На восток! (Петербург - Порт-Артур)

Пока большинство советников обогревались да перекусывали в буфете, Хилков, после недолгого чаепития, устроил Илье, Сергею и ещё нескольким их товарищам маленькую экскурсию по 'станции'. Ему было чем гордиться — для временного сооружения станция получилась даже очень неплохой. По крайней мере — свою роль она вполне выполняла, обеспечивая отдых и обогрев на нелегком пути через замерзшее озеро, а в случае ухудшения погоды — то и надежную защиту от стихии. Обошлась вся эта красота, правда, не очень дешево — в пятнадцать тысяч рублей, но... Другого варианта пока не было — Кругобайкальская дорога, строительство которой Михаил Иванович гнал изо всех сил, пока что была ещё очень далека от завершения, дай Бог, чтобы к концу лета закончить (в той, бывшей когда-то реальной для Вервольфа и остальных Советников истории, Хилков забьет последний, 'золотой' костыль и соединит Кругобайкалку только тринадцатого сентября 1904 года).

Так, совсем незаметно, пролетел час, отведенный на отдых лошадей и обогрев путников, и Советники вновь засобирались в путь. За это время 'Середина' заметно оживилась — прибыли многие пассажиры, переправлявшиеся на санях и подводах, подошли две первых колонны стрелков — те, что вышли на лед озера рано утром, ещё до приезда Ильи сотоварищи на станцию 'Байкал'.

Стрелки размещались на отдых и обед, и многие из них, пользуясь выдавшейся хорошей погодой, располагались группками рядом с ведрами парящей на морозце горячей пищи прямо на льду. Другие же, очевидно, решив немного обогреться, спешили в тепло бараков. Через несколько минут небольшой караван советников вновь тронулся в путь, оставляя позади наполняющуюся людским гомоном станцию 'Середина'. Отдохнувшие крепкие бурятские лошадки вновь несли сани по ледовой дороге на восток, к уже показавшемуся над горизонтом восточному берегу озера. Слева мелькали телеграфные столбы, связавшие тонкими нитями проводов всю ледовую трассу в единый, целый организм. Справа струилась стальной лентой незаконченная ледовая железная дорога. А далеко впереди, в том месте, где полупрозрачные, словно нарисованные акварелью, берега Байкала соединялись с сверкающей гладью ледового панциря, появились сперва очень размытые, но постепенно начавшие приобретать четкость очертания какого-то темного пятна. Вот уже пятно распалось на отдельные точки — где побольше, где — поменьше. Вот уже эти самые точки начали приобретать собственные очертания — где очертания груженых платформ застывших на пути, где — лошадей, саней и подвод, а где — людей торопливо снующих у того места, где оканчивалась стальная магистраль.

Санный караван свернул с проторенного пути вправо, к тому месту, где строилась железная дорога. И, пока Хилков с железнодорожниками деловито ходил по стройке, то приглядываясь к качеству работ, то давая дельные советы, Вервольф молча созерцал процесс творения, опершись левым локтем на сани. Как гласит народная мудрость: 'В мире есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно долго — горящий огонь, текущая вода и то, как работают другие'. Здесь же хотелось не просто смотреть. Здесь впору было залюбоваться — работа не просто шла очень споро. Она кипела. И вся эта людская масса работала четко и без сбоев, как точно отлаженный часовой механизм. Каждый знал свою работу и выполнял её быстро и четко. Вот одну за одной на лед укладывают пластины. Вот по ним другие раскладывают подкладки. И уже третья группа тянет рельсы, чтобы уложить их на только что сооруженное основание. Стыковка, пришивка первого рельса к пластинам-шпалам, проверка оси пути, правка, измерение ширины колеи шаблоном, снова правка, пришивка к шпалам второго рельса — в разбежку, через несколько шпал, по шаблону, и — окончательная пришивка рельс к шпалам. Стихает стук тяжелых костыльных молотков со своеобразным, длинным двусторонним бойком, и вот ледовая дорога стала ещё на одно звено длиннее. А первая группа рабочих к тому времени уже выложила по льду пластинами 'постель' для очередной пары рельсов. Цикл повторяется...

А далеко на востоке темнело ещё одно пятно — точно такая же группа людей тянула стальные ниточки рельсов навстречу — с востока на запад...

Менее чем через полтора часа низкорослые, но крепкие бурятские лошадки уже вытаскивали сани на восточный берег Байкала. На невысоком берегу озера была выстроена станция и порт Танхой — деревянный причал с такой же 'вилкой'-пристанью для ледокола-парома, как и на станции Байкал, множество путей, стрелок и семафоров, одноэтажное здание станции, а над всем этим — высокая и мощная восьмигранная водонапорная башня. Нижний её ярус был сложен из тесанных каменных блоков, а верхний — из лиственницы и обшит листовым железом. Питалась она по водопроводу от реки Осиновка.

На втором пути уже стоял под парами небольшой пассажирский поезд, которому предстояло стать на ближайшие дни их домом. Но, как истинный радушный хозяин, Михаил Иванович, не мог отпустить своих гостей без праздничного угощенья. И, чтобы не занимать и без того небольшое помещение буфета на станции, да и не привлекать излишнее внимание к особам советников, праздничный обед был устроен прямо в вагоне-столовой. И зазвучали тосты — за здравие Его Императорского Величества, за Хилкова, за Родину и за железнодорожников, за успехи в делах ратных и делах строительных...

И, уже пред прощанием, состоялся небольшой разговор между Вервольфом и Хилковым на предмет возможности перевозки по льду особого груза весом, не много, ни мало, в одну тысячу восемьсот пудов. Михаилу Ивановичу и его инженерам было о чем задуматься, особенно после того, как на своё заявление, что это не сложно, ибо они собираются перевозить по льду паровозы весом в полтора раза более, вдруг получили от Сергея ответ, что с паровозами так просто всё не получится и их придется делить на три части — тендер, котел и ходовая часть, иначе лед под рельсами будет трещать и прогибаться. Так что было над чем задуматься...

В четвертом часу, шипя паром, паровоз бодро потащил за собой вагоны особого скорого поезда. На восток...

Разгоряченные поездкой по льду озера и ещё более — хорошим застольем, советники довольно эмоционально обменивались впечатлениями от прожитого дня. Причем иногда — весьма эмоционально. Вервольф слушал всё это 'в пол-уха', зарывшись в свою рабочую тетрадь и делая в ней очередные пометки.

— А Хилков-то ничего! Бодренький такой мужик, хоть уже лет под шестьдесят, наверное, будет! — донёсся до слуха советника голос Гарика.

— Вообще-то, в этом году ему уже семьдесят стукнет — негромко пробормотал Вервольф, не отрывая взгляд от тетрадного листа, по которому грифель карандаша рисовал линию очередного чертежа.

— Сколько-сколько? — Игорь даже приоткрыл от удивления рот.

— Да ну нафиг, Серег! Ты ничего не путаешь? Да не может быть! — завторили Игорю остальные попаданцы.

Сергей оторвался от своей тетради:

— Сколько, да сколько? — проворчал он с нарочно недовольным видом, демонстративно передразнивая товарищей, — Говорю же — семьдесят. Это почти как шестьдесят, только на десять больше.

Тут уже он не выдержал и заулыбался.

— Ничего себе! А бегает, как молодой! — произнёс кто-то из обалдевшей группы.

— Я сам, когда читал о нём, поначалу не верил, что в его годы можно вот так, но потом, когда познакомился с его биографией поближе, то понял, что это — человек попросту неуёмной энергии. Он ведь мог, несмотря на все свои титулы и регалии, запросто сесть в кабину паровоза на трудном участке пути и показать машинисту 'мастер-класс', как у нас выражались... Ну а сегодня... Да вы ж сами всё видели!

— Да! Даёт министр!... — послышались восторженные отклики, которые, впрочем, вскоре сменились не менее восторженными отзывами о путешествии в тройках по замерзшему озеру. Уже практически не слушая их, Сергей вновь вернулся к отложенной тетради...

* * *

Поезд мчался по самому берегу реки Селенга. Вечерело, и заходящее солнце багрянцем окрасило зимнее небо, а под ним — горы, сопки, верхушки таёжных великанов. Даже заснеженный лед реки приобрёл кроваво-красный оттенок и искрился в лучах заката тысячами искр всевозможных огненных оттенков — от золотисто-оранжевого до рубинового.

Вервольф в одиночестве стоял у окна вагона и сквозь слегка заиндевевшее стекло смотрел на эту прекрасную картину зимнего вечера, достойную кисти великих художников. Но не восхитительная красота увиденного владела сейчас его мыслями. Огненный закат напомнил ему совсем о другом...О том, что хотелось забыть. О том, во что его сознание упорно отказывалось верить.

Погруженный в свои невеселые думы, он не услышал, как по коридору вагона к нему приблизилась тёмная фигура весьма внушительных габаритов.

— Любуешься закатом, Волчара? — бас Капера прозвучал совсем негромко, но от неожиданности Сергей невольно вздрогнул.

— Любуюсь... Закатом... — отрешенный взгляд Вольфа был всё так же устремлён куда-то вдаль, и Каперу показалось, что намного дальше, нежели диск торопящегося укрыться за горизонтом солнца.

— Что-то случилось, Серёг?

Вольф лишь молча покачал головой.

— Да не, я же вижу, дружище, что не так что-то

— Да нет, Володь, Всё нормально... Нормально,— и, уже после небольшой паузы, — В тот день у нас был почти такой же закат...

Минуту они стояли молча, затем Капер тихо произнес:

— А у нас в тот вечер почти всё небо было багряным, а потом...

Вервольф услышал, как хрустнули сжатые до боли кулаки, когда перед мысленным взором Капера предстала картина страшной огненной волны, выжигающей всё на своём пути...

— Блин, Серег, я ж просил не вспоминать об этом! — и Капер, такой могучий и несокрушимый, вдруг уткнулся лбом в стекло окна.

— Прости, друг! Но не думать об этом не получается... Тем более — не помнить...

Поезд вдруг начал заметно замедлять свой бег, затем вагон пару раз качнуло на стрелках, и мимо окон замелькали аккуратные домики, выстроившиеся в шеренги прямых улиц небольшого городка. На центральной площади — небольшая церковь, в золоте куполов которой отражалось багряное солнце. А над входом здания станции висел прямоугольник вывески, на котором русским по белому было начертано 'Верхнеудинскъ'.

Капер положил свою лапищу Сергею на плечо:

— Пойдем, дружище, прогуляемся немного, а то совсем грусть-тоска одолеет!

— Пойдем, подышим свежим морозцем!

Вервольф оказался прав — в тот вечер будущий Улан-Удэ встречал своих гостей не только удивительной красоты закатом, но и довольно крепким морозом...

* * *

На следующий день ничего примечательного не произошло — поезд мчался по забайкальской тайге среди красных утёсов, желтых песчаных осыпей и серых скал, покрытых тёмно-зелеными волнами хвойного леса, присыпанного снегом изумительной чистоты.

За весь день было только несколько мест, выпадавших из общей картины таёжного края, сурового в своей первозданной дикой красоте — станция 'Петровский завод' с небольшим посёлком и церковью с могилами декабристов, да тоннели — под мысом Шотхоте на реке Хилок и на перевале через Яблоновый хребет. На гранитном въездном портале последнего красовалась монументальная надпись: 'Къ Великому океану'.

Ранним утром следующего дня, оставив за спиной пройденную в ночном мраке Читу, прибыли на станцию Карымскую, чуть позже поезд подошел к станции, носившей весьма характерное название — Китайский разъезд. Здесь Транссиб разделялся — одна ветка уходила налево, по берегу Шилки до самого Сретенска, вторая — Кайдаловская — направо, в Манчжурию. После недолгой стоянки для бункеровки топливом и заправки водой, поезд направился вправо. Впереди их ждал Китай.

Вид из окна изменился — насколько хватало глаз вдоль дороги тянулись совершенно безлесные холмы, вершины которых были покрыты пожухлой прошлогодней травой да кое-где присыпаны снегом — сильные ветры сдували снег с открытых мест и сейчас он лежал, в основном, в долинах меж этими угрюмыми сопками. Станции на этой ветке были небольшие, иные — совсем крохотные. На одной из более крупных станций — Оловянной, местные скотоводы — буряты продавали своих мохнатых и низкорослых, но крепких и выносливых лошадок.

И вот, уже в лучах вечернего солнца показалась крупная станция с весьма красноречивым названием — 'Маньчжурия'. Крупный кирпичный вокзал в стиле 'модерн' с большими, двухъярусными окнами, склады, пакгаузы, мощная водонапорная башня, десяток станционных путей, депо, мастерские... Всё это не только было хорошим подспорьем для быстрого развития молодого пристанционного посёлка, но и неоднозначно намекало на серьезность намерений Российской империи на севере Китая.

Всё следующее утро поезд карабкался всё выше и выше среди гор Большого Хингана. Причем, теперь от поезда в затянутое низкими темными облаками небо уходили сразу два столба дыма — поезд шел под двойной тягой — сзади его толкал второй паровоз, облегчая задачу головному локомотиву. Иногда налетала метель, и тогда за окнами всё скрывалось в белой мгле, видны были лишь ближайшие скалы и утёсы того склона горы, по которому и был проложен этот нелегкий путь.

Паровозы, пыхтя под тяжкой ношей, изо всех сил карабкаются вперед и вверх, и вот, на высоте более трёх тысяч футов над уровнем моря, дорога ныряет в разверстую пасть исполинского каменного змия — Хинганского тоннеля. Это настоящее чудо инженерной мысли, рукотворный памятник его создателям во главе с инженером Бочаровым. Три версты тоннеля в теле восточного отрога Большого Хингана облицованы камнем и скреплены цементом. Поезда уже идут через тоннель, хотя официально в эксплуатацию он ещё не сдан — не все работы окончены. Сейчас они почти не ведутся — стройка в буквальном смысле заморожена лютой зимней стужей, но скоро вновь застучат инструменты рабочих, вновь зашевелится, закопошится гигантский муравейник стройки.

И вот, миновав три версты мрака внутри горы, поезд вырывается на восточный склон хребта. Отсюда, с высоты восточного портала тоннеля, Вервольф любовался картиной гениального технического решения, найденного инженером Бочаровым — его знаменитой 'петлёй' или 'спиралью'. Петля Бочарова — уникальное сооружение, позволявшее сделать спуск по крутым восточным склонам Хинганского хребта более плавным и безопасным. Дорога от тоннеля шла сначала по склону, а затем сворачивалась в петлю на насыпи высотой более 23 метров, которая, становилась постепенно всё ниже и ниже. Наконец, описав полный круг, дорога, через короткий тоннель в насыпи — каменную 'Трубу' диаметром более 9 метров, 'ныряла' сама под себя и шла уже дальше по долине среди гор. И вот их поезд пошел в низ, вот он закружил по спирали и, проскочив в 'Трубу', устремился дальше — на восток.

А за окном мелькали красивые пейзажи зимних гор.

'Интересно было бы проехать здесь весной, когда всё будет цвести',— пронеслось в голове у Сергея. Он оторвался от окна и оглядел своих товарищей. Илья сидел сейчас с группой Скифа и о чём-то оживленно беседовал с Сергеем. Иван вместе со своими товарищами склонились над картой Японского моря, в очередной раз прорабатывая варианты крейсерской войны в исполнении кораблей Владивостокского отряда. 'Совсем скоро расстанемся', — пронеслось в голове у Вервольфа, — 'Совсем скоро. До Харбина остались одни сутки пути'.