На_ощупь

— Он не мой мужик, — зло парировала Маша, глянув на меня украдкой.

— Я о собаке твоей, медсестра, — рассмеялся Илья. — У кого что болит, тот о том и гово... Ай! Рука! Больно же! Не дави на раны!

— Именно, тот о том и говорит. Советую написать повесть о руках, фантаст хренов, — цыкнула Маша и принялась старательно заматывать пациенту ладони эластичным бинтом. — Если они у тебя не отсохнут раньше.

Я подмигнул соседу. Илья закрыл челюсть от удивления. Кажется, моего подмигивания он совсем не заметил. Чего уж, тьма вокруг.

А удивляться было чему. Мягкая, пушистая Маша, одуванчик и милый барашек, какой мы ее привыкли видеть изо дня в день, сейчас внезапно ощерилась и превратилась в бронированного ежа.

За окном снова грохнуло. Тарелки в мойке задребезжали, ваза, что стояла на холодильнике, с шумом и грохотом, наконец, рухнула на паркетный пол. Стоило бы сразу ее убрать, как только первый раз тряхнуло. Не сообразили мы чего-то. Кто же соломку в место падения сразу стелет.

Пес, обогнув битое стекло, рванул в прихожую и старательно принялся облаивать дверь.

Испугался наш шерстяной хвостатый друг? Или же опасность почувствовал и нас вывести решил? Или кого еще нелегкая принесла?

— Валим, — спохватился Илья, соскочив со стула. — В-а-а-а-лим. Животинка что-то чует. Стоит ей поверить! Собачий нюх не подведет!

— Куда валить-то? — с недоумением переспросила Маша. Но уже не тем своим спокойным умиротворенным тоном, что разговаривали с нами доселе.

— На открытое пространство нужно валить, в поле, в огород, в парк, — он развел руками в стороны. — Мест много. Все равно куда. Оставаться в этой душной бетонной коробке уже не безопасно! Валить пора! Чтобы ничего голове и телу не угрожало. А если бы меня по голове ваза стукнула? В этом доме мы долго сидеть не сможем. Люди ослепли! Ты понимаешь, ослепли? Они там внизу, как котята беспомощные мордами о стены тыкаются! Мы же фактически ослепли! Один хрен, что просто спектр потеряли свой. Процентов девяносто так и подохнут во тьме, не поняв, что к чему. Кто от вазы, кто от кирпича. Или я перегибаю? Вот скажи мне, Макс, я прав или нет?

— Прав, — согласился я и в подтверждение слов Ильи уставился на самодельную лампу. — Видим все же, да и подыхать пока никто не собирается.

— Видим! А обычный спектр для нас, что для собаки цветная картинка, — продолжал Илья, потрепав удивленного ретривера за ухо. — Что-то в мире перевернулось, что-то сломалось. И правила поменялись разом. Вот только наши мозги к такой рокировке не успели подготовиться. Натворить можно по дурости таких грохотулек, что не расхлебаем. Я как-то не хочу стать жертвой слепого водителя грузовика, что снесет наш дом одним метким попаданием. Чуешь волну? Чуешь?

— Не чую, не ищейка, — подвела черту под монологом парня Маша. — И грузовик не сможет снести этот дом.

После этих слов она подошла к газовой плите и перекрыла трубу.

Странная женская логика.

— Все стало с ног на голову. Почти все на планете уверены, что они ослепли. Вы это понимаете? — продолжал истерить Илья. И чем больше он раскочегаривался, тем больше мне это не нравилось. Теряет парень голову от собственно придуманных ужасных перспектив, теряет.

— Ну, ты на всю землю не замахивайся, товарищ. Может оно только у нас, локально, — поперек снова сказала Маша, сорвав фразу с моих губ. Опередила.

— Дай бог, — рассмеялся Илья. — Тем более мы должны из конуры валить. Смерть вокруг. Обернись! Сидеть в хлипком карточном домике я больше не намерен. Страшно мне, братцы.

Вот так просто и истерично только что Илья озвучил мысль, что крутилась в моем мозгу юлой последние минут сорок. Мысль обжигала изнутри, не давала покой, угнетала. Давила, пожирала, топтала свержу каблуками. Мне хватало разума и сил лишь отбрасывать ее от себя на безопасное для адекватного восприятия расстояние, но она бумерангом все возвращалась и возвращалась. Пора снимать очки и смотреть на ситуацию без розовых тонов. Мир рухнул. Я все старался убедить себя, что это местная проблема, крохотная по меркам всего голубого шарика. Но реальность настигла меня почти сразу, ударив правдой по голове гулко и сильно, будто шпалой.

Я разом прозрел.

Человечество ослепло.

И все те, кто находился в момент ослепления за рулем, в самолете, возле станка, на стройке — погибли. Тысячи, сотни тысяч смертей одновременно, мигом. Единицы, как мне кажется, смогут выбраться из этой ситуации целыми и невредимыми. Остальные же пропадут во тьме аварий, разрушений и взрывов.

Но человечество не погибло разом в одном автобусе. Ничтожно мало таких, как мы, волею случая оказавшихся под крышей, но такие есть.

— Скорее на улицу, возможно, кому-то нужна наша помощь! — почти прокричал я, схватывая со стола чудо прибор. Спрыгнул со стула и сосед, натянул на голову очки и двинулся к двери.

Мысли в голове закружились, завертелись. Какой-то порыв двигал мною. Остались же те люди, кто чудом уцелели на дороге, кто просто оказался в момент ослепления посреди улицы, на остановке, в парке на лавочке, в магазине или кинотеатре. Это мы каким-то чудом сообразили, что ультрафиолетовые волны человек в состоянии видеть, что с глазами-то нашими двумя все в порядке, функционируют еще яблоки, рано списывать их. Точнее, все совсем не в порядке, но положение не бедственное. Поправимое, сложное, но не критическое. Возможно, я примеряю все на себя. Мы-то не слепые уже. Чисто случайно додуматься, что видимое излучение ускакало по шкале длины волны на несколько пунктов, а если говорить точнее, то на все триста нм, почти нереально. Ощущения, скажу я вам, самые непередаваемые. Ничего не болит, в глазах не режет, они не слезятся, а просто тухнут, выключаются. Словно "бах", и мир померк. Или представьте, что под рукой не оказалось брелка, фонарика или прочей лампы, испускающей ультрафиолет? Или оказался под рукой ультрафиолет, но голова так ошалела от происходящего, что дважды два равно пяти, что вы будете делать тогда? Я бы стоял посреди улицы и ненормальным голосом орал на всю вселенную, пока такой же "ослепший" гражданин, кого достал мой ор, тихо не перетянул бы меня по затылку попавшейся под руку железной трубой.

— Кому-то наверняка нужна наша помощь, — я уже натягивал ботинки. — Пока мы здесь отсиживаемся, там за дверью гибнут и умирают люди, наши соседи, друзья, знакомые.

Тут я вспомнил о Лехе. Телефон все так же молчал.

— Эвона как, а ты альтруист, братан, — ухмыльнулся Илья.

— Он реалист. Помочь всем и сразу — не в наших силах. А вот пройтись по квартирам, да оповестить народ, что мы не слепые, что видеть как-то возможно, здравая идея, — предложила Маша, которую, очевидно, выход за пределы зоны комфорта — то бишь своей квартиры — уже не пугал.

— Это мы всегда успеем сделать, — вставил свое веское слово Илья и махнул рукой в сторону соседской двери. — Квартиранты в безопасности. Если боишься выползать на улицу, пробегись по соседям, растолкуй, что да как. Мы пока с мужиками, — тут он снова потрепал пса за гриву. — На улицу. А ты чеши.

— Я тебе сейчас знаешь, где почешу, умник?

— Где?

— Щеткой, что по железу, пройдусь вдоль по длинному наглому языку.

— Молчу.

И чтобы не попадаться под горячую руку, Илья ловко ускользнул за дверь.

— За мной, мой верный оруженосец, — бравурно продолжал себя вести Илья.

— А где у тебя щетка по металлу лежит? — переспросил я у девушки, подмигнул ей и выскочил вслед за "рыцарем", успев на бегу договориться о месте встречи. — Через полчаса встречаемся здесь.

— Угу, — буркнула Маша и нажала на звонок соседней двери, подсвечивая себе агрегатом. Фиолетовое пятно распустилось на черном-черном полотне тусклым цветком, осветив круглый дверной звонок.

Я заворожено уставился на Машу.

Непривычный мир. Другой мир.

Казалось, что ничего вне этого фиолетового пятна не существует, что все вокруг пусто, материя отсутствует, текстуры не прорисованы.

Маша несколько раз нажала на звонок. Посветила себе под ноги, попыталась найти домофонный звонок, но тот или отсутствовал или находился совсем в другой стороне, что старательно исследовала художница миллиметр за миллиметром. Даже с такой мощной лампой, какую мы смастерили, очень тяжело охватить большую площадь. Казалось, что чернота загустела, стала плотной, тягучей, как битум, и прогорклой, будто старое подсолнечное масло. На душе стало мерзко и противно. Я чихнул. Звук в затаившемся доме разнесся молниеносно. Значит, материя все-таки не отсутствует. Вот она, под ногами, сучара. Только спряталась во тьме.

В квартире ничего не звенело. Пусть тогда Машка стучит кулаком по двери.

Не успел я представить, как девчушка худыми ручками колотит в стальную дверь, как она, что есть силы, принялась тарабанить.

Однако, громко тарахтит, старается.

Я развернулся на сто восемьдесят градусов, стукнулся коленкой о пса — тот не захотел идти вместе с Ильей, нащупал поводок и шаг за шагом, аккуратно и бесконечно медленно, подсвечивая себе своим же брелком, двинулся вниз по лестнице. Илья успел ускакать на пару пролетов вниз, продолжая насвистывать себе под нос все ту же мерзкую страшную мелодию. Права была Машка, что затыкала его в квартире, ибо накличет своим присвистыванием неприятностей. Ой, и накличет, чует моя задница. А задница моя редко ошибается.

Илья вернулся почти сразу, перебросился со мной парой фраз и повел нас с Умкой вниз. На десять этажей спустились быстро. Никого на лестнице не встретили, прислушивались, вдруг, кто из квартир зовет на помощь, но все бегом, все на ходу больше. Мы, собственно, и не должны по квартирам слушать. Это забота Машки.

Мы услышали крики консьержки где-то с третьего этажа. Пес гавкнул, бабуля услышала и нас. И принялась верещатьь еще громче, взывая ко всем святым.

Она, видимо, сидела в своем закутке и, завывая от ужаса, молилась громко и с надрывом на весь холл. На улице кто-то продолжал кричать в унисон, отчего бабуля заливалась слезами, всхлипывая ежесекундно. Телевизор, что был включен у нее днями напролет, теперь молчал. Представляю, что она сейчас чувствует и что успела надумать, услыхав после ослепления весь тот грохот и шум снаружи. Тут и тронуться умом можно.

Меня передернуло, мурашки пробежали по спине.

Кстати, похолодало.

— Идите вон, черти! — голосила старушка. — Не получите меня, ироды! Боже Вечный, избавивый род человеческий от пленения диавольскаго, избави раба твоего Людмилу от всякаго действа духов нечистых, повели нечистым и лукавым духом же и демоном отступити от души и от тела раба твоего и не пребывати, ниже сокрытися в нем...

— Во, бабуля жжет, — усмехнулся Илья. — Поехала старушенция. Мелет какую-то ахинею.

— Я бы на тебя посмотрел, не найди ты свой прибор, — зло ответил я. — Скакал бы по квартире, бился головою о батареи, проклиная всех и вся вокруг, пока не сошел б с ума от беспомощности и безысходности. Прикрыл бы ты варежку свою, специалист по катастрофам.

— Шучу я, родной, не кипятись, — он хлопнул меня по плечу, выскакивая в коридор, и уже для старушки крикнул. — Бабуля, не пугайтесь, живые мы. Сидите на месте, мы идем. Совсем не черти. Хотя вот тот, что с хвостом, очень похож на черта. Такой же волосатый и тупой. Слюнявое животное, не мешайся!

Пес гавкнул.

Илья продолжил:

— Прекращайте голосить, бабуль, и смотрите сюда, тут есть свет, вы не ослепли. Эй!

Он пытался нацепить бабуле на голову свой аппарат, отчего та, испуганная до икоты, затряслась и принялась брыкаться и драться. Того гляди и укусит за руку. Она всячески пыталась сопротивляться манипуляциям чудаковатого парня. В порыве со стола полетели тарелки, горшки с цветами, пульт от телевизора и всякая-всякая утварь, что стояла изо дня в день у нее на столе. Кот, замечу, не был замечен. Слинял, видимо.

Бабуля заверещала еще громче, готовясь вот-вот перейти на ор.

Ситуация начала выходить из-под контроля.

Илья, понимая, что бабуля его не слушается и, что у страха глаза велики, решил перекричать старушку. Мол, клин клином вышибают. И вместе с тем попытался перебороть ее, силой облачив в странный космический шлем.

Но стало еще хуже. Хужесть экспоненциально росла.

Барабанные перепонки затряслись и у меня.

Вместе с Ильей страшно и утробно принялся выть пес.

Еще этого не хватало. Почти в унисон воют.

— "Тьфу" на вас, — я кинулся в коморку с намерением оттащить настойчивого толкователя и после успокоения разбушевавшейся бабули, все мирно и спокойно объяснить за рюмкой-другой корвалола.

Пес затеялся скакать вокруг них, прицеливаясь, какую бы из четырех дергающихся ног ему ухватить первой и поиграть. Весело же сейчас им, выходит, раз они заигрывают с ним? Так, наверное, и думал пес, скакавший по каменному полу, будто мячик. Сейчас еще больше консьержку напугают. Два идиота. Только один двуногий идиот, второй — хвостатый и на четырёх лапах. Второму такое поведение простительно, первого же нужно хорошо за это потом отлупить. За шумом собачьим бабуля вряд ли разберет, что говорит Илья. Вокруг нее сейчас беспорядок и дьявольская свистопляска. А даже если и разберет, то не поверит. Такие старые советские старушки верят лишь тому, что глаза видят. А так как глаза не видят отныне, веры в бабке осталось на донышке, аккурат в вязаных носках.

На шум к нам прискакала Маша. Как я потом узнал, она просто испугалась бродить в одиночестве по черному дому и почти через минуту, как мы ушли, рванула за нами вдогонку, скуля себе под нос от ужаса. Ну а сейчас она, молча и почти без лишнего шума, подскочила к Илье, шлёпнула того по затылку первым, что попалось под руку — пультом от кондиционера, и за шкирку потянула на себя. Предварительно перед этим она вручила чудо-лампу мне. Я направил луч на бабулю.

— Ой, больно, — только и успел удивиться Илья, но поддался девушке и отошел от несчастной старушки.

— Все хорошо, успокойтесь, — виновато извинялась Маша, стараясь притронуться к женщине. — Смотрите на свет. Видите?

— Уберите это от меня, — обреченно пискнула бабуля и брезгливо скинула что-то на пол с колен.

В тусклом свете нашего фонаря я отчетливо увидел, как неумолимо быстро, неотвратимо верно и без шансов на спасение прибор ночного видения по крутой параболе устремился на пол.

Грохнуло. По гранитному полу в разные стороны, словно тараканы, разлетелись пластиковые кусочки.

— Я тебе руки оторву, — опершись локтями на спинку кресла с затихшей бабулей, причитала Маша. — Потом пришью и снова повырываю. Как лапки жучкам. Тынц, клац, хрясь, и ты — инвалид.

Наглядно изобразить процесс увечий она тоже не забыла. В темноте это смотрелось очень угрожающе. Вивисектор в ней умер когда-то, уступив дорогу художнице.

— Прекрати, Машка. Сколько можно ужастей, — попытался я вступиться за Илью, хотя устроить хрясь и клац его граблями хотел не меньше. — Криками и разборками мы прибор не починим. Только разругаемся. Что совсем не к месту и совсем не кстати.

— Ну... Я не специально, — Илья сидел на заднице, подперев затылком аквариум, что стоял у входа, и виновато пинал осколки от прибора по полу ботинками сорок пятого размера. — Меня руки редко подводят.