Ловец Зеркал

— Да всё нормально, — Клайв попытался встать, но понял, что не может этого сделать. Сил не было даже на то, чтобы лежать.

Ллойд подождал около пятнадцати минут. Клайв потерялся во времени. Здесь действительно время жило по своим законам, по законам крови и лабиринта. А потом он вошёл в воду, осторожно, практически не опуская ноги на глубину, он плыл вперёд. Всё было спокойно, ему просто повезло. Он вылез рядом с Клайвом и осмотрел его ногу.

— Вид у тебя не лучший...

— Ничего, — Клайв приподнялся, — нужно идти.

Когда они встали вдвоём, публика снова встретила их обоих аплодисментами.

— Вот бы кого-нибудь из них сюда, — заметил Ллойд, — я посмотрел, как бы они захлопали.

— Но ты же добровольно согласился, — возразил Клайв. — Знал, на что идёшь...

— И то, правда, — согласился трубадур. — Давай помогу, — он помог Клайву подняться.

Они шли к последнему рубежу. Комната загадок ожидала своих победителей. На двери висел портрет принцессы.

— Очень интересно, — Клайв посмотрел на изображение Дайрис. Портрет был написан несколько лет назад — здесь она была ещё совсем молодая и напоминала ангела.

— Она прекрасна, — Ллойд погладил портрет рукой.

— Без сомнения, — они открыли тяжёлую дверь.

— Обратной дороги не будет, — сказал трубадур.

— Она того стоит, — Клайв сам сделал первый шаг. За ним вошёл Ллойд. Дверь закрылась сама, запечатав их в замкнутом пространстве. Звук, напоминающий гул кузнечных мехов заполнил всё их существо — стены начали сжиматься.

— Быстро — Ллойд подбежал к стене, на которой было место для восьми слов. Начальные буквы каждого слова уже были вставлены. "Д", "П", в "П", а потом "С" "В" к "Н". По количеству букв можно было догадываться тех словах, что были зашифрованы на стене. В углу были свалены нужные буквы.

— Первое слово "Дорога", — сказа Клайв, подсчитав количество букв. Потом, непонятно, он смотрел, как Ллойд складывает первое слово. Стены неумолимо сжимались, но время ещё было. Последнее, это "в путь", точно, — Клайв почесал затылок. — Первое слово второго предложение — это "Сердце". А потом нужно думать. Думать...

Ллойд пока вкладывал нужные буквы.

— Слово на "П", — Клайв смотрел на стену, — это что-то такое, что было в начале. В комнате с огнём. Да...— он задумался...— дорога, пол превращается в огонь, огонь превращается в пол. Дорога превращается в путь. Да...

Ллойд нашёл нужные буквы, — движение несколько замедлилось.

— Видимо правильно, — трубадур остановился перед последней фразой. — Сердце...потом "к" ...и три буквы. Наверное, к принцессе, к ней, — он посмотрел на Клайва.

— Да, — Клайв вглядывался в пустые места. — Лабиринт ведёт к выходу, а сердце ведёт к ней. Точно, — он хлопнул в ладоши. — Сердце ведёт к ней...

Ллойд поставил слова точно, как они придумали. Стены остановились, а дверь у противоположной стены, приветливо открылась перед ними. Они увидели простор свободы: Ллойд подошёл к Клайву и просто пожал ему руку. Слова были не нужны. Публика бесновалась наверху, а они стояли и медленно приходили в себя. Они сделали это — прошли, доказав себе и всем, что это возможно. Трубадур помог Клайву выйти — нога болела очень сильно, и он не мог даже наступать на неё.

— Сегодня день за нами, — Ллойд посмотрел на него.

— Точно, — Клайв поморщился от боли, — теперь время писать стихи...

Глава IV

Моя вторая статья понравилась редактору больше. Не знаю, что он вычитал в ней такого, что тронуло его, но он сам позвонил и поблагодарил меня за хорошую работу.

Внутренний голос

Ночная тишина. Город живёт своей жизнью. Улицы практически пусты, только иногда здесь можно встретить одиноких влюблённых или радостных, но подвыпивших горожан. Иду по улице, чувствуя, что кто-то следит за мной. Он ходит за мной невидимой тенью по пустынным улицам и заброшенным квартирам, на набережных и мостовых. В парках, в которых как всегда много народу: на зелёных газонах, где так любят устраивать пикники, он следит за мной. Мой внутренний голос, который всегда держит меня в форме.

Что он может? Этот пустой отголосок наших страхов. Почему мы всегда прислушиваемся к его советам и не можем спокойно спать если он недоволен? Ворочаясь с бока на бок, мы встаём среди ночи и вдыхаем морозный воздух, чтобы остудить его, заставить замолчать. Мы топим его в воде и алкоголе, в любви, мы пытаемся оправдать себя перед ним. Не перед собой, нет, только перед ним. Потому что он следит за нами...

Давным-давно, когда я лишь впервые почувствовал его власть, я испугался. Он будто бы встал во мне каким-то калёным стержнем, заставляя держать спину ровно и бояться закрытых окон. Я не мог и шага ступить, чтобы не обсудить с ним это движение. Он смотрел на мир моими глазами, а я пытался жить по-своему. Он был, как вечный скиталец и поклонник добра, несущий людям свет из запертой темницы моего тела. Да, я боялся его. Тогда, когда весна была наполнена надеждами...

Я начал понимать его, пытался идти у него на поводу, но осознал, что тогда я могу потерять что-то очень важное и, наконец, остановился где-то посередине этого компромисса. Я научился узнавать его настроение и совмещать его со своим, научился заглядывать в себя так, чтобы другие не шарахались в стороны и не кричали от страха. Я приучил его к хорошей музыке и знал, какую дозу алкоголя ему нужно, чтобы успокоиться.

Он начал затихать, вяло, как бы по инерции иногда сопротивляясь, устраивая мне утренние скандалы, когда я отмокал в ванной. Он пытался возвращать меня на истинный путь. Но он утратил надо мной свою власть. Повзрослев, я стал принимать решения и перестал обращать внимания на мнение других. И так со всем, не только относительно этого голоса, а вообще...

Лишь когда я иду один, в темноте, он просыпается. Мозги проветриваются ночной тишиной, а он читает мне лекцию и учит меня жить. Я понимаю, что он прав, но не могу поступить по его совету уже просто из своего глупого принципа и гордости. Он обижается на меня, затаивается скрытой обидой в самых потаённых моих уголках и уныло наблюдает за мной. Я чувствую его, когда замедляя шаг, или когда собираюсь сказать очередную гадость. Представляю, как он сжимается во мне, не перенося моей грубости и тихо плачет, когда я сплю. Мне жалко его, но я не могу поменять себя. Можно попытаться изменить его — сделать его циничным и бесчувственным, заставить его спокойно смотреть на всё, но я ещё не дошёл до той черты, когда у меня подымется рука на это.

Возможно, он всё ещё сдерживает меня. Наверное. Просто мне так хочется поверить в это, когда я смотрю в зеркало и вспоминаю, что когда-то я был другим...

Я сижу и думаю об этом телефонном разговоре. Что он принёс мне? Загадки, сплошные задки. Разговор заинтриговал меня, единственное, чего я не могу понять, как я попал в эту историю. Какое отношение я имею к этому заговору, цели которого я до конца пока так и не осознал. Поглощённый своей фантазией, в погоне за девушкой, которая может быть и не существует, я потерялся в пространстве и времени, утратил связь с реальностью Тру глаза, чтобы окончательно удостовериться, что не сплю. Нет, всё нормально — от моих круговых движений, глаза начинают чесаться и появляется мимолётная краснота.

Совмещаю факты, даже пытаюсь, упорядочить их, составив маленький список на стандартном печатном листе. У меня получается довольно интересный список подозреваемых и фактов, которые между собой практически не связаны ничем, кроме меня и моего сонного воображения. У меня есть домыслы и предположения, но нет общей картины действий, которые я должен предпринять. Предполагаю, что проще плыть по течению, отдаться судьбе и просто следить за развитием событий, кажется, что всё получится без видимых усилий. Почему мне так кажется? Не знаю, наверное, что-то внутри меня убеждает в этом. Я растворяюсь в себе, доверяю, медленно поглощаю свою уверенность и возвращаюсь к обычному жизненному циклу.

Смотрю в экран горящего телевизора и не вижу ничего кроме обычных передовых технологий: никаких чувств или импульсов я не получаю от этого голубого экрана. Равнодушно смотрю новости и старые фильмы, для меня они сливаются в один непрерывный видеоряд, ничем не выделяющийся из общей картины. Лица сливаются в единый образ мировой маски, которая, улыбаясь, учит нас жить. Они вещают из горячих точек, поигрывая пылью, которая пахнет кровью невинных и, поучающие смотрят сквозь камеру, нагло представляясь и выставляя напоказ свою профессию. Они те, кто живёт чужой болью и дешёвой сенсацией. Они закрывают глаза и видят себя директором своего канала, представляют себя купающимися в деньгах и окружёнными кучей красоток, хотят создать своё шоу, которое бы не уступало по скандальности американским и говорит так, чтобы их слова участвовали в эпилогах. Они хотят остаться, написать свои имена золотой вязью на памятном камне и обвязаться киношной лентой. Двигаясь по странам и континентам, забывая о родине, не видя ничего кроме новостей, они чувствуют себя медиумами, оракулами своего века, верят, что приносят радость в каждый дом — они несут байты информации. Но это не так — я сижу возле телевизора, потому что моя профессия заставляет меня делать это, отслеживаю материалы, которые интересуют меня, я просто такой же, как они, и корю себя за это. Смотрю на наглое лицо диктора, и понимаю, что видел его раньше. Он знаком мне по школьным годам. Вспоминаю, что когда-то он очень хорошо отвечал на истории, но проваливался по точным наукам. Теперь он с видом знатока рассказывает о пятом агрегатном состоянии и весело улыбается, когда камера берёт его слишком крупно. Представляю, как он потом, когда заканчивается эфир, устало снимает с себя эту дежурную улыбку, нервно берёт очередную сигарету, запивая дым черным кофе и читая очередной материал, для вечернего выпуска. Пытается заигрывать с молодой гримёршей и совсем забывает о жене, которая ждёт его дома: он крутится в мире денег, там нужно себя вести именно так, потому что иначе тебя могут счесть странным, можно потерять уважение коллег и доверие окружающих. Диктор смотрит в зеркало на своё чужое лицо, видит, что в углу, возле глаз, уже появились морщины. Он вспоминает свою молодость, наш класс, может быть, он даже вспоминает меня и то, как я ему дал списать на последней контрольной по физике. Он улыбается, а чужое лицо, повторяет за ним это движение. Входит кто-то из руководства программы и говорит, что сегодня придётся работать допоздна — диктор соглашается и спрашивает о вознаграждении за его дополнительные часы. Получив ответ, который удовлетворяет его желания, он нехотя берётся за работу. Он не звонит домой, потому что его утомляет его жена и постоянные упрёки. Сын давно уже стал самостоятельным и разговаривает с папой, только, когда ему нужно ещё немного карманных денег. Он не упрекает его: просто в своё время они с женой не нашли времени, чтобы воспитать его по-другому. Диктор машинально подчёркивает ручкой незнакомые слова, чтобы потом посмотреть их в словаре или спросить значение у людей, которые приносят ему этот материал. Это пошло за ним ещё с детства, когда он хотел заниматься журналистикой — хотел выглядеть начитанными образованным. У него даже была мечта вести собственную программу, но почему-то мечты так и остаются мечтами...

Жена будет ждать его до утра, звонить ему на работу и получать недовольное приветствие секретарши и неизменный ответ: он занят. Она будет курить сигарету за сигаретой и смотреть каждый выпуск новостей, чтобы увидеть мужа хотя бы по телевизору. Она всё ещё любит его, даже через преграды телевизионных кабелей и нервы антенн на крышах усталых домов. Каждый раз, как и сегодня, думая, что он вернётся вовремя, она старается приготовить хороший ужин, устроить маленький семейный праздник — но свечи давно потухли, а еда остыла, когда она слышит родной поворот ключа. Он заходит, когда на улице уже свет завтрашнего утра — через несколько часов ему снова нужно уходить, потому что коллега заболела и некому подменить его в прямом эфире. Диктор холодно целует встревоженную жену и, не говоря ни слова, ложится спать. От него пахнет женскими духами и изменой, но она уже не обращает на это внимание. От неё пахнет одиночеством и готовностью пожертвовать всем ради семьи, но он уже спит и не слышит этого запаха. Она тихо, чтобы не разбудить его, укрывает его ещё одним одеялом и убирает со стола следы несостоявшегося праздника. Жена плачет, в ванной, включая душ и вспоминая время, когда они, ещё участь вместе в одном университете, встречали рассвет и радовались каждому часу, проведённому вместе. Вода уносит её слёзы далеко, смывая с неё это маленькое горе. Жена вытирается махровым полотенцем, которое они купили вместе, и подкрашивает свои заплаканные глаза. Выходит из ванной походкой царицы и движется ею на кухню, чтобы приготовить завтрак сыну и мужу, которым скоро нужно уходить. Она делает это с удовольствием — жена диктора любит готовить. Она слышит, как звенит будильник в детской, слышит, как поднимается её маленькая гордость, для того чтобы пойти в школу и принести очередную двойку. Жена знает, что на родительском собрании ей придётся дать немного денег, чтобы её чадо смогло перейти в следующий класс...

Диктор просыпается сам, может быть, подсознательно настраивая свои биологические часы на кратковременный сон. Быстро принимает душ и суёт заспанному сыну скомканную купюру, просит, чтобы не говорил матери и идёт на кухню, где его ждёт завтрак. Он молча ест, не смотря на жену и сына, потом дежурно хвалит её стряпню, и всё так же холодно целует её. Она чуть не плачет, но сдерживается, вздрагивает, когда он слишком сильно хлопает дверью и обнимает своего сына. Тот непонимающе смотрит на мать и сбрасывает её руки. Берёт свой заграничный портфель и мобильный, говорит, что будет поздно, так, как собирается ещё пойти в кафе с девчонками. Мать не слушает его, но кивает и создаёт иллюзию заинтересованности. А потом дверь хлопает ещё раз.

Жена диктора убирает, моет посуду, одевается и идёт на работу. Ей сегодня нужно будет отпроситься пораньше, чтобы успеть купить продукты для праздничного ужина. В коридоре она поправляет причёску и надевает маску достатка и спокойствия. А потом она тоже хлопает дверью, оставляя пустую квартиру одну. И так практически каждый день.

Я выключаю телевизор и немного сижу в тишине, собираясь с мыслями. Мне кажется, что пора сделать ответный ход. Беру лист чистой бумаги и начинаю писать письмо. Я не знаю кому я пишу его и зачем, но мне просто хочется выговориться. Оно получается немного любовное, немного серьёзное. Всего понемногу, как и в обычной жизни, только в этом случае, я рисую пейзаж на бумаге и хочу послать его адресату "Х". И что-то подсказывает мне, что оно дойдёт именно туда, куда мне нужно...