"Гуд бай, Америка-остров...-2"

— Ты не готов, малыш, — поддел я. — Разве тебе это надо?

Он глянул по своему, по-особенному.

— Мягче, Реквием, — говорит. — Нежнее и глубже.

Интересно, Бегунова догадывается хоть, что попала? Он, как собака бойцовой породы, нормально себя чувствует только в ситуации стресса. С кем поведешься, так тебе и надо. Хотя особенности женской психики — не самый пикантный майонез в мире. Женщины предсказуемы, как комнатные собачки. Аминь.

— Лешка, перестань, перестань, я сказала! Отпусти меня...

Еще раз прокружил ее в воздухе и дал соскользнуть с вытянутых рук себе на грудь — ласково и весело.

— Ну что ты как дурак вечно? Я же говорила, на улице...

— Ну не сердись, — шепотом попросил он, заглядывая ей в глаза. — Скоро я буду очень серьезный... Тебе это даже надоест.

Однако обходной маневр не удался, от поцелуя она увернулась.

— Ну что такое сегодня? Нос болит? — пошутил Лех, отпуская ее. Пошли дальше.

— Ты никогда не будешь серьезный. У всех парни как парни, только мне попался. Что веселого, Лешка? Что вокруг нас веселого? Нельзя же балдеть целыми днями!

Все как всегда, крутилось вокруг денег, а Леха терялся в эти моменты, оправдываться он не умел, так бывает, как заклинит.

Жить вдвоем на виртуальные деньги, и что это за жизнь... Может, она и права, жениться им рано; он не думал об этом; а может, она еще слишком молода, что б любить? Но смутная память подсказывала, что Майка была не старше сегодняшней Ленки два года назад...

Ночью он был в первый раз не ласков с ней, и утром, в автобусе среди сонных лиц, с тоской и ужасом думал — показалось или нет, она была намного отзывчивей, чем всегда.

Шурик хотел идти со своими атрибутами, но я сказал — мы не на параде. Мальчик сдастся сам и сдаст своих нянек без силового нажима.

Ну, пришли. Джек в коридор вышел. Хэнк, мясоед, сразу прихватил его за шкварник ( Хэнку для понимания тесный контакт необходим) и граблями замахал у того под носом — по всей форме. А я сказал — Хэнк, отвали. С такими ужимками только девочек травмировать. Что за мультипликация? Задвинул его за почтовый ящик. Разговор был короткий — все рекорды побил.

— Витек, ты ведь не хочешь стать местным пугалом? Ты на этого упыря посмотри, думаешь, он остановиться? Ты через неделю нервным тиком изойдешь. У тебя шея искривится от постоянного оглядывания. Я тебе сразу скажу, ты, Витек, парень гражданский, этого не потянешь. Так что снимай заяву и живи спокойно. С ним не шути. Он полумер не признает.

— Ее сейчас не снимут уже, — лепечет.

— Это твоя травма сейчас, как ты выкрутишься. Но если он сядет, тебе все, конец. Тебе лучше дружить с ним, малыш. Это я тебе как работник прокуратуры рекомендую...

Демон медитировал. Сидел себе посредине Лешкиного дивана, и, не отрываясь, смотрел в телевизор. Просвещался.

Лешка сопел, словарный запас у него к тому времени, как пришла Майка, весь вышел.

— Где Володька? — шепотом, как при тяжелобольном, спросил он ее.

— В гараже, — она подмигнула.

Володька все вечера напролет проводил, уединяясь с Лешкиной "Таврией", колдовал там, о чем даже Демон не знал под предлогом сюрприза. На ремонт шла добрая половина все-таки получаемых в шахте денег, Леха закупил махорки, и театрально скручивал "козьи ножки". Правда из дома его гнали курить на улицу, вонь в квартире стояла бы невыносимо голубая и сладкая.

Майка, сочувствуя, минутой траура промолчала. Однако скоро общительные козявки из нее снова повыпрыгивали.

— Так и сказал?

— Ага. Да, Дим, так было? — осторожно потянул Лех. Димка заморожено вздохнул.

— Вот дурачок, — жалобно подвела Майка. — Всех подставил. Димку, в первую очередь.

— Он просто побоялся, — тихо сказал Лешка. — Я на его месте быть не хотел бы быть. Он ко мне на работу приехал извиняться. Рассказал, что приходил Хэнк с атласом анатомии и популярно описывал, что за чем у него отбивать будет. Но Хэнк правда может напакостить. А к Димке ехать побоялся...

— Ты наверно убьешь его при встрече, Дим?

Димка приподнялся.

— Я? Что ты... Он и так жизнью стукнутый. Пусть живет, предатель. Только для меня он теперь как умер.

При общем молчании досидели до восьми. В восемь Лешка робко потянулся за курткой.

— Дим, мне бы Ленку встретить.

Димка от ярости позеленел, тотально встал и из комнаты вышел, пнув дверь.

— Ну чего он так? — чуть не заплакал Леха.

— Он никакой сегодня. Такую историю заварил из-за Джека, а тот в последний момент все порушил.

— Да он из-за Ленки! А мне-то что делать? Мне же надо ее с курсов забрать!

— Поехали вместе. Давай на мотоциклах?

— У тебя же движок на соплях...

— А я на Вовкином. Вот победит он твою тачку и мой мотор починит.

Ленки не было — со всеми подготовишками она не вышла. Девчонки сказали — а ее сегодня и не было. В тот вечер она не вернулась ни домой, ни к нему. Он ушел к Демону, до утра жечь видик — Демона это развеселило, хотя бы. Эти два дня, пока она не нашлась, на удивление пронеслись стремительной, веселой суматохой. Таким беззаботным в ее отсутствие он себя не помнил; и даже у Стариков, возясь со стариковой дочкой, почти не ощущал грусти, хотя раньше, не спуская Юльку с рук, до оцепенения желал, что бы и у него был ребенок — от Ленки.

Он открыл дверь в предбанник, чувствуя, насколько устал. Сел на лавку, не спеша расстегнул куртку, сбросил обувь. В кармане обнаружилась пачка "LM", Майка втихаря подбросила, у нее опять пошел очередной виток бросания.

Закурил, старательно пуская фигурными кольцами дым.

Из квартиры открыл дверь отец.

— Ты это... Лена там пришла.

А он и видел — свет в своем окне, и домой вдруг повернул от перекрестка. Это мог быть кто угодно — зять, сестра, племянник — смотреть по его телевизору футбол, сериал или мультики, пока занят другой телевизор, но почему-то он пошел проверять.

— Сейчас...

И все встало на старые рельсы. Так по-домашнему, по-сказочному его все-таки ждала его любимая.

Ленка стояла у окна, смотрела на улицу. Повернулась, сообщая:

— А я видела тебя, как ты шел...

Виной больные глаза. Он промолчал. Сказка вновь забирала его под свое призрачное владение. И ждал, не слова, а того единственно верного движения, без которого забыть все было бы невозможно.

— Ты почему не приходил? Я думала, ты уже все...— голосом робким, интонацией двухлетней давности, она знала, знала, что он ждет.

Лех не сдержал улыбки. Осмелела, она подошла, слабые кисти дотронулись до его плеча.

Он свел руки. Какая разница. Разве слова— это важно?

— Я всегда приду, если нужен.

— Нужен...

Но и это не затянулось. Лешка отказывался понимать, что она пропадает, не ночует дома, что ее невозможно найти; так ведь заявление пора подавать...

Он отказывался понимать, что ее видели в машинах со стрижеными мальчишками; ладно, отложим, ничего.

Свое смешное поведение он тоже не понимал. Ему не хватало ее как воздуха, как кислорода, как обеих рук и ног, как стержня в такой никчемной жизни. Скоро уже и иллюзии стало нечем подпитывать; время неумолимо перетекало из недели в неделю, пронзительно щелкая пустыми выходными и невыносимо длинными ночами. Никого не хотел видеть, ни видеть, ни слышать.

— Поговори со мною, Ленка, — попросил он в конце мая, почти случайно встретив ее на улице — Ну только поговори, пожалуйста...

— У меня экзамен! — испуганно шарахнулась в сторону она. — Послезавтра. ГОС.

— Господи, ребенок, ну пять минут. Я не буду скандалить, просто голос твой хочу послушать...

Молча постояли у подъезда. Лех смотрел в темные глаза, и тупая игла постепенно оставляла, освобождала грудь для дыхания. Он улыбнулся, и, наверно, давно не касалась его губ таким нежным теплом эта улыбка — вечность.

— Экзамены?

— Экзамены...

— А потом?

— Потом институт.

— А я?

Она кусала губы, старательно глядя за его плечо.

Там мальчишки азартно отламывали от яблони цветущие ветки, с веселыми воплями.

Он оглянулся.

— Вот уроды, — и снова улыбнулся ей. — Эй, ну ты что? Не грусти. Ничего страшного. Пройдет. Иди сюда, — он обнял ее, прижал голову к своей щеке. — Ты бы просто сказала мне... Ребенок.

А раньше стеснялся. Ребенок, кто же еще.

— Не бросай меня, Лен, — тихо смалодушничал он, прося у темных блестящих волос. — Пожалуйста. Я болею без тебя... Любить не надо. Просто не уходи... Пожалуйста.

Если не было на свете силы, чтобы отпустить ее сейчас, то сейчас же она и должна была появиться, у него же.

— Ладно. Я пошутил. Что он, такой хороший?

— Ты ненормальный! — она заплакала сквозь звон и отчаянье, не то защита, не то обвинение. — С тобой я бы не смогла...

Лешка запоздало улыбнулся, неизвестно чему, новенькому колечку на ее руке. Осторожно стер с ее щеки горячую каплю, попробовал на вкус. Теплая. Соленая.

— Ну и беги... Ребенок.

Все деньги Леха грохнул на смену железа и права по вождению.

— Я же говорю тебе, давай газом!

Тут Володька в изнеможении закатил глаза.

— Ну чем, чем лучше?

— Сейчас все газом делают. Быстро, нормально.

— Я видел... Газом! Ты поджоги вычищать замаешься, швы то знаешь, какая рвань! Леха, полуавтомат. Парень делает — песня! Венского леса. Ты только присутствуй и сразу говори, под руку, как хочешь... Швы в ниточку, гладенько, чистенько.

— А я чего понимаю? — сдался Леха. — Рули сам. Я только за компанию могу с тобой съездить.

— Ночью ехать надо. Он занят целый день, вся халтура — по ночам. В Германию хочет свалить, деньги колотит. А на следующей неделе — покрасим. Это уже я сам. Деньги то еще есть?

— Издеваешься?

— Да все уже, магнитофон покупай. Я спрошу у пацанов подержанный, не все ли равно, что на первой стоянке снимут.

Володька откинулся к стене и прикрыл глаза.

— Ну, ты счастлив?

— Я-то конечно. А ты экзамены сдал?

— Какие экзамены. Это Майка учится, она и сдает. Я взятки даю. Когда учиться, брат?

— Какие взятки? — удивился Леха. Он знал, что денег у Володьки не густо; после того, как семейство Мухиных съехало в Свердловск-44, отстраивать закрытые объекты, полная самостоятельность двух человек зависела только от Володькиного умения зарабатывать.

— Какие? — Володька открыл один настырный глаз. — Кому подвеску прикрутить, кому мотор переберешь, кому раму перевесишь. Только термех сдавал и экономику. Там у эконома личный починяла, а у термеха тачки нет. Он идейный.

— У нас бы так, — сам себе посочувствовал Леха.— Это у вас техникум купленый-перекупленный, а у нас, блин, горное гнездо. Голубая кровь. Бедные и гордые.

Впереди под ногами трещал оползень. Лешка тупо смотрел, как Олежка безжалостно давит его коваными ботинками. Добрались до заброшенной штольни, на ходу стягивая каски. Свой "набалдашник" Олежка пнул в угол и растянулся на настиле из досок, который они сообразили тут с полмесяца назад. Место было укромное, тихое — что надо, до подъема наверх оставался часок свободный.

— Ох, собака, ноги-то как тянет, — удивленно заскулил Олежка, расшнуровываясь. Ноги он закинул потом одну на другую, руки заключил за голову, взгляд в потолок устремил мечтательный — чисто философ.

Олежка — приятель, Коллега; нос у него под землей всегда чумазый, как будто нос — его основное орудие производства, короткие волосы взъерошены, жестко торчат в разные стороны. Глаза светлые, слегка нахальные — лучшего компаньона тут под землей и желать нечего, что подурить, что поработать.

Олежка Лешки старше — года на четыре, но взрослее не кажется.

Леха закурил припрятанную сигарету и припалил дырявый Олежкин носок и большой, самоуверенно торчащий Олежкин палец. Олежка пинанул его на спину, стремительно навалился сверху, загнул руку, тыча сигаретой Лехе в лицо.

— Ешь теперь, говорю!

Лешка завопил и выкрутился. Отдышались, хихикая. Покурили.

— Дай посплю. Ночью некогда, — пробормотал с улыбкой Олежка, локтем заехав Лехе в бок и спихивая его со своей половины нар. — Жить надо когда то. Вот ты что по ночам делаешь, сынок?

— А что? — обрадовался Лешка. — Ты передумал?

— Пошел ты! — и тут Олежке удалось столкнуть его все-таки, ценой хитрых маневров.

— Книжки читаю, — не без самодовольства признался Лех. — Меня как будто стукнули, как будто раньше не давали — вот как я их читаю. Чуешь, завалиться и часами — час, другой, третий... чуть не до утра. Ничто не мешает. Бессмертный кайф, слышишь? Кастаньету, — и он глянул Олежке в лицо, но на том ничего не отражалось.

— Короче, — подал голос Олежка. Это у него могло означать все, что угодно, а в данном случае то, что он еще не спит и все слышит.

Возвращались тем же порядком. Впереди на полу в зыбком свете Лехиного фонаря обозначились две спецрабочие ноги. Он присвистнул.

— Что скажете, Коллега? Трупик свеженький. Очередная жертва крыс-мутан-тов?

— Успел нажраться, собака, — с заметным восхищением и завистью подивился Олежка. — Кто это?

— Сейчас опознаем.

Фонарь высветил расслабленную позу, длинные узловатые руки, желтые слипшиеся усы. Один человек был способен на подобный бросок — тридцатилетний алкоголик Ромка из четвертой бригады.

— Вставайте, мистер президент, — Олежка потревожил вечный сон ботинком. — У вас дома дети плачут. Как он умудряется проносить? А я смотрю, у них с утра оживление.

— Спирт. Раз выпил, потом всю смену водой догоняешься. Карусель, блин.

— Комедь, — согласился Олежка, наклоняясь связать шнурки потерпевшему. До утра не распутать. Болезный проявил себя как человек и как пароход.

— О, душа возвращается в земное тело.

— В подземное. И мне шнурочек, Коллега.

Из подсобного материала Лех сообразил две палки, связал крест-накрест, вбил в щебень над головой несчастного.

— Спи, дорогой товарищ, — произнес он с чувством.— Гордое дело твое не умрет, а будет жить в сердцах соратников примером мужества и советской доблести...

А Олежка не пожалел свои две рукавицы — надел на палки, и каску Ромкину брошенную нахлобучил, и аккумулятор включил... Зажглась лампочка, освещая печальную картину. Торжественностью своей эта минута вполне усладила эстетические чувства обоих.

— Мистер Первый Помощник, — строго осадил Олежка. — Хватит ржать!

— О, вы совершенно правы, Коллега, — и Лех смиренно наклонил голову.

— Ну пошли, пошли скорее, — торопил Лех. — Меня там девчонка ждет — чудо, братцы.

— Песня, — подсказал Володька. — Но буду я подонком, пойду отмываться. А то меня весь вечер унижать будут.

— Заходи, Лешка, — позвала Майка. — Это надолго. У нас квартира еще бензином не провоняла? На пороховой бочке живем. Почему он не курит, и мне не дает. Чтоб не воспламенялась.

Лешка сел на диван.

— Что ж так, сестренка? — серьезно спросил он.

— А фиг знает. Он, бывает, только дверь откроет, а я по запаху уже опознаю — дома. Смешно?

— Нормально, — улыбнулся он. Невозможно, разве справедливо, когда столько любви собирается в одном доме, начисто оставляя другой. Что особенного в Володьке?