— Сэр, скажите пожалуйста, а что, кондор уже кончил обедать?
— Катился бы ты отсюда, тонконогий! — проворчал Джонни. При этом он прибавил еще одно крепкое выражение. Но высказал он это все с респиратором на носу, и вышло нечто похожее на "Бу-бу-бу!". Вечно эти рассеянные мамаши оставляют своих недоростков, а потом бегают и ищут, сломя голову, по всем углам. Заблудиться в лабиринте гигантского зоопарка ничего не стоило, и если бы не громкоговорители и не услужливость персонала, число потерянных детей множилось бы день ото дня. Так бы несчастные заморыши и остались среди зверей и росли бы как Маугли или Тарзан. Перспектива отводить за ручку малолетку и сдавать его на попечение дирекции в данный момент Джонни не привлекала. Ведь ему еще предстояла санитарная обработка. Его ждали голодные пеликаны и фламинго. Кого-то этот мальчишка мучительно напоминал. Джонни даже снял перчатку, чтобы почесать в затылке.
Долго вспоминать ему не пришлось. По дорожке во всю прыть бежала всполошенная мамаша, а за ней и всполошенный папаша. Никакого сомнения быть не могло. Это были королева Елизавета Вторая и принц Филипп Эдинбургский.
2
ГРОЗА
1
На своем толстом суку сидел кондор, сложив крылья и погрузив лысую голову в мягкое лоно воротника. Пришло послеобеденное время, и можно было немного вздремнуть до прихода новых посетителей.
Знаменательная сцена, произошедшая только что на его глазах у подножия клетки, лишь ненадолго развлекла его. Он тотчас же о ней забыл. Для него все посетители были на одно лицо, все эти чопорные английские семейства с мамами папами и бабушками. За многие годы целые поколения продефилировали у его клетки. Сегодня он видел принца с мамой и бабушкой, а, скажем, в 1936 году точно так же приходил сюда и дедушка, тогдашний король Георг Шестой со своей дочкой, будущей королевой. Ей тогда тоже было лет десять. Девочка была своенравной и не пожелала даже приближаться к клетке, несмотря на папины уговоры. Кондор и тогда не проникся особенной важностью момента и почти позабыл этот эпизод. Случилось это так давно, до войны... Войну он помнил хорошо.
Ах, не будем ее вспоминать! Скажем только, что война — фактор нежелательный. При наличии этого фактора трудно проверить некоторые научные гипотезы. Как докажешь, что в условиях зоопарка животные могут дожить до ста лет, а, может быть, и до ста двадцати? Так пожелаем же человечеству, Соединенному Королевству и Риджентс-парку ста лет без войн. Увы, из довоенных обитателей зоопарка не осталось никого. Не осталось ни слоновьих черепах, ни крокодилов, ни других долгожителей. Выжил один кондор, тот самый, что теперь восседает на высоком суку. Но и этот факт не является полностью достоверным. Никакими документами он не подтвержден. Дело в том, что при бомбежке 1942 года возник пожар, уничтоживший большую часть научного архива зоопарка. Исчезла и его послужная карточка.
Через несколько лет после войны, вступив в должность директора зоопарка, Арчибальд Муни вынужден был завести новую. Вписав заголовок и латинский термин, директор почесал в затылке. Далее следовали одни прочерки: возраст; порядковый номер; кличка или прозвище; обстоятельства поимки или приобретения и так далее. Все это было не столь важно. Важно было другое: что было с ним делать, с этим кондором, как его содержать, нужна ли ему подруга? Мистер Муни об этих странных птицах ничего не знал, затевать переписку с коллегами из зарубежных зоопарков не стал, а решил сам покопаться в научной литературе. Стоит ли говорить, что в те времена литература о кондорах была довольно скудной. Со времен Жюля Верна и до времен Саймона и Гарфанкла, прославивших имя кондора своим шлягером "El condor pasa", человечество не на много продвинулось в изучении этих редких птиц. На фольклорные источники индейцев Южной Америки профессор тоже не мог положиться.
И тут, на счастье, профессору случайно попалась на глаза любопытная рукопись зоолога Френсиса Эшли, бывшего однокашника, проведшего немало исследований в Перу, Чили и Аргентине. Труд зоолога назывался "Аномалии в поведении стервятников Южной Америки". Завершить и оформить свои записи этот ученый не успел, так как трагически погиб на войне в 1942 году. Только эти записки, да еще настойчивость и интуиция помогли профессору Муни достичь поразительных результатов. Мало того, что кондор доказал свою жизнеспособность, стоически перенес долгие годы неволи и безбрачия, он еще и не был подвержен никаким известным заболеваниям. Профессор все эти достижения вписал себе в актив, гордясь особой рецептурой питания, разработанной им в самом начале поприща. Его нисколько не смущало, что другие стервятники дохли один за другим, — ценности ни в материальном, ни в научном плане они не представляли. Уникальный кондор выжил — это было главное.
Директором в его расчетах и выкладках двигал лишь холодный научный азарт. В его отношениях к птице не было ни теплоты, ни человечности. Даже клички дать кондору он не удосужился. Профессор был истинным джентльменом и не мог в глубине души уважать образ жизни стервятников. Ах, если бы профессор узнал всю достопамятную историю кондора, его точный возраст! Ведь этот кондор был старше самого профессора лет на пять. Хотя бы из уважения к старости, мог бы он выделить кондора из числа всех прочих обитателей зоопарка? Или для этого понадобился только королевский визит?
Что ни говорите, господа, а старость — счастливая пора. Когда на склоне лет твои скромные заслуги оценены по достоинству, когда ты окружен уважением и почетом, возведен во дворянство, и к твоему имени прибавится почтительное звание "Сэр"... Об этом профессор мог только мечтать. Но мог ли он представить себе, что к нему самому когда-нибудь на аудиенцию прибудут царственные особы, а он будет на них презрительно взирать сверху и даже не удостоит кивком головы? Но не станем укорять профессора, воздадим ему должное — свое дело он знал и любил.
Итак, проводив коронованных гостей, престарелый кондор сидел на своем высоком помосте и размышлял. Чуть пониже пустовала удобная ветка, на которой обычно проводили ночные часы два грифа из африканского кратера Нгоро-Нгоро. В данный момент они копошились внизу, на полу. Взлететь на ветку они были уже не в состоянии: до такой степени они наелись. Теперь они так и будут ползать, как индюки на потеху посетителям. Кондор презрительно фыркнул, — ничего такого себе он никогда не позволял. Застать себя на полу клетки? Это все равно, что застать себя голым в бане перед публикой. Кондор помнил этих двух грифов еще птенцами с неокрепшими крыльями. Подросли они на его глазах, но, боже, во что они превратились! Они даже не способны держать крылья на весу. Зато их брюхо раздалось вширь и тянет к земле. Всякий раз, когда этот черный человек в маске приволакивает свой ящик, творится нечто невообразимое. С какой жадностью набрасывается эта пара на еду и спешит набить брюхо до отвала. Спрашивается, зачем? Человек не собирается отнимать у них ничего. Никаких конкурентов рядом нет, ни гиен, ни шакалов. Откуда у них такое стремление наедаться впрок, на черный день? Им предстоит зимняя спячка, они перенесли войну, эвакуацию? Как можно так преступно терять форму, пренебрегать гигиеной и гимнастикой? Когда, спрашивается, они в последний раз делали стойки и потягивания, не говоря уже о тренировочных полетах? Хорошо хоть, что инстинкт подсказывает им принимать ультрафиолетовые ванны. Да и то, смотреть противно, как они это делают: бессильно распластывают крылья на грязном полу.
Кондор уже много лет не разрешал себе поблажек ни в малом, ни в большом. Особенно он следил за диетой. В условиях клетки это самое важное. Есть надо медленно и малыми порциями. После еды не следует забывать поклевать камешков и горького белого порошка. Опыт показывает, что эти добавки способствуют перистальтике. Вообще, надо сказать, питание — это лишь часть общей культуры. Дело даже не в культуре, а, если хотите, в менталитете. Взять, к примеру, этих грифов. Над всем их поведением по молодости лет тяготеет родовая память. Что они помнят? Подножия горы Килиманджаро или благословенный кратер Нгоро-Нгоро, все эти несметные кочующие стада жирных антилоп, бесчисленные капища и алтари — остатки буйных пиршеств львов и леопардов? Вот тогда налетает целая туча жадных и голодных грифов, затевается суетливая и постыдная свара из-за жирного куска. И вот весь этот сброд наедается до такой степени, что способен только ковылять вразвалку, тяжело дыша. Как еще этот зоологический вид умудрился не утратить природных навыков? Природа наградила их легендарной остротой зрения и чутьем, способностью многомильных перелетов. Но зачем им все это в заповедных местах, кишащих живностью и мертвечиной? Зачем подниматься ввысь на высоту нескольких тысяч футов и высматривать знойную саванну? Смотри только вперед близоруким глазом и сразу же увидишь своих. Вот они невдалеке роятся, как мухи, над трупом какого-нибудь слоненка или жирафенка. Своими заповедниками человечество сослужила грифам недобрую службу. Эта пара наделена сверх всякой меры психологической аномалией — наследием сытых лет. Поэтому они столь драчливы и неистовы в еде.
Кондору надоело глядеть на них, и он устремил взор наверх. Небо над головой было зарешечено. Пришло самое время подумать о небе. Когда-то очень давно небо было просторно и свободно. А земля простиралась далеко внизу, подернутая дымкой. Какой голой и суровой была эта земля, очерченная скалистым горизонтом! Это была его родина. Но кондору понятие "родина" было неведомо, он не учил в школе географию. В вопросе ориентирования на местности это понятие вряд ли поможет. Направление полета диктовалось разумной необходимостью и выгодой. Если тебе положено обитать на высокогорных склонах, то и обитай там, а в прерии далеко не залетай. Иначе за последствия ты будешь винить только самого себя. А чем, собственно, они могут грозить, эти прерии? Воздух так чист, обзору ничто не мешает, и крошечные тени движущихся животных хорошо различимы с любой высоты. Можно мысленно нанести направление их движения на карту, а затем вернуться и прочесать местность на бреющем полете. Вот неподвижная точка, — наверняка павшее животное. Не следует торопиться, лучше немного покружить для уверенности, убедиться, что на наследство нет претендентов. А теперь можно идти на снижение, описать широкую дугу, выбрать направление ветра при посадке, чтобы безошибочно приземлиться рядом с жертвой. Вот она — добыча. Стоит еще раз оглядеться, а затем нанести удар тяжелым клювом по вздувшемуся на солнцепеке брюху.
Кондора всегда тянуло в прерии, подальше от гор. Зачем ему было удаляться от положенной сферы обитания, от этой так называемой "родины", от своих сверстников, от мимолетных подруг и многочисленного потомства, которое надо было изо дня в день растить и содержать? Он просто не любил гор. С малолетства повадился он покидать скалистую расщелину и устремляться на восток. Он был из породы одиночек, бродяг и отщепенцев.
Вожделенные прерии, однако, таили в себе немало опасностей для пришельца. И первая среди них — засуха. Земля уже отдала небу все до последнего вздоха. Сухой горячий воздух перестает быть упругим и не держит тебя в своих объятиях. Все тяжелее удержаться на высоте, все время надо работать крыльями, да еще какими крыльями! На таких крыльях удобно парить, но совсем не легко ими махать. Что поделаешь, надо возвращаться обратно в горы. Горы собирают воздух и создают из него опору для парения и полета.
А зимой что может защитить в прериях? Зато горы укроют от колючих и жестких ветров. Глубокая расщелина поможет перетерпеть вьюгу. С наступлением затишья собратья кондора отправлялись рыскать по ущельям в надежде поживиться хоть чем-нибудь. Добычи, прибитой вьюгой, было хоть отбавляй. Но нашего кондора снова и снова тянуло на восток, на равнину, подернутую ледяной дымкой.
Был ли этот риск оправдан? Чего ему стоил этот зимний полет? Ни о каких тысячах футов высотного парения речи уже не шло. Хоть крылья и держат на лету, но лысой голове холодно. Не очень помогает и гребень на макушке, призванный служить аккумулятором тепла согласно законам термодинамики. Зоолог Френсис Эшли предположил в своих записях, что гребень служит кроме всего прочего чем-то вроде стабилизатора-обтекателя. Но и этот фактор не мог помочь, все равно глаза на высоте заледеневают. Смотреть же надо в оба — внизу один ровный снег. Что он таит под собой — камень или добычу? Трудно различить с высоты, приходится спускаться все ниже и ниже, исследовать милю за милей. Чаще всего кондор возвращался с наступлением темноты в свою расщелину и устраивался на ночлег голодным.
Но ничто его не смущало. Наутро он вновь улетал прочь, оставляя семью и собратьев. Даже в период обильных июньских снегопадов, когда уже ничего нельзя было различить под толстым белым покровом, он отлучался надолго, и его уже мало кто ждал обратно. Как он находил себе в это время пропитание, никому не известно. Занимался ли он нелегальным промыслом неподалеку от человеческого жилья? Весьма сомнительно. Кондору не положено поддаваться этому опасному искушению. На морозе дым от очагов не рассеивается, а иногда поднимается высоким столбом. Дым — штука неприятная — он ест глаза. Слезящиеся глаза мгновенно покрываются ледяной коркой. Приходится спускаться все ниже. В таких случаях подслеповатый кондор становится сам легкой добычей. Животные в загонах и под крышей начинают проявлять беспокойство. Люди, имеющие ружья, стреляют не хуже, чем индеец Талькав из книги французского писателя. Господин Жюль Верн насчет их меткости нимало не приврал, хотя во многом наплел массу небылиц. Единственное, что он упустил, так это упомянуть о праздничных головных уборах этих Талькавов, украшенных перьями кондоров. Да будет вам известно, кондоры никогда не теряют перьев на лету, как люди не теряют скальпов на ходу! Воистину, как бы не мучил голод, приближаться к человеческому жилью не стоит ни в горах, ни на равнине.
Но самое страшное в эту пору, если тебя в полете застанет буран. О каком убежище можно мечтать среди бескрайней снежной степи? Сопротивляться ветру бессмысленно, он закрутит тебя штопором и похоронит в снегу, не успеешь даже опомниться. Проще довериться воздушному фронту и лететь с ним по его прихоти. Все зависит от продолжительности бури и направления ветра. Так можно кочевать до нескольких суток в полубессознательном состоянии, набирая и теряя высоту. Все равно когда-нибудь ветер стихнет, встретив противоположный фронт со стороны моря.
Не раз и не два кондору доводилось увидеть море. Такого не может быть, скажете вы. Но тогда откуда же у жителей побережья взялось столько легенд о каждом таком редком госте? Ему приписываются чудовищные размеры и сверхъестественная сила. И только ученые утверждают, что этого быть не может, что ему там не место, это не его сфера обитания. Но почему? Ведь у моря столько корма, не бог весть какого, — трупы тюленей, рыб и чаек, — зимой ведь и это идет впрок. Кроме того, у кромки берега намного теплее. Можно отдохнуть, подкормиться, выбрать крутой откос и пуститься в обратный путь с попутным ветром. Оба раза это нашему кондору удавалось, и оба раза он возвращался назад.
