Даниэля, без камзола, шпаги и без сознания тоже, прикованного цепью к стене.

— Ну и что? — наконец осведомилась вдовица с изрядной долей раздражения. — Я вижу этого типа первый раз в жизни.

— Я знал, что женская сострадательность вам чужда, — кивнул Робийяр, снова появившись на экране. — Но дону Эрбо стоит задуматься над тем, чтобы вернуть компаньона до того, как мы начнем выколачивать из него подробности детства и юности оного дона.

Бьяно коротко выдохнул сквозь зубы. Вот, значит, как. Излюбленные методы Ординарии и Совета: похищение и шантаж.

— Что вам нужно? — спросил барон.

— Вы сможете получить вашего компаньона по адресу: квартал Сюр-Фертан, улица Сирот, дом с кошками на фронтоне. Не обессудьте, он ничего не помнит. За ним должны придти Рамиро Ибаньес и Фабиан Эрбо.

— И все?

— И все, — мрачно улыбнулся Виктор.

— Но чего вы хотите?!

— Я уже сказал и повторять не буду. Жду вас до двадцатого марта. До свидания, дорогая матушка.

— Но постойте! — взвыл Родриго. Поздно: пластина погасла, задрожала и испарилась.

— Сударыня, — после секунды напряженного молчания сказал дон Игнасио, — я приношу свои искренние извинения за столь отвратительное происшествие.

— О, это совершенно не ваша вина, — отмахнулась графиня. — Вы останетесь?

— Нет, боюсь это событие вынуждает нас покинуть ваш дом.

Верона зашипела. Ее это никак не устраивало: девушке хотелось поговорить с Фабианом. Гости двинулись на выход, а девушка прислонилась к стене, покусывая губу. Виктор будет ждать их до двадцатого — это через неделю. Судя по беседе — он похитил кого-то, кто знает о Фабиане нечто, не подлежащее разглашению. Но зачем Виктору еще и Миро? Про запас? И, главный вопрос — согласится ли барон на эти странные условия? А вдруг он вообще решит увезти идальго из столицы? Тогда надо действовать быстро!

"А еще эта дурацкая помолвка", — с досадой поморщилась Верона и пошла провожать гостей. Конечно, помолвка — не приговор, можно и разорвать, но, судя по поведению жениха, он не настроен дожидаться первой брачной ночи. Веро передернуло от отвращения, а благосклонная улыбка матушки в адрес Миро внушала слишком слабую надежду...

Поздно вечером Рамон наведался в покои жены, незаметно миновав камеристок. Она сидела за столом и при свете волшебного шара читала тетрадь Аскелони, иногда сверяясь с листочком, на котором был записан шифр. Томоэ кашлянул и пожелал супруге доброго вечера, на что спутница жизни не преминула заметить, что вваливаться к даме без стука неприлично.

— У меня есть оправдание — я знал, что вы читаете, — возразил эмпат, присаживаясь на стул.

— И всегда вы так знаете?

— Очень часто. Вы, я вижу, уже осилили треть дневника?

— Хотите забрать? — спросила Анжела, придвигая к себе тетрадь.

— Да нет, изучайте, — пожал плечами Рамон. — Как вам чтиво?

— Занимательно, — напряженно ответила девушка.

— И только?

Анжела покусала губу.

— Я не понимаю, зачем вы мне его дали.

— И как по-вашему, зачем?

— Если в надежде внушить мне жалость и сострадание, то зря, — уязвила отозвалась дочь Элеоноры.

— Ну, судя по тому, что вы не кинули в меня кинжалом — прогресс налицо.

— Неправда! — вспыхнула девушка. — Я не кидала! Это случайно вышло! И вообще, вы увернулись!

— Значит, это была не кровная месть? — спросил Рамон. Анжела потупилась. Когда она только приехала в Рокуэллу, то готова была подлить ему в суп отраву при первом же удобном случае, но теперь...

— Расскажите мне правду, — сказала дворянка. — Правду о них... Бертиле, Леоне и Эрни. Я хочу знать, с чего все началось.

— Тогда, — подумав, решил томоэ, — я, пожалуй, начну с конца. С юного Эрни.

Анжела слушала, не перебивая, сложив руки на коленях и до невозможности напоминая герцогу кошку перед прыжком.

— Значит, эти убийства вы можете свалить на других, — сказала она, когда Рамон закончил с Леоном. — А Бертиле? И ее сын?