— Ох, точно! Забыла. — Таша благодарно обернулась. — Спасибо.
Протянула руку, однако конюший не выпускал листок из пальцев.
— Нет, я вам объясню! По Равнине прямо-прямо поскачете, видите? Там одна только тропа и есть. Выскочить должны у деревушки Потанми, уже у самой границы. Поедете мимо неё по дороге на запад, вот она, и выскочите прям на тракт. Оттуда до Приграничного пара часов, не больше. Раза в два быстрее доберётесь... Вам чем помочь, святой отец?
Шерон наконец соизволил заметить дэя.
— Благодарю, — откликнулся тот, — но ничем.
— Святой отец ждёт меня, — вмешалась Таша, сунув карту в сумку.
— Вас? Зачем?
— Фаргори-лэн любезно согласилась подвезти меня до границы с Заречной.
Шерон уставился на Ташу. Глаза конюшего смахивали на зелёные блюдца — и заставили девушку, отвернув голову, молча вывести Принца на улицу.
Да. Она и сама знала, что поступает глупо.
Понять бы ещё, почему ей совершенно не хочется брать свои слова обратно...
Приторочить вещи к седлу много времени не заняло.
— Я не хотел бы отсиживаться за хрупкой девичьей спиной, Фаргори-лэн, — мягко вмешался дэй, когда Таша поставила ногу в стремя.
— Принц не любит чужие руки, святой отец. И слушается только меня.
— Неужели?
— Хорошо, будь по-вашему, — девушка устало отступила в сторону: доказать наглядным примером всегда быстрее и проще. — Заберётесь — будете править.
Сразу забираться дэй не стал. Вначале обошёл коня кругом. Затем, чуть склонив голову набок, заглянул Принцу в глаза.
Дружелюбно похлопал непривычно спокойного жеребца по шее — и вспрыгнул в седло; полы фортэньи, раскрывшись, легли на бока Принца чёрными фалдами, открыв чёрные же штаны, скрывавшиеся под ними.
— Фаргори-лэн, вы наговариваете на своего коня, — заметил дэй, протягивая Таше руку.
Она промолчала. Только покашляла удивлённо — прежде чем стянуть перчатки и, приняв помощь, устроиться за задней лукой седла.
Шерон зачем-то провожал их до самых врат Приграничного, не переставая настороженно поглядывать на дэя. За частоколом лента тракта круто забирала влево, на запад, обходя одуванчиковую ловушку Ложных земель, и вдоль дороги грустно шумел берёзовый перелесок.
Равнина казалась не такой и большой. Прищурившись, Таша могла даже разглядеть берёзы на том конце.
Но...
— Благодарю, сын мой.
Дэй кивнул Шерону. Крепче сжал поводья.
И негромко велел:
— Вперёд.
Медленно и осторожно Принц двинулся к Равнине.
А Шерон стоял и смотрел, как белоснежный конь касается копытами листьев одуванчиков — совсем рядом — чтобы миг спустя исчезнуть без следа.
Таша не увидела, когда Принц ступил на Равнину. Лишь почувствовала, как ударил в лицо холодный ветер, заставив зажмуриться.
И когда она открыла глаза, всё вокруг тонуло в густом белёсом тумане.
Принц встал, тревожно всхрапнув. Вязкая туманная стена доставала коню до груди. Таша оглянулась, но частокол Приграничного исчез: вместо него стелилось то же вкрадчивое туманное море, и колкий ветер скользил поверх него.
Если на тракте была предрассветная пора, то здесь царила тёмная серость. Не ночь, не утро, не рассвет.
— Это... Равнина?
— Да, — голос дэя был спокоен.
— А где же Приграничное?
— Далеко.
Дэй тронул белую гриву, и Принц послушно потрусил вперёд, постепенно ускоряя шаг; а Таша начала смутно понимать, каким образом срезался путь через Равнину.
Просто Ложные земли, помимо всех прочих интересных свойств, могли к тому же мгновенно перемещать тебя в пространстве.
Долгое время тишину нарушал лишь приглушённый стук копыт — туман и невидимые одуванчики скрадывали звуки.
— Фаргори-лэн?
— Да?
— У вас очень... цепкие пальцы.
— Это комплимент?
— Простите, если разочарую, но чистая правда. И это вызывает у меня сомнения, останется ли на моих плечах к концу путешествия живое место. Держитесь за пояс, так гораздо удобнее.
Таша кашлянула: ей и за плечи взяться стоило некоторой... заминки.
Но и здесь пришлось признать его правоту.
— Откуда держите путь, святой отец? — спросила она, чтобы поддержать беседу.
Скользкий шёлк пояса выскальзывал из-под пальцев, вынуждая обвить талию дэя и сомкнуть ладони в замок. Для этого пришлось вплотную прижаться к его спине; и когда Таша поняла, что это вновь заставляет её смущаться, сердито фыркнула.
Даже жаль, что ножны с мечом дэй приторочил к седлу. А то он их вроде через плечо носит, вот и вцепилась бы...
— Из Озёрной. Я пастырь в деревеньке у озера Лариэт.
— Лариэт... это у самых гор, кажется?
— Верно.
Некоторое время Таша терпеливо ждала ответных вопросов.
— Фаргори-лэн, я предпочитаю придерживаться мнения, что собеседник сам расскажет то, что хочет и может, — наконец заметил дэй. — Если же он молчит, значит, на то есть причины.
Тонко подмечено.
— Я... из Прадмунта.
— А. Так вы из той самой семьи Фаргори...
— Которые делают тот самый сидр, да.
— Вашей семье и вашей деревне есть чем гордиться.
— Вы бы это нашему пастырю сказали. — Таша зевнула. — Он так не думает.
Серость, со всех сторон — непроглядная серость. Ни света, ни темноты: только серый цвет, только туман и странные скользящие тени. Сознание тоже туманилось, и утопленниками памяти всплывали ненужные воспоминания, ненужные мысли...
...зачем ты спешишь, зачем едешь туда, вновьшептал тонкий голосок на грани сознания; даже если наёмники будут в том трактире, даже если ты их догонишь — тебе с ними не справиться, не спасти Лив, не уйти живой...
...и святоша наверняка их дружок, а ты...
...глупая, глупая, глупая...
— Осторожно!
Таша открыла глаза в тот момент, когда дэй поймал её соскальзывающую руку — прежде, чем она успела упасть с коня.
И судорожно вцепилась в чёрный шёлк.
— Вы задремали, Фаргори-лэн.
— Кажется...
Сердце металось перепуганной кошкой в тёмной коробке.
— Расскажите мне о вашей деревне, Фаргори-лэн.
— Не думаю, что вам...
— Ошибаетесь. Мне будет интересно. Я весь внимание.
Что ж, разговор — хороший способ прогнать сон. Таша оценила заботу. Возможно, в этот момент она бы даже простила дэю, что тот оккупировал её коня...
Если бы, конечно, это действительно её задевало.
— Ну... Прадмунт...
— Вы не больно-то жалуете своего пастыря, Фаргори-лэн, — дэй облегчил ей задачу.
— Я не обязана его любить, святой отец.
— А уважать?
Таша помолчала, обдумывая ответ.
Оскорбление церкви и её слуг — богохульство. Оскорбление своего пастыря — тем более. И, будь Таша дома, за любые её сомнительные слова последовала бы кара. Если бы, конечно, кто-то услужливо донёс о них пастырю; а когда ты бросал эти слова не в кругу семьи, это было почти гарантировано.
Но она далеко от дома. А дэй — не их пастырь.
И что-то подсказывало Таше, что все её слова останутся между ними двумя.
— Он упивается своей властью. Тем, что может поставить на колени любого, — всё-таки сказала она. — И просто... фанатик.
— Но если он искренне верит в то, что делает, это уже заслуживает уважения.
— Верит? Да это не вера, это...
— Фанатизм — крайность, но крайность прежде всего веры, которая и должна быть в пастыре. Если вам встретится один из тех ханжей в рясе, коих, к сожалению, немало... или один из тех, кто пользуется своим положением, дабы вершить отвратительные, страшные дела — с такими же девочками, как вы, или с мальчиками, или с совсем детьми... вы поймёте, что есть вещи похуже фанатизма.
Когда Таша поняла, что она здесь не единственный богохульник — она досадливо осознала, что спутнику вновь удалось лишить её дара речи.
Какой интересный дэй, однако.
— Зимой пришлый колдун изнасиловал мою подругу, — вымолвила она потом. — А потом наш пастырь всерьёз думал о том, чтобы её утопить. Как обесчещенную. Как в старые добрые времени, только во имя Богини. Чистой смертью смыть грязь с души.
— Но наверняка кое-кто из селян был с ним согласен. Нравы деревенских жителей всегда оставляли желать... большей широты. А изнасилование для них — вечное клеймо. Сами знаете.
— И что?
— Представьте теперь, что ждало бы эту девочку в будущем.
Представить было нетрудно.
Начало этого будущего Таша уже видела.
Косые взгляды. Шёпот за спиной, жалость... смех? Надменность, снисходительность, презрение. Одиночество — ведь все брезгуют взять в жёны 'нечистую'; непонимание — ведь ты ни в чём не виновата; ненависть — ко всем этим чистым людям...
Уйти — страх, неизвестность и один шанс из ста, что найдёшь своё место. Остаться — пустой дом и потрескивание углей в абсолютной тишине. Тишине, которая сводит с ума.
И кто придёт на твои похороны, когда ты умрёшь?..
— Так её утопили? — спросил дэй, когда молчание затянулось.
— Нет. Пастырь смилостивился. Но в итоге она сбежала из дому, чтобы не позорить семью... и не терпеть такое отношение. Подалась в большой город, думаю.
— Надо полагать, родители не особо рвались её искать.
— Нет. С тех пор её больше никто не видел.
— Вы знаете, что с ней сталось?
— Нет.
— Тогда не факт, что умереть для неё не было бы лучшим вариантом.
Таша не нашлась, что возразить.
— Пожалуй, — помолчав, сказала она, — лучше поговорить о другом.
Какое-то время всматривалась в туманную серость, ожидая ответа.
— Рассвет скоро, Фаргори-лэн, — бросил дэй. — Там будет легче. Поверьте.
И почему кажется, что он говорит не только о погоде? Даже не столько о погоде...
Да. Попутчик Таше определённо попался интересный.
И, кажется, их недолгое общее путешествие обещало выйти весьма занимательным.
Когда солнце пробилось сквозь серость, заволакивавшую небо, выяснилось, что уже за полдень. С первыми же солнечными лучами туман рассеялся, будто его и не было, и взору открылись белые одуванчиковые просторы с сиреневыми крапинками чертополоха; ветер потеплел и повеял сладким, небо засияло безупречной лазурью — лишь где-то на горизонте дрейфовали ватные кручи облаков.
И Таша не сразу вспомнила, что, когда она смотрела на Равнину из трактирного окна — одуванчики были не белыми, а жёлтыми.
Она не поняла, каким образом дэй умудрился не потерять тропу в тумане, но сейчас они скакали прямо по ней. Тропка была прямой, как натянутая нить, почти столь же узкой, но отчётливо видной — и Ташу это только насторожило. Не так часто путники захаживали на Равнину, чтобы её протоптать.
— Пора сделать привал, — произнёс дэй.
— Но... я думала, когда мы минуем Равнину...
— Боюсь, к этому времени ваш конь успеет порядком выдохнуться.
— И где тогда... привалимся? — Таша оглядела окружающие просторы: картина была не то чтобы безрадостная, но вот её бескрайность не особо веселила.
— За рекой.
— За какой... а.
Река, казалось, возникла впереди только потому, что её упомянули. Вместе с шумом бегущей воды, которого — Таша готова была поклясться — слышно до этого не было. Скорее не река, а речушка, через которую кто-то перекинул резной каменный мост коромыслом.
Под такими в сказках всегда сидят тролли...
Ах, да. Никаких троллей. Ложные земли ведь не держат зла.
Когда цокот копыт колокольчиком зазвенел по мосту, Таша увидела, как под ним вода весело струится по камням жидким хрусталём. Речка была совсем мелкой, едва ли по колено.
— Мы же хотели сделать привал, — напомнила девушка, когда Принц благополучно порысил по другому берегу.
— Не у самой реки.
— Почему? Мы бы заодно...
— Не стоит пить из реки, текущей по Ложным землям. Ни человеку, ни коню. В конце концов, здесь ничто не является тем, чем кажется, верно?
Таша промолчала. Возможно, ей лишь почудилось по скользнувшей в его словах интонации...
Но у неё возникло смутное ощущение, что сам дэй видел как раз не реку, а то, что казалось рекой.
В какой-то момент шум воды за спиной пропал. Так же резко, как и появился.
— А вот теперь привал.
Клирик осадил Принца там, где у обочины дороги примостились два плоских булыжника: больших и круглых, похожих на низкие каменные табуреты. Единственных на всю округу. Откуда они здесь взялись, оставалось загадкой.
Впрочем, на Равнине загадок было так много, что Таша уже почти не удивлялась.
Присев на камни, оба поели. Таша сжевала медовую лепёшку, которую выудила из сумки, дэй — пару пресных из своей котомки. Вида они были не слишком аппетитного, однако даже их поиск довольно-таки затянулся; а ещё в ходе этих поисков клирик выложил на камень буханку ржаного хлеба — и Таша вынуждена была признать, что лепёшки явно были предпочтительнее. Решилась было предложить попутчику свою снедь, но, уже разомкнув губы, застеснялась невесть чего.
Потом прислушалась к тонкому голоску разума, напоминавшему, что еда им с Лив самим ещё пригодится. Сердито дожевав лепёшку, которая не особо хотела лезть в горло, скатилась с камня, чтобы растянуться на ковре из одуванчиков.
В воцарившейся тишине слышно было, как шуршат на ветру зелёные листья и пофыркивает Принц, хрумкая пушистые белые шарики соцветий. Заложив руки за голову, Таша украдкой взглянула на дэя. Тот сидел, глядя куда-то вдаль, подперев подбородок рукой — и от него веяло неким... умиротворением. Светлым, почти ощутимым, словно лёгкий аромат свежих духов.
Странно, но в его присутствии Таше действительно было спокойнее. Бездна тревог исчезла, уступив место тихой глади привычных мыслей. И даже ком в груди, казалось, растворился. Может, просто выглянувшее солнце подняло настроение?
Хотя... наверное, на Равнине и солнце вполне может выглянуть потому, что у тебя настроение поднялось.
Интересно, они так и будут молчать?..
— Не самое подходящее место для разговоров. — Ветер донёс ответ на незаданный вопрос. — Тут и мысли порой материальны, не то что слова.
Глядя на клирика, Таша удивлённо вскинула брови. Потом, вспомнив, что она уже почти привыкла ничему не удивляться, отвела глаза. Сощурилась, глядя на рыхлое облако, подкрадывавшееся к солнцу по небесной прозрачности: оно клевером скользило по лазурной глади, плавно меняя очертания...
А потом Таша закрыла глаза — и подумала, что оставшееся привальное время лучше скоротать в остро необходимом сне.
Когда они наконец покинули Ложные земли, и копыта Принца коснулись широкой пыльной дороги — две колеи, добротно изъезженные телегами, разделённые узкой зелёной полоской ромашек и подорожников, — Таша оглянулась, чтобы увидеть, что они оставили позади.
Широкая, мирно цветущая Равнина вновь окрасилась одуванчиковой желтизной. За ней ровным рядком сияли берёзовые кроны, вызолоченные солнцем, медленно катившимся к горизонту... а за берёзами не было ни тракта, ни Приграничного. Одни лишь бескрайние луга с редкими перелесками.
И никаких следов реки.
Чудеса, да и только...
— Древняя магия — странная вещь, — заметил дэй, будто вновь неведомым образом угадал её мысли.
— Да. Не поспоришь. — Таша, отвернувшись, вгляделась в пёстрые крыши небольшой деревеньки, маячившие впереди. — Это Потанми, надеюсь?
