Деяние 12

Руслан и не думал, с чего это он впал у тетки в такой фавор, пока не увидел выходящего из библиотеки знакомого белобородого старика. Тогда ему всё стало ясно. Постоял немного, насвистывая, а потом нырнул в библиотеку — за новой порцией корма для непрестанно требующего жрать мозга.

...Он прислушался. Отец на кухне уже мычал что-то невнятно. Скоро его можно будет забрать. Поморщившись от боли в боку, снял с полку последнюю книгу, взятую у доброй тётки, и попытался читать. Он уже знал один роман этого автора — о беспросветной жизни некого старпёра, которого посредством какой-то дури учат уму-разуму две угоревшие вешалки. Но это было что-то другое — сложное, многозначительное, приправленное странными виршами.

Руслан никак не мог принять рассуждения автора по поводу долга. Само это слово было ему неприятно. Он совсем не чувствовал, что должен кому-то или чему-то. Наоборот, полагал, что мир должен ему — свободу, которой он никогда не знал, но стремился к ней изо всех сил.

В четверг, задумавшись об этой фигне на уроке, по привычке вытянул руку, а когда вспомнил, что вместо Палыча Швабра, было уже поздно. Пришлось спрашивать эту козу:

— Зоя Александровна, что такое долг?

Историчка, решившая, что паршивец над ней издевается, пошла красными пятнами. Класс с интересом замер, в надежде, что Русь решил опасно приколоться — периодически с ним такое случалось, всегда неожиданно и интересно. Однако Руслан, поняв по дрожащей шее и бешеным глазенкам, что вот-вот раздастся пронзительный вопль, поспешил предварить бедствие:

— Мне действительно это непонятно, — заверил он смиренно, — почему люди поступают так, а не иначе? Пал Палыч говорил про Наполеона, который пошёл на мост, где бы его точно убили. Но он взял знамя и пошёл, а солдаты за ним. Он выполнял свой долг, да? И они тоже? А что их заставило это сделать? Они же просто могли разойтись и не умирать...

Класс разочарованно стух — кина не будет, Руся понесло... Сникла и Швабра, до которой дошло, что её призывают исполнить педагогический долг, и от того, что она ответит, зависит, быть может, вся дальнейшая жизнь этого паршивца — так её, вроде бы, учили в институте. Но в голове у неё всё смешалось, и она решительно не могла найти походящих слов, всё больше злясь на выскочку.

— Ну, видишь ли... Странно, что Пал Палыч не рассказал вам, что у Наполеона были классовые интересы... и у его генералов тоже... — она понимала, что несет чушь. — Но, кроме этого, они ещё помнили революционные идеалы и думали, что сражаются за них...-ей показалось, что она нащупала твердую почву. — Революция раскрепощает человека и он радостно выполняет долг перед трудовым народом... Вот мы, мы все, если социалистическая родина будет в опасности, пойдем её защищать... Это и есть наш долг...

Она уже думала, что выкрутилась из трудного положения. Но Руслан спросил:

— А кто не захочет его выполнять?..

Швабра вновь впала в неистовство:

— Значит, он враг и его рас-стреляют, — почти прокричала она и так зыркнула на ученика, будто и впрямь намеревалась пустить ему пулю в лоб.

Руслан молча сел. Ему только что открылась истина: те, кто выполняет долг под дулом пистолета или под любым другим принуждением — никакие не герои. Они рабы. Они лишены свободы. А значит — понимание этого ослепило его — те, кто добровольно исполняет долг... свободны!

Есть люди, у которых долг в крови и их невозможно принудить к его исполнению, потому что они принуждают себя сами. И сами решают, что такое их долг.

Это было так просто... Он не мог понять, почему не знал этого раньше. Именно это и имела в виду лежащая дома книга про игру в бисер.

Ассоциации сделали свое дело: его долгом была Игра. Осознание это словно кто-то вдул в его мозг. Но на самом деле он дошел до него сам, сейчас, здесь, в этом ветхом унылом классе.

И он понял, что исполнит долг, чего бы ему это ни стоило.

До конца урока просидел за партой с отсутствующей улыбкой. Лицо его было так странно, что даже Швабра не решалась прикрикнуть на него, хотя ей очень хотелось.

Вчера же, в пятницу, окончательно осознал, что для него Игра началась.

Палыч никак не проявлялся. И не было Инги. В классе шептались, что из Афганистана пришла похоронка на её брата. На самом деле командир погибшего Юрия — старый друг его отставника-отца — дал телеграмму родителям. Руслану было тоскливо и тошно, но на время перестал думать об Инге и её брате, когда его вызывал в кабинет Шеф. Гадая, что за взбучка предстоит (за другим учеников сюда не вызывали), Руслан с удивлением увидел сидящего рядом с директором мужчину средних лет, чисто выбритого, в неброском костюме и с внимательными глазами.

— Михаил Андреевич, — обратился он к Шефу, — нельзя ли нам с мальчиком поговорить наедине?

Шеф моментально вскочил и, угодливо изогнувшись, выскочил из кабинета.

— Садись, Руслан, — пригласил мужчина. — Ты догадываешься, кто я?

— Милиция? — неуверенно предположил мальчик.

— КГБ, — коротко сообщил пришелец. — Майор Иванов.

"Никакой он не майор, и никакой не Иванов", — мелькнуло, будто само собой, в голове у Руслана, но он не выпустил эту мысль на лицо и доверчиво кивнул.

— Я тут по поводу твоего учителя истории.

— Пал Палыча?

— Да. Видишь ли, он исчез, и мы подозреваем, что его могли похитить враги.

— Какие?

— Ты не спрашиваешь, почему, и чем их так заинтересовал школьный учитель, — глядя в упор, проговорил чекист. — На твоем месте я бы думал, прежде чем отвечать на вопросы...

Руслан удивленно вскинул голову. Майор продолжал пристально его разглядывать.

— Скажи-ка, — спросил он, наконец, — в последнее время ты не замечал каких-либо странностей, связанных с Пал Палычем? Может быть, какая-нибудь история или ещё что?..

— Нет, ничего не было, — сразу ответил Руслан.

— Вот теперь молодец, — одобрительно кивнул майор. — Вообще, очень советую тебе меньше говорить в ближайшие дни и поменьше встречаться с людьми.

Чекист глядел с возрастающим интересом.

— А что с носом? — спросил вдруг быстро.

— Упал на лестнице, — так же быстро ответил Руслан.

— Молодец... Молодец... Теперь вот что. Могут ещё прийти, может быть, и из моего ведомства. Не имеет значения — молчи. Противник везде, и ты ещё не способен его идентифицировать.

Юноша кивнул.

— Сейчас сразу иди домой, но незаметно. Я договорюсь с директором, чтобы тебя освободили от уроков. Сиди дома выходные и следующую неделю, пока не появится человек, который скажет: "Есть возможность устроить тебя на курсы арабского языка. Недорого". Повтори.

— Есть возможность устроить тебя на курсы арабского языка. Недорого.

— Запомни. Ты ответишь: "У папы хватит денег только на турецкий". Повтори.

— У папы хватит денег только на турецкий.

— Зазубри это. Фразы должны быть точно такие, без малейших изменений. Это будет наш человек, он скажет, что делать дальше.

Руслан снова кивнул. Ему всё было ясно. Майор смотрел уже с удивлением, но высказываться не стал, лишь крепко пожал юноше руку и подтолкнул к двери.

— Позови там вашего директора — ходит взад-вперед мимо двери, а подслушать никак не решается... Да, ещё — тебе привет от Палыча...

Руслан в первый и последний раз увидел, как улыбается "майор Иванов".

Но сразу уйти не удалось. В рекреации его поймала Ирка Гинзбург, про которую все знали, что она бегает с доносами в кабинет Шефа. Уныло шмыгая носом, пыталась навязать своё общество. Он спасся от неё в туалете для мальчиков, стены которого были расписаны наивными непристойностями, львиная доля которых касалась любимого директора. Самой популярной была надпись, возвещавшая граду и миру, что Шеф предпочитает содомический оральный секс пассивного характера. Графитти регулярно стирались подневольными младшеклассниками, но вскоре в изобилии возникали вновь.

Из окна туалета очень удобно было сигануть на зады школы, в густо заросший дворик. Что Руслан и сделал.

За глухим торцом школы стояла Инга — там, где над узкой асфальтовой дорожкой нависали большие тополя, покрытые редеющей ярко-желтой листвой. Девушка беззвучно рыдала. Наверное, мелькнуло у него, шла в школу, да завернула сюда, не может сейчас встречаться с одноклассниками.

Он нерешительно остановился. Но сила, которая уже проявилась в нём и повела по тропе Игры, заставила сделать шаг...другой... Он стоял за её вздрагивающими плечами, почти вплотную, сознание её близости уносило куда-то... совсем в другую сторону, чем указал строгий майор. Она почувствовала его дыхание, обернулась и его взгляд заворожил её. А он с восторгом разглядывал лицо, впервые столь близкое — заплаканные карие глаза, дорожки слез и потёкшей туши на сияющей юной коже, несколько неумело скрытых прыщиков, припухшие пунцовые губы.

— Инга...

Он тут же понял, что говорить не может. Какая-то сила бросила его лицо вперед. Он почувствовал мокрую мякоть и твердь зубов, и что-то двигающееся в такт его поцелуям, в чём ликующе опознал язык. В ноздри его ударил незнакомый упоительный запах, он не знал ещё, что так пахнет любящая женщина. Но запах добавлял восторга в копилку его безумия.

Им казалось, что прошло очень много времени, хотя неуклюжие подростковые поцелуи заняли всего минуты три. Когда его освобожденная ото всех табу рука прошлась по её плечу и сжала тугую грудь, она опомнилась, отстранила.

— Русь, ты чё, с дуба рухнул? — голосок был слаб, а глаза все ещё подергивала теплая поволока.

Он попытался снова обнять её, но она отстранилась уже тверже — приходила в себя, хотя ничего ещё не понимала. Его новая сила тоже была при нём и настойчиво требовала уходить.

— Инга, — сказал он прерывающимся голосом, — мне очень жалко Юрку.

Она опустила голову — действительность вновь вошла в неё. Он понял, что допустил ошибку.

— Послушай, — сказал торопливо, — мне сейчас надо уйти. Ты слушай... ты меня дождись, ладно?.. Я буду про тебя думать и скоро приду. Только дождись меня, пожалуйста, Инга!

— Русь, ты о чём? — она резко вскинула голову, в глазах плескалася страх.

— Ни о чём. Просто дождись.

Он оторвался от неё и быстро пошел к проломленной ограде — самому короткому пути со школьной территории. Перед дырой оглянулся. Она беспомощно смотрела ему вслед.

— Дождись, — повторил он шёпотом, но она поняла движения губ.

— Русь! — крикнула, но он уже бегом бежал по тропинке, ведущей к дому.

We don't need no education

We don't need no thought control

No dark sarcasm in the classroom

Teacher leave them kids alone

Hey teacher, leave the kids alone

All in all it's just another brick in the wall!

All in all you're just another brick...

Отец давно затих. Руслан, не глядя, отключил взволнованный детский хор, прерываемый злобным речитативом учителя, и отправился на кухню.

Воскресным вечером объявился Рудик. Руслан едва не сел на пол от удивления, увидев его за дверью. Рудик Бородавкин был тот ещё мен. С мамой он познакомился в библиотеке — почитал себя интеллектуалом и регулярно посещал такого рода заведения. Общительная и склонная к богеме Асия заинтересовалась неприкаянным парнем, выглядевшим гораздо младше своего возраста. Её образование зиждилось на идеях перевоспитания, и в лице Рудика, она, похоже, нашла подходящий объект приложения невостребованных педагогических талантов.

Но этот почти тридцатилетний длинноволосый оболтус напоминал макаренковского беспризорника только разногласиями с законом. Отсидев три года по хулиганке, считал себя жертвой режима и всячески его поносил, что, честно говоря, Асие тоже нравилось. Кроме того, занимался фарцовкой в классическом варианте — всем западным, от жвачки до тряпок, и от ярких полиэтиленовых пакетов до дисков. Между прочим, запись "The Wall" Руслан получил от него, и одно время рассчитывал приобрести со скидкой настоящие штатовские штаны, привезенные Рудиком из Прибалтики, куда он регулярно мотался за товаром. Но вожделенные джинсы Руслану оказались не суждены, он так и остался жертвой советского легпрома. Потому что вскоре Рудик был изгнан с позором.

Руслан, вообще-то, с самого начала удивлялся, как мать не видит, что этого чувака, который был на десять лет её младше, привлекают вовсе не интеллектуальные беседы, а она сама. Но это сразу почуял отец, который раз навсегда велел жене отлучить подозрительного типа от дома. Однако та не послушала и продолжала принимать и кормить его, пока муж был на работе. Не сказать, что Руслан это одобрял, но язвительный и начитанный Рудик ему тоже нравился. На фоне простоватых ровесников выглядел вообще неким графом Монте-Кристо, мстящим коммунистам за загубленную жизнь. Он вёл революционные разговоры, все время западая, правда, на революцию сексуальную, и почти не скрывал "голубизну". К этой теме Руслан испытывал лёгкое отвращение, но одновременно какое-то болезненное любопытство. Конечно, понимал, что является для приятеля "объектом", но с юношеской самоуверенностью считал, что всегда может окоротить его.

В общем, несчастный Рудик (в зоне-малолетке — "петух" по кличке Агафья) в поте лица старался соблазнить одновременно маму и сына, наполняя свои ночи умопомрачительными картинами свального греха, а те эту тему просто игнорировали. Наконец, отчаявшись, как-то вечером впился в Асию губами и руками, получил по морде и был выставлен без права возвращения.

С Русланом какое-то время ещё поддерживал отношения — встречался в городе и водил во всякие интересные места: окраинные кинотеатры на полузапретные фильмы, ночное кладбище, где они пили водку на чьей-то могиле, или на пасхальный крестный ход в единственную в городе действующую церквушку. Но Руслану, наконец, наскучило отбиваться от суетливых лап, тем более, это приходилось делать всё чаще. Он назвал приятеля правильным словом и тоже прекратил отношения. Хотя иногда и скучал по их разговорам.

— Привет, — растерянно сказал он Рудику, как всегда, с ног до головы облаченному в "фирму" — немецкая кожаная куртка и кожаная же венгерская кепочка, кокетливо сдвинутая на лоб, штаны "Ли", жилетка "Левис", батник "Вранглер", "адидасы" на копытах... Рудик любил повторять, что, за исключением трусов и носков, на нем нет ничего советского.

— Привет, Русик, — блеснул он тремя золотыми фиксами, улыбаясь, как сам считал, обворожительно, на самом же деле довольно ехидно. — Пустишь?

— Заходи, — вяло пригласил Руслан.

Он не был в восторге от визита, но тот обещал несколько развеять неприятные мысли. Конечно, не пустил бы гостя, будь отец на ногах, но тот чересчур усердно налегал целый день на пиво, к вечеру вонзил в него "чекушку" и теперь в бессознательном состоянии пребывал в своей комнате, что сулило крайне неприятное понедельничное утро.

— А ты всё такой же засранец, — констатировал Рудик, оглядывая беспорядок в комнате Руслана: наваленные горой на полу книги и журналы, грязная посуда на письменном столе, смятая постель.

— Неси закусь, — он привычно устроился в старом кресле и поставил на стол пузатую бутылку виски "Белая лошадь", почитая его верхом изысканной роскоши.