Выгодная покупка

Все они мятежники, все обаятельны, все жестоки и нежны.

Андре Моруа.

ВЫГОДНАЯ ПОКУПКА                                               ВЫГОДНАЯ ПОКУПКА Аграс: Хинтари, родовое поместье Робийяров; Медона, столица Аргаса. Май 1621 года. Это зеркало досталось ей от Аскелони. Элеонора Робийяр не была полукровкой и не обладала способностями к магии, но некоторыми игрушками чародеев могут пользоваться и простые смертные... Вдовая графиня села в кресло перед зеркалом и надавила на агат в нижней планке рамы. Матово-синяя поверхность зеркала на миг замутилась, а потом стала прозрачной, наливаясь мягким светом майских сумерек. В стекле отразилась набережная Эмары и каштаны у моста Верлен; и всадник на массивном гнедом жеребце, рассеянно обрывающий розовые и желтые свечи. Жеребцы были хороши, что копытный, что двуногий, в этом не откажешь. На вид всаднику было лет двадцать пять; рослый, смуглый, мускулистый, вокруг узких бедер и талии — алый кушак. Копна темных, с пепельным отливом волос падала до плеч всадника. Падме Элеонора презрительно скривилась: конечно, он потащился в самый опасный квартал Медоны — все доказывает своему премьеру, этой усатой няньке, что уже взрослый. Изображение в зеркале пошло волнами и соскочило на парочку каких-то совершенно посторонних дворян. Элеонора раздраженно стукнула кулаком по подлокотнику: с зеркалом такое случалось, вещица была уже в возрасте и несколько раз падала. Графиня принялась нажимать на опал со стрелкой назад, краем уха вслушиваясь в болтовню молодых идиотов: ... — Хью, отстань! — Мика, послушай... — Хью, ты дворянин или поп? Ты вообще понимаешь, что я через три месяца женюсь?! — На моей кузине! — (сурово.) — Вижу, понимаешь. Ну и помолчи, дай человеку надышаться воздухом свободы, тем паче, что недолго мне осталось. — Мика, если ты хочешь меня оскорбить... — Дуэль? — задумчиво: — Хм, а что лучше — супружеский одр или гроб? Последнее по крайней мере быстро... Зато навсегда! Есть над чем подумать. — Мика! — ужаснулся спутник безвременно помолвленного. — Как ты можешь! — О, я не такое могу! Когда захочу... Эй, это еще что?! — Прокляни их Тиара! — зашипела Элеонора: вот уж кто ей не был нужен, так это пара лишних свидетелей... или лишних трупов. Зеркало опомнилось и после демонстрации моста Верлен, вид сверху и сбоку, все же вернулось к наезднику. Он вдыхал аромат цветов, графиня нажала на значок "увеличить", хотя любоваться на самоуверенную физию бывшего зятя не хотелось совершенно. А надо — вдруг о чем-то прознал? Эмпат, чтоб ему... Хорош, ничего не скажешь: типичный южанин — узкое, высокоскулое лицо с большим, тонким, крючковатым носом, крупный полный рот, слишком белые зубы, под густыми бровями, вразлет поднимающимся к вискам, — бледно-серые, чуть раскосые глаза. В целом физиономия была такой же наглой, как всегда. Прямо упившийся сливками кот. Вдова прикусила губу: неужто догадался и вылакал противоядие? Или нет? Она ведь не дура, чтобы травить его насмерть... Но где же они, где? Или ждут, когда он свалится с коня? У эмпата вырвался хриплый вздох, оборвавшийся стоном. Букет упал под ноги жеребца; верный конь с удовольствием закусил сладеньким, пока его хозяина покорежило от желудочных колик. Падме Элеонора наблюдала за действием яда с нескрываемым удовольствием; наконец всадника повело в сторону, и он свалился с коня на неровный булыжник. Серая шляпа с алым пером сорвалась с его головы, конь, всхрапнув, ткнулся мордой в спину эмпата, скорчившегося у его копыт. Графиня опять нажала на увеличение и прислушалась к полухрипам-полустонам. "Жаль, от этого ты не сдохнешь", — подумала Элеонора, и зеркало опять переклинило на парочку дворян, тычущих перстами куда-то в сторону моста... В сторону эмпата, прокляни их боги! Вдовица, прошипев неприличествующую даме фразу, подалась вперед, едва не уткнувшись в зеркало носом, но отменить она уже ничего не могла. Шестеро человек выскочили из кустов в каштановой рощице и бросились к жертве с азартом голодных волков. Один повис на узде жеребца, взвившегося на дыбы, а пятеро сгрудились вокруг вздрагивающего от боли тела: если яд подействовал, то эмпат уже ничего не соображал... Женщина ударила ладонью по раме, еще рывок, приближающий картинку — и наемники разлетаются тряпичными куклами, а эмпат со смехом вскочил на ноги и выхватил шпагу. Вот наглец! Колдует среди бела дня! И не боится же, что поймают на горячем... Элеонора бросилась в кресло. Этот ублюдок всего лишь притворялся, и смотреть дальше не имело смысла. Что могут сделать эмпату пятеро наемных убийц, пусть и обвешанные защитными амулетами? Да ничего. Один уже встретился лбом с каштаном, второй рухнул с проткнутым насквозь животом, третий... ничего не успел, потому на убийц за спиной эмпата налетели те двое недотеп, сверх меры обремененные дворянской честью. Есть же идиоты, которых хлебом не корми — дай влезть в чужие неприятности. Эмпат задумчиво покосился на драку и потрепал по шее гнедого: истоптанное тело шестого наемника валялось неподалеку. Вот зверь; наверняка герцог скрестил его мамашу с водяным конем, а ведь Коронельским актом это запрещено! Эмпат между тем вытащил из ольстры пистолет, помедлил пару секунд, прицелился и спустил курок. Выстрел, словно звук трубы в театре, положил конец драке, потому что двоих наемников дворяне успешно завалили. Графиня поджала губы: опять столько денег потрачено даром... Аргассцы утерли пот и, благодарно пыхтя, уставились на южанина. Падме Робийяр снова приблизила изображение, напряженно нахмурившись. — Мое почтение, господа. Благодарю за помощь, — из зеркала зазвучал очень низкий, хриплый голос; последний раз она его слышала в Медоне, и ей так хотелось швырнуть в эту самодовольную рожу вазой. — Рамон Вальдано, герцог Рокуэльский. Шатен вытаращился на эмпата, разинув рот; у блондина глаза полезли на лоб. Элеонора фыркнула. Дошло до них... Что они, оказывается, спасли жизнь государю сопредельной страны. Хотя кто кого спас — это еще вопрос. — Прокляни меня Тиара! — наконец прохрипел шатен. — Да чтоб я... — Шевалье Мишель Ситте к вашим услугам, — торопливо перебил друга блондин, указывая на приятеля. — Шевалье Хьюго Даниэль, — поклонился он, для верности тыча пальцем себя в грудь. Мстительная вдовица провела пальцем по губам. У нее была хорошая память на имена. И на лица тоже.

                                                                   

Рокуэлла. Июль 1621 года.

— Уф, ну и жарища! — выдохнул Мишель, утирая рукавом пот со лба. Хью Даниэль снял шляпу и обмахивался ею, поминутно промакивая лицо платком. Столица Рокуэллы плыла и дрожала в жарком мареве. Рамон, герцог Вальдано, показывал гостям Эльяну, "пока жар еще не вошел в полную силу". Аргассцы изнемогали под горячим южным солнцем, с черной завистью глядя на герцога, который бодро описывал достопримечательности города и даже не особо вспотел, хотя солнце шпарило, как кипятком.

— А это, господа, невольничий рынок, — Рамон указал на распахнутые ворота. Истекающие потом гости покосились на них с вялым интересом. Пока шевалье Мишель Ситте лениво прикидывал, сколько золотых рем отвалили бы за такого раба, как герцог, Хью пытался справиться с внезапно накатившим отвращением. Ему было противно даже слово "работорговец", однако, раз рынок существует, значит, Рамон одобряет работорговлю, а они у него в гостях, и со своим уставом в чужой полк не лезут... Герцог обернулся к аргасским гостям:

— Хотите посмотреть на рабов?

— Рабов? — оживился Мишель. — А рабыни есть?

— Есть, и предостаточно, — усмехнулся Рамон.

— Мика, а как же твоя невеста? — укорил Хью.

— К черту невесту, — столь же живо откликнулся Мишель. — Она будет отравлять мне жизнь до гробовой доски, и оставшиеся мне деньки я намерен развлекаться изо всех сил!

Посмеиваясь, герцог направил коня под арку ворот.

— Скажите, Рамон, — не унимался шевалье Ситте, — как вам удалось так быстро избавиться от жены?

— Я ее застрелил, — серьезно ответил томоэ. Мишель замер с открытым ртом, а Хью довольно фыркнул. Поделом ему; нельзя шутить так с человеком, год назад схоронившим жену и единственного сына.

Наконец будущий барон Ситте оценил шутку и захохотал, и Хью, чтоб Мишель не успел ляпнуть еще какую-нибудь глупость, указал хлыстом на ряды с живым товаром:

— Рамон, по-моему, мы не туда попали. Здесь нет ни одной женщины.

— Рабыни дальше, — отозвался Рамон, натягивая узду. Длинные пальцы неуверенно теребили повод; взгляд герцога рассеянно скользил по темной грязной лавке слева от ворот.

— Тогда чего мы ждем? — нетерпеливо заерзал Мишель. — Скорее к рабыням!

Рамон не ответил; Хью показалось, что он вообще не слышал. Томоэ соскочил с коня, бросил повод на ближайшую коновязь, сунул приставленному к ней мальчишке мелкую монету и пошел к лавке. Будущие кузены удивленно переглянулись и последовали за ним.

Толстый темнолицый работорговец (коего, как следовало из вывески над лавкой, звали Равизо) поспешно вскочил, чудом согнувшись в поясном поклоне.

— Что угодно сиятельному?

Рамон обвел ленивым взглядом "товар" в лице полудюжины мальчиков лет десяти-двенадцати. Мишель разглядывал детей с любопытством зеваки на ярмарке; Хью переводил глаза с ошейников на клейма, выжженные на плечах, с рубах до колен на изможденные лица, и в нем росло чувство неясной обиды и недоумения. Вонь, грязь, ухмыляющийся работорговец, полумгла, скрывающая худенькие детские тела, трое блестящих кабальеро и разбегающиеся по углам крысы...

Даниэль обернулся к герцогу. Тонкое лицо монарха было до странности спокойным, но ноздри гневно раздувались, а брови сошлись над переносицей. Однако Равизо ничего не замечал, умильно глядя на томоэ и едва не виляя задом от счастья.

Рамон прошелся вдоль ряда и протянул было руку к крайнему оборвышу, но работорговец испуганно остановил его:

— Не надо, томоэ! Эта падаль кусается, как сволочь, видите, чего сделал, — Равизо показал посетителям замотанный в тряпицу палец. Мишель засмеялся, Рамон брезгливо изучил грязный лоскут и кивнул на раба:

— Покажите.

Наученный горьким опытом торговец схватил мальчишку за ошейник сзади и подтащил поближе к покупателям. Ему было лет десять на вид; маленький, тощий, кое-как отмытый (жалкая попытка придать пареньку более "товарный" вид), со спутанными волосами неопределенного цвета. На лице с провалами вместо щек видны только огромные ярко-голубые глаза, горящие, как у дикого зверя, полные жгучей, неистовой ненависти.

Мишель, все еще посмеиваясь, придвинулся поближе — для него это было лишь бесплатным развлечением, а Даниэля вдруг охватило нестерпимое желание пристрелить жирную тварь на месте. Хью сжал зубы, комкая в руке тонкую перчатку. Рамон рассматривал раба словно вещь, чуть склонив голову набок.

— Он здоров?

— Как жеребенок, — расплылся в улыбке Равизо. — И стоит десять рем, — нагло добавил он.

— Десять рем за этот набор костей вкупе с вшами? — вскинул бровь герцог. — Вы шутите, почтенный. Дам три.

Работорговец задумался, на его физиономии отразилось мучительное сомнение.

— А на что он вам, Рамон? — поинтересовался Мишель. — Вспомнили, что некому снимать с вас сапоги на ночь?

Мальчишка дернулся, зашипел, как кот, и плюнул шевалье под ноги. Хью качнулся вперед и перехватил руку работорговца, потянувшуюся к плети.

— Только тронь, — с угрозой сказал он. Равизо не решился перечить странному гостю герцога.

Рамон присел перед ребенком на корточки; тот отшатнулся с гримасой отвращения. Глаза герцога потемнели.

— Я — Рамон Вальдано, герцог Рокуэллы, — медленно и раздельно сказал он. — Ты будешь звать меня томоэ. Повтори.

Личико юного раба исказилось, а Равизо вдруг взволновался:

— Так вы покупаете его, ваша светлость? Уступлю за четыре ремы.

— Если сиятельному нужен мальчик для посылок, то он не там его ищет, — льстиво раздалось сбоку. Хью обернулся, радуясь, что хоть кто-то прервал гнусный торг. Рамон, не вставая, поднял глаза на старика в долгополой ибланской одежде.

— Почему же?

— Этот раб нем и зол, как дикий кот. Но если сиятельному будет угодно обратиться ко мне...

Хью почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Мишель хлопнул томоэ по плечу:

— А вы, я вижу, у них любимый клиент!

Дать бы другу по шее, но ведь нельзя же при всех! А тут еще толстомордый завопил, встряхивая мальчишку, как тряпичную куклу:

— Не слушайте ибланского пса, сиятельный! У меня и говорящие есть, и здоровые все, а шустрые-е-е!

О боги Тиары! Хью стиснул зубы, едва сдерживая желание выхватить из седельной кобуры пистолет и выстрелить в потную харю. Рамон повернулся к мальчику:

— Так ты немой? Хммм... Качество, иногда весьма полезное...

Раб зарычал, вырываясь из "объятий" Равизо. Работорговец отвесил ему затрещину, но позабыл про ошейник и выпустил его из рук. Рывок, поворот, победное шипение — и мальчик вонзил зубы в палец угнетателя.

Работорговец взвыл дурным голосом; Мишель заржал, как мерин; иблани, сообразив, что ему здесь ничего не обломится, отбыл восвояси.

— До чего милое дитя! — восхитился Рамон, выгреб, не глядя, горсть монет из богато расшитого кошелька и бросил Равизо. Тот выпустил занесенную над мальчишкой плеть и стал считать ремы с ликом покупателя на обороте. Сосчитав же, преисполнился еще большего почтения и лично привязал к стремени томоэ веревку, стягивающую руки мальчика.

— Нет, Рамон, скажите, зачем вы его купили? — донимал герцога Мишель.

— Мало ли, — меланхолично ответствовал томоэ, — Ромолла велика, на что-нибудь сгодится.

Хью посмотрел на "покупку". Мальчик плелся за лошадью Рамона, уткнувшись взглядом в землю. Он ни разу не поглядел на нового хозяина; тот, впрочем, тоже не обращал на раба внимания. Герцог вообще стал молчалив и задумчив, и это утихомирило даже Мишеля. Наконец томоэ нарушил молчание, обернувшись к мальчику.

— Эй, зверюшка, — позвал он. Мальчишка закусил губу. — До Ромоллы путь неблизкий, садитесь в седло.

— Рамон, вы что, на нем же полно вшей! — возмутился шевалье Ситте. Герцог наклонился с седла, и паренек отпрянул, натянув веревку до предела. Послышалось злобное кошачье шипение. Дикий, почти безумный от ярости взгляд вперился в Рамона. Хью подался вперед, готовый, если что, вступится за мальчишку.

— Вот неблагодарная тварь, — заметил Мишель. Рамон невозмутимо пожал плечами и отвернулся.

— Если он хочет идти пешком — это его священное и неотъемлемое право.

Герцог пустил коня быстрым шагом, Даниэль сглотнул. Пешком! По солнцепеку! О боги... Дворянин отцепил фляжку с сидром и наклонился было к ребенку, чтобы предложить ему питье, но мальчик шарахнулся в сторону, полоснув шевалье такой ненавистью из-под каштановых ресниц, что Хью отпрянул.

"Вот дикарь! — в животе аргассца что-то екнуло. — Что же с ним дальше-то будет?"

Мальчишка упал минут через пятнадцать. Рамон натянул узду едва ли не раньше, чем тощее тело шлепнулось в белесую пыль, и соскочил с коня.

— Может, его окатить? — внес свежую идею Мишель. Томоэ молча распутал веревку сначала на стремени, потом, присев перед рабом — на его руках, сдернул легкий летний плащ из кремового шелка и бережно завернул в него паренька. Хью поперхнулся.

— Э, да вы... что... — потрясенно выдохнул Ситте, прикинувший на глаз цену плаща.

— Как вы верно заметили, он гряный раб и на нем полно вшей, — пояснил Рамон с такой дружелюбностью, что аргассцы почли за лучшее оставить его в покое. Удерживая раба одной рукой (мальчишка висел на ней, как тряпичная кукла), герцог взобрался в седло и пустил коня рысью. Ребенок лежал в изгибе герцогской руки.

До Ромоллы — поместья герцога — гости и хозяин добрались через полчаса. Томоэ поттормошил раба, и мальчик, высунувшись из складок плаща, осоловело повел вокруг себя взглядом. Осознав через секунду, где именно он лежит, парнишка восшипел и забился в руках герцога, как пойманная птица.

— Ну, ну, спокойнее, спокойнее, — сказал его сиятельство, придерживая мальчика, чтобы тот не вылелет из седла. Навстречу дворянам вышел мажордом герцога дон Доминго. Рамон соскочил на землю и снял с седла ребенка (мальчик попытался его пнуть, но безуспешно). Управляющий недоуменно уставился на покупку томоэ.

— Ваша светлость... что это?!

— Это? Ах, это! Оно ваше, Доминго.

— Мое? — брезгливо скривился эконом. — Зачем?

— Это надо отмыть, одеть, накормить, выловить всех вшей и показать врачу, лучше — магу. И осторожней, оно кусается.

... Обед прошел в оживленном обсуждении эльянских красот и рокуэльских красавиц; особенно усердствовал Ситте. Единственной темой, которую обходил Рамон, была покупка раба. Даниэль так и не понял, зачем ему мальчишка, а углубляться в вопрос при зубоскалистом Мишеле Хью не рискнул. Но наконец его друг откланялся, отправившись к какой-то прелестнице, и шевалье заговорил:

— Зачем все это?

— Что именно? — прищурился томоэ.

— Работорговля. Это же скотство, Рамон! Почему вы не запрещаете?

— Потому что она приносит казне весомый доход.

Хью отвел взгляд.

— Что будет с другими детьми?

— Не знаю, — равнодушно отозвался герцог. — Меня это не волнует. Главное, чтобы Равизо заплатил налог с продаж.

— Я не понимаю... Зачем же вы тогда купили этого ребенка?

— Мне надоело дрессировать одних собак и лошадей. Хочу попробовать с этим человечком.

— А потом? Когда вам надоест игрушка?

— Выброшу и куплю другую, — пожал плечами Рамон. Хью вскипел. Нет, хватит с него рокуэльских обычаев! Аргассец уже привстал, чтобы высказать томоэ все, что он думает по поводу работорговли и дрессировки детей, но в дверь постучали, и на пороге гостиной показался дон Доминго.

Мажордом крепко держал за руку последнее приобретение герцога. После мытья выяснилось, что у приобретения светлая, незагорелая кожа и густые волосы средне-русого цвета, которые домашний цирюльник герцога аккуратно подстриг в "кружок", прикрывающий уши. Мальчика одели по рокуэльской моде — длинные, до лодыжек, штаны, белая рубашка, желтый кушак, забавная куцая жилеточка и домашние туфли — мокасины. Однако никакой благодарности на лице ребенка не отражалось. Когда Рамон встал и подошел к нему, паренек злобно зыркнул на благодетеля.

— Что сказал врач по поводу его немоты?

— Ничего, ваша светлость, — буркнул Доминго. — Щенок так тяпнул его за руку, что иблани вылетел вон, будто ошпаренный. А магик сказал, что парень просто дурит, никакой он не немой.

— Вас так плохо покормили? — вскинул бровь Рамон. — Ну что ж, я немного разбираюсь в медицине... Откройте рот.

Глазищи мальчика бешено сверкнули, он сцепил зубы и замотал головой. Герцог крепко прихватил его за подбородок и попытался пальцем разжать ему зубы. Паренек рванулся с такой силой, что управляющий выпустил его из рук, замолотил кулачками по груди Рамона, засадил каблуком по ноге Доминго, который попытался прекратить это безобразие, и вцепился зубами в ладонь герцога.

Брызнула кровь; в глазах томоэ потемнело от боли. Доминго кое-как оторвал ребенка от герцогской руки и пинком отшвырнул его к камину. Хью застыл на месте, не зная, к кому броситься.

— Отличное начало для знакомства, — отметил Рамон. — Доминго, оставьте нас. Хью, вы тоже.

Хотя эмпат давно научился закрываться от чужих эмоций и тем более — от эмоций толпы (а то и свихнуться недолго), он все же старался избегать невольничьего рынка — слишком сильны были эманации рабов, и слишком много грязи было в чувствах работорговцев. Но надо же куда-то деть гостей, которые уже сидели у него в печенках! Отринув соблазнительную мысль продать аргассцев в рабство, герцог потащил их на рынок, чтобы хоть как-то отвлечь от своей персоны. Он был одиночкой по натуре, и постоянное мельтешение гостей перед носом казалось ему хуже зубной боли.

Он не ожидал, что вернется с покупкой...

Мальчишка сжался на ковре, и, сверля хозяина жгучим взглядом, ожидал кары за свое деяние. Эмпат не выдержал и отвел глаза. Тугой комок страха, ненависти и отчаяния, ощущать его было невыносимо, это слишком напоминало... И все же, хотя пареньку было очень страшно — он не боялся. Ребенок боролся изо всех сил, даже с теми, кто сильнее его, даже зная, что это бесполезно. Ненависть, гордость и отвращение были палкой, на которую он опирался, и он готов был броситься на мучителей снова...

Герцог медленно перевязал ладонь и стал бездумно расставлять по полочкам склянки с лекарствами. Он не знал, как мальчишка смог вынести рабство, ломающее взрослых, и почему в нем все еще горит его неистовая гордость, но он знал, за что ребенок так его ненавидит.

— Да успокойтесь вы, — устало сказал Рамон. — Не буду я с вами спать. И бить тоже не буду.

Мальчик вздрогнул всем телом, в огромных глазах вспыхнул и погас яростный огонь. Он горел в этом костре, питаясь своей ненавистью, сжигая даже хиленькую надежду, что его кошмар позади. Его личный ад, по сравнению с которым бледнели даже воспоминания эмпата о первом потоке, когда Рамон бился об пол, чтобы выколотить из головы этот нестерпимый, бесконечный звон.

Его новая, костлявая, дикая собственность... У него был гибкий и упругий, как у кота, хребет, да и повадки тоже кошачьи. Рамон глядел на раба, вздрагивающего от напряжения, и чувствовал, как внутри растет обидное недоумение. Почему именно этот ребенок? Он же дикий, неукротимый и... Ах, черт, почему — да просто не повезло!

Маленький гордец... и боец. Другой бы уже давно скис, а этот еще рычал и царапался. Почему так хочется приручить его? Разве есть ему, герцогу, дело до того, как сильно ненавидит его этот раб? Но маленькая змейка, которая вдруг обвилась вокруг сердца, уже запустила в него острые зубки...

— Если ты будешь так злиться, то никогда не забудешь, — негромко сказал Рамон, встречаясь взглядом с ребенком. Худое личико закаменело. — Я ничего тебе не сделаю. Правда.

Взрослый медленно опустился на колени перед ребенком. Дикий зверек отпрянул и выгнул спину.

— Не бойся. Я обещаю.

Мальчик ненавидел свою слабость, но он знал, что он — один, и никто ему не поможет. Никто не помогал, никогда. А как отчаянно и горько мальчишка мечтал о том, чтобы проснуться однажды и узнать, что все это — только страшный сон...

Змейка заскользила, касаясь холодными кольцами, и вдруг пребольно укусила, стало горячо. Такой острой боли еще никогда не было... Рамон осторожно, чтобы не спугнуть, протянул раскрытую ладонь:

— Клянусь, я ничего тебе не сделаю. Не бойся. Я не хотел тебе навредить. Мне было интересно, почему ты молчишь.

Губы мальчишки скривила недетская, ядовито-злая усмешка.

— Ненавидишь, да? Всех?

Ребенок опустил голову, разглядывая хозяина исподлобья. Казалось, что он вот-вот бросится и вопьется зубами в горло, чтобы хоть раз дать выход терзающему его огню. Рамон опустил руку. Он же эмпат, неужели он не сможет? Всего лишь притушить его ненависть.

Мальчишка шевельнулся, садясь поудобнее, потянул носом и покосился на блюдо с фруктами. Герцог встал, и раб мигом отпрянул к камину, чтобы мужчина не мог схватить его.

— Не веришь? Упрямый, да? — спросил томоэ. Виски обожгло, и Рамон машинально прижал ладонь ко лбу, загораживаясь от чужого отчаяния. Обычно ему вполне хватало своего. Он медленно провел рукой по лицу, возвращая на место язвительную улыбку. Интересно, с чего это такой приступ милосердия? Мальчик светил ему в лицо ненавидящими глазами; он уже ничего не боялся и никому не верил, а еще... он хотел винограда и персиков. Томоэ взял в руки блюдо и шагнул к камину. Одно быстрое, нервное движение — и рука мальчика сжала тяжелые каминные щипцы.

— Смелый, — со смесью похвалы и добродушной усмешки сказал Рамон, и паренек удивленно моргнул. Его никогда не хвалили, и это оказалось так приятно и необычно, что он даже опустил оружие. Рамон подошел поближе, и его движение снова вызвало вспышку недоверия; щипцы в маленькой руке нервно дернулись. Вдруг этот взрослый хочет обмануть его, приманить, купить не только тело, но его самого? Он так часто встречался с этим, что снова вздыбил шерстку, готовясь чуть что напасть и цапнуть.

Пальцы герцога побелели, едва не смяв тонкую оковку на блюде. Еще никогда в нем не поднималось такой дикой ярости и жажды убийства, когда он увидел, словно отраженную в глазах ребенка, потную рожу Равизо. Эмпаты почти не способны испытывать собственные чувства, и Рамон с удивлением прислушался к своей вспышке. Он и не подозревал, что так может...

Пока герцог занимался самоизучением, мальчик поднялся на колено, принюхиваясь, как котенок. Тощий, вечно голодный уличный котенок.

— Умрешь, а не сдашься? Вот и правильно. Ешь, не отравлено.

Герцог наклонился и поставил блюдо на пышный ковер. Мальчишка облизнулся, жадно глядя на виноград и персики. Томоэ отошел к самому дальнему окну и, скрестив руки на груди, присел на подоконник. Парнишка осмелел, схватил ломтик персика, не выпуская, однако, щипцов.

... Мальчик опустошал блюдо, герцог рассматривал свою покупку. Большие, миндалевидные, поставленные чуть наискосок глаза с вертикальными зрачками сразу выдавали в ребенке полукровку. Но где же тогда его магические способности? Или еще слишком рано? Рамон понимал, что владей мальчик хоть какой-нибудь магией, он бы в рабах и дня не задержался, а Равизо еще крупно пожалел бы, что связался с ребенком-полукровкой. Но способностей не было, точнее, они пока не проявили себя. Странно, обычно в тяжелых ситуациях они развиваются гораздо быстрее...

Когда фруктам пришел конец, мальчик отодвинулся от блюда и сыто улыбнулся, даже на хозяина взглянув без омерзения. От обильной и вкусной пищи клонило в сон, но как тут заснешь, если рядом — враг?

"Тепло. Сыто. Безопасно. Сонно", — эмпат послал первый пробный сигнал, но ребенок не заметил чужого влияния. Он зевнул, показав остренькие белые клычки. Вот чем он так кусается...

"Тепло. Безопасно. Хорошо", — смелее подкрался Рамон. Закрывающиеся глаза глянули уже почти без ненависти, и ручка ребенка наконец выпустила орудие самообороны.

"Безопасно, хорошо, мягко", — настаивал герцог. Еще зевок, сонный выдох, и мальчишка свернулся калачиком посреди ковра. Рамон подождал немного, подошел, и дыхание ребенка тут же сбилось. Просто звериное чутье.

"Безопасно, мягко... поверь мне", — подумав, решил томоэ, раб расслабился. Медленно и осторожно Рамон подсунул руки под тощее тельце, поднял и прижал к груди. Ребенок весил немногим больше кошки.

Не поднимаясь с колен, молодой мужчина смотрел в лицо своего раба. Потом аккуратно устроил его голову у себя на плече, тронул губами лоб и встал.

Тяжелая, в резных панелях дверь распахнулась сама; хвала богам, в комнате никого не было и способностей полукровки можно было не скрывать. По холлу шатался Даниэль. Завидев Рамона, аргассец застыл и выпучил глаза, но герцогу было не до него. Мальчик подрагивал во сне от малейшего шороха; если он проснется на руках мужчины, о доверии можно будет забыть навсегда.            

Томоэ быстро поднялся на второй этаж. Большую гардеробную уже переделали в жилую комнату: поставили столик с подсвечником, кроватку, застелили ее тонким матрасом, разложили на полу цветастый хадизарский ковер и бросили на него гору пестрых подушек, в углу разместился сундук для одежды и старые игрушки Рамона — деревянные кони, кораблики, оружие, набивные звери, кубики с буквами и книжки с волшебными "живыми" картинками.

Рамон остановился перед кроватью. Спускать с рук теплого, сопящего во сне ребенка не хотелось совершенно. Рамон бережно опустил мальчика на кровать и собрался уже выпрямиться, как вдруг рука раба легла вокруг его шеи. Герцог замер, дыша через раз. Мальчик прильнул, задрожал, всхлипнул "Нани-и...", и рука соскользнула.

Эмпат снял с него мокасины и набросил на паренька узорчатое шелковое покрывало. Острое личико разгладилось, на губах проступила блаженная улыбка. Мальчик зарылся головой в подушку, наслаждаясь непривычной мягкостью постели, и вытянулся под одеялом. Рамон убрал волосы с уха ребенка. Так и есть — ушко обычного размера, но с острым, слегка загнутым внутрь кончиком.

Герцог хмыкнул — ему-то повезло, глядя на Рамона, никто не мог бы сказать, что он — полукровка. И это было весьма кстати, потому что по Коронельскому акту все маги-полукровки исключались из порядка наследования, не говоря уже о том, что Рамон был бастардом...

Солнце раскалилось, как утюг, жара становилась нестерпимой даже для рокуэльца. Герцог позвонил и, пока ему несли сангрию, лед и фрукты, скинул всю одежду и завернулся в шелковый хадизарский халат. Н-дэ, а северянам сейчас несладко...

Гул эмоций постепенно стихал, сменяясь всеобщим расслаблением, и за это он особенно любил время сиесты. Герцог ощущал чужие эмоции будто всеми чувствами сразу — он их видел, слышал, они имели вкус, отвратный или нежный запах...Эмпаты и телепаты были редкой роскошью среди магов, сумасшествие оказалось самым частым итогом этих способностей, а самоубийство — последним выходом из ада, в который они превращали жизнь "чутких".

Рамон хлебнул сангрии. В свое время его спасла дрессировка по методу "кнута без пряника", а не то бы его могила пополнила коллекцию мраморных саркофагов в фамильном склепе, украшенных одинаковой, витой надписью "Рамон, маркиз Эспинола". Четыре сына герцога Рикардо Вальдано предпочли выход... А, может быть, окончательно свихнулись и уже туго понимали, что делают, прыгая из окон.

Аскелони не только научил его контролировать и использовать поток, но и виртуозно маскироваться — ни один из эмиссаров Суда Паладинов и Совета Араны  не сумел "расколоть" Рамона.

Интересно, где же теперь бывший Верховный маг Рокуэллы, затеявший свой безумный эксперимент? Эмпат не был уверен в том, что убил наставника. А жаль...

К четырем часам дня удушающий жар спал, и герцог, обтершись холодной водой и сменив рубашку, снова направился в детскую... Хм?

"Надо же, уже и отцовские инстинкты пробудились", — ядовито подумал Рамон. Где ж они были столько времени? Смерть маленького уродца, которого родила ему супруга, до сих пор не вызывала у герцога никаких чувств, кроме брезгливого облегчения. Все полукровки бесплодны, Аскелони не смог обмануть природу.

Мальчик спал, сладко посапывая в подушку и разметавшись под покрывалом. Эмпата кольнула тревожная мысль: "А вдруг он так задохнется? Может, перевернуть его на спину?" Рамон уже склонился над ребенком, но вдруг замер, прижав ладонь к груди. Такие чувства... Такие необычные, у него их никогда не было. Эмпаты не способны испытывать сильные эмоции, но мальчишка дарил ему их одну за другой, такие яркие, что...

Тонкий свист они услышали одновременно и бросились в стороны, причем мальчишка даже толком не проснулся. Между герцогом и его рабом мелко дрожала черная стрела, вонзившаяся в спинку кровати. Вокруг древка был обмотан свиток.

— Мммм? — ребенок протер глаза и потянул было лапку к стреле, но увидел Рамона и отдернул руку. Герцог выдернул стрелу:

— Не бойтесь, это всего лишь вестник. Ими пользуются маги, чтобы пересылать письма, — томоэ стянул свиток и отдал стрелу мальчишке. — Можете поиграть с ней, пока она не исчезла.

Герцог расправил свиток и повернулся к мальчику спиной. Тонкие пальчики сжали древко, большие глаза сузились. А что, если прыгнуть и воткнуть стрелу этому в шею, пока никто не видит?

Томоэ прислушивался, усмехаясь — ему тоже хотелось убить Аскелони. Наконец паренек шумно вздохнул и отказался от этой идеи, но отнюдь не потому, что испугался. Новый хозяин был слишком высок и силен, а мальчик все равно не знал, куда точно бить, и еще неизвестно, кому его продадут потом, а то и вовсе убьют...

"Славное дитя, из него выйдет толк", — хмыкнул Рамон, вчитываясь в неровные строки письма, запечатанного личной печаткой Верховной рокуэльской волшебницы:

"Рамон, я облазила эту клятую башню снизу доверху, обнюхала, облизала и едва ли не на зуб попробовала. Ни черта! Ни входа, ни выхода, ни оконца, ни щелочки. Ума не приложу — как Аскелони смог что-то оттуда выцарапать?! Однако внутри определенно что-то есть. По нашим исследованиям, оно начинает шевелиться в периоды солнечной активности, это... А, к черту, потом объясню, факт тот, что если в ближайшие десять дней успеешь к башне — может, сможешь что-то узнать, установить контакт... У меня не получается, она абсолютно закрыта. В общем, жду. Феоне.

P.S. Порталы к Айна Граца не действуют, придется добираться своим ходом, и не распространяйся, куда едешь. Ф."

Рамон задумчиво похлопал свитком по ладони. А гостей куда девать? А мальчишку? Впрочем, его-то как раз лучше будет взять с собой. Он шагнул к кровати, протягивая руку:

— Эй, зверек...

Зашипев, как кобра, мальчишка кубарем скатился на пол, вскочил и схватил тяжелый подсвечник со стола. Выставив его перед собой, шустрое дитя попятилось к двери. Рамон опустил руку.

— Хочешь уйти? Что ж, твое право, — отцепив от пояса кошелек, он бросил его к ногам мальчишки. — Не забудьте обуться.

Подсвечник дрогнул. Это предложение выглядело издевательством, учитывая... Узкая ладошка метнулась к клейменому плечу, а глаза были просто испепеляющие. Рамон едва успел пригнуться. Подсвечник с металлическим лязгом ударился в стену.

— Отличный бросок, — отметил герцог. — Вы сами понимаете, что вам некуда идти. В лучшем случае, вас поймают и снова продадут, а здесь с вами обращаются как будто не очень дурно? — он отвернулся к окну и взял со стола подзорную трубу. Мальчишка часто, прерывисто дышал, сжимая кулачки. — Не надо так волноваться, вас никто не тронет, — через плечо бросил Рамон. Ребенок гордо вскинул голову. Он презирал его обещания как заведомую ложь, и Рамону стоило большого труда не обернуться. Мальчик не верит ему все равно, но какой же он гордый... Он ничего не примет от того, кого считает врагом, и никогда не продастся за миску с горячим супом.

— Глупо, — тихо заметил Рамон, — но ведь это последнее, что вам остается, не так ли?

Он услышал короткий выдох сквозь зубы. Да что ты знаешь о боли?! Ты, урод, покупающий себе мальчиков на рынке?! Думаешь, что если ты богат и сильнее меня, то я уже твой?

Змейка туго сжала кольца и так вцепилась зубами, что перед эмпатом все затмилось. Он еще никогда не испытывал такой жгучей боли и никак не мог разобраться, где его, а где — мальчишки. Ковер заглушил и без того тихие, как у кошки шаги — мальчик подобрал гнутый подсвечник и сжал обеими руками, но он знал, что, сколько не бейся и не царапайся, он все равно беззащитен.

Так хочется сгрести его в охапку и... Фокус в том, что мальчишка этого не оценит или, вернее, расценит как очередное домогательство.    

Собрав волю в кулак, герцог приложил окуляр к глазу и направил трубу в сторону Гардонского хребта — почти неприступной горной цепи, благодаря которой завоевательный пыл аргассцев ограничился Аквилоном, захлебнувшись у крутых гардонских отрогов.

Рамон поймал окуляром черно-зеленую иглу Айна Грацы. Таинственный шпиль не давал магам и ученым покоя уже полторы тысячи лет, и только Аскелони о чем-то догадался. Или узнал, но что — так и осталось загадкой.

Он снова почувствовал движение у себя за спиной. Мальчик был удивлен тем, что новый хозяин не продолжает издеваться. Привстав на цыпочки и вытянув шею, ребенок попытался выглянуть в окно. Там же явно творится что-то интересное, если хозяин утратил интерес к покупке! Увы, ничего не увидел и озадаченно почесал подсвечником нос. Рамон по-прежнему молчал, недвижим, как монумент, и взирал на загадочную постройку, а его молчание и неподвижность интриговали паренька все сильнее. Наконец любопытство взяло верх над страхом: мальчишка, не приближаясь, вытянул руку с подсвечником и настойчиво подергал им за пышный рукав. Герцог оторвался от созерцания и перевел взгляд на раба; тот, убрав подсвечник за спину, не сводил глаз с подзорной трубы. Томоэ протянул ему инструмент. Мальчик неуверенно помялся, потом все же положил подсвечник в кресло и взялся обеими руками за непонятную штуковину. Поднес к лицу, охнул и резко отдернул, уставившись на Рамона круглыми, как плошки, глазами.

— Никакой магии, только оптика, — успокоил его герцог и, наткнувшись на недоумевающий взгляд, пояснил: — Оптика — искусство шлифовать и подбирать стекла. В результате можно либо увидеть что-то вдали, либо увеличить какую-нибудь мелочь, — мальчишка пожевал губу, потом решил поверить и снова приник к стеклу. — Смотрите внимательней, мы скоро туда поедем. Вам ведь хочется своими глазами увидеть легендарную Айна Грацу?

Парнишка весь загорелся от любопытства. Об Айна Граца слышали все, а вот что это такое? Как оно выглядит вблизи? И что там внутри? И что будет, если его потрогать? А правда ли все то, что о ней рассказывают? Это же так интересно!

— Вы едете туда со мной, а по дороге решите, хотите ли вы остаться.

Мальчик опустил трубу; его глаза насмешливо блеснули. Хочет ли он остаться? Да ты просто дурак, мой новый хозяин...

     

Элеонора Робийяр хмуро глядела на старших сыновей. На столе лежало донесение шпиона из Рокуэллы. Гийом, Виктор и Леон делали вид, что думают над прочитанным. Падме Робийяр поморщилась. Она не любила детей, но почему-то именно ей Тиара послала девять отпрысков.

Вдова графа Робийяр была невысокой полной дамой лет сорока восьми на вид. Относясь с глубочайшим презрением к тем, кто пытался обмануть возраст с помощью пластической магии, Элеонора тщательно следила за собой, эффектно укладывая седину в темно-кашта-новых волосах и умащивая лицо и руки питательными кремами. Смугловатая от природы кожа почти не потемнела с возрастом, а большие, яркие глаза цвета темного янтаря вызывали бурную зависть молодых дам и девиц. И мало кто знал, что один лишь взгляд этих красивых глаз заставлял сыновей покойного Гризеля сворачиваться в шарики.   

— Почему он купил мальчика? — вслух подумал Леон.

— Извращенец потому что, — фыркнул Виктор. Гийом нахмурился:

— Меня больше интересует, зачем он потащил с собой этих двоих.

— Наконец-то хоть один из вас дал себе труд подумать, — резко заметила Элеонора. — Я полагаю, что они нужны ему как свидетели для Суда Паладинов.

— Но матушка, тогда посылать к нему убийц становится опасно, — заметил Леон.

— А на что нам убийцы? — вскричал Виктор. — Вызвать ублюдка на тройную дуэль — и вся недолга! Хоть один из нас его да убьет, а у вас, маменька, имеются еще трое сопляков, которых нужно куда-то пристроить.

— Вико! — резко сказал Гийом.

— Что, братец, правда глаза колет? Или ты еще помнишь прошлую встречу с Вальдано? И как только жив остался, — прошипел второй сын покойного Гризеля.

— А ты, видимо, весьма о том сожалеешь, — огрызнулся наследник титула. Леон встал и отошел к балкону, едва не сплюнув от отвращения. Ну и семейка! Старшие братья хуже тигров, мать свихнулась на мести за убиенную дочь, а что поганей всего — если Вальдано прикончит их всех в ходе "святого возмездия", она и младших втянет в эту грязь, а ведь еще есть девчонки...

— Не мели ерунды, — одернула Виктора падме Робийяр. — Вальдано убьет и троих, и пятерых, и семерых, и даже не чихнет.

— Конечно, матушка, — ехидно отозвался Виктор, — кому, как не вам знать, на что способен ваш зять, хоть и бывший? Странно только, что при таких познаниях вы не потребовали над ним Суда Паладинов еще два года назад.

— Вико, — вздохнула Элеонора. — Иногда мне кажется, что ты такой же кретин, как твой отец.

— Бедный родитель, как же ему икается на том свете от этаких воспоминаний, — пробормотал Виктор.

— Я уже говорила об этом, и не раз! — вскричала Элеонора, привстав и прихлопнув ладонями столешницу. — Вальдано убил вашу сестру и мою дочь, и ее сына тоже, и по аквильским законам этого довольно, чтобы объявить ему кровную месть!

— Но матушка, — забеспокоился Гийом, — вы не потребуете поединка в самом деле? Рамон — один из лучших бойцов и...

Леон фыркнул. Братец Ги весьма озабочен целостностью своей шкуры, поскольку братец Вико спит и видит, как бы Вальдано свернул ему шею. Виктора всегда бесило то, что его угораздило родиться вторым сыном, а жена Гийома все никак не забрюхатеет... О боги! И вот это называется — тихие семейные радости?!

— ... и древние аквильские законы уже отменены аргассцами, — торопливо закончил граф Робийяр.

— Аргассцы, завоеватели, северные варвары, — с ненавистью прошипела Элеонора. — А вы и рады! Да, уж лучше, чтобы наше имя и нашу честь трепали на Суде, чем отомстить рокуэльскому негодяю!

— Матушка, — зевнул Вико, — эти северные варвары завоевали Аквилон больше двухсот лет назад, так неужели это вас до сих пор беспокоит?

... Месть, месть, месть... Вот уже второй год все разговоры в этом доме идут только о мести. Леон прислонился спиной к белой стене, глядя с изящного балкончика на кучерявые виноградники внизу. Он так устал это слышать. И ему не нравится, что это слышат младшие. У матери были доказательства, что Рамон убил жену и сына, но она упорно не хочет Суда. А почему? Неужели публичная казнь убийцы — это не есть возмездие?

"Либо Рамон вовсе не убийца", — лениво подумал Леон. Эта мысль уже не раз приходила ему в голову, но с кем ею поделиться? Не с братьями же...

Два года покушений, и ни одно не увенчалось успехом. Брак Рамона и Бертиле тоже продлился два года; видимо, потом сестрица окончательно допекла мужа. Леон невесело усмехнулся. Он никогда не завидовал Вальдано, хотя Бер была писаной красавицей. А к тому же редкостной стервой, и всегда казалась ему полусумасшедшей.

Странный брак. Явный мезальянс для герцогов Вальдано — фактически королей Рокуэллы. Ведь Бертиле, как ни крути, — всего лишь дочь одного из самых богатых помещиков аргасского юга. А Вальдано отнюдь не бедствуют...

— Леон!

Шевалье Робийяр обернулся. Мать тяжело дышала, сверля детей гневным взором, на лице Ги отражалось глубокое облегчение, Вико был чем-то сильно раздосадован — похоже, семейство все же пришло к консенсусу.

— Леон, вы часто бываете в Рокуэлле, — начала вдова Робийяр. Так, мы перешли на "вы", матушка явно в бешенстве.

— Медом там тебе, что ли, намазано, братец, — процедил Виктор.

— Да, бываю, — не отвечая на шпильку виконта Хинтари, отозвался тот.

— Тогда мы поручаем это дело вам, — объявила Элеонора.

Дело?

— Надеюсь, вы помните рокуэльский карнавал? — спросила падме Элеонора. Леон кивнул. — В день карнавала двери всех домов открыты для всех гостей, и в первую очередь — двери герцогского дома. Лучшего случая поквитаться с Рамоном у нас просто не будет. И как мне раньше не пришло в голову... — при этом матушка бросила на Ги и Вико такой взгляд, что Леон понял — они от столь самоубийственной затеи успешно отвертелись. Потому что человек, покусившийся на жизнь томоэ, до тюрьмы просто не дойдет — рокуэльцы разорвут его на месте...

О Проклятие! Так что же, это ему придется убить герцога?! Леон едва не застонал в голос.

— Сын мой, вы сделаете это? — голос матери зазвенел; а как скривился Вико, он-то надеялся, что Рамон прирежет Гийома. — Или вам тоже наплевать на честь нашего дома?

— Видимо, эта честь ничуть не страдает оттого, что мы пытаемся убить его из-за угла, словно медонские бандиты, — резко ответил Леон, прежде, чем понял, что сказал.

— Леон, мы мстим за сестру, а для Вальдано слишком хороша даже веревка, — отозвался Гийом.

— В таком случае давайте наймем мага и избавимся от проблемы раз и навсегда.

— Ни за что, — отрезала Элеонора. — Чародей будет шантажировать нас, пока мы все не сойдем в могилу.

— И не только мы, — добавил Гийом. — Маги живут несколько веков, а потому...

— О боги Тиары, братец, кому это все будет интересно через пару сотен лет? — хмыкнул Виктор.

— Хватит! — Элеонора хлопнула по столу. — Леон, вы сделаете это или нет?

— Да, матушка, я поеду завтра же, — покорно ответил Леон. По крайней мере, если ему удастся матушкина затея, то мальчишкам не придется возиться в этой грязи.

— Это лишнее, вас доставит туда портал, — деловито сказала падме Робийяр. — Вы наденете амулет, скрывающий внешность, и наймете нескольких помощников. Вот деньги, — матушка подошла к шкафу с аквилонской инкрустацией, открыла его и бросила на стол увесисто звякнувший мешок. Повернулась и посмотрела на сына. Он молчал, холодно и отчужденно глядя мимо нее. Падме Элеонора пожала плечами — ей было все равно, что думают ее сыновья об этом спектакле, Рамон должен был отправиться в мир теней, и побыстрее...

Мальчишка не умел ездить верхом. И потому все время сползал с мула. К тому же раб наотрез отказался сидеть в одном седле с кем-то еще. Его пришлось учить по дороге к Айна Граца, что сильно скрасило монотонность путешествия и вызвало нескончаемый поток остроумия г-на Ситте.

На ночлег встали у реки, на опушке леса. Гардона распустила отроги, как осьминог — щупальца, за спинами путешественников длинным когтем изгибались коричнево-желтые, с прозеленью кустов скалы.

Мальчишка сел подальше от взрослых. Он так умотался за день, что ни о каком побеге и речи не было — ребенок торопливо проглотил птичью ножку и кусок хлеба и уснул, едва завернулся в плащ.

Рамону выпало дежурить первым. Герцог сидел, прислоняясь спиной к теплому боку дерева, и наслаждался свободой. Хорошо было вдали от людей и государственных забот! Нет, все же его супружнице повезло больше. Ей досталась стихийная магия, и никакого звона в голове от сотен беспрестанно чувствующих горожан, потока, от которого порой хочется взвыть и удрать в лес, в пустыню, куда угодно, лишь там не было ни одного человека... А погибла так глупо, даже не успев толком воспользоваться силой... Бертиле бредила властью и всемогуществом магии, а он бы это всемогущество с руками бы отдал, любому...

Разомлевший от непривычной тишины, эмпат не сразу услышал чей-то стон. Расслышав, открыл глаза и тут же почувствовал прилив липкого панического страха, который плотным облаком опутывал мальчишку. Герцог вскочил, подбежал к своему рабу и склонился над ним.

Плащ валялся в стороне; мальчишка метался по траве, он с кем-то боролся, вырывался из невидимых, но цепких рук. Дыхание сбилось, было частым и прерывистым, личико кривилось от ужаса. Рамон подхватил ребенка, прижал к себе. Паренька била мелкая дрожь, одежда прилипла к покрытому испариной телу. Проклятие, почему он не сновидец?!

Мальчишка со стоном отвернулся, упираясь рукой в грудь герцога, светлая голова запрокинулась.

— Ннниии... нении... — он изогнулся, пытаясь вывернуться из объятий Рамона, замер на миг и вдруг так рванулся, что герцог уронил его на траву. Ударившись о землю, раб проснулся и приподнялся на руках, тяжело дыша и свесив голову.

— Что ты? Что с тобой? — испуганно спросил Рамон, касаясь спины мальчика. Ребенка словно подбросило; он извернулся, как змея и, увидев склонившегося над ним мужчину, со всей силы влепил своему владельцу пощечину. Длинные волосы хлестнули герцога по лицу, добавив дивных ощущений; звук удара еще не отзвенел, а мальчик уже подорвался с земли и дал деру. Не долго думая, эмпат бросился в погоню.

Мальчик мог кинуться в лес или к реке, но он помчался к скалам. Рамон замер, в восхищении глядя, с какой легкостью ребенок порхает с кручи на кручу. Наконец тонкая фигурка скрылась в пещере, и эмпат почувствовал, что там паренек остановился. Теперь нужно его найти и успокоить...

Мальчик свернулся клубком на полу, темная одежда сливалась с камнем, но русые волосы почти светились в темноте.

— Почему ты сбежал? Я же говорил, что ничего тебе не сделаю.

Он поднял голову — в проеме четко вырисовывался силуэт герцога. Мальчишка вскочил на ноги, схватил камень и отпрянул спиной к стене. Рамон вошел и опустился на колено перед загнанным в угол ребенком, сохраняя дистанцию:

— Не бойся, я не сержусь на тебя. Пойдем к костру, ты замерзнешь здесь.

Губы мальчишки задрожали. Да что он все никак не оставит его в покое?! Что еще им всем нужно?! В святящихся во тьме глазах полыхнула последняя бешеная вспышка и угасла, сползая в огромную, нечеловеческую усталость. Он боролся с ними столько, на сколько хватило сил, но он больше не мог. Один, всегда один, и он так устал...

Мальчик сгорбился, оперся о стену и выпустил камень, уронив голову. Рамон протянул руку к пареньку, но тот попятился вдоль стены. Он так устал быть всегда один, но еще сильнее боялся подпустить к себе кого-нибудь. Он слишком давно знал, что взрослые — это твари, к которым нельзя подходить близко, если только хочешь уцелеть.

"Неужели тебе ни разу не хотелось кому-нибудь поверить?" — эмпат потянулся к ребенку, и он тут же шарахнулся в самый темный угол, бросил на приближающегося взрослого затравленный взгляд и вдруг обессилено опустился на пол. Ему уже было все равно. Он так устал, что потерял даже страх.

Рамон присел рядом и осторожно тронул его плечо. Хрупкое тельце судорожно дернулось; мальчишка отвернулся к стене и отшвырнул руку герцога. Когда ж ты уже уберешься! Он ничего не хотел, только чтобы все, наконец, оставили его в покое.

Рамон молча ждал. Мальчик не шевелился, и эмпат чувствовал, что чем дольше он сидит рядом, тем сильнее напряжение ребенка. Надо было подождать, еще немного — и нервы парнишки не выдержали бы, возможно, новый взрыв наконец-то освободил бы его, но герцог сдался первым.

Рамон встал и принялся расстегивать крючки на камзоле. Мальчик шелохнулся, прижал ко рту кулачок, следя за ним расширившимися кошачьими глазами, и в них снова появился страх, который заставлял его сжиматься тем сильнее, чем ниже спускалась рука герцога по застежке.

— Если вы хотите остаться здесь, что ж, дело ваше, не буду мешать, — светским тоном сообщил парнишке герцог. — Но по ночам в пещерах довольно прохладно.

На ребенка упал камзол, раб подскочил от неожиданности, машинально вцепившись в прогретую чужим телом ткань.

— Спокойной ночи.

Рамон пошел к выходу, чувствуя, что мальчишка аж привстал от изумления, густо смешанного с растерянностью и благодарностью — чувством, для ребенка новым и отчасти чуждым. Рамон скривился. У него в детстве тоже не было особого повода благодарить взрослых. Затем в пещере зашуршало, и, обернувшись, герцог увидел, что паренек укладывается на полу, заворачиваясь в его камзол.

... Этот — ушел. Вот просто взял и ушел. И это было так странно, что мальчишка даже ущипнул себя за руку. Нет, точно, — ушел. Камзол остался. Паренек натянул его на голову. Как приятно пахнет...

Он различал людей по запаху, как пес, и не любил, когда чужой запах лип к нему, тем более, что чаще всего это было просто гадко. Но этот... этот нет... Мальчишка закрыл глаза, зарылся лицом в полу камзола, жадно вдыхая запах Рамона. Мм, он еще никогда не встречал такого приятного запаха!

Мальчик потерся щекой о ткань, зарылся в камзол поглубже, спрятал в нем лицо. Странно, от запахов других людей ему хотелось поскорее отмыться, этот, наоборот — притягивал, в нем хотелось вываляться с ног до головы, как в кустах валерианы.

Неприятно признаваться, но о новом хозяине он думал почти непрерывно. Такой большой, сильный... очень странный. Ведь почти поймал — и ушел. Мог бы уволочь с собой силой, но... зачем ему это? Хочет его приманить? Или просто глупый? Да нет, вряд ли... И к тому же запах его хозяина был гораздо слабее, чем у других людей, тоже непонятно почему. И похоти в нем не ощущалось. Мальчик нахмурился. Он так и не понял, зачем нужен хозяину. С ним обращались совсем не так, как с рабом, и иногда так хотелось прижаться к нему, даже поверить... А это что?

Запустив руку в карман герцогского камзола, паренек вытащил из него батистовый платок с алым вензелем и кружевом по краям, слегка надушенный йельской туалетной водой. Полукровка принюхался и задумался. Искушение было слишком велико...

... Проснувшись утром, Рамон нашел под боком аккуратно сложенный камзол. Поодаль от мужчин посапывал под плащом мальчишка. Пошарив в кармане в поисках платка, дабы утереть лицо после умывания в ручье, герцог обнаружил недостачу, хмыкнул и накинул камзол. Он не собирался отнимать у мальчишки неправедно уворованное.

Рамон зевнул. Из-за ночной выходки раба эмпат плохо спал, поднял всех в несусветную рань, и теперь его спутники похрапывали в седлах, переваривая ранний завтрак. В путь тронулись совсем недавно, а мальчишка уже куда-то испарился. Герцог приподнялся на стременах. Еще отстанет, потеряется...

"Ну уж нет, — улыбнулся эмпат. — Он, судя по клыкам, оборотень, найдет по запаху, если захочет."

И с чего это ему, аристократу благороднейших кровей, так беспокоиться о каком-то безродном щенке? Хмыкнув над иронией ситуации, Рамон оглянулся на мула. Мальчик пользовался любым случаем, чтобы вылезти из жесткого седла, а поскольку они никуда не торопились, то ребенок с удовольствием бегал по лесу. Однако... Герцог нахмурился. Ощущение мальчишки слабело, куда же он забрел? Или и впрямь заблудился?

— Господа, наш безмолвный зверек потерялся. Ждите здесь, я его сейчас найду, — бросил Рамон своим гостям, ныряя в густые заросли у дороги.

— Угу, и нашлепать не забудьте, — сонно пробормотал Мишель.

Мальчишка выскочил из кустов совершенно неожиданно... для жеребца. Реис всхрапнул и замотал головой.

— Зверек, где вас носит? — строго, но с облегчением в душе, осведомился герцог. Мальчик презрел вопрос и потянул эмпата за штанину, тыча пальцем себе за спину. Его что-то беспокоило. Томоэ сжал бока Реиса коленями и направился туда, куда тянули.

Когда они добрались до скал, по которым Рамон гонялся за своим рабом вчера, мальчишка стал карабкаться вверх. Бросив узду на куст, герцог полез следом, перебираясь с уступа на уступ так ловко, что заслужил уважительный свист мальчишки.

Паренек остановился на вершине скалы и показал пальцем вниз. Рамон посмотрел и кротко вздохнул. Боги Тиары его явно недолюбливали...

Хью зевнул, отогнал навязчивую муху и еще раз попытался продрать глаза. И зачем было вставать в такую рань? Мишель так, кажется, вообще дрых беспробудно, покачиваясь на лошади. Лениво обернувшись на стук копыт, Даниэль с удивлением отметил, что маленький дикарь сидит на Реисе позади Рамона.

— Господа, за нами погоня! — крикнул герцог. Хью вздрогнул и мигом проснулся.

— Наемники, как на мосту? — быстро уточнил он, толкая в бок Мишеля.

— А? Мн... что? — забормотал будущий барон Ситте, вертя головой, как сова.

— Погоня, — повторил Рамон. — За нами. Наемные убийцы. Они не нашли нас только потому, что вчера мы успели обогнуть хребет, — резкий кивок в сторону скал, — а поисковые амулеты не могут пробиться сквозь горы.

Мальчишка спрыгнул наземь и с видом обреченного стал разбирать узду — с мулом он не ладил.

— Эй, зверек! — парнишка вздрогнул и обернулся. — В свете последних событий, я думаю, что вам необходимо оружие, — томоэ вытащил из-за спины кинжал и протянул его мальчику. — Берите.

Ребенок изумленно уставился сперва на узорные ножны, потом — на герцога. Оружие? Ему? Ему, рабу?! Он что, вправду глупый или...

— Рамон, не сходите с ума! Это же раб, да он спит и видит, как бы вас прирезать! — воскликнул Мишель. Хью стиснул зубы. Проснулся-таки, кузен, чтоб тебе...

Мальчик метнул в шевалье Ситте ненавидящий взгляд и потянулся к большой смуглой ладони. Бережно взял кинжал обеими руками, прижал к груди и вскинул на Рамона удивленно-благодарные глаза. Так почему же?

Паренек молчал, но требовал ответа с настойчивостью инквизитора, а герцогу не хотелось объяснять ему при куче свидетелей.

— Хью, возьмите мула, мальчишка поедет со мной, — распорядился герцог. — Сейчас будет скачка, он не удержится.

Даниэль быстро намотал узду на руку. Томоэ подхватил раба и посадил перед собой — боком, по-дамски, чтобы ребенок, и так оказавшийся к мужчине слишком близко, не счел это оскорблением, или, того хуже — посягательством. Тот, странное дело, не воспротивился и даже не укусил.

— Галоп, зверушка, — это страшная штука для неподготовленных, хватайтесь покрепче.

Паренек серьезно покивал, сунул кинжал за пояс и... уцепился за гриву. Вот упертое создание!

Леон, похлопывая перчатками по руке, задумчиво смотрел на трактир, к которому привела их погоня. Если верить амулету, герцог был там. Робийяр обернулся на дюжину нанятых им эльянских убийц. Рокуэльцы любили томоэ, но при любой власти найдутся и недовольные, и продажные... Кобе, главарь банды, кивнул на трактир и вопросительно поднял брови. Леон, нахмурясь, вновь уставился на гостеприимно приоткрытую дверь.

Что-то тут не так...

Леон сам не мог объяснить, почему он, узнав, что Рамон покинул столицу, сорвался следом за ним. Ведь можно же было подождать, пока загулявший герцог вернется, но... что-то погнало вперед, наверное, смутное желание встретиться лицом к лицу и поговорить. Просто поговорить... о чем-то. Ибо чем дальше заходила вся эта месть, тем больше Леону казалось, что герцога стоит хотя бы послушать.

Робийяр фыркнул и мотнул головой, отбрасывая идиотские мысли. Можно подумать, Рамон станет с ним разговаривать после всего, что было. Но вдруг? Что если ему удастся обменяться с герцогом хоть парой фраз, объяснить ему, что не все Робийяры в восторге от праведной мести?

Леон не был трусом. Но не был и храбрецом, а умирать не хотелось...

Кобе кашлянул. Леон раздраженно оглянулся. Рокуэльцы — народ добродушный и любопытный; вокруг новоприбывших мигом собралась небольшая толпа, которая оживленно перешептывалась по их поводу. Робийяр решительно спрыгнул на землю, взбежал на крыльцо и зачем-то взялся за дверной молоток. Гостеприимно приоткрытая дверь отчего-то не вызывала доверия. И, может, Рамон, услышав стук, догадается о миролюбивых намерениях?

"Или сообразит, по чью душу мы явились", — фыркнул Леон.

— Вы стучите, стучите, — насмешливо посоветовал из толпы дюжий дед с мотыгой. — Там она! Только час назад четверо постояльцев прибыло.

Леон махнул рукой наемникам, и те тоже спешились. Все вместе вошли в трактир. Ни гостей, ни хозяев, ни односельчан, зашедших выпить кружку прохладительного...

Пусто...

Кобе выразительно посмотрел на потолок, Леон поскреб белесую щетину на подбородке. Если они все уже разбрелись по комнатам, то есть шанс обложить герцога в каком-нибудь углу и тихо прикончить. Быстро, а главное — неожиданно и без разговоров, чтобы было меньше грязи и крови, от которых придется потом отмываться. А если и с разговорами — то без свидетелей...

Робийяр дал знак бандитам, и те принялись закладывать двери и окна лавками и столами.

"Да уж, — кисло подумал Леон, — убивать герцога при наличии кучи его подданных снаружи — да это предприятие обречено на успех!"

Наемники подошли к Кобе и аргассцу за ценными указаниями, в этот миг грохнули выстрелы.

Кобе швырнул нанимателя на пол. "Засада", — "прозорливо" понял Робийяр, уткнувшись носом в натертые до блеска доски.

Пальба утихла, Леон рискнул приподнять голову и сосчитать потери. Трое убийц были мертвы, один жив, но ранен в живот, так что на этом свете он не задержится. Робийяр шевельнулся, по ноге протянула жгучая боль. Черт, еще не хватало! Кобе показал ему пять пальцев, потом еще один. Если там действительно шесть пистолетов, то... у семи уцелевших бандитов еще есть шанс!

Видимо, Кобе озарила та же светлая мысль, и по его знаку наемники бросились в атаку. Двое кинулись к двери в кладовку, двое — на кухню, еще двое вместе с главарем помчались на второй этаж, галерейкой нависающий на залом. Леон кое-как встал, доковылял до табурета и упал на сиденье, отстраненно наблюдая за происходящим, выпавший из-за пояса пистолет остался валяться на полу, но оглушенный болью дворянин этого даже не заметил.

Двое бандитов по стеночке подкрались к кладовке. Первый наемник резким рывком распахнул дверь кладовки и тут же за ней укрылся. Одновременно раздались два выстрела, потом — два вопля. Второй разбойник мягко осел на пол, а из кладовки, пошатываясь, выбрел шатен с пробитым плечом и всем весом навалился на дверь. Из кухни донесся страшный грохот — судя по тональности, кого-то опрокинули на гору посуды.

Леон вяло смотрел на шатена, шатен — на Леона. Затем взгляд шевалье Робийяра скользнул по двери. Раненый, застонав, отцепился от нее и ввалился обратно в кладовку. Внутри зазвенело, что посыпалось и разбилось — видимо, шатен упал. Наемник ужом вывернулся из-за двери и ввинтился в пахнущую окороком тьму кладовой. Изнутри так загрохотало, что Робийяр чуть не навернулся со стула. Затем из кладовой вырвался хриплый, странно оборвавшийся вопль, и на свет Божий бодро вышел шатен с пистолетом убийцы в руке.

"Притворялся", — понял Леон. Дворянин с нехорошей улыбкой уставился на Робийяра. А тот только сейчас сообразил, что должен еще и как-то действовать...

Тем временем Хью и двое наемников громили кухню. Стрельбы не было — все трое экономили пули, за метательные снаряды сошли миски, плошки, тарелки, ножи, вилки и все, что подвернется под руку. В пылу сражения никто и не заметил, как в кухню прокрался мальчишка. Несколько секунд он следил за дракой с восторгом ребенка в цирке, а потом кинулся на помощь Хью, но крайне неудачно — споткнулся о ножку стола, ухватился за столешницу, чтобы удержаться на ногах, и в итоге свалил на пол груду немытой глиняной посуды, и сам растянулся среди черепков.

Тут-то один наемник и совершил фатальную ошибку: бросив Хью на растерзание соучастнику, он с издевательской улыбкой двинулся к мальчишке:

— А ну-ка цып-цып-цып сюда, хорошенький мальчик!

"Хорошенький мальчик" зашипел, и вдруг, под его взглядом, высыпавшийся из ступки толченый перец тучкой взвился в воздух и выплеснулся в физиономию бандита. Тот взвыл и завертелся волчком, прижав руки к глазам и согнувшись. Паренек вскочил, пнул его под коленку, схватил валяющийся на полу противень и огрел преступника по макушке. Кухня огласилась глубоким, почти колокольным звоном; вой оборвался, убийца растекся по полу.

— Э-э? — недоуменно оглянулись Хью и разбойник, а ребенок, в восторге от обнаруженных возможностей, поднял стол и запустил им... Вообще-то в убийцу, но погребло обоих. Мальчик ойкнул, хихикнул и поспешил покинуть место преступления, прошмыгнув в зал.

Мишель, чуть пошатываясь и поигрывая трофейным оружием, шел на какого-то блондина, а тот, с ошалело-безнадежным выражением лица, упав с табуретки, полз за пистолетом, валяющимся посреди комнаты. Блондин кое-как удерживал Ситте на расстоянии беспорядочными тычками шпаги, а шатен, явно издеваясь, не торопился спускать курок. Наконец пальцы белобрысого нащупали рукоять, Мишель вскинул руку и выстрелил ему в лоб. Мальчик пронзительно закричал. Аргассец обернулся.

— Аа, заговорили, значит, — протянул он и направился к рабу. — А ну-ка, парень... — начал дворянин, указывая на свое плечо, но мальчик попятился от него, дрожа от отвращения, споткнулся о ступеньку, и его вырвало.

— Ах ты, падаль!! — взревел Ситте, узрев испакощенные сапоги. Он уже воздел карающую длань, но с галерейки, проломив перила, рухнул один из наемников, погнавшихся за Рамоном. Мальчик с усилием поднял мутный взгляд наверх и мигом оказался на ногах. Неловко выдернув из ножен кинжал, раб поскакал на второй этаж.

Рамон и Кобе изощрялись в фехтовальном искусстве. Впрочем, герцог скорее развлекался, гоняя наемника по комнате. Тот уже не пытался добраться до тела жертвы, только защищался от выпадов, методично колющих то в первую, то в третью четверть. Кобе взмок; разряженный пистолет, которым он размахивал как дубинкой, перехватив за дуло, не особо помогал делу. Убийца стал понемногу пятиться к двери, затем развернулся и бросился наутек, но оскользнулся в луже крови, которая натекла из убитого товарища, и всем телом налетел на мальчишку с выставленным вперед кинжалом. Лезвие с чавканьем вошло под грудину, пропороло диафрагму и застыло в животе жертвы. Ребенок, завизжав, взглядом отбросил разбойника к ногам Рамона. Тот добил Кобе пинком в висок и поинтересовался:

— Как вы это сделали, зверушка?

Мальчик замотал головой, пожал плечами и широко раскрыл и без того немаленькие очи. Томоэ присел перед ним, не нарушая дистанции. Ребенок бурно дышал, и по хребту эмпата вдруг прошлось мокрым пером четкое понимание того, как давно и страстно паренек хотел убить. Неважно кого и зачем, только чтобы расплатиться за свои мучения и дать волю сжигающему изнутри огню... На скулах герцога заходили желваки, мальчик невольно отшатнулся. Да что же надо было с ним сделать, чтобы его тонкие ноздри с таким наслаждением вбирали запах крови, чтобы так разрумянились от него скулы и загорелись глаза?! А в крови были и ладошки, и рукава, и камзол, и... черт, неужели это его?!

— Ну ладно, — решил герцог, уверившись после беглого осмотра, что его собственность не пострадала, — ступайте в комнату и будьте паинькой. Да, возьмите тряпку и ототрите кинжал, от крови металл ржавеет.

Мальчик кивнул со всей серьезностью, юркнул в комнату и с ходу определил на роль тряпки занавеску. Отодрал, взобрался на кровать и стал тереть кинжал, сосредоточенно нахмурившись. Рамон вытащил из-за голенища метательный нож, вышел на галерейку, вогнал его в горло притаившегося у лестницы бандита и спустился по лестнице следом за трупом.

Первое, на что наткнулся герцог внизу, — бездыханное тело Леона Робийяра и крайне сидящий перед этим телом Мишель, с самодовольной до отвращения рожей.

Герцог подошел к двери и стал разбрасывать столы и лавки. Эмпату стоило больших усилий удержать своих любопытных подданных во время драки подальше от ходившего ходуном трактира.

На крыльце стояли женщина, две девушки и один юноша. Заглянув внутрь и увидев, что сотворилис трактиром пущенные утром гости, женщина испустила пронзительный крик и упала на руки юноши. Девушки, вереща, как ошпаренные кошки, бросились за односельчанами.

— Как вас зовут, почтенная? — спросил Рамон.

— П-п-паск-куал-ла, — заикаясь, ответила несчастная. Юноша угрожающе сверкнул на герцога глазами; к счастью, руки у него были заняты.

— Очень приятно, — Рамон прищелкнул пальцами, в кармане появился кошелек, и томоэ протянул его женщине: — Надеюсь, это окупит все издержки.

Отвернувшись от истерически лопочущей трактирщицы, эмпат вернулся в залу и увидел Хью и наемника, которые, шатаясь и поддерживая друг друга, брели из кухни, сплошь прокрытые ссадинами, синяками и местами — занозами. Причина трагедии неуверенно топталась посреди лестницы. Рамон поднялся на две ступеньки и остановился — глаза в глаза с мальчишкой.

— Это вы натворили? — смеясь, спросил эмпат. Паренек ответил совершенно непередаваемой мимикой,  потупился, пыхтя и сопя, и, наконец, вытащил из-за пояса кинжал и протянул его Рамону.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказал томоэ, — он для вас великоват. В Эльяне я закажу вам пару метательных ножей, а этот вам будет на вырост. Должны же вы как-то защищать себя.

Эмпата захлестнуло безграничным изумлением и чистой детской радостью. Мальчик прижал клинок к груди, как любимую игрушку, робко улыбнулся и, не зная, как выразить свою благодарность, тронул ладошкой руку герцога. Горячие сухие пальцы жгли, как угольки, но Рамон боялся сжать их в своей руке. А парнишка, заинтересовавшись перстнем, уже осторожно трогал его пальцем.

— Проще будет отрезать, — сообщил ему Рамон. — Я не снимал его уже три года.

Ребенок разочарованно вздохнул. Герцог оперся на перила, глядя на суету внизу. Селяне уже развили бурную деятельность: местный знахарь промывал рану Мишеля, две девушки хлопотали над Хью и за компанию — над наемным убийцей, а еще три десятка человек, набившихся в зал, жадно выясняли подробности потасовки. Похоже, место эпической битвы в течение долгих лет будут гордо показывать всем приезжим. Тем паче, что деваться им все равно некуда.

Стрела упала сверху, едва не приколов ладонь Рамона к перилам. Письмо Феоне было, как всегда, кратким и эмоциональным:

"Рамон, где тебя черти носят?! Жду, жду, жду — и до сих пор нет! Ты что, думаешь, что период активности бесконечен?! Если завтра вечером не появишься — я наведу на тебя порчу!"

— Думаю, Мишеля лучше будет оставить здесь. До Айна Грацы полтора суток езды, но я хочу поспеть туда к вечеру. Вы, кажется, не слишком жалуете шевалье Ситте?

Мальчик фыркнул. Так ему и надо, толстомордому дураку, пускай пропустит все самое интересное!

— Ни ч-черта себе, — выдохнул Хью, задрав голову. Мальчишка молчал, но благоговейно сопел. Айна Граца была огромна. Башня стояла на широком круглом постаменте; сужающийся черно-зеленый шпиль уходил вверх на головокружительную высоту и венчался ажурной беседкой. Крышу-зонтик украшал флюгерок в виде петушка. Более странное и опасное место для такой постройки трудно было представить, и хотя Гардону частенько трясло, а в башню нередко били молнии, Айна Граце это ничем не повредило. Окутанная мягким зеленоватым свечением башня выглядела так же, как и полторы тысячи лет назад, когда ее впервые увидели и зарисовали странствующие маги.

Феоне ждала герцога у подножия скалы, на которой стояла башня. Волшебница носила мужское платье, подчеркивающее гибкую стройную фигуру. Невысокая, но ловкая и сильная, отличная фехтовальщица, Феоне еще в юности презрела общественное мнение и носила коротко остриженные волосы. Светло-каштановые крутые локоны лежали пышной копной, прикрывая острые уши. Лицо — красивое, но с резкими и хищными чертами — освещали длинные сиренево-лиловые глаза. Рамон больше ни у кого не встречал такого цвета.

— Где шлялся? — нелюбезно буркнула Верховная чародейка, заметив вынырнувшего из тьмы ночной мужчину.

— Да вот, — неопределенно отозвался Рамон. — Пока отбился от Робийяра со товарищи, то, се...

— Снова? — хмыкнула Феоне; герцог взял ее под руку, и они стали неспешно подниматься к башне. — Донне Леонор еще не надоело?

— О нет, и вряд ли надоест. Кому охота подставлять голову под топор за использование запретной магии?

Феоне поморщилась:

— Рамон, не надо этих детских глупостей. Дело не в магии, а в экспериментах над детьми.

— Хочешь сказать, запретной магии не бывает?

— Конечно. Это все ерунда. Кухонным ножом можно и мясо резать, и человека убить. Все зависит от того, кто его держит. Чем все кончилось?

— Робийяр убит.

— Что?! — возопила волшебница. — Рамон, ты совсем рехнулся?!

— Я — нет. Его прикончил мой гость, — кратко описав все, начиная с покушения в аргасской столице, томоэ насмешливо посмотрел на пышущую праведным гневом чародейку. — И что тебя не устраивает?

— Ты хочешь, чтобы она вовсе озверела? А если она подаст жалобу в Суд?!

— Не подаст. Потому что тогда я тут же раскрою нашу общую семейную тайну. Вряд ли падме Элеоноре захочется сидеть на скамье подсудимых, да еще и рядом со мной.

— Ты ведешь себя, как ребенок!

— А жаль его, — задумчиво протянул Рамон. — Лучше бы вместо Леона мне подвернулся Виктор.

— Откуда ты знаешь, кто это?

— Леон среди Робийяров — единственный блондин, — пожал плечами герцог. — Мне, как всегда, не везет — похоже, он был последним из этого семейства, кто еще не утратил остатки морального облика или, на худой конец, здравого смысла.

— Насчет невезения я бы не преувеличивала, — ядовито отозвалась Феоне. — Да если бы мне досталось то же, что тебе, я бы от счастья из кожи выпрыгнула!

— Любите же вы, маги, помечтать о всемогуществе, — заметил Рамон, подбивая носками сапог камушки.

— Всемогущество тут не при чем!

— М-да?

Феоне обиженно замолчала. Они добрались до башни и остановились перед зеленовато-черной стеной.

— Ох, проклятие, меня это прямо до бешенства доводит! — вскричала чародейка. — Ну почему Аскелони смог что-то оттуда вытащить, а я — нет? Мне все время кажется, что разгадка совсем рядом, но я никак не могу ее ухватить!!

— Бывает, — мудро согласился эмпат.

— И этот негодяй даже в дневниках эксперимента не написал, что он хотел сделать, — прошипела волшебница.

— Ну, положим, как раз цель нам известна. Вопрос не в этом, а в том, как он ухитрился подчинить нас себе. Он действительно мог влиять на меня и в меньшей степени — на Бертиле. Иначе... — Рамон хищно улыбнулся. — Для него эксперимент кончился бы намного раньше и куда трагичней.

— А все равно он трус. Побоялся взять силу себе.

— Он знал цену неудачи.

— Ты все до сих пор помнишь? — спросила Феоне.

— Это было слишком унизительно, чтобы я мог забыть, — эмпат провел пальцами по гладкому камню. — Хотя Аскелони меня спас. Поток могут заглушить только боль, голод и жажда. Так что мне делать?

— Ну... я не знаю точно... Поговори с ней.

— О чем?

— О погоде! — фыркнула чародейка. — Ты ее дитя, тебе лучше знать!

Герцог приложил ладони к камню, прикрыл глаза и задумался. Постепенно мысли исчезли, пришли ощущения. Поток снова говорил с ним в полную силу, эмпат таял в нем... ответ пришел вдруг — все всколыхнулось, и на тонких мальчишеских руках защелкнулись точно подогнанные наручники.

— А так легче? — почти ласково интересуется Верховный маг.

— Да! — кричит мальчик. Боги, наконец-то больше не слышно! Наконец-то исчез этот проклятый звон! Наконец-то он сможет выспаться! Как же это пакостно — все время ощущать, что чувствуют другие... Маг довольно поглаживает бородку. Маркиз Эспинола с интересом трет наручник.

— А если я выйду отсюда и сниму их, — с тревогой спрашивает ребенок, — они вернуться?

— Да.

Наследник роняет голову на грудь, мелко дрожа. Неужели это никогда не кончиться?! Почему? Ну почему именно он? Почему его надо так мучить?!

— Тогда я не уйду отсюда, — всхлипывает маркиз, прижав оковы ко лбу и наслаждаясь холодом металла.

— Значит, ты хочешь остаться?

— Да...

... — Дай! Дай мне, пожалуйста! Я не могу!

— Можешь, можешь, — отвечает Аскелони, не отрываясь от записей.

— Нет! Дай! Дай мне! Я не могу, я все время слышу! Я не хочу, не хочу! Прошу тебя... — просьбы вперемешку с рыданиями и криками, голос сорван месяц назад, если это только был месяц, а не один день.

— Ооо, боги, ну дай же мне! Я не могу, я хочу умереть, ты же можешь! Ты же можешь убить меня! — если бы он мог сам, но здесь пол и стены обиты войлоком, даже его цепь подобрана к потолку так, чтобы он не мог обвернуть ею горло.

— Какие любопытные показатели... Он почти совершенство, жаль будет, если он сдохнет, как те первые, — бормочет маг. "Совершенство" обессилено вытягивается на полу; раскалившиеся от напряжения наручники больше не приносят облегчения. Умереть... если бы умереть, но тогда... Ребенок отворачивается от погруженного в науку мага. Это надо вынести, только для того, чтобы потом отблагодарить наставника.

— Ладно, на сегодня хватит. На, — к носу наконец прижалась тряпка, пропитанная наркотиком. Два вдоха, и поток начинает уплывать вместе с полом, потолком и Аскелони.

Потом сверху обрушилась темнота; по лицу хлестнул запах раскаленного металла и горелого мяса; ощущение полета, прерванное болью... Эмпат очнулся, лежа на земле; Феоне держала его голову на коленях и промокала лоб герцога влажным платком. Легче не становилось. Голова гудела не хуже большого церковного колокола.

— Ну как? — тихо спросила чародейка.

— Никак, — надо вспомнить о собственном достоинстве и сесть. — Воспоминания, ничего больше.

— Хорошо вспоминаешь, — волшебница взяла его руку и поднесла к его же глазам. Полосы от кандалов, давно не виделись...

— На шее тоже, — сообщила Феоне.

— Отлично, — Рамон расстегнул камзол (не пальцами, усилием воли, пальцы не гнулись) и распустил воротник рубашки. Сунул под нее руку и тронул тыльной стороной ладони спекшуюся рану на груди слева.

— Ты разочарована, как ребенок, не получивший игрушки.

— Я так надеялась...

— Зачем? На что тебе знание об Айна Граца? Хочешь нашлепать батальон таких уродов, как я, и завоевать мир?

— Прекрати! — надо же, уязвил. — Я хочу тебе помочь!

Это все-таки не совсем ложь; по меркам магов Феоне почти бескорыстна, ей всего-то и нужно, что его душа и тело в полном и безраздельном подчинении. С точки зрения чародеев, это и называется любовь. Впрочем, ему и такой не дано.

— Кстати, о ребенке. Пойдем, покажу одно существо. Только учти, у него преострые зубки.

Мальчик с интересом обследовал Айна Грацу, и для полного сходства с любопытным котенком не хватало только усов вокруг носа и задранного хвостика. Пока Хью думал, как же можно было отгрохать этакую громадину, ребенок изучал камешки у подножия башни, но, к своему глубокому сожалению, не нашел ни одного, выпавшего из стен Айна Грацы. Паренек разочарованно вздохнул и потер пальцем шов между плитами, словно проведенный черной тушью по стеклу. Дунул ветер, растущее неподалеку дерево заскребло ветвями по стене башни, мальчишка оживился и стал ловко карабкаться по стволу вверх.

— Эй! Стой! — очнувшись, завопил Хью. — А ну слезай! Упадешь и убьешься!!

Мальчик притормозил, но только для того, чтобы показать аргассцу язык и издать неприличный звук. Даниэль задохнулся от возмущения, но, увы, мальчишка был недосягаем. С высоты дерева, в темноте глаза полукровки горели, будто фонарики, и он как никогда смахивал на котяру.

Сверху парнишка первым увидел Рамона и чародейку и с невероятной, как показалось Хью, скоростью скатившись с дерева, бросился им навстречу.

— А, Феа, познакомься, это и есть мой зверек, — устало сказал томоэ. Не удостоив и взглядом чародейку, которая потянулась к мальчику со всем пылом нерастраченной материнской любви, раб подошел к Рамону и робко остановился в двух шагах от него. Герцога еще хватило на вялое удивление — так близко парнишка к нему ни разу не подбирался. Полукровка напряженно к нему принюхивался и смотрел так, словно видел что-то крайне неприятное.

"А он, наверное, может чувствовать магию Айна Граца", — подумал томоэ; его мотнуло в сторону, и он привалился к стене башни.

— Рамон, что с тобой? — вскричала Феоне, Хью заторопился навстречу герцогу, но эмпату не было до них дела. Мальчишка дернулся, он испугался за него по-настоящему, и его страх приятно щекотал Рамона. За него еще никто так не волновался.     

Герцог уцепился за стену, рукав пополз вниз, обнажив широкую багровую полосу на запястье. Рот мальчишки приоткрылся, словно в изумленном возгласе, он схватил Рамона за другую руку и, еще не веря своим глазам, тронул ее пальцем. Он знал, от чего остаются такие полосы, и у него в голове не укладывалось...

— Представьте себе, и такое бывает, — хмыкнул герцог. — А ну-ка, зверек, затяните на мне воротник, — он присел на корточки, мальчик встал на цыпочки, и совместными усилиями они закрыли след от ошейника воротником сорочки, благо пышные сборки по рокуэльской моде позволяли.

Ночевали в лесу, подальше от Айна Граца. Хью развел костер и пошел на охоту; Феоне тоже куда-то испарилась. Рамон, на правах пострадавшего, валялся у костра. Он распустил кушак и, задумчиво поигрывая им, смотрел в огонь, пока на заметил, что мальчишка, весь подобравшись, следит за мерными покачиваниями герцогского пояса.

"Оборотень", — всплыло в памяти Рамона, правда, диагноз он поставил сам... Вот и проверим. Повернувшись к рабу, томоэ стал водить кушаком по траве прямо перед ребенком. Парнишка крепился недолго, миг — и он прыгнул, вцепившись в кисточку. И тут же с очень оскорбленным лицом выпустил и отвернулся. Но алый хвост кушака явно провоцировал мальчишку на новые подвиги.

Хью и Феоне вернулись одновременно, аргассец — с фазаном, чародейка — с каким-то кустом в руках. Верховная волшебница ахнула и выругалась, более сдержанный Даниэль просто разинул рот.

Герцог с хохотом размахивал кушаком, а мальчик, воодушевленно вскрикивая, его ловил, как кошка — елозящий по земле прутик. Эмпат дразнил ребенка — шелковый кушак все время выскальзывал из мальчишеских рук, парнишка прыгал, припадал к земле, крутился, шипел и, наконец, выпустив коготки, намертво вцепился в ткань. Рамон подтащил раба поближе и обмотал кушаком, как орденской лентой. Мальчик поймал руку хозяина и сделал вид, что выбирает палец повкуснее, чтобы тяпнуть.

— Вы что, оба свихнулись? — рыкнула Феоне, яростно обрывая листики с куста и швыряя их в походный чайник с водой.

— Мы играем, — лениво отозвался Рамон; мальчишка по-кошачьи завернулся в кушак и пробовал на вкус желтую кисточку. Хью возился с фазаном, стараясь держаться от ребенка подальше.

"Вот тебе и беззащитное дитя с когтями", — думал аргассец; вообще от всего происходящего ему было как-то не по себе. Даниэлю все чаще казалось, что он и Мишель — фишки в хитроумной игре, затеянной Рамоном, и что сообщать им правила этой игры никто не собирается. Да еще и этот странный приступ слабости после посещения Айна Грацы... Да еще и полосы на руках... К чародеям Хью относился как к неизбежному и временами полезному злу, но герцог-то, герцог... Не может же он?.. А, ну их всех к черту!

— На, — Феоне сунула эмпату кружку с травяным отваром. Ребенок принюхался, сморщил нос и отодвинулся поближе к Хью с фазаном.

— Это после еды? — уточнил Рамон.

— Вместо, — отозвалась волшебница. — Я поставила вокруг нас контур, так что можешь спать спокойно.

Насчет спокойного сна волшебница или ошиблась, или жестоко пошутила. Эмпат спал плохо. Он засыпал на несколько минут, просыпался, ворочался с боку на бок, снова засыпал, снова просыпался, чувствуя одновременно озноб и жар и утирая горячий, мокрый лоб рукавом. Наконец Рамон сдался и оставил попытки заснуть; однако полубредовое состояние не кончилось. В голове ворчал угрожающий рокот башни, он чувствовал эмоции Хью, которому снился приятный сон, и хмурое беспокойство спящей Феоне; ему никогда и нигде не будет покоя...

Томоэ плохо понимал, на каком свете находиться, но слух и осязание обострились необыкновенно — одежда казалась чуть ли не доспехом времен аквилонского завоевания, плащ так и вовсе напоминал могильную плиту. Лесные звуки болезненно отдавались в ушах; кто-то целенаправленно полз к эмпату, шурша травой. Теплая сухая ладошка пощупала его лоб, некто охнул, забулькало, запахло отваром, и таинственный благодетель, пыхтя от напряжения, приподнял голову Рамона и стал аккуратно вливать отвар Феоне в приоткрытый рот. Герцог чуть не захлебнулся от неожиданности.

— Зверек... вы, что ли?

Сосредоточенное сопение. Эмпат открыл мутные очи и кое-как сфокусировал зрение. Мальчишка, вытащив из кармана герцогский платок, вытер лицо хозяина и снова сунул ему под нос кружку.

От выпитого стало полегче, но мальчик никуда не ушел. Рамон осторожно повернул к нему голову. Парнишка сидел на траве, опираясь рукой оземь, и отрешенно изучал звездное небо.

"Переживаешь, мальчик? За меня? Не стоит. Среди людей мне станет легче. Такая вот славная шутка природы. Без людских чувств я не жилец, среди них — рискую тронуться умом. Ты, наверное, завидуешь мне, а зря. Вечное притворство и полное одиночество, да лживая чародейка в любовницах — вот и все счастье. Когда-то в наборе еще был страх, что кто-нибудь догадается, но бояться я устал быстрее всего, и сейчас мне уже все равно".

Мальчик шевельнулся, спускаясь с небес на землю, и удивленно посмотрел на Рамона. Ему и в голову не приходило, что его хозяин, такой огромный и сильный, может болеть. Паренек боязливо пододвинулся к герцогу и снова тронул ладонью его лоб. Эмпат вздрогнул; раб отдернул руку.

А мальчик и правда переживает за него. Неосознанно Рамон "потянулся" к мальчишке, и вокруг эмпата вдруг будто упал тяжелый и плотный занавес и отсек все, кроме эмоций юного раба. Боги, какое это было блаженство!

Герцог больше не видел, не слышал и не чувствовал ничего, кроме тревоги и даже нежности мальчишки. Он упивался яркими и переливчатыми, как стеклышки в хадизарской игрушке, чувствами, такими чистыми, с ароматом свежей травы, то теплыми, то прохладными; и это было такое счастье... Тепло, тьма и тишь... так мягко, словно спрятал лицо в кошачьем меху...  Рамон блаженно прикрыл глаза. Грозный зов Айна Граца отрезало, как бритвой. Его ребенок заполнил все вокруг, эмпат спрятался за ним, как за щитом, и наконец почувствовал себя почти человеком. 

"Значит, это и есть ваша человеческая любовь? Ответьте мне, вы, люди! Вам же лучше знать..."

Хью так и не смог разобраться в отношениях Рамона и его раба. Герцог относился к мальчику, как к равному, обращался на "вы", но все время называл его зверьком. Все вместе выглядело утонченным издевательством, однако томоэ удалось немого приручить парнишку. От мужчин ребенок уже не шарахался, но Хью недолюбливал, а Мишеля возненавидел с первого взгляда. И было за что! Даниэль всегда считал друга не шибко умным, но теперь ему казалось, что тот просто бесчувственный кретин. Раб стал объектом бесчисленных шуток. Вот, например:

— Рамон, неужели вам мало щенков на псарне, что вы решили завести себе двуногого песика? — вопрошал Мишель, полагая, что это остроумно, и Хью уже не впервые захотелось заехать ему в зубы. Хотя почтенная Паскуала, у которой они остановились на обратном пути в Эльяну, не одобряла драк.

Мальчик злобно зыркнул на Мишеля и посадил кляксу на бумагу. (Герцогу пришла блажь лично обучить немого грамоте.)

— Дайте-ка сюда ваши каракули, — сказал Рамон. Хью протянул руку, чтобы потрепать мальчика по голове, но тот увернулся.

— Не дразните его, зверек не любит, когда его трогают, — заметил герцог, изучая накарябанные пареньком буквы.

— Почему вы зовете его зверьком? — спросил Хью.

— Но он ведь не разговаривает.

— Бессловесная тварь! — заржал Ситте. Мальчишка заскреб коготками по столу, видимо, представляя, что выцарапывает глаза Мишелю. Хью поежился. Эти клычата, острые уши, появляющиеся временами когти на руках... Бррр!

— Вот что, зверек, добудьте у Паскуалы чашку кофе, — решил Рамон.

— Когти убрать не забудь, — хохотнув, напутствовал его Ситтэ и для поощрения щелкнул пальцем по макушке. Паренек коротко выдохнул сквозь зубы и вышел.

— Зачем вы учите его грамоте? — поинтересовался Даниэль.

— А на что мне бессловесная тварь, да еще и неграмотная? — пожал плечами герцог.

— А что с... — Хью запнулся. — С убийцами?

— Ничего, — равнодушно отозвался Рамон, разбирая особо заковыристую букву. — Частью захоронили, частью арестовали.

Мальчик вернулся с подносом, на котором стояла большая чашка с дымящейся темно-коричневой жижей, по мнению Хью, пригодной только для отравления.

— А вы отличный дрессировщик, Рамон, — заметил Мишель, звонко шлепнув малыша пониже спины. Паренек выгнулся, зашипел, и чашка с горячим кофе полетела на колени Ситте. Шевалье взвыл и согнулся в три погибели.

— Неплохо прицелились, зверек. Жаль, что это скоро заживет, и он будет бегать за юбками с прежней скоростью. Что вы так воете, Мишель? В наших банях кипятком закаливаются, укрепляя мужскую силу, вам следует быть благодарным, — с издевкой посочувствовал Рамон.

— Тварь, — прохрипел Мишель.

— Вам, Ситте, не стоит его провоцировать, он умеет давать сдачи, — холодно отозвался герцог. Мальчик, удивленно хлопая ресницами, переводил глаза с томоэ на его гостя, не понимая, почему хозяин не собирается наказывать своего раба. Почему он даже... как бы заступается за него? Это ведь неправильно, нельзя верить всяким "добреньким", он уже так много их видел, и это всегда кончалось подлостью. Так почему же он совсем не чувствует опасности сейчас?

Боги, что же надо было сделать мальчишке, чтобы он так ни во что не верил? Сдавив дрогнувшую внутри ярость, Рамон мягко, но сдержанно улыбнулся парнишке. Раб, забыв об угрозе, уже потянулся к нему, осталось чуть-чуть, чтобы взять в свою руку горячие мальчишеские пальцы... Но тут взбешенный аргассец, усилием воли преодолев боль, выбрался из кресла, сгреб мальчишку за руку и отвесил пару затрещин. Больше не успел — томоэ подскочил к нему, и Хью даже не понял, что герцог сделал, но Мишеля он обнаружил уже скорчившимся на полу.

— Только посмей еще раз, ублюдок! — рык зверя, защищающего детеныша. Хью попятился. Рамон притянул мальчишку к себе, обхватив рукой его плечи и почти задвинув себе за спину. Мальчишка дрожал, светя на взрослых огромными глазами и уцепившись за ладонь томоэ.

— Но, Рамон, он же ведет себя... он совсем не воспитан, — залопотал Хью, пытаясь поднять стонущего Мишеля.

— Не воспитан? — зашипел томоэ. — Да, черт возьми, было бы недурно, если б вас кто-нибудь воспитал так же!

— Да вы... почему вы сравниваете... — неубедительно возмутился Хью. Ему больше всего хотелось дать деру, но не бросать же друга наедине с безумным герцогом и ребенком с когтями и клыками.

Рамон дернул завязки на воротнике мальчишки и рывком спустил рубашку с его плеча. Мальчик дернулся и пискнул; Даниэль опал с лица — два изломанных шрама уползали под сорочку и там угадывались еще...

— Прости, малыш, но дуракам проще один раз показать.

Паренька трясло; он не понимал уже, что с ним и где он, в голове мутилось. За него никто и никогда не вступался, а он так устал быть все время гордым... Гордость слетела с него, оставив один на один с невыносимым страхом. Хью и Мишель слились для него в одно пугающее пятно, и он намертво вцепился в большую темную руку, загородившую его от них. Память о страхе и боли и ужас перед их повторением спутались в клубок, и мальчишка почти повис на руке Рамона. Он не хотел, не хотел, чтобы все повторилось, все, что угодно, только не снова!

Раб уткнулся в руку герцога лицом, громко завыл, и в его вое едва угадывался плач. Лицо Рамона побелело, словно он чувствовал все сам, и он подхватил мальчишку на руки, сильно прижав к себе. Парнишка хватался за его воротник, за волосы, пытаясь вскарабкаться повыше; затрещало и оборвалось кружево на герцогской сорочке. Раба било в истерике, сквозь вой послышались первые рыдания. Томоэ качал ребенка на руках, шептал ему в ухо, целовал спутавшиеся волосы, и тут на ему на глаза попались аргассцы. Несколько секунд Рамон сверлил Хью безумным взглядом.  

— Пошли вон, — тихо и как-то устало сказал томоэ. Хью даже не пришло в голову его ослушаться — он взвалил на себя Мишеля и кое-как выволок его из комнаты.

Равизо, чуть пошатываясь и временами приплясывая на месте, пытался попасть ключом в замок. Жизнь определенно удалась — весь товар был продан, можно было и покутить перед новым отъездом. Нетрезво мурлыкая себе под нос, работорговец крепко вцепился в ручку двери, прищурился, прицелился и с четвертой попытки попал ключом в замочную скважину. Гордо икнув, удачливый коммерсант ввалился к себе, кое-как выпутался из плаща и камзола и только потом понял, в кресле кто-то сидит.

В его кресле! Сидит! С пьяной смелостью Равизо выдернул из-за сапога кинжал (пусть не с первого раза, но все же), однако голос ночного гостя заставил его застыть на месте:

— Ну и пакостное же вино вы покупаете, почтенный... Я едва не отравился, пока вас ждал. Пришлось все вылить, — не узнать хрипловатый бас и ядовитые интонации Равизо не мог.

— Т... т... томоэ? — выдавил работорговец, почему-то не испытывая ни малейшего облегчения от того, что визитер не собирался его грабить. Кинжал ужом вывернулся из пальцев, купец привалился к стене, чувствуя, что ноги разъезжаются в стороны.

— Чт-т-т-т... то уг-годно с... ятельному?

— Мне угодно поговорить с вами о мальчике, которого я купил у вас. Товар, если вы помните, отчего-то не желал разговаривать.

Равизо облизнул губы. Голос Рамона выбил хмель из головы торговца скорее, чем патентованное магическое средство. Одновременно в душе работорговца шевельнулся страх — протрезвев, он понял, что герцоги обычно не ходят по домам купцов низшей гильдии.

— Сиятельный желает... ик!.. заменить? — уточнил работорговец, прикидывая, где можно добыть мальчика на замену.

— Сиятельный желает знать, почему товар молчит, — со смешком ответил герцог; Равизо почему-то пробрала дрожь. 

— М... лчит? — мучительно соображая, в чем суть придирок, отвечал Равизо. — Н-ну... немой, наверное...

— Так, может, вы, почтенный, поведаете мне, как вам удалось сотворить сие чудо — превратить мальчишку в немого без всякой магии? — осведомился Рамон, подавшись вперед, отчего работорговцу захотелось слиться со стеной. 

— Я н-не п-понимаю... — выдавил Равизо. Глаза ночного гостя странно блестели; негоциант взмок, страх медленно, но верно перерастал в панику.

— О, вы не понимаете? Охотно верю, вам вряд ли по силам себе представить... — герцог оборвал фразу, вытянул из-за пояса пистолет; Равизо захрипел, во внезапном озарении уразумев, зачем к нему пришел томоэ.

— Не... не... — он пополз вдоль стены к двери. — Я не...

— Ах, не вы? Ну, это уже просто наглая ложь, — вдруг Рамон опустил пистолет, свесив руку с подлокотника, и, смеясь, ни с того, ни с сего заявил: — Мне, видите ли, хочется иногда и поболтать, а мальчик согласен разговаривать, только если вы замолчите, и при том навсегда.

Работорговец с криком бросился к двери. Грянул выстрел, ногу пронзила дикая боль, и Равизо рухнул на пол, громко завывая. Впрочем, крики едва ли могли привлечь внимание обитателей этого квартала. Какие-то люди подхватили торговца, заткнули ему рот тряпкой и поволокли вниз по лестнице, а сзади мягко и невыносимо жутко стучали каблуки томоэ.

Когда работорговца вынесли во двор, Хью показалось, что дурной сон превратился в кошмар. Он не понимал, что он здесь делает, зачем пришел, но приглашение Рамона на "ночную охоту" больше походило на приказ. В каменном колодце плескался свет факелов, высвечивая переодетых гвардейцев, перекошенное лицо продавца людей, стройную фигуру Рамона. Он обошел Равизо, протянул кому-то разряженный пистолет, в руку герцога тут же вложили новый.

Равизо замычал. Рамон обернулся, брезгливо подняв бровь, проследил за тычущим перстом работорговца и встретился взглядом с мальчишкой. Он стоял под аркой дворовых ворот, мерцая голубыми глазами. Засмеявшись, герцог поманил ребенка, и тот подошел к нему. Томоэ перехватил пистолет за дуло и протянул пареньку. Мальчишка цапнул оружие за рукоять, но его тяжесть потянула руку ребенка вниз. Рамон опустился на колено позади бывшего раба и взял пистолет поверх ладони мальчика.

— Смотрите, это — кусочек кремня, закрепленный в губках. Когда он ударит по огниву — вот сюда — то высеченная искра воспламенит порох, и произойдет выстрел. Это крышка, прикрывающая порох на полке; она откинется при ударе кремня по огниву. Цельтесь, — Рамон повел руку мальчика вверх, — согните руку в локте, иначе будет сильная боль при отдаче в плечо, — ладонь герцога легла на плечо ребенка, поворачивая его боком к цели. — И всегда становитесь вот так, когда имеете дело с вооруженным противником. Взводите курок. Так. А теперь спускайте.

Хью с ужасом смотрел на тонкое спокойное лицо Рамона и на сосредоточенную мордочку ребенка с плотно сжатыми губами. Герцог спустил курок, Даниэль дернулся, и люди томоэ выпустили работорговца. Тучное тело плюхнулось на камни.

Из-под ладони Рамона выскользнула лапка мальчишки, и томоэ передал пистолет гвардейцу. Мишель сказал Хью, что ребенка стошнило, когда он увидел убийство Робийяра, но сейчас... Сунув руки в карманы, мальчик подошел в трупу и довольно улыбнулся, с явным удовольствием следя за расползающейся лужей крови. Она едва не коснулась его сапожек, и Рамон потянул паренька за руку:

— Пойдемте, малыш, кровь плохо оттирается с хадизарского сафьяна.

Мальчик послушно отошел, герцог вскочил на коня и посадил перед собой ребенка. Чуть сжав бока Реиса, томоэ выехал со двора, трое гвардейцев последовали за ним; тело никто не удосужился убрать.

Задохнувшись от омерзения, Хью нагнал Рамона и, уже собравшись бросить ему в лицо все, что он о нем думает, увидел счастливую мордашку ребенка. Язык будто придавило; аргассец в тупом онемении взирал на мальчишку, доверчиво прильнувшего к Рамону; детская рука игриво теребила мизинец герцога.

— Ну что ж, осталось выбрать вам имя, — непринужденно сказал Рамон. — Как вы смотрите на имя... хм... что-то мне ничего не приходит в голову... Хью, ну подскажите!

Даниэль молча переводил взгляд с герцога на его раба, и они оба не вызывали в нем ничего, кроме страха.

— Мое полное имя, — размышлял вслух томоэ, — Рамон Алонсо Консуэлло Диего Реми Вальдано. Вам нравится что-нибудь из списка?

Паренек помотал головой.

— Как, совсем ничего? Однако, как вы переборчивы. Мои родители моего мнения вообще не спрашивали. Хью, а ну-ка огласите ваше полное имя, посмотрим, что у вас есть.

— Хьюго Фабиан Георг, — покорно произнес Даниэль. Он уедет завтра же, а пока... Мальчишка захлопал в ладоши, заерзав в седле.

— Вам что-то приглянулось? — уточнил Рамон.

— Ф-фаб-биан, — запинаясь, изрек мальчик. Хью вздрогнул, но даже не удивился. Значит, его немота тоже ложь... Даниэль почувствовал, что дрожит. Он уедет отсюда завтра же. В Рокуэлле не место нормальным людям, около Рамона может ужиться только ребенок с клыками и когтями, после убийства мирно засыпающий на руках томоэ.

1