За краем небес

Сняла я лук с плеч, примерилась, а после стрелу на тетиву кинула и назад отвела. Присмотрелась кругом, выискивая взглядом добычу, и спустила звонкую струну. Прозвенела стрела в воздухе и точнехонько в цель угодила. Птица только трепыхнулась и аккурат в густой ракитник свалилась. Выудила я из кустов свой трофей, полюбовалась немного — косач упитанный попался, останется только перья ему ощипать и выпотрошить, а потом матушка сама решит, подвесить ли его на воздухе, а после вымочить в уксусе, или может сразу на вертеле запечь. Только хотела тушку в мешок положить, как позади раздалось:

— А метко стреляешь.

Я резко обернулась — так и есть, Тинар за мной проследил. Стоял теперь, привалившись к дереву, глаза сощурил, как кот, на сметану глядучи, того и гляди сейчас отведает, а потом хвост распушит, начнет лапой морду тереть, умываться.

Я отвернулась от него, уложила косача в мешок, закинула на плечо, а в другую руку корзину взяла, переступила через дерево поваленное и к тропинке направилась.

— Домой уж собралась?

— Собралась.

— Чего торопишься?

— Дел невпроворот.

Воин за мной последовал, шел насвистывал, потом вдруг добавил:

— Хорошие у вас здесь места, тихие, красивые.

— Не жалуемся.

Я вдруг сбилась с шага, когда Тинар быстро ухватил меня за плечо и развернул к себе.

— Да ты погоди, куда помчалась?

Едва договорить успел, как охнул и от меня отскочил. У сапог моих подошвы металлическими скобами подбиты были, а оттого и удар ощутимый получался, если точно в цель попасть. Целила я в этот раз в коленную чашечку, выше бы не домахнула, там поближе стоять надо было.

— Вот ведь дикарка какая! — вымолвил воин, потирая колено. — Чего напрягаешься, сказал ведь, что девок не трогаю.

— Ну а коли не девка?

— А коли не девка так обычно и сама не прочь.

У меня даже лицо скривилось, будто что кислое на язык попало. Воин заметил, хмыкнул только.

— Чего тебе неймется? Нравится что ли парней отпугивать?

— Так какой ты парень?

— А я про себя и не говорю. Дядька твой все вчера жаловался, что на красоту твою охотников нет, всех парней в округе распугала, последнего и того вон отвадила.

— Я отвадила? — от несправедливых слов даже дыхание перехватило. — Что же дядька, небось и с тобой поделился, чем я плоха?

— А что тут рассказывать, я и сам все вижу.

— Что ты видишь?

— А то, что посмотришь на тебя со стороны, так расцеловать и тянет: губки алые пухлые, для поцелуев в самый раз, глазки, что фиалки под солнышком, огнем горят, на страсть намекают, волос густой, блестящий, золотые нити в нем вспыхивают, так бы пальцы в гущину запустил, на кулак намотал, чтобы не вырвалась, да рассмотрел всю красу твою поближе. Стан гибкий да ладный, где надо округлый, где надо тонкий, так и тянет ладонями провести, чтобы лучше почувствовать. А кожа нежная и гладкая, словно лепесток бело-розовый. Вот только если ближе подойти, аккурат на глыбу льда напорешься, глазищами своими заморозишь, еще и об голову что тяжелое разобьешь. А ведь с мужиками играть надо, то приманить, то оттолкнуть, ты же никого к себе не подпускаешь. Могла бы уже полдеревни в женихах иметь, а сама бегаешь ото всех.

Вот ведь сказал как, даже щеки загорелись, сейчас бы снежку приложить, жар унять, жаль растаял везде. Со мной даже Лик так не разговаривал, оттого, наверное, чувство странное — будто неправильно что-то, а что, понять не могу. Не нашлась, как ответить, отвернулась и дальше по дорожке пошагала. Воин догнал, рядом пристроился, боялась снова начнет про красоту заговаривать, а он вдруг на другое разговор перевел:

— Кто стрелять тебя учил? Метишь прицельно, в самый раз лучницей служить.

— Кем служить?

— В каждом форту есть свой лучник, а то и двое. Обычно много не бывает, сейчас все больше магией пользуются, а лучники часто в далеких малых фортах служат, где магов нет.

— Так-то мужчины, наверное.

— Не от полу зависит, а от умения. Я встречал женщин-наемниц, видел и тех, кто мечом и луком одинаково хорошо владел да и магинь сильных не раз со спины прикрывал. Это в вашей деревне отсталой девка только замуж годится.

— Отчего отсталой? Будто детей родить и дом на себе держать проще простого.

— Так ты значит тоже замуж хочешь?

Я на вопрос не ответила. Что ему говорить? Хотела, это правда, за любимого ведь собиралась, а теперь какой резон замуж идти, только чтобы дядьку от такой обузы как я избавить. Решила вместо ответа спросить о другом:

— Кто такие наемницы?

— Воины, что за монеты службу несут.

— А ты ведь тоже воин?

— Я наемник. Хожу по дорогам, подряжаюсь служить тому, кто большую плату предложит.

— Так если один столько предложит, а недруг его больше посулит, ты кому служить пойдешь?

Тинар хмыкнул:

— Догадайся.

— И тебе все равно, отчего они недругами стали?

— Я же не судья разбираться.

— А если скажет человека убить, тоже пойдешь?

— Ну может пойду.

Я так на месте и замерла:

— Вот так за деньги убьешь?

— Слушай, мне заказ дают, я принимаю, но чести воинской за золото не продаю, по ситуации судить надо.

Сказал так и отвернулся, а у меня мурашки вдоль позвоночника побежали. Вдруг он, не задумываясь, на месте убить может, ежели ему что не по нраву придется?

Стала с тех пор я Тинара сторониться, ну а он, как нарочно, вечно везде мне попадался. Трогать не трогал, но глазом хитро косил и все хмыкал себе под нос. Один раз увидела, как он Басютку на руки подхватил, и не совладала с собой, подбежала, забрала братца. Матушка мне потом выговорила в сердцах, что я к гостю больно неприветлива, а мне и боязно было ей рассказать, кто он такой. Прогнать такого не прогонишь, а против себя озлобить — последнее дело.

Прожил у нас воин недели две, уже лед на реке потаял, и заметила я, что больно он стал задумчив. Один раз зашла в избу, а Тинар рядом с дядькой сидит, а перед ними бересты лист расстелен.

— Ты мне, Агнат, нарисуй, как туда пройти.

— Да я дорогу еще с молодчества помню. Была тогда мысль в форт податься, так что путь тебе нарисую точнехонько.

Я прошла к печи и принялась выгребать золу. Мужчины замолчали на время, слышен был только скрип пишущей палочки.

— Что-то непонятно мне, где что. Подписать бы.

— Да коли бы я писать умел... Вон Мирку попроси, она одна у нас грамоту разумеет и писать может.

Я в этот миг как раз горшок глиняный достала, да так и выпустила из рук, едва успела у самого пола подхватить. А как глаза на Тинара подняла, так едва снова горшок не упустила. Смотрел он на меня то ли со злостью, то ли с яростью какой, даже мороз пробирал по коже. Ой, мамочка, понял ведь теперь, что я письмо прочитала.

Как я не скрывалась потом от воина, как ни хоронилась, делами себя занимая, а все равно подловил он меня одну возле сарая. Ловко так поймал, я даже его приближения углядеть не успела. За руку ухватил и к задней стене прижал.

— И зачем врала, что читать не умеешь? — начал воин.

Я впрочем рядиться не стала, ответила, как есть:

— Заметила, что-то скрываешь, не хотела на рожон лезть.

— Ты меня за кого принимаешь? Чего шарахаешься, будто я убийца какой?

— Ты и есть убивец! Людей убивал.

— Так то служба была, не ради удовольствия это делал, да и люди такие были, что проще убить, чем дальше жить дозволять.

— А с чего ты решаешь, кому жить, а кому нет?

— Да что ты заладила? Ты будто что в этом понимаешь! Я ни с того ни с сего никого не убивал, так что нечего подпрыгивать каждый раз, как я приближаюсь.

— А ты меня по стенкам не зажимай, глядишь, сразу спокойнее стану.

— Вот ведь заноза! Верно дядька твой говорит. Я тем, кто меня спас да выходил, зла чинить не собираюсь. Я свой долг жизни сполна вам возвращу.

— Как же ты возвратишь?

— А так, в форт пойду, письмо снесу.

Сказал и отпустил, а меня любопытство разбирать начало, я ведь письмо так полностью и не прочла.

— А о каких тварях в письме том написано?

Сказала и язык к небу прилип, так воин на меня зыркнул.

— Не все поняла, стало быть? Вот и хорошо.

— Что хорошего?

— Чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

— Что ты мне загадки загадываешь? Жалко тебе мне рассказать?

— Тебя жалко. Про этих тварей лучше никому не знать.

— Сам, небось, не видел ничего.

— Мира, послушай, я их не только видел, я от них еле живым ушел, а остальных, кто им встретился, среди живых уж нет. Просто поверь, что лучше о том, что мне увидеть довелось, ни тебе, ни остальным жителям не знать. Я расскажу все только тому, кто настоящую помощь оказать сможет.

— Потому в форт собрался?

— А куда еще идти? Из форта можно связаться с королевскими советниками. Эту задачу под силу только им решить.

— И когда пойдешь?

— Через три дня.

— А сил дойти хватит?

— Окреп уже. Твоими стараниями... — воин вдруг по волосам ласково погладил и голову ниже склонил, лицо к моему приблизил, а я возьми и вывернись из под руки, он так лбом о стену сарая и стукнулся. Выпрямился только, лоб потер, ухмыльнулся и пошел обратно в избу.

Пока я все думы о воине думала, пока ждала, когда же он со двора пожалует наконец, в ворота иная печаль постучала.

Вернулась я как-то из лесу вечерком, ягод полное лукошко принесла. Раскраснелась после прогулки, шумно в избу ввалилась и замерла на пороге. Сидят вокруг стола дядька, матушка моя, Лика отец и двое молодцов, в нарядные рубахи ряженые. На столе чай, пироги и мед. Меня все увидали, со скамьи поднялись, в ноги поклонились да бочком на выход подались. Я только посторонилась, пропуская, а сама во все глаза на дядьку гляжу.

— Чегой это?

— А тебе невдомек?

— Дядя Агнат?...

— Да охотник на нашу куличку нашелся. Вот люди добрые приходили, рассказали...

— Дядя Агнат! — я так крикнула, что матушка со скамьи подскочила. — Это что же такое? Вы почему молчали? За моей спиной день сватовства обговорили? Без смотрин обойтись решили? Знали, что я перед ними красоваться не стану? Что чаю по кружкам не разолью? Вы как же так со мной поступить собрались? За Лика, за паршивого котяру, меня сосватать?! А ты, матушка, что же мед им подносила?

— А ну помолчи! — рявкнул дядька. — Сваты пришли, не след нам было людей прогонять. Садись, поговорим.

— Я про Лика слушать не желаю!

— Сядь, я сказал!

Я села на лавку, а в сердце надежда затеплилась. Что я кричу, право слово? А вдруг дядька им ответил, что товар у нас непродажный, не поспел еще.

— В другой раз велел им приходить, — ответствовал дядя, а я даже на лавке покачнулась.

— Да неужто еще сомневаешься? Я не пойду за Лика! Ни в жисть не пойду!

— Ты, девка, сперва мозгами пораскинь, а потом уж решай. Лик парень справный, мастеровой, будет мужик в доме...

— Израдник...

— А ну прекрати поперек моего свое слово вставлять, а то отдам и совета не спрошу!

Я язык прикусила и к окну отвернулась. Не буду я на него смотреть.

— Отец его говорил, что Лик второй день на лавке лежит. Плетьми его за милую душу отходил. Дочка друга его у батюшки в ногах валялась, молила за парня замуж отдать, а тот рогом уперся, говорил, что кроме тебя ни на ком не женится. Так девица про свидание их тайное все отцу рассказала. Вот Милодар и отходил сына, что есть мочи. А вчера друг его уехал, дочь увез, сказал, что ноги его в доме Милодара больше не будет, врагами расстались, а все оттого, что плеть Лику ум на место не вправила.

— Он мозги еще раньше растерял, когда с той девицей на сеновале кувыркался, а потом передо мной извинялся. А чего отец ее так разозлился, непраздна девица что ль?

— Тьфу на тебя, девка дурная, да кабы она ребенка под сердцем носила, разговор бы иной был. Лик ведь заявил, что она ему не девицей досталась, не первый он у нее стало быть, вот батюшка ее и вспылил.

— Ты, дядя, из пустого в порожнее не лей. Мне уж дела нет до того, кто там у Лика девица, а кто нет.

— Парень оступился, с кем не бывает? А вот что ради тебя, дурехи, и порку и позор снести готов и даже гнев отцовий на себя навлечь — это о многом говорит.

— Сейчас оступился, а как женой стану, сколько раз оступаться начнет? Что ты за него вступаешься?

— Потому как вижу наперед, чем твое сумасбродство закончится! Останешься девой старой сидеть, ни детей ни мужа!

— А оно мне надо, сидеть с детьми да при таком муже?

— Ну, Мирка! Я ей слово, она мне два! Ты когда научишься старших уважать? Никто тебе не указ? Я тебе время помыслить даю, а ты препираешься? Я о твоем благе думаю...

— Да кабы о моем благе думал, за Лика не сватал бы! Что тебе вообще обо мне печься? Я у тебя дите не законное, не рожденное, со стороны прижитое. Что ты сам за всю жисть сделал? Хвалиться то есть чем? Все то у брата позабирал: и жену, и избу, только сына и нажил. Зато теперь мою судьбу вершишь? Не бывать этому!

Крикнула и замолчала, потому как дядька побагровел, а матушка побелела будто снег, ладони ко рту прижала, а едва дядька ко мне рванулся, кинулась наперерез, за плечи схватила.

— Агнатушка, не прибей!

После ее слов меня словно ветром из избы выдуло. Ой, кажется лишку хватила. Что же я ему сейчас наговорила то? Святые небеса, за что вы меня таким нравом дурным наделили? Завсегда ведь, что думаю, то и говорю. Что теперь будет-то?

Пришлось мне за сараем схорониться, пока дядька из дому выскочил да вокруг дома бегал, злость свою вымещал. Сам, небось, поймать меня боялся, иначе бы сотворил что недоброе. Потом уж, когда все стихло, я к окошку подкралась, затаилась под ним, а там дядька с матушкой разговор вели:

— Да не серчай ты так, Агнатушка, молода она еще, жизни не знает.

— Завсегда ты ее, Юляша, баловала. Для кого такую королевишну растила? Вон погляди, до чего девку довела — кроме себя никого слушать не желает, обид никому прощать не умеет.

— Да ее же не обижали никогда, Агнатушка.

— Вот то-то и оно. Никогда по-настоящему ей дурного не делали, а она черной неблагодарностью за добро платит. Не я ли ее маленькую в дочки взял, на руках носил да воспитывал. Да неужто с родным дитем больше бы возился? А она, ишь ты, что заявила, будто бы я дом этот да тебя у брата украл. Так скоро и в братоубийстве меня обвинит. А то, что я избу собственными руками строить помогал, для тебя старался, чтобы тебе здесь жилось хорошо, а то что всю жизнь по тебе убивался и до сих пор счастью своему поверить боюсь, это ей невдомек? И что после такого я дочь брата кровного и супружницы любимой за чернавку держать буду? Мозги то есть у нее, ты мне скажи?

— Да забудь, забудь. Чего со злости-то не скажешь?

— Пускай погуляет там, побесится. А дурь пора из нее выбивать.

— Неужто руку подымешь?

— Отдам я ее за Лика и весь разговор. Она его любит и дураку понятно. Погорюет для начала немного, а он за ней как побитая собака бегать станет, потом и ее сердце оттает. Простит она его, а после и счастье свое узнает. Что для женщины важнее мужа да семьи? Смирится девка, еще потом меня благодарить начнет.