Через минуту, я уже пил воду из чашки, которую она предусмотрительно принесла с собой. И вдруг она одним движением скинула подаренное ей вчера платье, под которым ничего не оказалось, и заключила меня в объятия неожиданно сильными руками.

2. Облико морале.

Сказать, что я был в полной прострации, значит не сказать ничего. Где-то в голове свербила мысль: ну не сволочь ли Володя, тоже мне, говори ей теперь про облико морале. Я настолько был ошарашен, что и не знал, что делать.

Она тем временем стащила мою футболку, шорты (где-то в голове пронеслась мысль, что зря я сегодня одел шорты на металлических пуговицах будь у меня молния, не справилась бы; потом подумал, что она просто оторвала бы пуговицу и разорвала бы молнию) и трусы.

Я, надо сказать, не дрался по настоящему лет, наверное, с десяти. Да, я играл в американский футбол (впрочем, я был всего лишь wide receiver, или тот, кто бежит и ловит мяч — нужно уметь держать удар, когда тебя потом припечатают защитники, а самому лишь пытаться вырваться из их "объятий"); в аспирантуре я даже два года учил тейквондо и вышел оттуда с зелёным поясом. Но даже там я не мог сражаться с девушками — пару раз, когда мне довелось с ними упражняться, я всего лишь ставил блоки, да и то не очень сильно, чтобы им не сделать больно. А здесь тем более.

Тут она схватила своё платье и мою одежду и вдруг запустила их через живую стену ежевики.

И вдруг я, наверное, выбрал единственно правильное решение. Когда она ухватила меня за причинное место, которое ещё и предательски, скажем так, увеличилось в размерах, я вдруг подумал — мы в другом времени, где мы катастрофически не готовы к местным условиям, нас мало, у нас скоро кончатся все ресурсы, а всё моё скаутское прошлое и поход во время курса молодого бойца — и, полагаю, военное прошлое моих друзей — не подготовила нас к ситуации, когда походная ситуация затянется навечно. А тут меня домогается уже вторая дама.

И я вдруг захохотал.

У Сары на лице промелькнула обида, потом вдруг и она выпустила ту часть моего тела, обняла меня и засмеялась вместе со мной. Потом, впрочем, спросила, что же было таким смешным.

— Сара, у нас тут вообще не понятно, что будет дальше, а тут на меня наседают женщины, и хорошо если бы одна...

Сара отпустила меня и вдруг спросила:

— У тебя есть женщина?

— Да.

— В вашей России?

— Здесь, на корабле.

Она вдруг зарыдала, так что теперь мне пришлось её обнимать и успокаивать. Потом она сказала:

— Понятно, она ещё и не индианка, а белая. Небось, красивая...

— Сара, очень. Но и ты необыкновенно красива. Ничего, найдём тебе хорошего мужа. Если б у меня не было Лизы...

— Так вот как её зовут. Сучка!

— Нет, она хорошая. А ты ещё очень молодая. У нас считалось, что замуж женщине нужно не раньше, чем после двадцати. Но в любом случае не меньше восемнадцати. А тебе всего шестнадцать. Тебе учиться надо... Мы это организуем. А потом ты найдёшь себе человека по душе.

Сара заплакала опять, но вдруг остановилась, посмотрела на меня и сказала:

— Учиться — ладно, но все равно ты будешь мой. Не нужно мне другого хорошего мужа. Когда я тебя увидела, то поняла, что мне нужен только ты. Подожду уж два года до восемнадцати — а там посмотрим. Ладно, прости, что я так себя повела. Обними меня, и пойдём дальше.

Я, вздохнув про себя, обнял её, про себя подумав, что только этого мне и не хватало.

Следующей проблемой было достать нашу одежду. Часть её висела на ежевике, но так, что не дотянуться. Часть улетела куда-то за ежевику. Будь у меня нож, может быть, и сумел бы прорезать к ней ход — но так бросаться туда означало бы оказаться полностью расцарапанным.

— Ничего, есть здесь одна тропинка сквозь ежевику.

Но проход оказался тоже практически заросшим. Хорошо ещё, что она не сняла с меня обувь, подумал я. Я отказался наотрез пускать её туда — всё же девушка, и пошёл сам, одной рукой как-то раздвигая ежевику, другой же защищая самое нежное место. И еле-еле добрался до крохотной прогалины, где и лежали мои трусы и шорты, а в кармане шорт — швейцарский перочинный ножик Victorinox, чуть ли не первое, что я купил тогда, когда приехал в Германию.

Этим ножиком я как-то сумел прорезать дорожку к месту, где на ежевике лежали моя футболка и её платье, и даже сумел снять их оттуда без того, чтобы их порвать. Только вот руки и тело у меня были все исколоты. Когда я с большим трудом вышел из зарослей, Сара стояла лицом ко мне без тени смушения, и я подсознательно отметил, какая же она была красивая — смуглая, ладно сложенная, без грамма лишнего жира, с небольшой, чуть конической, но очень красивой грудью и великолепными бёдрами. Я отдал ей платье, она повернулась ко мне на секунду задом (полагаю, чтобы я увидел её и с другой стороны — зрелище и здесь было незабываемым) и ловко накинула его на себя. И мы пошли дальше наверх.

И вот мы на вершине. Там сосны чуть расступились, и вовсю цвели какие-то жёлтые цветы, вокруг которых вились десятки колибри. Но меня поразил вид, открывшийся с вершины. Как на ладони, был виден весь остров, а также гористый Северный полуостров, холмистый Форт-Россовский, и более равнинный Восточный (так мы их окрестили).

— Смотри, Алекс! Вон "Выдра".

Как Джон и рассказал, "Выдра" была вытащена на пологий берег чуть восточнее залива Алексеева (ну и название, подумал я с усмешкой). Но пока я её рассматривал, Сара вдруг прижалась ко мне, и не успел я отодвинуться, как понял, что причина на этот раз не сексуальная: она вдруг испуганно сказала:

— Алекс, а что это такое вон там?

И показала рукой на островок, известный в той истории, из которой мы прибыли, как "Алькатраз". Мы с Володей решили так и назвать его — Пеликаньим (Алькатрас по испански — пеликан), и до него было не более трёх километров. Мимо него в сторону острова Русского шёл корабль, размерами, наверное, не больше, а то и меньше нашего "Форт-Росса". Вот только приближался он очень уж быстро.

Если я, как дурак, не взял нормального ножа, то уж бинокль-то у меня был с собой. Равно как и нож, он лежал в застёгнутом кармане и, несмотря на все перипетии, был на месте. Бинокль был всего лишь десятикратным, но и этого хватило. Первое, что я заметил, были очень уж непривычные очертания корабля — такого я ещё никогда не видел. Флаг на таком расстоянии было видно плохо, даже в бинокль, но у меня почему-то сложилось впечатление, что на корме его развивался именно андреевский флаг.

3. Нашего полку прибыло.

Я, как последний идиот, не взял с собой "уоки-токи", хотя Володя мне про них сказал. Забыл в последний момент. Поэтому пришлось бежать вниз.

У шлюпки мы добежали где-то за двадцать минут — паршивка Сара меня, как оказалось, вела наверх кружной дорогой, поэтому подъём занял так много времени — и через пять минут мы были на борту "Форт-Росса". Я побежал к Володе и рассказал ему про корабль.

— Интересно. Андреевский флаг, говоришь?

— Наверное. Точно сказать не могу — он был далеко.

— Ну ладно, если так. Опиши-ка корабль.

— Да не помню я. Очень какие-то плавные линии. На мачте — какой-то шар. Ещё какие-то решётки...

— Решётки — это антенны. А вот шар... Не знаю. Ладно, посмотрим.

И вдруг мы увидели этот корабль — он вынырнул с запада. У него были какие-то очень уж плавные очертания, практически не было прямых углов, а покрашен он был в странный голубовато-серый цвет.

И вдруг ожила рация.

— Малый сторожевой корабль Каспийской флотилии "Астрахань". Кто вы и откуда?

— Пассажирский теплоход "Форт-Росс", порт приписки Санкт-Петербург, — сказал Владимир. — У рации капитан теплохода Владимир Николаевич Романенко.

После непродолжительных переговоров мы с Володей и с двумя матросами сели в шлюпку и пошли на "Астрахань".

Как ни странно, капитан "Астрахани" встретил нас у трапа, посмотрел на Володю и вдруг совершенно по неуставному сказал:

— Товарищ капитан третьего ранга, я смотрю, вы ли это.

— Мичман Антонов, — сказал Володя, обнимая капитана. — Только постарел ты уже, брат, постарше меня будешь.

Через две минуты, мы уже сидели у капитана. Тот, смотря на Володю, сказал:

— Да как же это так, двадцать пять лет прошло, и вы такой же молодой, как тогда.

— Так ведь прошло же всего два года.

— То есть как это два года? Сейчас уже, чай, четырнадцатый год на дворе.

— А что, и у вас тьма была?

— Она, проклятая. У нас были совместные манёвры с казахами в районе их южной границы на Каспии, и вдруг налетела тьма, волны, ветер, а потом всё стихло, и смотрю, мы здесь. А куда мы попали?

— Залив Сан-Франциско, точнее, Русский залив, одиннадцатого июля тысяча пятьсот девяносто девятого года.

— Какой Сан-Франциско? Калифорния?

— Да, она самая.

— Ну и ну. То-то радиоэфир был девственно чист, Глонасс спутники не ловит, а мобильные телефоны не работают. Если можно, обрисуйте ситуацию.

И Володя рассказал ему про то, как мы здесь оказались, и про наши планы.

— Так что, Лёня, присоединяйтесь к нам, мы тут русскую Америку строить будем.

— Социализм строили, коммунизм строили, капитализм строили, почему бы Русскую Америку не построить?

— Будете нашими военно-морскими силами. Один ваш корабль уничтожит без труда флот любой державы.

— Уничтожит-то уничтожит, да у нас горючки и боеприпасов не так чтобы очень много. И зона действия река — прибрежные районы моря.

— А что у тебя за корабль такой?

— Малый сторожевой корабль класса "Буян". Боюсь, что большая часть его вооружений лишняя — кому здесь нужны зенитные или противокорабельные ракеты? Или РЛС новейшего поколения?

— Ничего, зато никого нам бояться не придётся. Скорее наоборот. А то сюда иногда пираты шастают.

— Где швартоваться?

— Прямо здесь, в бухте. Причалов ещё нет, думаю, надо будет построить — для начала деревянные.

— А кто у вас главный?

— Пока я. Президент и диктатор в одном лице. Но могу уступить свои полномочия.

— Нет уж, выбрали тебя, небось, вот и работай дальше. Какие будут приказания?

— Сегодня обустраиваться. А тебя и твоих помощников жду на "Форт-Россе", там и обсудим наши дальнейшие действия. Через час, или, скажем, в четырнадцать ноль-ноль, сможете? Заодно и поедим.

— Сможем. Только сейчас уже семнадцать тридцать три.

— Это в Каспии две тысячи четырнадцатого. А здесь двенадцать пятьдесят четыре.

— Привези тогда список команды.

— Сделаю. Или, знаешь что, возьму ноутбук — там у меня всё.

— Что?

— А вот это, — улыбнувшись, сказал Леонид, показав какую-то плоскую коробку. — Компьютер такой.

Я, понятно, видел в своей жизни достаточно компьютеров, но не такой формы, о чём и не преминул ему рассказать.

— Лёша, то, чем вы занимались — каменный век, — рассмеялся тот. — Я тебе тоже такую подарю, будешь ты как белый человек. Думаю, осилишь...

Первое, что я увидел, когда прибыл обратно на "Форт-Росс", оказалось Лизой, с грехом пополам разговаривавшей на своём рудиментарном английском с Сарой. Она обняла меня, и я вдруг скривился от боли. Краем глаза я заметил, что Сара вдруг улетучилась.

А Лиза недоуменно спросила:

— Что такое?

— Больно... Попал сегодня в колючки.

— Но толстовка же у тебя целая...

Я с трудом понял, что она так обозвала мою футболку. Но сказал вслух:

— А я футболку снял, чтобы хоть её не рвать. А вы что здесь делаете?

— Сара попросилась, чтобы я её научила русскому языку и врачебному делу. Милая девочка. Я, конечно, согласилась.

Да, подумал я, не самое лучшее решение. А вслух лишь сказал:

— Да, я ей сказал, что ей нужно учиться.

4. Выдра.

Утро одиннадцатого июля тысяча девятьсот девяносто девятого года выдалось тёплым и сухим. Положительно, нам везло с погодой.

Вчера вечером произошло несколько знаменательных событий, и два несколько менее знаменательных, но таких, которые непосредственно затронули мою судьбу. Начнём со знаментательных.

У нас теперь есть военно-морские силы. В лице, конечно, одной лишь "Астрахани" и катеров с неё, но теперь мы уже можем без особых опасений исследовать весь залив — на катерах.

А ещё у нас на двадцать девять граждан Русской Америки больше — членов экипажа "Астрахани".

С завтрашнего дня начнётся строительство деревни на Русском острове. А сегодня мы обследуем "Выдру" и индейскую деревню напротив Русского острова.

Теперь к менее знаменательным событиям. Во первых, Сара попросила Володю о разрешении жить пока на "Форт-Россе", мотивируя это тем, что это ей позволит как начать учёбу, так и делиться знаниями об острове и о заливе. Её, увы, приписали ко мне.

И во вторых, когда мы с Лизой вечером уединились в моей каюте, она обратила внимание на то, что царапины у меня были не только на верхней части туловища и на той части ног, которая располагалась ниже уровня шорт, но и на районе таза и на заднице — то есть ей сразу стало понятно, что на мне в момент, когда я поцарапался, не было даже трусов. Я ей, конечно, сказал, что для того, чтобы выпутаться из зарослей ежевики, пришлось снимать всё, что, кстати, было чистой правдой, даже если не всей правдой, но ей это очень не понравилось, и меня заподозрили в измене — понятно, с Сарой, ведь Сара ей рассказала, что на гору ходили мы вместе. И все мои попытки оправдаться были встречены ледяным молчанием, после чего она оделась и покинула мою каюту. Самое обидное, что я был, увы, без вины виноватый.

Через полчаса ко мне постучали в дверь. Я понадеялся, что Лиза вернулась, но это оказалась Сара. Я с трудом смог её спровадить из каюты, но в тот самый момент открылась дверь напротив, и Лиза увидела покидающую меня девушку. Хлопнула закрываемая дверь, щёлкнул замок, и на все мои попытки достучаться до неё не было никакой реакции. Всю ночь я не мог заснуть, и забылся только часов в пять утра. Часа через два после этого ко мне неожиданно зашла Лена и бесцеремонно меня растормошила.

— Что у тебя было с Сарой?

— Ничего не было.

— А почему тогда твоя Лиза просит каюту подальше от тебя?

Я подумал секунду и рассказал ей всё, что произошло в предыдущий день. Она выслушала и сказала:

— Похоже, не врёшь. Ладно, поговорю я с твоей Лизой. И с Сарой тоже. Жди здесь.

Похоже, я опять заснул; не знаю, сколько я спал, но вдруг меня опять разбудили, на этот раз Лиза.

— Ладно, милый, на этот раз я тебе поверю, но если ещё хоть раз...

И мы чинно проследовали на завтрак.

К "Выдре" мы сходили пешком — Володя, Сара (он настоял на её присутствии) и я. Сначала, впрочем, мы зашли к Джону и спросили, чем именно мы можем распоряжаться, а что он хочет оставить себе.

— Всё, что мы хотели для себя, мы давно уже взяли. Так что берите, что хотите.

"Выдра", судя по повреждениям, налетела в своё время на камни — и её как-то сумели всё-таки выбросить после этого на берег. По рассказам Джона, большую — или бОльшую — часть золота и другой добычи в самом начале достали, и многое хранилась у Джона и Мэри, смешно сказать, в сарае. Он даже пару раз сказал: