Выгодная покупка

— Прекрати! — надо же, уязвил. — Я хочу тебе помочь!

Это все-таки не совсем ложь; по меркам магов Феоне почти бескорыстна, ей всего-то и нужно, что его душа и тело в полном и безраздельном подчинении. С точки зрения чародеев, это и называется любовь. Впрочем, ему и такой не дано.

— Кстати, о ребенке. Пойдем, покажу одно существо. Только учти, у него преострые зубки.

Мальчик с интересом обследовал Айна Грацу, и для полного сходства с любопытным котенком не хватало только усов вокруг носа и задранного хвостика. Пока Хью думал, как же можно было отгрохать этакую громадину, ребенок изучал камешки у подножия башни, но, к своему глубокому сожалению, не нашел ни одного, выпавшего из стен Айна Грацы. Паренек разочарованно вздохнул и потер пальцем шов между плитами, словно проведенный черной тушью по стеклу. Дунул ветер, растущее неподалеку дерево заскребло ветвями по стене башни, мальчишка оживился и стал ловко карабкаться по стволу вверх.

— Эй! Стой! — очнувшись, завопил Хью. — А ну слезай! Упадешь и убьешься!!

Мальчик притормозил, но только для того, чтобы показать аргассцу язык и издать неприличный звук. Даниэль задохнулся от возмущения, но, увы, мальчишка был недосягаем. С высоты дерева, в темноте глаза полукровки горели, будто фонарики, и он как никогда смахивал на котяру.

Сверху парнишка первым увидел Рамона и чародейку и с невероятной, как показалось Хью, скоростью скатившись с дерева, бросился им навстречу.

— А, Феа, познакомься, это и есть мой зверек, — устало сказал томоэ. Не удостоив и взглядом чародейку, которая потянулась к мальчику со всем пылом нерастраченной материнской любви, раб подошел к Рамону и робко остановился в двух шагах от него. Герцога еще хватило на вялое удивление — так близко парнишка к нему ни разу не подбирался. Полукровка напряженно к нему принюхивался и смотрел так, словно видел что-то крайне неприятное.

"А он, наверное, может чувствовать магию Айна Граца", — подумал томоэ; его мотнуло в сторону, и он привалился к стене башни.

— Рамон, что с тобой? — вскричала Феоне, Хью заторопился навстречу герцогу, но эмпату не было до них дела. Мальчишка дернулся, он испугался за него по-настоящему, и его страх приятно щекотал Рамона. За него еще никто так не волновался.     

Герцог уцепился за стену, рукав пополз вниз, обнажив широкую багровую полосу на запястье. Рот мальчишки приоткрылся, словно в изумленном возгласе, он схватил Рамона за другую руку и, еще не веря своим глазам, тронул ее пальцем. Он знал, от чего остаются такие полосы, и у него в голове не укладывалось...

— Представьте себе, и такое бывает, — хмыкнул герцог. — А ну-ка, зверек, затяните на мне воротник, — он присел на корточки, мальчик встал на цыпочки, и совместными усилиями они закрыли след от ошейника воротником сорочки, благо пышные сборки по рокуэльской моде позволяли.

Ночевали в лесу, подальше от Айна Граца. Хью развел костер и пошел на охоту; Феоне тоже куда-то испарилась. Рамон, на правах пострадавшего, валялся у костра. Он распустил кушак и, задумчиво поигрывая им, смотрел в огонь, пока на заметил, что мальчишка, весь подобравшись, следит за мерными покачиваниями герцогского пояса.

"Оборотень", — всплыло в памяти Рамона, правда, диагноз он поставил сам... Вот и проверим. Повернувшись к рабу, томоэ стал водить кушаком по траве прямо перед ребенком. Парнишка крепился недолго, миг — и он прыгнул, вцепившись в кисточку. И тут же с очень оскорбленным лицом выпустил и отвернулся. Но алый хвост кушака явно провоцировал мальчишку на новые подвиги.

Хью и Феоне вернулись одновременно, аргассец — с фазаном, чародейка — с каким-то кустом в руках. Верховная волшебница ахнула и выругалась, более сдержанный Даниэль просто разинул рот.

Герцог с хохотом размахивал кушаком, а мальчик, воодушевленно вскрикивая, его ловил, как кошка — елозящий по земле прутик. Эмпат дразнил ребенка — шелковый кушак все время выскальзывал из мальчишеских рук, парнишка прыгал, припадал к земле, крутился, шипел и, наконец, выпустив коготки, намертво вцепился в ткань. Рамон подтащил раба поближе и обмотал кушаком, как орденской лентой. Мальчик поймал руку хозяина и сделал вид, что выбирает палец повкуснее, чтобы тяпнуть.

— Вы что, оба свихнулись? — рыкнула Феоне, яростно обрывая листики с куста и швыряя их в походный чайник с водой.

— Мы играем, — лениво отозвался Рамон; мальчишка по-кошачьи завернулся в кушак и пробовал на вкус желтую кисточку. Хью возился с фазаном, стараясь держаться от ребенка подальше.

"Вот тебе и беззащитное дитя с когтями", — думал аргассец; вообще от всего происходящего ему было как-то не по себе. Даниэлю все чаще казалось, что он и Мишель — фишки в хитроумной игре, затеянной Рамоном, и что сообщать им правила этой игры никто не собирается. Да еще и этот странный приступ слабости после посещения Айна Грацы... Да еще и полосы на руках... К чародеям Хью относился как к неизбежному и временами полезному злу, но герцог-то, герцог... Не может же он?.. А, ну их всех к черту!

— На, — Феоне сунула эмпату кружку с травяным отваром. Ребенок принюхался, сморщил нос и отодвинулся поближе к Хью с фазаном.

— Это после еды? — уточнил Рамон.

— Вместо, — отозвалась волшебница. — Я поставила вокруг нас контур, так что можешь спать спокойно.

Насчет спокойного сна волшебница или ошиблась, или жестоко пошутила. Эмпат спал плохо. Он засыпал на несколько минут, просыпался, ворочался с боку на бок, снова засыпал, снова просыпался, чувствуя одновременно озноб и жар и утирая горячий, мокрый лоб рукавом. Наконец Рамон сдался и оставил попытки заснуть; однако полубредовое состояние не кончилось. В голове ворчал угрожающий рокот башни, он чувствовал эмоции Хью, которому снился приятный сон, и хмурое беспокойство спящей Феоне; ему никогда и нигде не будет покоя...

Томоэ плохо понимал, на каком свете находиться, но слух и осязание обострились необыкновенно — одежда казалась чуть ли не доспехом времен аквилонского завоевания, плащ так и вовсе напоминал могильную плиту. Лесные звуки болезненно отдавались в ушах; кто-то целенаправленно полз к эмпату, шурша травой. Теплая сухая ладошка пощупала его лоб, некто охнул, забулькало, запахло отваром, и таинственный благодетель, пыхтя от напряжения, приподнял голову Рамона и стал аккуратно вливать отвар Феоне в приоткрытый рот. Герцог чуть не захлебнулся от неожиданности.

— Зверек... вы, что ли?

Сосредоточенное сопение. Эмпат открыл мутные очи и кое-как сфокусировал зрение. Мальчишка, вытащив из кармана герцогский платок, вытер лицо хозяина и снова сунул ему под нос кружку.

От выпитого стало полегче, но мальчик никуда не ушел. Рамон осторожно повернул к нему голову. Парнишка сидел на траве, опираясь рукой оземь, и отрешенно изучал звездное небо.

"Переживаешь, мальчик? За меня? Не стоит. Среди людей мне станет легче. Такая вот славная шутка природы. Без людских чувств я не жилец, среди них — рискую тронуться умом. Ты, наверное, завидуешь мне, а зря. Вечное притворство и полное одиночество, да лживая чародейка в любовницах — вот и все счастье. Когда-то в наборе еще был страх, что кто-нибудь догадается, но бояться я устал быстрее всего, и сейчас мне уже все равно".

Мальчик шевельнулся, спускаясь с небес на землю, и удивленно посмотрел на Рамона. Ему и в голову не приходило, что его хозяин, такой огромный и сильный, может болеть. Паренек боязливо пододвинулся к герцогу и снова тронул ладонью его лоб. Эмпат вздрогнул; раб отдернул руку.

А мальчик и правда переживает за него. Неосознанно Рамон "потянулся" к мальчишке, и вокруг эмпата вдруг будто упал тяжелый и плотный занавес и отсек все, кроме эмоций юного раба. Боги, какое это было блаженство!

Герцог больше не видел, не слышал и не чувствовал ничего, кроме тревоги и даже нежности мальчишки. Он упивался яркими и переливчатыми, как стеклышки в хадизарской игрушке, чувствами, такими чистыми, с ароматом свежей травы, то теплыми, то прохладными; и это было такое счастье... Тепло, тьма и тишь... так мягко, словно спрятал лицо в кошачьем меху...  Рамон блаженно прикрыл глаза. Грозный зов Айна Граца отрезало, как бритвой. Его ребенок заполнил все вокруг, эмпат спрятался за ним, как за щитом, и наконец почувствовал себя почти человеком. 

"Значит, это и есть ваша человеческая любовь? Ответьте мне, вы, люди! Вам же лучше знать..."

Хью так и не смог разобраться в отношениях Рамона и его раба. Герцог относился к мальчику, как к равному, обращался на "вы", но все время называл его зверьком. Все вместе выглядело утонченным издевательством, однако томоэ удалось немого приручить парнишку. От мужчин ребенок уже не шарахался, но Хью недолюбливал, а Мишеля возненавидел с первого взгляда. И было за что! Даниэль всегда считал друга не шибко умным, но теперь ему казалось, что тот просто бесчувственный кретин. Раб стал объектом бесчисленных шуток. Вот, например:

— Рамон, неужели вам мало щенков на псарне, что вы решили завести себе двуногого песика? — вопрошал Мишель, полагая, что это остроумно, и Хью уже не впервые захотелось заехать ему в зубы. Хотя почтенная Паскуала, у которой они остановились на обратном пути в Эльяну, не одобряла драк.

Мальчик злобно зыркнул на Мишеля и посадил кляксу на бумагу. (Герцогу пришла блажь лично обучить немого грамоте.)

— Дайте-ка сюда ваши каракули, — сказал Рамон. Хью протянул руку, чтобы потрепать мальчика по голове, но тот увернулся.

— Не дразните его, зверек не любит, когда его трогают, — заметил герцог, изучая накарябанные пареньком буквы.

— Почему вы зовете его зверьком? — спросил Хью.

— Но он ведь не разговаривает.

— Бессловесная тварь! — заржал Ситте. Мальчишка заскреб коготками по столу, видимо, представляя, что выцарапывает глаза Мишелю. Хью поежился. Эти клычата, острые уши, появляющиеся временами когти на руках... Бррр!

— Вот что, зверек, добудьте у Паскуалы чашку кофе, — решил Рамон.

— Когти убрать не забудь, — хохотнув, напутствовал его Ситтэ и для поощрения щелкнул пальцем по макушке. Паренек коротко выдохнул сквозь зубы и вышел.

— Зачем вы учите его грамоте? — поинтересовался Даниэль.

— А на что мне бессловесная тварь, да еще и неграмотная? — пожал плечами герцог.

— А что с... — Хью запнулся. — С убийцами?

— Ничего, — равнодушно отозвался Рамон, разбирая особо заковыристую букву. — Частью захоронили, частью арестовали.

Мальчик вернулся с подносом, на котором стояла большая чашка с дымящейся темно-коричневой жижей, по мнению Хью, пригодной только для отравления.

— А вы отличный дрессировщик, Рамон, — заметил Мишель, звонко шлепнув малыша пониже спины. Паренек выгнулся, зашипел, и чашка с горячим кофе полетела на колени Ситте. Шевалье взвыл и согнулся в три погибели.

— Неплохо прицелились, зверек. Жаль, что это скоро заживет, и он будет бегать за юбками с прежней скоростью. Что вы так воете, Мишель? В наших банях кипятком закаливаются, укрепляя мужскую силу, вам следует быть благодарным, — с издевкой посочувствовал Рамон.

— Тварь, — прохрипел Мишель.

— Вам, Ситте, не стоит его провоцировать, он умеет давать сдачи, — холодно отозвался герцог. Мальчик, удивленно хлопая ресницами, переводил глаза с томоэ на его гостя, не понимая, почему хозяин не собирается наказывать своего раба. Почему он даже... как бы заступается за него? Это ведь неправильно, нельзя верить всяким "добреньким", он уже так много их видел, и это всегда кончалось подлостью. Так почему же он совсем не чувствует опасности сейчас?

Боги, что же надо было сделать мальчишке, чтобы он так ни во что не верил? Сдавив дрогнувшую внутри ярость, Рамон мягко, но сдержанно улыбнулся парнишке. Раб, забыв об угрозе, уже потянулся к нему, осталось чуть-чуть, чтобы взять в свою руку горячие мальчишеские пальцы... Но тут взбешенный аргассец, усилием воли преодолев боль, выбрался из кресла, сгреб мальчишку за руку и отвесил пару затрещин. Больше не успел — томоэ подскочил к нему, и Хью даже не понял, что герцог сделал, но Мишеля он обнаружил уже скорчившимся на полу.

— Только посмей еще раз, ублюдок! — рык зверя, защищающего детеныша. Хью попятился. Рамон притянул мальчишку к себе, обхватив рукой его плечи и почти задвинув себе за спину. Мальчишка дрожал, светя на взрослых огромными глазами и уцепившись за ладонь томоэ.

— Но, Рамон, он же ведет себя... он совсем не воспитан, — залопотал Хью, пытаясь поднять стонущего Мишеля.

— Не воспитан? — зашипел томоэ. — Да, черт возьми, было бы недурно, если б вас кто-нибудь воспитал так же!

— Да вы... почему вы сравниваете... — неубедительно возмутился Хью. Ему больше всего хотелось дать деру, но не бросать же друга наедине с безумным герцогом и ребенком с когтями и клыками.

Рамон дернул завязки на воротнике мальчишки и рывком спустил рубашку с его плеча. Мальчик дернулся и пискнул; Даниэль опал с лица — два изломанных шрама уползали под сорочку и там угадывались еще...

— Прости, малыш, но дуракам проще один раз показать.

Паренька трясло; он не понимал уже, что с ним и где он, в голове мутилось. За него никто и никогда не вступался, а он так устал быть все время гордым... Гордость слетела с него, оставив один на один с невыносимым страхом. Хью и Мишель слились для него в одно пугающее пятно, и он намертво вцепился в большую темную руку, загородившую его от них. Память о страхе и боли и ужас перед их повторением спутались в клубок, и мальчишка почти повис на руке Рамона. Он не хотел, не хотел, чтобы все повторилось, все, что угодно, только не снова!

Раб уткнулся в руку герцога лицом, громко завыл, и в его вое едва угадывался плач. Лицо Рамона побелело, словно он чувствовал все сам, и он подхватил мальчишку на руки, сильно прижав к себе. Парнишка хватался за его воротник, за волосы, пытаясь вскарабкаться повыше; затрещало и оборвалось кружево на герцогской сорочке. Раба било в истерике, сквозь вой послышались первые рыдания. Томоэ качал ребенка на руках, шептал ему в ухо, целовал спутавшиеся волосы, и тут на ему на глаза попались аргассцы. Несколько секунд Рамон сверлил Хью безумным взглядом.  

— Пошли вон, — тихо и как-то устало сказал томоэ. Хью даже не пришло в голову его ослушаться — он взвалил на себя Мишеля и кое-как выволок его из комнаты.

Равизо, чуть пошатываясь и временами приплясывая на месте, пытался попасть ключом в замок. Жизнь определенно удалась — весь товар был продан, можно было и покутить перед новым отъездом. Нетрезво мурлыкая себе под нос, работорговец крепко вцепился в ручку двери, прищурился, прицелился и с четвертой попытки попал ключом в замочную скважину. Гордо икнув, удачливый коммерсант ввалился к себе, кое-как выпутался из плаща и камзола и только потом понял, в кресле кто-то сидит.

В его кресле! Сидит! С пьяной смелостью Равизо выдернул из-за сапога кинжал (пусть не с первого раза, но все же), однако голос ночного гостя заставил его застыть на месте:

— Ну и пакостное же вино вы покупаете, почтенный... Я едва не отравился, пока вас ждал. Пришлось все вылить, — не узнать хрипловатый бас и ядовитые интонации Равизо не мог.