| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Мам, ну ладно тебе, — миролюбиво сказала Вика, снимая шарфик. — А где Светка? Гуляет?
— Гуляет. Уже три часа гуляет. Вы идите в столовую, я там чай приготовила, попейте чайку с пирогами.
Чай? А Вика сказала, что они не едят и чаю не пьют. А кровь человеческую?
— Извините, Вика, я пойду, наверное.
— Вот еще, никуда вы не пойдете, — Вика вцепилась в его рукав. Андрей с изумлением обнаружил, что она довольно крепко за него держится. И рука теплая, и даже щеки розовые, как с легкого морозца.
— Пойдемте, пойдемте. У нас все настоящее, вкусное, вы не бойтесь, не думайте, мы не упыри, мы просто... Мы такие, как есть. Я даже не знаю, кто мы такие...
— Вика, а почему вы обыкновенных людей называете таким страшным словом? Кто придумал?
— Живак?
— Ну да, живак.
— Ой, это Светка, сестрица моя младшая. Ей же всего одиннадцать, она такой сорванец. А что? Вам обидно?
— Да жутковатое словечко, если честно.
— Хорошо, я вас не буду называть живаком, — она очень серьезно глянула на Андрея снизу вверх. — Я вас буду называть просто по имени. Можно?
— Можно, — пробормотал он. Вика кивнула, приглашая следовать за собой. Он пошел за ней в столовую. Комната была просторной, обставленной тяжелой темной мебелью. Отличный интерьер в старинном стиле, что-то похожее он делал в прошлом году одному заказчику для "генеральской" квартиры возле "Войковской". Андрей украдкой погладил матовую поверхность резного буфета — буфет был самый что ни на есть настоящий. Это была квартира из старых фильмов, сталинских времен, как и ее пальтишко, беретик и аккуратное темно-синее платье с круглым воротничком.
— Андрей, садитесь, пожалуйста, — пригласила Вика, отодвигая стул. Андрей сел. Вика подвинула чашку, налила чаю из самовара. Красивая чашка. И пирог красивый. И самовар — красивый и настоящий.
— Андрюша, вы почему чай не пьете? Вам горячо? — к чашке приблизился прозрачный графин с холодной водой. На чайной пачке — надпись "Чаеразвесочная ф-ка N 2 им. Л.Красина".
— Спасибо, очень вкусно.
— Скажите, а вы кто?
— То есть?
— Ну... чем занимаетесь?
— А-а. Я художник.
— Настоящий художник?
Андрей растерялся.
— Н-не знаю... Я просто рисую, и у меня иногда получается.
Ему почему-то стало немного неловко от ее вопросов, и, к несчастью, Вика это заметила.
— Отчего вы так стесняетесь? Оттого, что... — она не договорила, у нее пресекся голос, Андрей поднял голову от чашки — в Викиных серо-голубых глазах стояли настоящие слезы.
— Вы нас боитесь? Да? Боитесь? Я заметила! — Вика встала, подошла к окну. Взялась обеими руками за тяжелую занавесь. Андрей поспешно поднялся от недопитой чашки:
— Вика, простите меня. Я... я сначала и правда боялся. Немножко совсем, но боялся.
— А теперь?
— Теперь не боюсь.
— А вы придете к нам еще?
— Ну конечно, конечно, приду.
В столовую вошла Викина мама, стройная дама с высокой прической, в темном платье с белым воротничком.
— Здравствуйте, — она говорила вполне вежливо и спокойно, но как-то неприветливо.
— Мама, это Андрюша. Андрюша, мою маму зовут Лидия Васильевна.
— Очень приятно, — Лидия Васильевна чуть наклонила свою аккуратную голову. — Не тревожьтесь, я не стану прогонять вас. Раз уж моя дочь привела вас сюда... Но очень прошу вас, Андрей, — она говорила не "очень", а "очен", — больше не приходить к нам и никому о нас не рассказывать. Хорошо?
— Хорошо, — прошептал Андрей, чувствуя, как снова стало пусто в груди, и запел вдалеке рог Охоты. Вика расплакалась в голос. Лидия Васильевна подошла к ней и, ловко отодвинув Андрея плечом, вклинилась между ними. Обняв Вику за плечи, она обернулась:
— Прошу вас, уходите. Оставьте нас. И не возвращайтесь.
В глазах у нее стыл тот же черный страх перед летящей по следу Охотой. В комнате сразу стало трудно дышать.
Он молча пошел в прихожую. Молча надел куртку и открыл дверь на лестницу. До него донесся крик Вики:
— Зачем, зачем ты его прогнала? Андрей, вернитесь, вернитесь, пожалуйста!
Он хлопнул дверью. На голову посыпалась штукатурка. Сходя по лестнице, он сильно поскользнулся и чуть не упал на выщербленных ступеньках. Выйдя на улицу, огляделся. Странно, когда они вошли в дом, было не так уж и поздно, а сейчас уже темно, фонари горят. Он оглянулся на дом — тот щерился обломками торчащих из окон рам, каких-то досок. Жалобно скрипела, неприкаянно мотаясь на ветру, полусорванная дверца в подвал. Откуда-то налетел ледяной порыв ветра, набил полную голову ледяной измороси, ему стало зябко и неуютно. Поймав прохожего, Андрей спросил, как добраться до ближайшего метро, которым оказалось "Октябрьское Поле".
В метро было много народу, и он быстро согрелся в толпе, а, придя домой, хлебнул коньяку. Но успокоиться окончательно не получалось. Тянуло сесть за мольберт, и он не стал бороться с этим желанием. Надо нарисовать Вику. Именно такой, какой он ее увидел — полупрозрачной, а сквозь нее светятся предметы. Или она светится сквозь предметы. Он взял карандаш и быстро сделал набросок. И получилась Вика, с длинной своей косой и серыми в голубизну глазами. Со свечой в руке. Он схватился за кисть, и стал накладывать краски. Что ж, раз нельзя больше встречаться с Викой, то ведь можно написать картину. И она останется с ним. И будет смотреть из темной глубины неясного интерьера, и нарисованная свеча будет озарять ее лицо...
Он окончательно успокоился и захотел есть и спать. Соорудил холостяцкий ужин из мороженых пельменей, глотнул еще коньяку и завалился на диван, укрывшись стареньким клетчатым пледом.
И приснился ему сон. Это был город, только темный, совсем темный и пустой. Дома полуразрушены, окна пусты или заколочены фанерой, и ветер несет вдоль улиц обрывки газет, какой-то мусор и клочья чего-то вроде комков паутины. Андрей поднял голову и посмотрел в страшное небо — клубящиеся черные тучи, озаренные снизу багровыми отблесками. Небо время от времени прорезали сполохи зловещего голубого огня и белые росчерки молний. Смотреть на это небо было жутко, а еще жутче было то, что все происходило совершенно беззвучно. Он огляделся при вспышке очередной молнии и увидел, что стоит у того самого подъезда, на улице маршала Вершинина, и дверь гостеприимно распахнута в зияющую черноту. Он отшатнулся, и тут из темноты раздался выстрел, и еще один.
За окном шумел дождь, желтый свет уличного фонаря чертил на потолке крест тенью оконного переплета.
Это были всего лишь выстрелы с Той Стороны. Эка невидаль...
И проснулся он раньше, чем пули долетели...
Призраки Моего Города. Надо сказать, что с некоторыми я даже весьма дружен. По разным причинам они застряли в смертном мире, но уж раз так вышло, то почему бы мне, Городовому, не знать тех, кто в Городе Моем живет?
В Сухаревской башне живет Якоб Брюс, знаменитый астролог и колдун. И чернокнижник, конечно. О, кто только не охотится за его Черной Книгой! А там, говорят, ответы на все вопросы. Лично я не проверял, хотя с Брюсом мы добрые приятели, и частенько я захожу к нему с гостинцами, выкурить пару трубочек доброго петровского еще табачку под мадерцу или херес.
В нижнем этаже башни собираются петровские офицеры и гардемарины на ассамблеи, пьют пунш. Поручик Орловский, напившись пьян, клянется отрубить нос актеришке Харатьяну. Остальные ловят его за руки - за ноги от греха подальше.
В кабаке на берегу Москвы-реки собираются стрельцы. С гардемаринами они не в ладах, и по пьяни грозятся начистить им, босорылым табачникам, ряхи.
А в Александровской слободе пребывают опричники. По еще большей, чем у стрельцов (по трезвому делу поостереглись бы) пьяни носятся по всей Москве, пристают к девкам и стрелецким женкам. Стрельцы тогда объединяются с гардемаринами и лупят их в хвост и в гриву. Обиженные опричники грозятся отомстить (на этой почве сговариваются со злыднями). Иногда там появляется сам Иоанн Грозный, сидит мрачно и исчезает. Говорят, если проследить, куда исчезает, можно найти и его библиотеку. Два диггера раз под старой Москвой видели сутулую черную фигуру со свечой в руке, грозный профиль опознали, но не поверили. А зря.
Ночами мимо Английского Клуба проезжает в собственном экипаже Старая Графиня — нечто вроде Пиковой Дамы. Умная и желчная, персонаж времен екатерининских. Ругает иллюминатов и якобинцев, но при том весьма вольнодумна. При ней внучка, Молодая Графиня — дама пушкинского времени. Услышав от знакомых, что на Арбате-де видели экипаж, в котором ехал Пушкин с некоей дамой, усмехается в веер и говорит: "Ах, он такой повеса!"
В Шереметьевском дворце живет Прасковья Жемчугова-Ковалева. Раз в месяц у нее театральные приемы, на которые съезжаются все ночные театралы Москвы. Иногда туда попадают и реальные театралы, но держат язык за зубами.
И почти каждый раз граф Шереметьев, глядя на останкинскую вышку, изрекает: "Экую громаду отгрохали! Все боязно — не рухнет ли?"
В Большом театре иногда дает спектакли труппа Мариуса Петипа. Наутро уборщицы и капельдинеры находят то кружевную перчатку, то жемчужную булавку, то обрывок шелковой ленты, то платок с вензелем. Сторож Егорыч, всю жизнь при Большом, нашел как-то золотой полуимпериал, заначил и никому не показал.
На Новодевичьем кладбище по ночам сидит Хрущев, грустно смотрит на свой памятник и бормочет себе под нос про абстракционистов и поганца Эрнста Неизвестного. Когда он в очередной раз заводит волынку насчет кукурузы, вылезают Буденный и кто-то еще, приносят поллитру и распивают на троих, закусывая крапивкой. Потом поют пьяными голосами "Мы красные кавалеристы...".
На Ваганьковском порой можно встретить Высоцкого под ручку с Есениным. Сидят на крылечке церкви, потом Высоцкий вытаскивает у памятника из-за спины гитару и поет песни. Один его поклонник как-то подслушал, приволок магнитофон и записал неизвестную никому песню. Высоцкий его за этим делом засек, магнитофон отобрал, велел держать язык за зубами и принести комплект хороших струн.
Хозяин гастронома Елисеев бродит с тоской по ночам по собственному магазину и ругается: "Вот они говорят, что возрождают Россию. Господа, я им поверю только тогда, когда в моем гастрономе справа от входа снова будет стоять бочка с черной икрой! Крабовые палочки! Молодой человек, у меня были живые омары в садке, свеженькие, прибегал из ресторана человек и брал дюжину на заказ. А какие были раки!"
Дом 302-бис посещают все московские литературные призраки, включая Высоцкого и Есенина. Бывает Шостакович. Появлялся и Аркадий Стругацкий. Теперь заходит и Окуджава.
Бродят по Москве метростроевцы, солдаты всех времен и войн. Французы 1812 года. Иногда в Кремле является Наполеон, стоит, скрестив руки, и смотрит на Москву. Попадаются и фрицы. Раз видели пару эсэсовцев и пару наци: один — член партии с 28 года, второй сущий гитлерюгенд.
Каждый год, в годовщину взрыва храма Христа Спасителя, несколько раз бесшумно прокручивается его взрыв.
Восьмого сентября каждого года Москву посещает воевода Боброк-Волынский.
А еще в Москве водятся злыдни. И последнее время что-то многовато их стало и вроде даже тени у них порой стали появляться. И очень мне это не нравится. Не нравятся черные лимузины, беззвучные, зрячие и словно бы резиновые.
Такой каждую ночь подъезжает к бывшему особняку Берии, медленно и беззвучно.
Иногда на Лубянке возникает тень памятника Железному Феликсу, который гуляет по Москве как Каменный Гость, стараясь не приближаться к Юрию Долгорукому. Сам Железный Феликс иногда посещает Лаврентия, каковой вытягивается перед ним на цыпочки и трясется.
Конечно, к оным злыдням примыкают душегубы всех мастей. Особенно ими богат Хитров рынок. Да и Марьина Роща тоже.
В последнее время нередко попадаются грохнутые в разборках "крутые". Ненавидят Дневную Москву за то, что она там, а они — здесь, и баксы девать некуда, и телок новых взять негде, и "мерседесы" не шестисотые.
А вот и особая категория. Сатанисты. Компания роковых женщин и юношей бледных. Периодически предпринимают попытки выкрасть у Брюса Черную Книгу. Вот тут и начинается цирк. Брюс старик веселый и ехидный, и весьма забавляется, глядя, как пытаются сии соискатели тайного знаньица проникнуть в его оплот всеми правдами и неправдами...
Игорь слишком засиделся на работе. Не рассчитал, оделся легко, а ночи уже стали холодны. Зима дышит в затылок.
Да и поздно, Вилька дома ждет, тоскует. Нет, по городу нынче прогулки не будет.
Народу на "Соколе" было немного. На "Аэропорте" в вагон неспешно и очень по-деловому вошел крупный черный с подпалинами пес, огляделся, выбрал место в тупичке и улегся, задумчиво глядя на пассажиров. Каждый раз, как объявляли станцию, пес настораживал уши. Он явно понимал, что говорят, и прекрасно знал, куда едет.
Игорь с любопытством рассматривал попутчика. Этот пес был какой-то не простой. Не совсем пес. Или вообще не пес?
Когда поезд начал характерно разгоняться перед "Маяковкой", пес встал и подошел к дверям. Поезд остановился, пес спокойно вышел. Игорь тоже. Пес оглянулся, смерил Игоря понимающим взглядом и ухмыльнулся. Прямо как Армагеддон...
Пес повернулся и пошел куда-то, целеустремленно и уверенно.
Игорь покачал головой.
Ненормально?
Возможно. Но не превышает нормальный уровень ненормальности, а, стало быть, все идет как надо. Игорь поднял воротник и вынырнул из метро. Вилька ждет.
3. Время Ветров (осень 2004)
О, Время Ветров! Пора полета.
Мне хочется плакать, замирать от благоговейного ужаса, заламывать руки и... пить горячее вино, глядя, как по окну ползут холодные дождевые струйки, а мои котофениксы лежат в кресле валетом и сладко дрыхнут.
Скоро ноябрь.
Скорее бы миновало это муторное, тяжкое время. Пусть скорее ветра унесут его, размечут, разбросают клочьями по полям...
За окном вступало в права Время Ветров, и небо то хмурилось и сеяло дождем, то сияло холодной синевой. Солнце почти не грело, разве что несколько кратких часов среди дня было тепло. А чуть удлинялись тени — и снова наползал холод. По библиотеке гуляли сквозняки, пальцы немилосердно мерзли, и отчаянно не хватало горячего и мехового кошачьего бока. Тетрадь заполнялась выписками и ссылками, папка разбухла от ксероксов статей. Страна Амаравати маячила где-то на границе изысканий — упоминанием в хронологических таблицах по истории Индокитая, туманной фразой в коряво переведенной на французский язык хронике, отдельными строками в царских генеалогиях, легендарных и не очень. Были, были браки с родом Бидалапутра, дочери индийских раджей и паганских царей выходили замуж за принцев Амаравати, обеспечивая династические союзы с потомками Индры-Громовержца. А в одиннадцатом веке кончился род, одни сказки остались — о волшебных котах, о дворце, полном змей, о гробнице царя и одиннадцати кошках, о злой ракшасихе с крысиной головой, родственнице зловредного Раваны...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
