| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В синей коробке выстуженного тамбура, расширенного для обустройства мастерской за счет сноса одного из вагонных санузлов, царил какой-то почти домашний полумрак; неяркий свет лился сквозь стекло двери в салон, и через стенку хрипло ворковал магнитофонный Высоцкий.
Сергей отряхнул на железной площадке снег с больших и неказистых, но хорошо защищавших здесь от мороза фетровых ботинок, и вошел в длинный — в пять окон — салон двадцать седьмого вагона, специально выделенного для Севера.
3.
В салоне горело дежурное освещение. Настольная на пульте и общий полумрак. Повсюду белели косые полосы киперной ленты, придавая салону сходство с полевым госпиталем.
Киперной лентой в поездке привязывается каждый блок аппаратуры к полкам и столам, иначе при крушении внутренность вагона превратится в камнедробилку, в шаровую мельницу, в машину для измельчения человеческих тел. Шкафы магнитографов закованы в рамы из уголков и привинчены к массивным столам. Не привязываются только сами прибористы — во время работы им надо часто ходить, меняя кассеты, перетыкая провода забарахливших каналов, и еще по нескольким сотням причин. При ударе надо броситься на пол и вцепиться мертвой хваткой во что-нибудь покрепче, чтобы не биться виском о какой-нибудь из бесчисленных железных углов.
На мониторе, похожем на положенный набок телевизор, бесконечные забеги белых точек, каждая, как самолет в небе, оставляет за собой медленно гаснущий след. Перебежками вверх-вниз, почти непредсказуемо меняя направление, — перемещения букс. По одной линии, время от времени разом простреливая вверх — ускорения. И одновременно с этими прострелами на стальных панелях электронных блоков вспыхивал салют из светодиодов — превышение уровня.
К своду потолка медленно всплывал сероватый сигаретный дым. "Военный совет в Филях" — почему-то вспомнилось Сергею.
Никто не имеет права менять программу испытаний, согласованную с несколькими конторами двух министерств и утвержденную замдиректора по науке. Никто, кроме руководителя испытаний в опытной поездке, под свою ответственность.
-"Тридцать-двадцать-двадцать" заменяем на "пятьдесят -тридцать-тридцать" соответственно.
— Ишь ты... — Александров потер рукой небритый с начала замеров подбородок. — Значит, все в полтора раза? Но ты учти, что мы тогда не сможем записать нормально прописать ускорения на межстыковом промежутке. Близко к уровню шумов пойдет.
— Если бы это еще была десятка, там генератор постоянного тока, а тут еще и наводки от гармоник выпрямителя по радиочастотам прут — хмуро добавил сидевший за вагонным пультом Мишка Непельцер. — Тут одной рукой и то и то ухватить никак не выйдет.
"Дальше выскажет мнение Осокин из лаборатории шума и вибраций:", подумал Сергей. Мнение будет абсолютно верным — для общего случая анализа случайных процессов. Оно будет подтверждено десятилетиями практики — испытаний на надежность систем автоматики внутри кузова. Есть только два "но". Речь идет о тяговых двигателях и это не общий случай.
Осокин сделал последнюю затяжку и не спеша придавил бычок в пепельнице.
— Я бы не спешил загрублять верхние пределы. Ты же помнишь, как это все согласовывалось с железнодорожной наукой. Договорились что да, какие-то редкие и нетипичные максимальные нагрузки срежет, но зато сохранятся нагрузки, которые по статистике составят основную часть спектра. А если это все забьют шумы, что у тебя в спектралке получится? И как из этого потом нормативы по вибронагруженности вытащат? Как режимы для стендов задавать будут? По шумам аппаратуры? Это все испытания коту под хвост пойдут.
— Положим, они уже пошли, — возразил Сергей. — Потому что ускорения выше тридцати "же" не
исключение, а часть правила.
— Предлагаешь возвращаться и заново все согласовывать с железнодорожниками?
— Предлагаю менять сам подход. Мы все равно не сможем создать какой-то универсальной картины нагрузок на все случаи жизни. И это даже не сейчас стало ясно, это еще Среднеазиатская показала — мы не сможем это сделать уже из-за того, что там намешаны и случайные неровности, и удары, и резонансы от зубчатой передачи. А раз так — сейчас надо выделить значимые факторы, которые и определяют выходы двигателей из строя, и выставить аппаратуру под минимум погрешности для них.
— Угу... И по-твоему, значит, корень зла — пиковые удары на стыках?
— "Стиральной доски", как под Рязанью, ни на Северной, ни на Среднеазиатской нет. Нетипично это для тепловозного полигона. Вибрации от тяговой передачи зависят в основном от степени износа, распаровки и тяговых режимов. Путь их на стендах напрямую и воспроизводят — ставят зубчатые колеса с соответствующим зазором и износом. Что остается? Удары на стыках. Определяем распределение пиковых нагрузок при ударах, частоту и затухание свободных колебаний и воспроизводим все это на ударном стенде.
— Однако! — Осокин вновь потянулся за раскрытой пачкой болгарских с фильтром, — Все на "Шабот" решил перевести?
"Шаботом" для краткости звали строящийся ударный стенд сто сорок три, целое семейство громоздких механизмов, занимавших особое здание, похожее на бункер. Чтобы установить многотонные детали, пришлось сначала поставить их на фундамент под открытым небом, а уж потом строить стены и крышу. В мире был еще один такой стенд — в Западной Германии.
— Решил путь. Мы только можем согласиться с этим решением сами или перестраховываться, искать подтверждения у начальства, и приехать сюда еще раз. Бог знает когда, сорвав сроки, подставив людей, которые ждут.
— Ну, это все красивый разговор...
— Есть другой?
— А если кафедре не понравится, что они потеряют диапазон малых ускорений?
— Тогда надо два комплекта датчиков на разные диапазоны, нужна методика стыковки результатов по двум комплектам, новая методика анализа погрешностей... Кафедра сама к этому не готова.
— Неинтересно с тобой спорить, — добродушно усмехнулся Мишка Непельцер, царапая ногтем оконный иней, — Ты всегда отвечаешь, словно забиваешь гвоздь.
— Спорить не всегда интересно. Вон у Гранина в "Иду на грозу" двое ученых полстраницы спорят, кто главнее — теоретики или экспериментаторы. А у нас без теории и испытаний не закончишь.
— Так у Гранина эти ученые бухие спорят, а у нас, пока не отпишем программу, строго сухой закон. Причем они там не водку пили, а сначала коньяк, потом ликер, а потом эту, как ее, что бык в фильме вылакал...
— Крюшон?
— Во-во, крюшон. Тут им в голову и ударило. Вернемся в Институт, возьму книжку, специально найду это место.
Сергей помнил его и так. В свое время он прочел эту нашумевшую в период моды на физиков повесть с карандашом в руке, выискивая дельные мысли по методике эксперимента, и удивился, что гибель самолета произошла из-за элементарных просчетов в организации натурных испытаний. Приборы, от которых зависела безопасность, не были продублированы. Не был предусмотрен резерв разъемов питания. Наконец, на испытаниях должен быть только один руководитель, задающий режимы, и ему должны докладывать о любом переключении в измерительных схемах. Впрочем, двадцать лет спустя много чего кажется элементарным.
Тем временем Андрей неспешно положил и раскрыл на пульте твердую папку в теряющем цвет коленкоре, перевернул потрепанные по углам листы синекопии.
— Непельцер, давай сюда свой паркер! Для исторической росписи.
— Обязательно! — Мишка достал из нагрудного кармана красную ручку-указку с блестящим хромовым наконечником. — А то приедем в Институт, и откажется.
— А ты видел, чтобы я отказывался?
— Шучу. Просто бывают некоторые...
"Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки.."
Сергей зачеркнул черной пастой в таблице несколько цифр, зачеркнул жирно, несколькими чертами, напротив, на полях, вывел чертежным шрифтом новые и у каждой поставил завитушку подписи.
— Зря ты это. Не боишься? — на кончике осокинской сигареты уже вырос столбик пепла, вот-вот готовый осыпаться на белый иcтертый пластик пульта, выдавая нервозность. Осокин был талантливый виброметрист с большим опытом, однако диссертации писать не стал из-за склонности к компромиссам; он предпочел инженерную категорию, которая по деньгам была поменьше, чем у кандидата, зато раньше и наверняка.
— Чего именно? — переспросил Сергей.
— Доктора. Он тебе не забудет, если у него с шестьдесят восьмого стендовые на твой "Шабот" заберут.
— Не забудет, так не забудет. Вешаться из-за этого, что ли? Если что, так валите все на меня.
Удивительно, подумал Сергей. Меньших, но предсказуемых неприятностей люди всегда боятся больше, чем неожиданных. Доктор наук Крунин, ведомственные интересы, связи... от всего этого не умирают, а настоящая опасность на испытаниях может притаиться в запертой двери, не привязанном усилителе, какой-нибудь волосяной трещинке, невидимой в глухой толще металла. Ожидание беды всегда пугает больше нее самой.
4.
Обратный путь прошел без приключений. Состав только что миновал полосу метели, ветер здесь стих совсем, и дымки из труб придорожных домов поднимались необычно — сперва чуть вверх, клубами, но печные газы тут же схватывал ядреный холод и дым расплывался плоским облаком, что медленно тянулось параллельно земле. Тепловоз нырял под дымными арками в хрустальную темноту.
Чуть слева, со стороны края земли, появились сполохи полярного сияния; они были бледными и не похожими на волшебные переливающиеся гирлянды из книг по географии. Жаль, подумал Сергей; он рассчитывал бросить в Воркуте в почтовый ящик письмо с описанием этого земного чуда. Позднее отправлять письма было бессмысленно — вагон обгонит их в пути и придет раньше.
Почему дверь со стороны нерабочего тамбура не была оставлена открытой, в вагоне никто не знал. Точнее, никто ее не закрывал и не помнил, чтобы ее закрывал кто-нибудь. Белый барашек либо повернули чисто машинально, по привычке, либо...
Года два назад был случай, когда на Северной в вагон — лабораторию забрался беглый зек. Ночью. Александров пошел в рабочий тамбур посмотреть, как там котел. Вода в двухметровой стальной кегле, чем-то похожей на идола с острова Пасхи, должна была быть предельно горячей, но ни в коем случае не закипеть — иначе в разводящей трубе образуется паровая пробка, прекратится циркуляция и нарождающийся лед в считанные минуты распотрошит всю систему, как рыбу на кухонном столе.
Из коридора дверь в тамбур открывалась на себя, поворотом, загораживая проход в туалет и открывая глазу входящего прежде всего кусок пространства между дверью межвагонного перехода и площадкой слева. Именно там, возле угольного кармана, напротив раскрытых железных створок котельного помещения, стоял невысокий человек в лагерной одежде и смотрел на Андрея. Возраст его определить было трудно: в полутьме его лицо, покрытое то ли пылью, то ли копотью, было освещено лишь отблесками из топки котла. Выделялись лишь глаза — раскаленный уголь отражался в них неестественным блеском, не высвечивая привычных эмоций; обычно так смотрят при неожиданной встрече с человеком в лесу крупные дикие звери, и не знаешь точно, чего ожидать в следующий момент — то ли нежданный попутчик бросится бежать, то ли его инстинкт вложит нечеловеческую силу в смертельный бросок.
Темная лагерная одежда была снизу доверху облеплена только-только начинавшим таять снегом; видимо, гость открыл дверь в котельное и топку, чтобы жар углей скорее возобновил ток крови в окоченевшем теле, и лишь мгновение тому назад звук утапливаемых язычков в защелке замка отбросил его к противоположной стенке. В руках его не было ничего — скорее всего потому, что он только что, забыв об осторожности, протягивал обе ладони к огню. Справа, в незаметной Андрею части тамбура за туалетом, мог укрываться и второй. Андрей молча, спокойно закрыл дверь. Внизу в нее был врезан замок, в котором всегда предусмотрительно торчал ключ; Андрей повернул его и вынул из цилиндра. Две дюймовой толщины столярные плиты, скрепленные вместе, были снаружи обшиты стальным листом; теперь можно было звать остальных.
Менее чем через минуту у двери в малом коридоре собралась вся команда; был разобран запас проката и труб, валявшихся в мастерской. Опасность ножа была подавлена другой, более серьезной — опасностью пожара, который мог нечаянно устроить беглый. Пожар нельзя ни испугать, ни отмахнуться от него ломом. Вагоны выпуска семидесятых горят быстро, вначале образуется не столько пламени, сколько едкого дыма и жара от нагретого железного ящика кузова, люди часто теряют сознание от удушья и теплового удара, не успевая выбраться. Мишка Непельцер в студенческие годы как-то возвращался с практики в компании однокурсников, и их вагон загорелся; по счастью, никто еще не думал ложиться спать, все быстро выскочили, но лиловый синтетический пиджак, из тех, которые тогда называли пластмассовыми, на Мишке уже начал плавиться — хорошо, что он был поверх плотной хлопчатой рубахи с длинным рукавом. В лаборатории к тому же нельзя было бы перебежать в соседний вагон — нерабочий тамбур был со стороны тепловоза, а на кухне, сделанной из служебного отделения, стоял здоровый дачный баллон со сжиженным газом для плиты, что отнюдь не успокаивало.
Никто не знал, что он будет делать после открытия двери — людей гнал инстинкт борьбы за жизнь. Никто не обратил внимания, кто первый сказал — "Давай!", кто повернул ключ и дернул дверь...
Тамбур был пуст, и только раскрытая дверь в котельное напоминала о случившемся.
Зек почувствовал, что надо уходить, еще когда Андрей заглянул в тамбур. Он чувствовал это еще раньше, когда вжимался в железный угол следовавшего за лабораторией полувагона с углем, пытаясь укрыться от ударов снега и ветра, он чувствовал, как обманчив этот знакомый с детства паровозный запах из трубы вагона, перебивавший соляровую гарь дизелей, обманчива эта сияющая огненная мошкара, выдуваемая из глубин топки и проносящаяся над покрытыми ржавчиной и льдом бортами, обманчива мысль о том, что в этой темной глыбе впереди, струящей жгучую поземку в лицо, за ворот и в рукава, так легко найти тепло, обычную одежду, деньги, документы, спирт, чай... но мышцы иззябшего тела уже двигались сами, отдельно от полуотключенного сознания. Вопрос "как поступать" был решен сам собой по законам природы, рассуждать о правильности которых уже не имело смысла.
Мог ли кто-то проникнуть в мастерскую на перегоне? Мысленно Сергей снова окинул взглядом куб пространства с ребром три метра — верстак с крашеной в цвет школьной парты сосновой тумбочкой, шкафы с инструментом, громоздящиеся посреди ящики. Мест, где в этот момент можно было бы укрыться и остаться незаметным, было сколько угодно.
Ерунда, если бы в вагон кто-то прошел, то в рабочий тамбур — он со стороны состава, а в нерабочий надо ползти по крыше вагона, это шум, подумал Сергей и тут же усомнился — а если... Если он... или они... ну, пусть для простоты будет "он" — цеплялись к локомотиву или самому вагону и перелезли куда ближе? Тем более для человека незнакомого входят и выходят через рабочий тамбур.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
