Петля Мобиуса

Когда въехали в знакомый с детства район, у Андрея защемило сердце. Сначала он увидел свою школу. Вечером в ней не светилось ни одного окна. Потом — дом, в котором жила первая подружка. Помнится, как ее мать застукала их целующимися, и, опешив, не сразу нашла, что сказать. А потом загнала дочь домой, и целую неделю они могли встречаться лишь в школе. Андрей знал, что вот за той пятиэтажкой скрывается родительский дом, и облегчено вздохнул: "Приехал, наконец. Вот и дома!"

Молодой таксист видел в зеркале заднего вида, как мужчина чему-то улыбается. Ему вдруг очень сильно захотелось плюнуть на работу и поехать быстрей домой, где под присмотром жены давно уж верно спала маленькая дочурка. Но сам лишь спросил у пассажира, какой подъезд, и с трудом, ругаясь из-за припаркованных машин, подрулил куда нужно.

На пятом этаже Андрей не стал открывать дверь своим ключом, а позвонил, зная, что в квартире уже несколько месяцев живет старый друг. Но на звонок никто не ответил. Тогда он достал ключи, отрыл дверь и учуял запах родной квартиры, запах, который нельзя ни с чем спутать, запах, к которому привыкаешь с детства и не замечаешь, если надолго не уезжаешь из дома. Трудно определить из чего он состоит: здесь и запах еды, которую готовит мама, и освежителя из туалета .Пахнет кошкина миска для еды, пахнет чем-то кислым отцовская рабочая куртка, пахнут ковры и мебель, пахнет мама. И все эти запахи настолько смешиваются, что трудно выделить какой-то один. И настолько впитываются во все, что в квартире устанавливается один единый запах — запах квартиры, который трудно вытравливается с годами. Ни старый шкаф для одежды, который смастерил давным-давно отец, ни кресла, которые так любил Андрей, не вызывали в душе его такой щемящий трепет, как запах родной квартиры, вызывающий в памяти давние картины невозвратного детства.

Оставив дорожную сумку на колесиках в коридоре, Андрей прошел в обуви на кухню, поставил чайник и сел ждать, пока он вскипит, за кухонный стол. Ему было грустно и одиноко. Часто бывает так, что грусть приходит внезапно и будто ниоткуда. Она похожа на морскую волну — не хватит никаких сил, чтобы запретить ей набегать на берег. Но также, как волна неизбежно сходит обратно в море, также неизбежно рано или поздно уходит и грусть. "Это называется мировой тоской", — подумал Андрей. — Что ей причина?"

На кухне было чисто. Андрей любил, чтобы было чисто. Любил — до педантизма — чтобы все лежало на своих местах. Черта эта передалась к нему о отца, у которого всегда все было в идеальном порядке: его старые жигули "шестерка" всегда блестели, как новый пятак. А на дачном участке нельзя было найти по осени на земле ни одного листка, упавшего с многочисленных лип, растущих по соседству. И теперь, даже думая о другом, Андрей непроизвольно отметил про себя, что друг старался поддерживать квартиру в порядке. Хотя, если бы и было по-другому, то он бы ничего не сказал, не до того сейчас.

В ящике отыскался кофе, но он выбрал зеленый чай. Нашел на холодильнике какую-то недельной давности газету, и выпил чай, прочитав при этом статью о коррупции в высших эшелонах российской власти. Потом пошел спать, и отрубился практически сразу, впрочем, как и всегда.

Глава 8

После столь необычного знакомства в метро, я возвращался домой сам не свой. Мысли о ней не оставляли в голове места подо что-то другое. Сердце билось так гулко, что я слышал его, несмотря даже на обычный в электричке шум. Рука непроизвольно тянулась в карман, где на пробитом проездном билете был написан номер телефона и подпись: "Поля". Я то и дело доставал билет и рассматривал незамысловатые цифры, как будто разыскивая подтверждения реальности этой встречи. Она сама дала мне этот номер и, улыбнувшись, сказала, что очень будет ждать звонка. Она, как и я, отлично знала, что я позвоню. И так же как я, она знала, что пути назад уже нет. И от этой мысли на душе становилось так хорошо.

Добравшись домой, я увидел, что приехал Андрей. О чем я, естественно, в свете всего произошедшего совсем забыл, хотя еще с утра готовился к встрече — все-таки давно не виделись. Андрей давно, по-видимому, спал, и я, стараясь не шуметь, по-быстрому почистил зубы, и тоже лег спать. Долго-долго сон не хотел пустить меня в свою страну. Я ворочался с боку на бок. Мысли в голове шли по замкнутому кругу: сперва я думал о том, как неожиданно я вдруг встретил ее. Потом — сомневался: а вдруг она не почувствовала то же, что я? Потом — говорил себе, что быть такого не может, уверял себя, что она также, как и я, не думая об этом постоянно, все-таки давно-давно меня ждала. И вот нашла. Потом опять о том, что как хорошо, что мы увидели друг друга в толпе миллионного города. И так далее — по кругу.

Когда же я, наконец, заснул, было около трех ночи. Но, несмотря на это, проснулся я засветло, где-то около семи утра. А минут через десять проснулся и Андрей: в Америке был самый разгар вечера и спать ему из-за временной разницы не хотелось. Мы обнялись и вдвоем пошли на кухню.

— Ну, как ты живешь? Давай, рассказывай, — поинтересовался Андрей, а сам в это время поставил на плиту чайник, и принялся делать бутерброды из белого хлеба и нашедшегося в холодильнике сыра. Поди, есть что рассказать? От жены, видишь вот, ушел, а?

— Да вот, ушел, — ответил я ему в тон.

— А что так?

— Да так, — пожал я плечами.

— Все-таки долго прожили, а?

— Долго. Но, знаешь, это не причина, чтобы хранить то, в чем давно уже нет ни на йоту искреннего тебя. Дело ведь не в Светке, ты ж ее знаешь — она классная, добрая и умная. Дело во мне. Видимо, чересчур долго я жил на автомате, выполняя ежедневно как робот одни и те же действия. И не замечал, что не вкладываю во все, что делаю ни страсти, ни интереса, ни души. Значит, что не живу я вовсе, а так — существую только. И как понял я это, то тут уж либо — в петлю, либо — жить начинать. Вот я и бросил все — семью, работу. Все привычное перечеркнул, и поклялся перед собой, что пути назад не будет.

— И как? — Андрей уселся напротив меня за кухонный стол.

— Все хорошо, — ответил я. — Я был прав, когда так поступил.

— Да, — задумчиво проговорил Андрей, — я сам чувствовал что-то похожее, когда уезжал в Америку. С женой тоже развелся как ты. Только у нас немного по-другому вышло. Она была против этой затеи, не хотела уезжать из России. Понимаешь? Работа, друзья, родители, вся жизнь — вот что она противопоставляла этому переезду. И я спросил ее тогда: "А как же я?" А она так посмотрела на меня.. По ней было видно, как тяжело даются слова, но она все-таки сказала: "Я не поеду в любом случае!". Тут я и понял, что нужно рубить этот узел. Хватит врать самому себе, что все у нас в порядке. Я, конечно, мог опять сгладить углы, уступить. Но тут дело даже дело не в том, кто кому уступает. Не в этом беспрерывном перетягивании одеяла. Я вдруг понял по ее тону, что она много думала обо всем и приняла решение, хоть и трудное, но единственно возможное для нее. И теперь — мой ход: она сделала мне пас, и дело лишь за мной. Мне решать: бить по воротам, или передать мяч дальше. И я сказал, что все равно поеду. А через месяц, уже в Америку, пришли документы на развод. Вот и все.

— Можно сказать, что у вас более-менее по-человечески, интеллигентно что ли вышло, — улыбнулся я на его слова. — Я вот, если на все это со стороны посмотреть, совсем по-свински поступил со Светкой — смотался, когда ее не было дома, ничего не объяснил, записку лишь дурацкую оставил. Сейчас уж и вспомнить стыдно. Представляю, что она обо мне думает!

— А хочешь я с ней встречусь ? На правах старого друга? Узнаю, как она живет?

— Да в общем-то я тебе запретить не могу, — ответил я, — по большому счету, я переживаю за нее, хочется знать, что у нее все хорошо, а как мне узнать? Даже спросить не у кого. Звонил один раз ей, да она и слова не сказала. Бросила трубку.

— Вот и хорошо, — воодушевился Андрей, — а я ведь по ней, как никак, тоже соскучился. Не переживай, давай я ей прямо сейчас позвоню?

— Рано еще!

— Ничего, уже восемь, — возразил на это Андрей, сверившись с часами.

Андрей направился к телефону Я не возражал и смотрел, как он набирает номер, как ждет, слушая гудки. Потом на том конце взяли трубку. Это была Света. Они поболтали о том, о сем, и я понял по контексту разговора, что встреча назначена на завтра. Положив трубку, Андрей сел обратно за стол напротив меня.

— Вот видишь — договорился, — голос ее мне показался свежим, бодрым. Так что все, видимо, хорошо. Хотя, может просто умеет себя держать?

— Знаешь, я вот сейчас слушал, как ты с ней говоришь, и очень ясно представлял, как это выглядело с той стороны. Я ведь очень хорошо ее знаю, могу даже описать, как она сидела во время телефонного разговора, как ее руки теребили какой-нибудь листочек или шариковую ручку. Мне грустно как-то стало — ностальгия, наверное, но вернуться к ней — даже и подумать об этом не могу.

— Есть вещи, которые нельзя вернуть!

— Есть. А еще есть вещи, ради которых можно умереть, особенно если уверен, что их уже не вернуть.

— Какие же? — с улыбкой, за которой читалась неприкрытая ирония, спросил Андрей.

— Любовь!

— О, любовь! — почти прокричал вдруг Андрей так, что я даже вздрогнул. — Где она? Знаю я: сначала буря эмоций — воздуха не хватает, чтобы выпустить из себя все, что чувствуешь, а потом в один прекрасный момент смотришь — а что это за человек рядом с тобой живет? Спала пелена страсти с глаз — и тебя окатывают как из ведра всеми этими претензиями, недостатками, упреками, непониманиями, нежеланием идти навстречу, скандалами. Нет уж, я сыт всем этим. Я решил теперь жениться по расчету. Чтобы не было на глазах этих розовых очков под названием любовь. Найду себе понимающую женщину и женюсь!

— А я влюбился!

— Что?...Влюбился? — он уставился на меня как на сумасшедшего. — Ты?! Влюбился?! Да как только у тебя получилось? Когда ты успел?

— Вчера!

Андрей замолчал. "Не знает, что и сказать", — решил я. А ведь если вдуматься, есть чему удивляться. Еще вчера я сам даже помыслить о таком не мог. Вот уж верно: любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь.

Наш с Андреем разговор затух. Я молчал, а он стал убирать со стола. По привычке, незаметно для себя, я начал самокопание. Мне хотелось всецело прочувствовать это состояние влюбленности. Удивительно, но сколько ни пытался, я не находил в себе ни капли сомнения, и уж тем более, сожаления. Я знал, что в кармане джинсов лежит заветный талончик. И в моем сознании непобедимым морским приливом разливалась уверенность и желание наконец-то жить. Меня не смущал вопрос о том, что еще ничего не произошло. И, черт его знает, как там все сложится. "Все будет хорошо!, — как молитву повторял я про себя снова и снова. — Все будет хорошо!"

Будто бы в подтверждение моих мыслей Андрей, обернувшись, спросил:

— Странно вот: говоришь, вчера только влюбился. И что, это серьезно? — и тут же добавил, — ты пойми: я не смеюсь, я не совсем циник. И где-то глубоко во мне есть вера и в любовь. И в Бога. Но сам подумай — не торопишься с выводом? Вдруг ошибся?

— Ничуть! Я почему-то с самого детства так себе и представлял любовь. Чтобы встретились — и полюбили друг друга до безумия. Без сомнений и вопросов. Слишком много сказок читал, я думаю. А вырос, так ни разу и не случилось со мной ничего подобного. Даже со Светкой не так было: да, любовь была, но были и сомнения, и неудовлетворенность. А когда "спала пелена страсти", как ты говоришь, тогда уж совсем ничего не осталось — только моральный груз ответственности. Больше — даже перед самим собой ответственность, чем перед ней. Как же: сам выбрал свой путь — сам по нему и иди. Безупречный воин не знает сомнений, — улыбнулся я. — Если нужно убивать — он убивает. Уж кто-кто, а я не был безупречен. Лишь только когда решился все оставить, может быть, чуть-чуть и был. Сейчас же, — продолжил я, — все по-другому. Все как раз сильно смахивает на мои детские романтические представления о том, как должно быть. И, наверное, из-за этого у меня нет сомнений. Я как-то стал верить в предназначенность. И уж если в детстве знал, что когда встречаешь свою судьбу, нельзя от нее отворачиваться, то теперь и подавно в этом уверен.

— И что ты собираешься делать?

— Да ничего не собираюсь, — рассмеялся я, — сегодня позвоню ей. А там — посмотрим. Все будет хорошо! — добавил я и вновь рассмеялся.

Андрею ничего не оставалось, как рассмеяться вместе со мной. Он вроде бы и хотел что-то сказать, но решил не говорить. С влюбленными и сумасшедшими как сладить? Ты им в лоб, а они — все по лбу. И как только ни старался Андрей в это утро заставить меня быть серьезнее, я лишь улыбался и твердил про судьбу. Я и не подозревал, когда полушутя-полусерьезно говорил про предопределенность, что именно в этот момент о том же самом думает и она.

Глава 9

Полина Гольдфейн в это утро встала раньше, чем обычно, практически на рассвете. И теперь она не знала, чем себя занять. Была суббота, Димка спал, а значит, ей не нужно собирать его в школу. Придумать себе занятие не удавалось — ни телевидение, ни радио не могли захватить внимание хотя бы на пять минут. Включив маленький телевизор на кухне, так — для фона, она сидела за столом. Сторонний наблюдатель, посмотрев случайно на нее, мгновенно бы определил, что мысленно она сейчас не здесь. Взгляд Полины был направлен в одну точку, где-то между газовой плитой и кухонным шкафом. Мысли были и того далее — она думала о нем.

Она была не так уж молода. На ее лице и, особенно, в глазах при внимательном изучении можно было заметить отметины пережитого. Но она была красива. Всегда. Начиная с самого рождения, все, кто бы ее ни увидел, говорили, что пркраснее ребенка, потом — девчонки, затем — девушки не видели никогда. Что такое красота? Почему правильные черты лица одного человека вызывают отторжение, а несуразная мешанина, казалось бы, обычных частей лица другого — неудержимую слабость в коленях? У каждого человека есть свой идеал и свой роковой образ. Но с Полиной было совсем по-другому. Начиная с тринадцати лет, она чувствовала неустанное внимание со стороны мужчин практически всех возрастов. Сначала это ее пугало, потом — нравилось, и, наконец, надоело. Она всегда была слишком серьезной.

Ее отец, монтажник электрооборудования, в силу профессии по молодости много разъезжал по стране — на то и дело возникающие стройки века. Такая жизнь была ему по душе. Свобода, женщины, длинный рубль — все, о чем можно мечтать в двадцать пять лет. Но однажды, приехав в отпуск на малую родину в небольшой городок, стоящий на Волге, он познакомился с женщиной, которая стала его судьбой. Она была разведена, с ребенком на руках, но красивая и с характером. Таких он еще не встречал. Прошло какое-то время. Они поженились. Он перестал разъезжать и устроился на завод электриком. У них родилась девочка. С самого рождения отец в ней души не чаял. Постоянно с ней возился, играл, читал сказки Пушкина на ночь. И все вокруг звали Полину "папиной" дочкой. Маме же пришлось взять на себя роль строгого воспитателя. Наверное поэтому, когда дочь повзрослела, между ними образовался вакуум непонимания. От отца девочка взяла привычку много читать, и чтение стало для нее лучшим времяпрепровождением. Уже с трех лет она была очень самостоятельной. Cоседки по подъезду со смехом обсуждали: "Гляди-ка, Маргаритина девчонка идет, деловая!", — наблюдая, как маленькая Полина в детском платье с поднятой талией, в белых гольфах, с буханкой хлеба в руках и мелочью сдачи в кулаке, с очень серьезным видом возвращается из булочной — обязанность ходить в которую она взяла на себя по собственному желанию.