Предки Критьена хорошо понимали, где живут. На широкой, плоской вершине холма, под прикрытием стен, раскинулся целый поселок.
Кроме обязательного для замка донжона, во дворе теснились хозяйственные построй-ки. Вдоль стены лепились сколоченные на скорую руку хижины, а то и просто навесы. Мычали коровы, блеяли овцы, гомонила детвора — это крестьяне из деревни и окрестных хуторов переселились в замок, отсидеться в смутное время за надежными стенами.
Побросав работу, люди настороженно рассматривали незнакомых рыцарей. Кто невз-начай брал в руки косу, кто топор, а кто и оглоблю. Из закопченной каменной каморки с плоской крышей выглянул чернобородый кузнец с молотом на плече.
Высокий, но уже тяжелый в плечах парень с рыжей шевелюрой, сильно напоминающей кудри Бенедикта, взял под узду лошадь господина, тихо переговорил с ним и только после этого повернулся к напряженно застывшей толпе:
— Господь послал нам гостей. Это друзья. Они пришли с миром. Наш господин воевал вместе с ними в Святой Земле.
Толпа, однако, не выказала восторга. Кто-то крикнул:
— Те тоже были крестоносцы.
— Это — не они, — тяжело, с одышкой выговорил барон и полез с коня. К нему кину-лись, помогли утвердиться на ногах.
— Не взыщи за такой прием, Роберт. Люди напуганы. Спешивайтесь, и пошли в дом. Этальбер, — позвал он рыжего молодца, который толи командир ополчения, толи просто по-мощник, — пусть лошадей почистят и накормят. А нам — помыться и поесть. Люди много дней в пути. Да смотри, чтобы на стенах все время были дозорные.
Как ни холоден был первый прием, настроение, наконец-то оказавшимся под крышей людям, он не испортил. Дородная баронесса Адельберга командовала, прислугой. В зале рас-ставляли столы. Барона уложили на широкую скамью. Знахарка начала отдирать грязные, пропитанные кровью и гноем, повязки. Роберт следил за ее руками. Когда снимали послед-ний слой бинтов, Бенедикт закряхтел и заскрипел зубами. От длинной, с серыми вывернутыми краями рубленой раны на бедре, несло тухлым мясом. Колено и даже голень распухли. Но опасная как сама смерть краснота так далеко не распространилась, Знахарка промыла рану, положила на нее чистую тряпочку, пропитанную остро пахнущей мазью и начала аккуратно бинтовать ногу полоской холста.
— Почему рану сразу не зашил? — спросил Роберт.
— Тебя рядом не было. Некому было присоветовать, — проворчал Бенедикт, усажива-ясь. С него сняли гамбизон. Под ним тоже оказалась пропитанная кровью холстина. С верх-ней раной все было более или менее нормально. Стрела пробила кольчугу, но Бенедикта спас изрядный слой жира. Оперенная смерть скользнула по ребрам, не причинив большого вреда. Роберт, однако, подивился, как Маленький Бен вообще держался на ногах.
Демон междоусобной распри, притихший перед Походом, да и в первые годы войны, очнулся от спячки. Пошли мелкие разборки и крупные стычки — передел собственности и захват оставшихся без хозяев-защитников земель. Кровавая каша варилась в котле, зовущем-ся Франкским королевством. А тот, кто должен был своей властью установить порядок, ра-зогнав претендентов на чужое добро, сам уподобился разбойнику, прибирая к рукам, все до чего мог дотянуться.
Голос Бенедикта оторвал от невеселых мыслей:
— Иди Роберт, Адельберга велела нагреть воды, кто-нибудь из девушек поможет тебе мыться, — барон хихикнул и подмигнул. После перевязки боль немного отпустила, и он пришел в доброе настроение.
В отведенной ему комнате топился камин, исходила паром огромная бочка горячей во-ды. Привыкнув на Востоке к ежедневным омовениям, Роберт и по возвращении старался содержать тело в чистоте, что воспринималось окружающими, по меньшей мере, как каприз или опасная странность. Сейчас он с наслаждением забрался в бочку, окунулся с головою и уже начал растираться, куском чистой рогожи, когда мочалку у него отобрали.
Перед бочкой стояла крепкая полнокровная дворовая девка в белой рубашке. В мокрых по локоть руках она держала рогожу, втирая в нее бледно розовые цветки. С рук стекала пена.
— Это мыльная трава. Меня послали помочь вам. Вот и холст чистый, госпожа дала вытираться.
Бочка доходила девице до груди. Бойкие руки засновали по плечам мужчины, рубашка девушки тут же пропиталась водой. Прямо у носа Роберта заколыхалась пышная облеплен-ная мокрой тканью грудь.
По тому, как девушка тихо посмеивалась, как наклонялась над ним, норовя прижаться, Роберт понял нехитрую игру румяной веснушчатой помощницы. Прежде чем отдаться на волю закипавшему возбуждению, он покосился на ее голову — слава Богу, не рыжая.
Потом она его вытирала. А потом... приняла все как должное. Может, и удивилась ма-ленько, когда вместо того чтобы повалить на кровать, мужчина, развернув ее спиной, накло-нил над лавкой и, задрав юбки на голову, приподнял руками тяжелые ягодицы.
После трехмесячного воздержания, разрядка наступило быстро. Роберт отошел, плес-нул на себя воды из бочки, потянул из кучи одежды свежую тунику.
— Меня Нидой зовут. Если господин спросит — меня тут все знают, — раскраснев-шаяся девица, опустив глаза долу, стала помогать Роберту, одеваться. — Если что надо, только кликните.
— А барон?
— А что барон? Не понимает разве? Сказал: 'Иди, помоги графу'.
— Так это он тебя послал?
— Я же говорю.
— Ладно, иди, Нида, — вытащив из кошеля серебрушку, Роберт сунул ее девушке. Та ойкнула от радости и, зажав монетку в кулаке, выскочила в дверь.
Трапеза была позади. Вымытые, переодетые в чистое соратники начали клевать носами еще за столом. Этикет, однако, не позволял вставать раньше хозяина и они, как могли, стара-лись поддерживать разговор. Барон Критьен после трех кубков кислого местного вина, порозовел и только морщился, когда приходилось поворачиваться. Лерна и Хагена он встречал в Палестине. С Солем познакомился только сейчас.
Первым сдался Дени: уронил голову на руки и тут же за столом уснул. Гарет, который перед едой заставил мальчишку отмыться до хруста, а потом раздобыл ему новую, по росту рубашку, покосился на барона и Роберта: как-то отнесутся к такому непочтению.
Бенедикт заметил, усмехнулся:
— Отнесите в дальний угол, туда сегодня свежей соломы натаскали. Пусть спит. Я смотрю, вы все устали. Этальбер, Адель разведите гостей по комнатам. Нида, чертова девка, помоги барону Рено, а то он сам дорогу не найдет.
Девица стрельнула в сторону Роберта глазами, но, не встретив отклика, и слегка все же покраснев, повела Лерна к лестнице на второй этаж.
— Или она тебе дорогу укажет? — спохватился Бенедикт.
— Мне уже... в смысле — сам дорогу найду, — чуть улыбнулся Роберт такой заботе старого друга.
— Тогда давай еще посидим. Или спать пойдешь? — В голосе Бенедикта не чувствова-лось радости.
Не о Палестине, надо думать, речь пойдет. Как ни муторно было Роберту разбираться в местных распрях, отказать хозяину он не мог.
Рассказ барона, однако, не то что заинтересовал — сильно встревожил.
Около месяца назад в замок прискакал мальчишка из дальнего аллода. Мелкие вольные хозяйства еще сохранились в этих краях, примыкая к владениям барона на севере. С ними Бенедикт не очень и общался, но и не ссорился, полагая — пусть останутся буфером между ним и более могущественными соседями.
Мальчишка прискакал весь в крови, без седла, на отцовский лошади. Какие-то люди, по виду крестоносцы, напали к исходу ночи на усадьбу. Хозяева свободных аллодов испокон веку умели защищать свое добро от непрошеных гостей. Но крестьянин, даже хорошо вооруженный, не соперник обученному воину. Разбойники перебили всех, включая детей. Малец потерял сознание, когда его огрели по голове. Кровь залила лицо — приняли за мертвого.
В сутолоке грабежа, никто не заметил, как очнувшийся паренек выбрался из кучи тру-пов и уполз в кусты. Конь отца, отбившийся от остального скота, прибежал к нему на тихий свист...
— Много аллодов пострадало?
— Три.
— Что за ними?
— Если прямо на север — узкая полоса каменистой пустоши. К ней примыкают мел-кие баронские поместья. Вольные как Барн. На северо-запад — норманны, на восток — Вермандуа.
— Еще где-нибудь остались вольные аллоды?
— Как раз по их границам.
— Как ты думаешь, на могущественных соседей не похоже?
— Нет, похоже, кто-то прорубает ко мне коридор. Это шайка доходила до самых стен замка. Видел по дороге гарь? Запалили хутор, не думали, что мы быстро выйдем на подмогу. Убрались они тогда без боя. Даже скот угнать не успели. Но это — в первый раз.
— Был и второй?
— Четыре дня назад. Я собрал людей, расставил на дорогах. Сам понимаешь — это не войско. Крестьяне да замковый отряд, всего человек тридцать. Выехали вместе, а в лесу раз-делились. Задача была — сигнал подать, как только заметишь чужих.
— Ты на них первым нарвался?
— Правильно понимаешь. Только получилось — не я их, они меня врасплох застали. Мы впятером — против пятнадцати. Вооружены они были очень хорошо. И знаешь, что самое паршивое? Воюют не по правилам, а как в Палестине — ни объявления, ни вызова. Обычная засада, будто зверей загоняют.
— Может, это залетная шайка из отребья? Они к благородному обращению не склон-ны.
— Черта-с-два! Прости меня Господи. Ты сможешь отличить в бою обученного воина от бродяги или вчерашнего крестьянина?
— Смогу, конечно.
— Эти — битые.
— В лицо, часом, никого не признал?
— Шлемы почти у всех с наносьем и нащечниками. У кого нет, лицо тряпкой обмота-но. Кольчуги хорошие — немецкие. У одного сарацинская. Мечи разные: и наши и сарацин-ские. В общем — моих всех положили. Мы даже сигнал не успели подать.
— Ты-то как? Ускакал или отбился? — в первое верилось слабо. Невозможно было представить Бенедикта удирающим.
— Мальчишка, который из пожженного аллода прискакал, тихонько за нами увязался. Я ему, понимаешь, не поверил тогда. Он все твердил, мол, рыцари на них напали. Но не по-верил! Чуть не прогнал. Потом, когда от других хуторов вести пришли — оставил. Так вот он сначала в кустах хоронился, а когда понял, что за остальными сбегать не успеет, прополз на поляну. У Мишо рог был. Мишо на самой опушке убили. Парнишка рог вытащил и затру-бил. Меня тогда уже в балку загнали. Болото. Стою в воде, мечом машу, чую, скоро руки от-нимутся. Бедро разрубленное онемело, а эти все лезут. Загнали по пояс в воду, но уже сооб-разили, что на мечах меня не взять. Так что они сделали: двое вроде атакуют, там большим числом и не развернуться, а третий отбежал на пригорок, я мельком глянул — лук у него в руках. Был бы лук посерьезней, лежать бы мне в том болоте. Помнишь, как ты меня учил от стрелы уходить? Зацепить, конечно, зацепит, но не убьет. Сам знаешь — с тридцати шагов никакая броня не спасает. Словил, в общем, я стрелу под кольчугу. Чувствую, вскользь про-шла — возьми да и брыкнись в воду. Вроде — все. Думаю, сообразят, что на сигнал мои лю-ди сбегутся. Так и получилось. Пока своих дожидался, нахлебался маленько, и на год вперед всех пиявок в округе накормил. Когда меня Этальбер вытащил — веришь, нет — гроздьями висели.
— А мальчишка?
Бенедикт несколько раз тряхнул головой, разгоняя нехорошее, что встало перед глаза-ми.
— Что от него осталось, в мешке несли. День я отлежался, по вассалам людей послал — предупредить, да самострелы на тропах насторожить.
— Думаешь, вернутся?
— Ох, не знаю! Там, где тати мальчишку рубили, земля плотная каменистая, травы почти нет. Между камней я и нашел... — Бенедикт завозился, поднимаясь, — пойдем, пока-жу.
Раскрасневшаяся от вина физиономия барона, вмиг покрылась испариной.
— Сейчас постою немного, привыкну.
— Может в другой раз? Тебе бы отлежаться.
— На том свете отдыхать будем, — обозлился барон на собственную слабость.
В спальне, со дна сундука, Бенедикт достал маленький резной ларец.
— На, смотри.
Под крышкой, завернутая в кусочек полотна, лежала женская подвеска. В полпяди примерно. В центре венчика из красно-фиолетовых на просвет рубиновых лепестков остро сиял крупный неровно ограненный алмаз. От него гроздью спускались мелкие чистые, оп-равленные в золото, камешки.
— Оттуда, — Роберт так и эдак поворачивал подвеску. — Ни у кого раньше такой не видел?
— Нет.
— Ты прав, такая вещь не могла заваляться в сумке у бродяги с большой дороги, — Ро-берт бережно завернул украшение в тряпицу и опустил на дно ящичка.
— Прости, Бенедикт, но я так и не понял... ну 'прорубили' к тебе коридор, вольных положили, вассалов припугнули. Но зачем? Почему именно ты?
— Тебя в детстве математике обучали?
Роберт с новым интересом посмотрел на Бенедикта. Трудно было предположить, что рыжий рубака знает такие слова.
— Было что-то такое.
— Я — точка равновесия.
— Это как?
— Смотри, — толстый с поломанным плоским ногтем палец барона стал рисовать на лавке рекогнацию. — С северо-запада и запада у нас Нормандское герцогство, туда не суйся, ладно, если ноги унесешь. На востоке — графство Вермандуа — пожиже, но и они спуску не дадут. По границе с теми и другими мелкие поместья, которые, ясное дело, тяготеют к могущественным соседям. Их тревожить опасно. А я — в середине. Сижу мирно, ни с кем не ссорюсь. Свои порядки соблюдаю.
А теперь сообрази, что будет, поселись тут, лихой приблуда, принципами не обреме-ненный? Нацепит такой хват графскую орифламу на палку, и пошел грабить нормандское приграничье. Потом — наоборот — рогатый нормандский шлем, чтобы всем понятно было, кто тут воюет — и в порубежье к Вермандуа. Пока те и другие между собой разберутся, если вообще разберутся, знаешь, сколько добра можно нащипать?
А на стороне правду искать вряд ли кто станет: до Парижа далеко, до Папы еще даль-ше. Так что удар по мне этому злоумнику очень даже выгоден. И, ведь, почти удалось! Адель с ополчением долго бы не продержались. Дети малы еще воевать.
— Этальбер?
— А что Этальбер? Я еще мальчишкой был, отроком, когда его мать — такая же сопли-вая как я — в замок в подоле принесла. Отец ее родителям виру заплатил, на меня покричал, не сильно правда — у самого ватага таких же рыжих под ногами вертелась. Но мать покойная девчонку не прогнала, к делу приставила, сама ребенку имя выбрала, учила сама. Я и не ви-дел, как он вырос, все больше в странствиях, да на турнирах пропадал. Женился перед са-мым Походом. И с тех пор на сторону больше ни-ни, так, разве иногда, только.
Улыбка смягчила грубые черты баронского лица, под толстыми веками хитро скосились зрачки.
Жил человек, не тужил. Сам себе хозяин. Ни перед кем не гнулся. Мир посмотрел, де-тей народил, людей своих берег, хоть и спуску в случае чего не давал, с соседями не ссорил-ся. И вот — поди ж ты...
Случись обычная междоусобица, Роберт ни за что не стал бы вмешиваться. Подерутся — перенесут межу. Помирятся — детей поженят. Такова жизнь.
А тут даже его, измотанного восьмью годами войны и плена, а потом поставленного перед невозможным для себя выбором, озленного и почти безучастного к тому, что его непо-средственно не касалось, поняло.
