Латунная душа

Винсент смотрел, пытаясь вернуть расширенным зрачкам прежний размер, смотрел и отчаянно стремился понять: почему, почему, почему когда он сам убивал в трущобах — это совсем не было так страшно?

И наконец понял. Просто это было страшно, а он не почувствовал тогда. Зато теперь будто бы потекла заново по пальцам теплая слизь из глаз того незнакомого грабителя. Часовщика передернуло от этого мучительно реалистичного ощущения, он всматривался в свои ладони и искал там ошметки глазной жидкости и кровь.

Вот так-то. Ева убивала, а кровь текла по его рукам.

Ополоумевший бесцветный взгляд метнулся к чудовищной лилии, рвущей орущих полицейских на части, а потом его долго, изнурительно рвало на мощеную улицу.

Когда наконец он смог выпрямиться — насколько это возможно в его случае, конечно — живых рядом с Евой уже не было. А она подошла к нему, ласково улыбаясь и стирая грязь (назовем это грязью) с одной руки ладонью другой. Понятное дело, что чище не становилось...

Он видел в ее чертах лица Клода и видел, что от Клода мало что осталось в этом создании. И проклиная себя, он не мог отделаться от мысли, что она прекрасна.

Не мог отделаться от мысли, что он ее любит.

Они скрывались от полиции еще три дня. Три дня она крала еду, а он думал, как поправить те ее детали, что успели немного искривиться. Например, как убрать вмятины на торсе и бедрах. Он пару раз говорил, что ей бы надо найти одежду, потому что так она заметна издалека, а она спокойно замечала, что ей она ни к чему, потому что им незачем бояться полиции и даже королевских ищеек.

Три дня он придумывал план побега из этой страны, из-под грубого серого неба с промозглыми облаками. Из лабиринтов холодных улиц, прочь по блестящей от дождя и черт его знает какой еще дряни мостовой, через километры непрозрачной морской воды, через Ла-Манш, из Лоннн, из Доннн, из Лоннн-Доннн-на...

Рассказывал ей, как они накопят краденых денег и купят билет в одну сторону.

Рассказывал и придумывал совсем другой план на задворках воспаленного мозга.

Совсем, совсем глубоко. Незаметно в том числе и для него самого, росла мысль, оформлялась, так постепенно, что он даже не мог бы назвать момент, когда понял, что решил действовать именно так.

Ева не знала, что ему предложили делать солдат. Иначе, наверное, предложила бы просто сдаться на их условиях.

Ведь она поняла бы сразу то, на осознании чего ему потребовалось куда больше времени.

Полицейские не смогли бы загнать ее в заминированное здание, не хватило бы силенок...

Но к тому времени, как Винсент наконец додумался до этого простого вывода, ценности были переоценены, смысл переосмыслен, и готовился выполниться совсем другой план, в котором не было места ни билетам, ни Ла-Маншу.

Наконец, в один прекрасный день он заметил несколько капель крови на белоснежной спине Евы.

— Неужели ты убивала тех, у кого забирала деньги? — шепнул часовщик своему механическому ангелу.

А та ответила с совершенно нежной, с совершенно неосознанно жестокой улыбкой:

— Винсент, любовь моя, они могли бы сдать нас полиции.

И тут О"Клок понял, что пора что-то делать.

... — Ева?

— Да, душа моя. Что ты хотел сказать?

— Я думаю об одном кольце.

— Кольце? Ты никогда не рассказывал ни о каких кольцах.

"Потому что никогда не носил их" — подумал Винсент.

— Это было... как бы тебе сказать... это очень личное...

— Да, конечно, я понимаю. — и улыбка — действительно понимает.

— Это кольцо некогда принадлежало Клоду.

— Тому, чье сердце теперь принадлежит мне?

— Да, ему. Я сдал его в ломбард когда-то... хм, а впрочем, не так давно — надо было рассчитаться за пару деталей тебя.

— Ох, Винсент! Мне так жаль... мне правда очень, очень жаль!

— Не беспокойся по этому поводу, Ева. Я знал, что когда-нибудь вернусь за ним. И я хочу вернуться. Я уйду сейчас — я ненадолго. А ты побудь здесь.

— Но почему? Винсент, я не отпущу тебя одного! Здесь, — она обвела зеленым стеклом глаз весь уютный бурый чердак, — хотя бы не страшно, что найдут...

— Я не хочу, чтобы кто-то думал, что мы сбежали вместе, — буркнул Винсент, стараясь не думать о том, что вполне очевидно — он не мог наделать столько трупов. Тем более таких, с вдавленными отпечатками ладоней. — Когда они ищут тебя, им приходится быть осторожнее, чем когда ищут нас — потому что я все равно твое слабое звено. Стоит убить меня — и ты потеряешь всю свою решимость, не так ли?

— Я спалю этот мир дотла, если тебя убьют, — спокойно, без пафоса сказала Ева.

"Увы, я догадывался об этом."

— Они этого не понимают, похоже. Думают, что я тобой управляю... Глупо, да? Поэтому я думаю, что мы не должны появляться на улицах вместе. Ты заметила, наверное, что последнее время я не выхожу отсюда?

И тут же понял — не заметила или не стала замечать.

— Но Винсент! Я не отпущу тебя одного туда!

"Ага!"

— И что тогда делать?.. — растерянно спросил он.

— Знаешь что, — решительно заявила Ева. — Опиши-ка мне это кольцо. Я сама схожу его забрать.

Кольцо оказалось серебряным, с сапфиром, с оправой в виде век — где камень оказался радужкой.

Ева согласно кивнула, выслушала, как добраться до некогда виденного Винсентом ломбарда — и спустилась по лестнице вниз, в глухую неизвестную темень.

Винсент всмотрелся в мутное оконце, угадав ее силуэт, дождался, пока она исчезнет из поля зрения, выдохнул, сосчитал про себя до ста.

И спустился. Поднял воротник, нырнул в дождливое марево, и побежал вперед, закрыв сознанием уши от насмешек.

— Квазимодо! Смотрите, Квазимодо!

— Природа не ошибается, она экспериментирует! — такой важный тон...

— Эй, ты! Эск... эсп... Экскремент природы!

— Смотри, какой урод — наверное, он сбежал из бродячего цирка...

— Может быть, кстати. Вы не слышали, приезжал какой-нибудь или нет?

— О, наверное, это с востока... Мама говорила, что если человек совсем страшный — то он с востока...

Винсент остановился на углу. Сжал виски ладонями, потряс головой. И обернулся, показав свое удивительное лицо.

Никого. Он надеялся обратить жестокость в жалость — пару раз раньше получалось — но никого. Будто кричали какие-то призраки, невидимые на пустой улице.

Часовщик пожал плечами, прислушался к дыханию — восстановилось — и рванул дальше.

Пово-рот.

По-во-рот.

По-ворот.

Лоннн-Доннн-Доннн.

Перед деревянной красноватой дверью остановился, разглядывая ботинки, стер со лба струйки воды, смазав заодно куда-то в сторону неприятно налипшие пряди волос. Выдохнул. Вдох-нул. И дернул за шнурок звонка.

Открыла Бетти. Секунд десять сверлила его глазами. Потом пробормотала "Винс? Но... как..." и уже было закатила глаза, опадая на пол, но часовщик предполагал такое развитие событий и совершенно не по-джентльменски обхватил ее плечи, обеими руками, совсем такой детский жест.

— Бетти, слушай. Похоже, мы больше не увидимся. Наверное... никогда, понимаешь? Никогда. Да не падай ты в обморок.

— Винсент... Да что вообще происходит?!

— Прости. Нет времени объяснять. Совсем. Просто — ты не волнуйся обо мне, дорогой друг.

И ушел неровной походкой, оставив Элизабет-Энн смотреть ему в след из теплого дома ошарашенными глазами.

В полиции поднялся переполох, когда он заявился с парадного входа. Просто удивительно, с чего бы это.

А Винсент с ледяными прозрачными глазами шел вперед, догадываясь смутно — по обрывкам ранее слышанных фраз, по каким-то интуитивным намекам, по ошметкам логики — шел в кабинет суперинтенданта. Серовато-желтые, рябые от капель краски стены скользили где-то сбоку, где-то по бокам, обрамляя мутной полосой сознание. О, Винсент прекрасно знал, зачем он сюда пришел. Просто прекрасно.

Не стучась, прошел в кабинет и сел в кресло напротив мистера Уиллборна, прикрыв губы и подбородок сцепленными пальцами рук, упертых локтями в стол. О"Клок справедливо полагал, что раз уж он освободил полицейских от тяжкого труда разыскивания его гнутой персоны — у него есть право на некоторую театральность. Впрочем, почему же на некоторую?..

Часовщика глодало горькое, смешливое отчаяние, и именно этой ядовитой жижей было пропитано каждое слово — каждый звук, вырвавшийся из его сжатого спазмом горла.

— Ну что, сударь, вот мы и встретились снова.

Он плюнул на показную холодную учтивость. Он знал, что она вернется — но позже, все позже. А сейчас он здесь, и он зол. Не потому, что решил, а потому, что теперь точно ничего не вернешь.

— Винсент О"Клок? — надо отдать должное Уиллборну, он даже не пытался делать вид, будто не удивлен.

— Как видите, почтенный, чердаки и подвалы оказались несколько не по мне. Спину прихватывает.

— Ч-что?

— Я говорю вам: я буду сотрудничать с вами. Хоть с самой королевой Викторией, храни ее Господь как консервы.

Винсент позволил себе это хамство вкупе с кривой ухмылкой — знал, что теперь ему позволят что угодно, после такого-то заявления. Откинулся на спинку, насколько позволял горб, сплел руки на груди и начал чуть покачиваться на кресле.

Суперинтендант помолчал немного в тишине, нарушаемой только скрипом несчастного кресла под Винсентом.

— Могу я узнать, что привело к такой внезапной... смене приоритетов?

— А кто вам сказал, что мои приоритеты сменились? — фыркнул часовщик презрительно. — Единственный мой приоритет — это спокойная жизнь рядом с Евой. Без полиции, безо всего. Поэтому мои условия таковы: я делаю для вас десять черновых образцов и расписываю на бумаге всю технологию. Учтите, даже на уровне "красный проводок подсоединить к получившейся пластине" она займет тома два. Если не больше.

— И все же я настаиваю на том, чтобы вы объяснили, почему после побега вернулись сюда. И, если вы пришли сдаваться, то почему вы один — понятно, что ваш побег был организован Евой, — жестко прервал его Уиллборн. Молодец, знает свое дело, подвох чувствует, змея подколодная...

Винсент на пару секунд потерял взгляд в каких-то других, не открытых еще простым смертным слоях пространства, потом мотнул головой — очнулся — и Уиллборн уже думал, что переспросит — но нет, ответил:

— Что ж. Придется сказать. — Снова кривая ухмылка. — Хотя вам стоило всего лишь немного подключить к мыслительному процессу серое вещество из вашей головы. Посудите сами... что лучше — отделаться от вас сейчас и дальше жить спокойно с любимым человеком — хорошо, не кривитесь, с любимым созданием, или же всю оставшуюся жизнь прятаться по трущобам, в отбросах, в грязи и болезнях? Даже калека — представляете себе? — даже такой ничтожный, смешной урод, как я — и тот любит. И вполне возможно, что сильнее, чем вы можете себе представить.

В глазах Уиллборна проскользнула неловкость, и свой вопрос он повторил несколько скованно:

— Почему же, в таком случае, вы пришли сюда один?

— Почему, почему... — Часовщик резко опустил висевшие в воздухе ножки кресла и упал ладонями на стол так резко, с таким раздраженным видом, что суперинтерданту потребовалась вся его выдержка, чтобы не отшатнуться. — Потому что Ева не настолько эгоистична! Потому что, если у меня единственная проблема — моя собственная жизнь, то ее беспокоят жизни всего этого чертова мира!

Бешеные бесцветные глаза метались по стенам, облитым жидким киселем сырого оконного света, по бесполезной сейчас лысой лампочке в неуместно ярком красном абажуре, по потертостям на столе, бюро и самом Уиллборне. Потом горбун вдруг выдохнул, опустил пепельную голову, обмяк и уронил себя обратно в кресло.

— Можете больше не задавать вопросов? — негромко попросил он. — просто найдите пока Еву, она где-то в Вестминстере... И предоставьте мне мастерскую.

— Мне нужно знать, для чего она вам потребуется.

— Вы действительно недалеки умом, или мне только кажется? — с новыми нотками раздражения буркнул часовщик. — я собираюсь начать работу над описанием технологии немедленно.

— Немедленно? — дернул бровью Уиллборн. — Я полагал, что сначала вы потребуете найти Еву и оставить ее под вашим присмотром.

— Сначала вам нужно ее найти, не забывайте об этом. Потом оцепить ее, чтобы избежать ненужных трупов. Запомните: как только она поймет, что вы нашли ее и пытаетесь контролировать ее передвижение — она убьет всех, кто попался на ее пути. На это уйдет еще часа два-три. Вы хотите терять время? Я — нет.

— Хорошо. Я проконтролирую, чтобы вам предоставили хорошие условия для работы. Вы, конечно, прекрасно понимаете и сами, что мы не можем оставить вас в одиночестве в вашей старой мастерской.

— Какое недоверие, сударь, — Винсент насмешливо покачал головой. — Захоти я сбежать — не возвращался бы к вам...

К нему приставили двоих полицейских, видимо, уже наслышанных — у обоих над верхней губой совершенно отчетливо выступил пот, а у того, что был помладше на вид, еще и нервно дергалось веко. Винсент без вдоха протяжно выдохнул, сбросил чудачество, как наскучившую и пообтрепавшуюся маску. Исподлобья глянул на конвой, несколько ошарашенный переходом от горбуна-шута к горбуну-серьезному. Впрочем, Винсент не дал им расслабиться и тут же напомнил о третьем его качестве — о горбуне-сумасшедшем, который в принципе довольно свободно уживался и с шутом, и с занудой — самой язвительной усмешкой из своего арсенала.

Один из "сопровождающих", как их назвал суперинтендант, поежился, однако тут же резко выпрямился под неодобрительным взглядом второго. В общем, Винсент не выдержал:

— Господа, быть может, вы наконец проводите меня туда, куда требуется?

Проглотил как пилюлю стоячий холодный воздух, поперхнулся, закашлялся — вот и вся дорога. А остального не видно от смога, тумана и дождя. Винсент равнодушно подумал, что стоило бы вживить себе жабры с такой погодой добрую половину года...

Выделенная ему комнатка оказалась лаборантской одного из университетов — признаться, Винсент даже не подозревал ранее о том, что он вообще существует. Зачем ему химические колбы, часовщик поначалу не понял, потом подумал, вспомнил, что он будет "описывать технологию создания" Евиных потомков. Порадовался тут же принесенному набору измерительных инструментов, пилки по металлу, нескольким часовым инструментам. Тут же посетовал на пыль на склянках, неприязненно оценил взглядом паутину на потолке в углу, с отвращением отвернулся от пятна на полу. Взял себя в руки, вспомнил поговорку "Глаза боятся, а руки делают". Вытащил из-за воротника ленточку, за ней вытянул весь ключик. Отмерил штангенциркулем нужную величину, достал тонко — уколоться можно — заточенный карандаш, приложил штангенциркуль к ключу, отчертил, вздохнул. Взял смычком в руки пилу для металла, подумал, что она слишком толстая, поправил карандашные отметки. И принялся за работу.

К тому времени, как в дверь постучали, Винсент успел сделать то, что хотел, и кроме того еще исписать всяким бредом часть бумажных листов, предусмотрительно оставленных на столе.

— Сержант Хьюстон, сэр.

— А, это вы. Помню, верно. Что вам угодно?