Выходя со свертком подмышкой из магазина, подумал, что даже клетка от 'Burberry' смотрится в этом мире довольно свежо. Англичане еще отходили от войны, большинство предпочитали неброские цвета, стандартные, общепринятые фасоны, мало чем в этом плане отличаясь от советских граждан. Тот же 'Merc' пока еще не начал свою деятельность, и на Карнаби стрит в Сохо лавочка под этим брендом пока не открылась. А то ведь в таком сочном прикиде я мог бы стать частью 'свингующего Лондона'. Тут меня озарила мысль, не придумать ли самому этот яркий стиль, став законодателем моды? Ну а что, нанять пару швей, объяснить, что я хочу увидеть на выходе, благо кое-какие из тех моделей я помнил, пусть работают. Правда, все это денег стоит, да еще и помещение для магазина придется арендовать... А денег пока таких нет, это если альбомы успешно начнут расходиться — тогда я что-то получу на руки. Хотя еще не вариант, вполне вероятно, что тот же Федулов позвонит и скажет:

— Егор, что же это вы, свои песни издаете в Англии, а про Родину и забыли. Я в том смысле, что валюта для Советского Союза лишней не будет.

Вот что ему сказать в таком случае? 'Отвали, чувак' или 'будет сделано'? То-то и оно, хочется и рыбку, как говорится, съесть... Ладно, пока у меня один фиг еще ничего не вышло с песнями в финансовом плане, не будем бежать впереди паровоза.

Кстати, слушая музыкальные программы на радио или проглядывая их аналоги на ТВ, читая газеты и журналы, обратил внимание, что 'Битлз' не имеют той популярности, какая у них была в мое время. Не знаю, то ли дело в том, что я позаимствовал немного песен для 'Апогея', то ли что-то еще, но 'Битлз' были 'одни из'.

А еще Леннон ну просто отжигает. Я слышал эту историю в той реальности, услышал от Олдхэма и в этой. Два года назад на концерте 'битлов' в присутствии королевской семьи Джон заявил: 'Тех, кто сидит на дешевых местах, просим аплодировать. Остальные могут ограничиться позвякиванием своих украшений!'. Нет, ну он просто красавчег! Хоть сейчас его в комсомол принимай, да я бы ему и рекомендацию написал.

А в одном из журналов Леннон, к слову, обо мне упомянул. Ну не в том смысле, что Леннон хвалил меня как музыканта, он прошелся по политическим темам.

'Нам говорят, Советы пытаются захватить Европу, — вещал Джон. — Но я вижу наоборот, сейчас они открыты как никогда. Например, русский футболист в Англии. Заметьте, не англичанин играет в СССР, а наоборот, тогда как нам говорят, что мы самая свободная нация в мире. Такое лицемерие меня просто выводит из себя'.

Ну не знаю, это ли является показателем демократии. Может, английского игрока в наш футбол и не пустили бы, может, демократия в том, что как раз англичане пригласили меня к себе.

— Сэр, ваш билет, пожалуйста!

Голос билетерши в массивных дверях театра вывел меня из задумчивости. Я протянул благообразной старушке картонный прямоугольник контрамарки, от которого она оторвала 'контрольку', и прошел в фойе. А ничего так, впечатляет. В обеих жизнях здесь я был впервые, и хотя много чего на том веку перевидал, все же позолота, картины на стенах и лепнина на потолке внушали уважение. В толпе бродящих по фойе театралов встречались как совсем дряхлые, так и мои ровесники. А одна пара даже притащила с собой сына лет 10, хотя я не был уверен, что ребенку будет интересно наблюдать за перипетиями жизни античных персонажей.

Хелен в образе Клеопатры смотрелась весьма мило, я бы даже сказал, с налетом сексапильности. Какой-нибудь критик из будущего заявил бы, что актеры переигрывают, гипертрофируя выражения чувств, перебарщивают с заламываниями рук и закатываниями глаз. Но публике нравилось, и на поклонах актерам — Хелен в первую очередь — устроили овации и забросали охапками цветов.

Я тоже вручил ей букет из 19 белых роз, символизирующих ее возраст количеством и невинность цветом. На цветы у меня ушли почти все остатки моих денег и, выходя из цветочного магазина, я не без сожаления подумал, что, вероятно, поспешил с отправкой половины зарплаты родственникам. Зато я мог пригласить Хелен после премьеры в паб на Флинт-стрит, где меня обещали кормить и поить бесплатно. Если Руперт не изменит своему обещанию, конечно, в противном случае моих оставшихся на жизнь денег хорошо бы хватило на оплату счета. Но хозяин заведения свое слово держал, посадил нас за лучший столик и обслужил по высшему разряду. Ближе к полуночи я проводил Хелен до дверей ее дома, вернее, отвез на такси в пригород Лондона, сдал, можно сказать, родителям на руки, и на практически последние деньги на том же таксомоторе уже за полночь приехал домой. Вроде и тренировки не было сегодня, но я чувствовал себя настолько уставшим, что рухнул в постель, проигнорировав даже традиционный душ.

Глава 4

Я лежал в теплой постели и следил за вальяжно парившими за оконным стеклом хлопьями снега. Это был всего лишь третий или четвертый раз, когда за всю лондонскую зиму я увидел снег. А ведь уже конец февраля!

Настенные часы в виде футбольного мяча с эмблемой 'Челси' — подарок еще с моей презентации — показывали половину девятого утра. Как хорошо, что сегодня нет утренней тренировки.

А на вечер у меня были замечательные планы! Как-никак встретил тут, в Лондоне, уроженца небольшого алтайского городка Камень-на-Оби. Звали его Федором Максимовичем Чуйко, это был крепкий дед лет 65, с русым чубом набок, густыми усами и аккуратно подстриженной седоватой бородкой, и хитрым прищуром глаз. Ему только тулупа да двустволки за плечом не хватало для полноты образа.

Он сам на днях подошел ко мне, причем мы пересеклись на выходе из кинотеатра 'Notting Hill Coronet' с фильма 'Мистер Питкин в тылу врага'. Я как раз на русском себе под нос возмущался тем обстоятельством, что в зале можно курить, чем многие зрители и пользовались без зазрения совести.

— Сынок, ты никак русский?

Я обернулся и увидел перед собой в толпе выходивших из кинотеатра этого самого дедка, который и представился мне Федором Максимовичем. Слово за слово, разговорились...

Оказалось, что обо мне он даже краем уха не слышал, поскольку ни музыкой, ни футболом не интересовался. А в Англию попал окольными путями во время Второй Мировой.

— Я ж, Егорка, у нас в хозяйстве в заготконторе работал, мех добывал, с ружьишком по тайге хаживал, — говорил Максимыч, часом позже сидя со мной за одним столом в пабе Руперта Адамса-младшего. — А потом война, в июле 41-го на фронт, снайпером, 'мосинку' модифицированную выдали, с прицелом. Кинули в самое пекло. Недели не прошло — попали в окружение. В тот день на рассвете немцы поперли так, что сразу понял — хана нам. Но лапки поднимать никто и не думал, хотя суматохи хватало. Вокруг выстрелы, взрывы, крики... Один я, наверное, с холодной головой фрицев отстреливал из своей 'мосинки'. В общем, рядом рвануло минометным снарядом, контузило меня, сознание потерял. Очнулся — вокруг немчура, по-своему лопочут, на меня пальцами показывают. Я, хоть и голова шумит, встать хочу, а они меня прикладами обратно на землю — лежи, мол, не рыпайся. Это мне еще повезло, что винтовку взрывной волной отбросило, нашли бы с ней в руках — сразу бы пристрелили. Тут появляется офицер ихний, команду дает, и меня с другими пленными гонят по дороге. Много нас было, голов двести, кабы не поболе. К вечеру до какой-то станции добрели, там нас в эшелон — и в концлагерь 'Нойенгамме', что на северо-западе Германии.

Максимыч посмотрел куда-то мимо меня, затем, тяжко вздохнув, продолжил повествование:

— Вспоминать те четыре года в плену нет желания, ты уж извини, Егорка. Хотя мне еще повезло, ведь это не был лагерь смерти, трудовым считался. Помню, где-то за год до освобождения сошелся близко с одним заключенным, Сергеем звали, фамилия Набоков. Рассказывал, что брат у него писатель, Володей зовут. Так он не дожил до освобождения четырех месяцев — голод и дизентерия.

— Ничего себе! Максимыч, так ведь Сергей Набоков был же этим... гомосексуалистом, — блеснул я эрудицией.

— Это которые мужик с мужиком любятся? Гляди-ка, а мне рассказывал, что жена у него на воле осталась. Про детей, правда, не упоминал... А ты ничего не путаешь?

— Сведения из достоверных источников, — заверил я, вспоминая когда-то прочитанную статью в Википедии.

— Ну не знаю, с виду нормальный мужик был, только обходительный уж больно. А так другим, кто послабже, помогал, куском хлеба делился и одеждой... Короче говоря, в 45-м весной союзники нас освободили. Я на ногах едва стоял, язвы на ногах не проходили. А у англичан этих сестричка была, Мэри, я ее все Машей звал. Симпатичная, на своем языке говорит что-то — будто иволга щебечет. Ухаживала за мной целый месяц, повязки меняла, да как-то у нас и слюбилось. В общем, предложила она мне с ней в Лондон ехать, она с родителями в пригороде жила, в Фулхэме. А я подумал: ну что я теряю? Дома у меня ни детей, ни плетей, жениться так и не успел, по лесам ходючи. А здесь видная девка, даром что англичанка. Тут как раз наши появились, искали среди освобожденных советских граждан. Так Маша дело провернула таким макаром, что мне быстро документы новые выправили, мол, старые были утеряны. И по ним-то, новым документам, я теперь звался английским подданным Фредди Марлоу. Ну, Фредди, понятно, от Федора пошло, а Марлоу — фамилия ее какого-то знаменитого прадеда по материнской линии. В общем, за меня все Маша решала, и вот ей так и удалось вывезти меня через пролив в Англию. А по приезду представила родителям, правду рассказала.

— Вы что же, так до сих пор и живете под вымышленным именем и фамилией?

— Нет, Егор, где-то через месяц мы с Машей пошли в одно учреждение, опять же она разговор вела с начальником в погонах, а я только кивал. Мужик оказался с понятием, мол, ежели тебе, Федор, в СССР таперича тюрьма грозит — то рассмотрим вопрос о твоем британском подданстве. И займется этим еще больший начальник, который надо мной сидит. Но и тот, похоже, нормальным оказался, вошел в положение, хотя без проверок всяких не обошлось. А ну вдруг шпион я какой? Долго ли, коротко ли — выдали мне паспорт гражданина Великобритании на мое настоящее имя, только без отчества — принято у них так.

— И как ваша новая семья?

— Да как... Домик мы свой купили, хоть и небольшой, а все же отдельно от ее родителей. Я на завод устроился, сначала учеником вальцовщика, потом сам стал на станке работать. Дочку родили — Катрин назвали, Катей то есть. А пять лет назад не стало моей Машеньки... Грузовиком сбило.

Максимыч влил в себя остатки пива и стукнул пустой кружкой по столешнице.

— Мы с ней любили в этот кинотеатр ходить, где с тобой повстречались. Вот и после ее смерти в память, что ли, раз в неделю, по воскресеньям, так и ходили мы сначала с Катей, а последний год я уж один похаживаю. Катька-то — ровесница твоя — о том годе замуж выскочила за бухгалтера какого-то, сейчас уж на сносях. Живут отдельно. А я вот один кукую... Письма вот, правда, иногда из Камня-на-Оби приходят, чуть ли не раз в год. У меня ж там сестра осталась, вот я как-то не выдержал, написал ей. Думал, не дойдет письмо, ан нет — дошло! Через полгода ответ от сестры получаю, мол, считали тебя пропавшим без вести, похоронили уже. А тут письмо, да еще с фотографией, где я Машкой и Катькой маленькой на руках. Сам-то я, понятно, в Союз не рискну съездить, к себе в гости сестру зову, у нее уж внук растет, пишу, мол, и внука бери, может и выпустят. Но пока не получается у них.

— Понятно...

— Слушай, а давай ты ко мне в гости приедешь, а?

— В гости? Хм, как-то неожиданно...

— Да я стол накрою, баньку истоплю... Представляешь, я ведь рядом с домом баньку поставил, прямо как у нас была, на Алтае. И поговорим по душам, я ведь уже давно сам с собой на родном языке говорю, а тут хоть земляк какой-никакой.

В общем, договорились, что как только появится свободное время — махну в Фулхэм, на баньку с квасом, который Максимыч самопальным способом изготовлял. Вот сегодня к вечеру он меня и ждал, обещал к моему приезду баньку истопить.

Потянувшись, еще какое-то время нежился под одеялом, пока в животе не заурчало. А что, позавтракать — идея неплохая. Английский завтрак в виде яичницы с кусочком завалявшегося в холодильнике бекона, и кружка ароматного чая с намазанным на тост маслом — это я вполне мог себе позволить, несмотря на более чем скромные финансовые возможности.

Наконец, последний раз потянувшись, выковырял себя из-под оделяла. Сделал несколько разогревающих упражнений. Вроде и батареи греют, а все равно как-то прохладно. Пока махал руками, взгляд упал на лежавший на столе лист бумаги, вырванный из тетрадки в клеточку и исписанный аккуратным ученическим почерком. Не моим, с почерком у меня всегда была беда.

Не удержавшись, взял в руки полученное накануне письмо от Лисенка и еще раз его перечитал.

'Привет, Ежик! Как же я ужасно по тебе соскучилась! Вчера ты мне вообще приснился, а сон был такой... нехороший. Как-будто между нами пропасть, а ты стоишь на другом ее краю, и грустно так мне улыбаешься. И такая печаль в твоих глазах... Просыпаюсь — а лицо мокрое от слез. Твою фотографию, этот маленький прямоугольничек бумаги храню у сердца. Помнишь, где ты улыбаешься? Я знаю, что это ты мне улыбаешься, и оттого на душе становится светлее.

С учебой и дома все хорошо, а с гимнастикой я решила закончить. Очень трудно совмещать спорт и учебу, не представляю, как ты умудряешься играть в футбол на таком высоком уровне и сочинять песни. Решила сосредоточиться на получении высшего образования. Для гимнастики я все равно уже старая... Да-да, не смейся, это в футбол можно играть до тридцати, а в художественной гимнастике 20 лет — критический возраст. А мне уже почти 20. Тренером себя я не вижу, поэтому приоритет отдала учебе.

Кстати, а как у тебя с учебой дела обстоят? Ты же вроде в музучилище на заочном? Будешь потом сдавать все экзамены экстерном?

С твоими я не пересекаюсь, иногда перезваниваемся с Алевтиной Васильевной и Катей. У них тоже все нормально, ну они, наверное, и сами тебе пишут.

А я недавно подобрала на улице котенка. Мама с папой были не против, чтобы я его оставила, наверное, и у меня, и у него был очень жалостливый вид. Он такой маленький, такой забавный, весь какой-то всклокоченный, и я решила его назвать... Ежиком. Надеюсь, ты не против, если у тебя в моей квартире появится тезка? Обещаю хранить тебе верность! Скучаю, целую, твой Лисенок!'

Я всунул листок в конверт, выдвинул ящик стола и положил послание к остальным письмам, коих набралось пока четыре штуки. По одному от мамы и сестры, и вот уже второе за два месяца от Ленуськи. Невольно кинул взгляд на облеченные в рамки фотографии. На одной — мама с Андрейкой на руках, Ильич и сестра, на второй — задумчиво-романтичная Ленка с заплетенными в косички волосами. В горле как-то разом пересохло. С Лисенком-то понятно, она моя девушка, но семья-то — Егора Мальцева, а не Алексея Лозового. И все же они для меня уже стали родными, вот что хочешь делай — а не могу думать о них как о чужих людях.