Фламенко - танец огня

Затраты же на снаряжение и оборудование для легких водолазов-диверсантов, при всей уникальности произведенного добра, были на несколько порядков меньше. В конце концов, в регуляторе не было ничего непосильного для технологий 20-х годов; да и переделка ребризера, сиречь дыхательного аппарата замкнутого цикла, оптимального для боевых пловцов, с кислорода на сжатый воздух была вполне посильным делом для советских инженеров. Сложнее было с буксировщиками, глубиномерами, и прочими необходимыми для плодотворной работы 'морских дьяволов' снаряжением — но, Остехбюро работало, потихоньку улучшая характеристики своей продукции. Конечно, не могло быть и речи о массовом выпуске этой продукции, для этого не было ни денег, ни специалистов, ни производственных мощностей — но, полковник Ленков даже не мечтал о развертывании четырех бригад флотского спецназа, рассчитывая на один небольшой отряд; а его вполне могло обеспечить скромное опытное производство. Кроме того, знакомство с наработками 70-х годов, выдаваемыми за добытый разведкой итальянский опыт, пусть и ограниченное, давало советским боевым пловцам колоссальное преимущество даже перед родоначальниками этого вида боевых действий на море — итальянцами.

— То, что товарищ 'Жак' учился водолазному делу — это хорошо — задумчиво заметил начальник Штаба. — Сможет утонуть в море на глазах супостатов — так что усомниться будет мудрено. Но я не вполне улавливаю связь между ним и Северной Америкой.

— Дело в том, что он канадский француз, в молодости успевший походить матросом на американских судах — объяснил Кук.

Мысленно Ленков улыбнулся — хотя, ничего странного в этом не было, в плане национальной принадлежности сотрудников Аквариум мог конкурировать даже со строителями Вавилонской башни, разумеется, после ее разрушения. Да что 'Жак' — в 1938 году звание полковника советской военной разведки получила родовитейшая австрийская аристократка Рут фон Майенбург, известная на родине под прозвищем 'Красная графиня' (соответствует РеИ — В.Т.).

— Он один из младших сыновей небогатого франкоязычного фермера из провинции Квебек — продолжил объяснения Александр Сергеевич. — Дома его ничего не ждало, просто потому, что на его долю отцовского наследства никак не хватало; воевать за Британскую Империю он тоже не хотел — вот молодой парень в 1917 году и завербовался палубным матросом на американский транспорт. А в 1919 году его судно пришло в Мурманск — и так получилось, что когда он сошел на берег, английские интервенты волокли в тюрьму очередную партию подозреваемых, среди которых были совсем еще подростки. 'Жак' уже успел хлебнуть самогона, вот и высказался во всеуслышание, что англичанам по силам воевать только с детьми — взрослые русские для них, видно, чересчур грозный противник. Сержант попытался его арестовать — и получил по морде. Рядовые солдаты кинулись на помощь командиру — в результате, 'Жак' в свалке порезал двоих, правда, не до смерти. В общем, кое-кто из задержанных воспользовался моментом — в лагерь смерти на острове Мудьюг (соответствует РеИ — В.Т.) никому не хотелось — и, кинулись бежать; 'Жак' же сообразив, что лайми его за такие фокусы стопроцентно приговорят к виселице военно-полевым судом, помчался за ними.

— Дальше все было довольно буднично — нежданный гость оказался у подпольщиков, после проверок его переправили к партизанам. Некоторое время он воевал у них. Затем, после освобождения Кольского полуострова, вступил в Красную Армию, год прослужил в артиллерии, после чего был направлен на командные курсы. Ну а там он попал на глаза нашему ведомству. Быстро выяснилось, что он нам подходит и по интеллектуальным качествам, и по складу характера. После обучения работал в Западной Европе — кстати, весьма недурно.

— Что я могу сказать, Александр Сергеевич? — пожал плечами Михаил Николаевич. — Тогда надо начинать разработку плана в деталях, а не 'инженерную прикидку', как сейчас. Через месяц я должен положить готовый план на самый главный рабочий стол.

— Я все понял — кивнул Кук. — Разрешите идти?

— Да, Александр Сергеевич — ответил Михаил Николаевич.

Шестнадцатого января 1931 года с борта старенького каботажного пароходика, пришвартовавшегося в порту Барселоны, на берег сошел крепкий мужчина лет тридцати. У стороннего наблюдателя, случись ему обратить внимание на этого человека, возникли бы сложности с определением того, откуда он приехал — если судить по одежде. Положим, куртку из толстой свиной кожи мог бы носить европеец — как и прочные кожаные ботинки, распространенные во всем цивилизованном мире в качестве обуви для людей небогатых, но, и не бедных. А вот темно-синие брюки специфического вида, известные в США как джинсы, вне Северной Америки были редкостью. Так же в глаза бросалась клетчатая 'ковбойская' рубашка, не имевшая особого распространения в европейских странах. Багаж путешественник перевозил во вместительной кожаной сумке, почему-то пренебрегая чемоданом.

— Хола, омбре! — окликнул он одного из портовых мальчуганов, крутя в пальцах монетку в двадцать пять сантимов.

— Да, сеньор? — отозвался мальчишка, мгновенно опознавший блеск никеля — а, стало быть, плата за услугу предполагалась весьма даже щедрой.

— Подскажи, как добраться до университета — попросил приезжий.

Секунд на двадцать паренек впал в ступор — нет, крутившийся в порту с малолетства сын матроса подрабатывал подсказками раз пять, а, то и десять в день — но дорогу в университет, на его памяти, не спрашивал никто! Спрашивали хорошую таверну, дом с веселыми сеньоритами, которых только чужак мог назвать путанами, случалось, матросскую гостиницу — это сколько угодно.

— Это в центре города, сеньор — пробормотал помаленьку приходящий в себя мальчуган — и подробно растолковал, как туда добраться.

— Грасиас, омбре — поблагодарил странный чужак, бросая ему монетку. — Буэнос диас!

— Сеньор! — мальчишка счел своим долгом предупредить доброго человека, не пожалевшего аж четверть франка. — Будьте осторожны — в университете много этих, как их — анархистов и синдикатов, а они враждуют с гражданской гвардией, так что перестрелки случаются каждую неделю.

— Мерси, гарсон — улыбнулся приезжий, всем своим видом подчеркивая, что обращается к мальчугану, как к взрослому.

Паренек достаточно хорошо знал разговорный французский, чтобы оценить обращение — как в первый раз его назвали не 'чико', а 'омбре', так и во второй — не 'инфан', а 'гарсон' — так что маленький каталонец прямо-таки надулся от гордости.

Человек со многими именами, которого уже почти десять лет не звали именем, данным ему родителями, мысленно улыбнулся — как все-таки мало надо, чтобы сделать ребенка счастливым! И как жаль, что у него нет своего такого постреленка! Впрочем, надо было работать — так что мужчина, отзывавшийся на присвоенный ему в советской военной разведке оперативный псевдоним 'Жак', вскинул сумку на плечо и быстрым шагом направился к выходу из порта, к стоянке автобуса.

Добравшись до барселонской цитадели знаний, 'Жак' первым делом прогулялся вокруг территории, занимаемой университетом. Помимо необходимости изучить окрестности — а серьезное знакомство с местностью почти невозможно без пешей прогулки — надо было посмотреть на питейные заведения. Что-что, а натура студенческой братии есть величина константная, ничуть не подверженная изменениям в течение столетий — как питомцев заведения, основанного аббатом Сорбонном, легче всего найти в винных погребках, как пунктом постоянной дислокации их коллег из Гейдельберга были и есть пивные, так и барселонских студентов следовало искать в кафе и тавернах. Важным моментом было то, что молодежь почти всегда группируется по интересам — так что следовало вычислить дешевые заведения, в которых собирались леваки.

Посетив парочку кафетериев, в которых подавалось неплохое вино и весьма приличные закуски — впервые отведанные разведчиком тапас были хороши, хоть и совсем непривычны — перекусив и перекинувшись словечком-другим с персоналом этих заведений, французский моряк, каковым он числился по легенде, отправился в рекомендованную ему хозяином кафетерия студенческую гостиницу. При ближайшем рассмотрении сей приют иногородних студиозусов из числа имевших самый скромный достаток, оказался не настолько убогим, как этого можно было ожидать — одноместный номер, конечно, более всего напоминал келью монаха, но, по крайней мере, там было чисто, а в конце коридора имелся холодный душ. Отопление отсутствовало начисто — тут 'Жак' с тоской вспомнил русские печи и бани, поскольку даже в Каталонии зимой было совсем не жарко, особенно ночью. Наличествовала и общая кухня, с дровяными плитами — правда, стоимость топлива входила в плату за номер.

Сняв номер и оставив там сумку, разведчик отправился за покупками, благо портье охотно рассказал ему о местонахождении ближайших торговых точек. В магазине одежды он прикупил отличное шерстяное одеяло двойной вязки — такими пользовались пастухи-баски, и, шерстяные же носки; эти вещи были необходимы, поскольку в нетопленой комнатенке простудиться было легче легкого. В овощной лавке 'Жак' запасся картофелем, томатами, сладким перцем; в колбасной — свиными колбасками для жарки и вяленой колбасой чоризо; прикупил он и винца. Все это добро требовалось не столько в качестве пищи насущной, сколько для убедительного, в силу предельной незамысловатости, первоначального вхождения в студенческую среду.

Вечером же, дождавшись возвращения студентов с лекций, 'Жак' преспокойно устроился готовить, 'внезапно' обнаружив, что у него нет масла и соли. Добрая душа, поделившаяся с ним необходимым, понятное дело, нашлась — испанцы в этом плане куда ближе к русским, чем к французам или англичанам. Естественно, новоприбывший пригласил нового знакомого и его товарищей разделить трапезу — за общим столом и состоялось знакомство французского моряка с каталонскими студентами. Выяснилось, что Рамон, как звали парня, поделившегося маслом и солью, является студентом третьего курса богословского факультета, по убеждениям же он ярый консерватор; медик Рауль был комсомольцем; тихий филолог Педро оказался анархистом.

При таких политических разногласиях мирная беседа под неплохую сангрию быстро переросла в ожесточенный диспут о будущем Испании. 'Жак' не пытался сбить накал дискуссии — и потому, что ему надо было получить представление об обстановке в студенческих кругах, и потому, что унять разошедшихся идеалистов можно было разве что посредством пули в лоб.

Через час студенты, похоже, в стотысячный раз высказав друг другу свое мнение и снова не придя к общей точке зрения, догадались поинтересоваться мнением нового знакомого. Моряк, неторопливо попивая вино, честно им признался, что очень далек от политики — он просто делает свое дело; строго говоря, 'Жак' ничуть не покривил душой.

— Извини, дружище, а как тебя вообще занесло к нам? — спросил Рауль.

— Да как тебе сказать — замялся гость, имевший документы на имя Мишеля Ришара — если честно, мне надо пересидеть некоторое время подальше от обычных мест.

— В смысле? — не понял его Педро.

— Мне бы не хотелось вдаваться в подробности — сказал Мишель.

— Тебя ищет полиция? — спросил Рамон.

— Наша, французская — ответил моряк — точнее, не столько полиция, сколько таможенники.

Этот ответ вполне устроил всех студентов — к соблюдению законов в Испании вообще отношение было довольно наплевательским, контрабанда же числилась занятием для настоящих мачо, в особенности, на севере страны. Так что, дав понять, что он контрабандист, скрывающийся от полиции, 'Жак' авансом получил толику уважения. Конечно, это уважение следовало закрепить и развить — но с чего-то надо было начинать.

— Слушай, а почему ты носишь ковбойские брюки и рубашку? — спросил Педро. — Ты бывал в Америке?

— Я прожил год в Техасе — спокойно объяснил Мишель. — Мое судно пришло в Галвестон, там у меня закончился контракт, он был на один рейс. В портовом кабаке я познакомился с местным скотоводом, из небогатых — парню требовался работник, умеющий обращаться с техникой. Мне случалось работать в машинном отделении, так что сельскохозяйственную технику я освоил быстро. Джек хороший парень, я на него работал с удовольствием — надеюсь, сейчас у него дела пошли на лад. Вот в Техасе я и привык к ковбойской одежде — между прочим, очень удобно.

— А почему ты уехал? — спросил Рамон.

— Кризис — Джеку нечем стало мне платить, вот и пришлось уехать — коротко пояснил моряк.

— Но он тебя эксплуатировал! — возмутился Рауль.

— Брось, парень — добродушно возразил Мишель — Джек вкалывал от рассвета до заката, как и все его семейство, кроме маленьких детей — какая тут эксплуатация? Что до меня, так он честно платил положенное, ничуть не обманывая; работали мы наравне, ели за одним столом — так что все было о'кей, как говорят в Америке.

— Он отбирал твою прибавочную стоимость — попытался растолковать основы марксизма хорошему человеку, жаль, совершенно неграмотному политически, Рауль.

— Следует вообще отменить деньги, перейдя к экономике дара — возразил товарищу Педро.

После этого притухшая было дискуссия вспыхнула снова, подобно углям костра, на которые вывалили сухой хворост и плеснули бензинчика. Рамон отстаивал позицию, занятую Мишелем, делая это с таким рвением, что самому моряку даже не было нужды что-то говорить — Рауль и Педро атаковали, успевая при этом переругиваться друг с другом. Закончился этот 'концерт для фортепьяно с оркестром' уже за полночь, преимущественно усилиями Мишеля, сумевшего втолковать собутыльникам, что завтра надо рано вставать.

В течение последующих двух месяцев разведчик постепенно вписывался в студенческое общество, нарабатывая там авторитет. Он сумел сначала перестрелять признанного мачо, лидера ячейки анархистов по имени Леонсио, в стрельбе из пистолета — а потом перепить его в винном погребке, заработав себе прозвище 'Мигель-ковбой'. Это было неудивительно — после подготовки в учебке Осназ 'Жак' мог посоревноваться с настоящими техасскими мастерами стрельбы из пистолета, так что не анархисту, не имевшему профессиональной подготовки, было пытаться превзойти его; что же касалось алкогольного подвига, то, разведчик, привыкший к виски и водке, имел существенное преимущество перед испанцами, потреблявшими в основном сухие вина. К чести проигравшего анархиста, он сумел признать поражение.

Одновременно 'Жак' присматривался к анархистам, подбирая подходящие кандидатуры. Таковые обнаружились довольно быстро. Леонсио, как это и типично, пользовался положением признанного лидера, завоевав сердце первой красавицы медицинского факультета, несравненной Аниты. Девушка действительно была очень красива, так что не приходилось удивляться тому, что у нее имелись отвергнутые поклонники, категорически не желавшие смириться с поражением. В число таковых входил однокашник Педро — Луис. У разведчика сложилось впечатление, что первопричиной, благодаря которой парень оказался среди анархистов, стала неразделенная любовь.

Внимательное изучение персоны Луиса позволило выяснить следующее — он относился к не столь редкой категории анархистов-идеалистов, но, при этом, искренне желая осчастливить всю Испанию, к силовым акциям был совершенно не приспособлен. Сын небогатого лавочника из маленького городка, отличавшийся мечтательным характером и с детства любивший читать, был отправлен отцом на учебу — родитель, как выяснилось, рассчитывал на то, что сын выучится на учителя и вернется домой, став весьма уважаемым человеком. По мнению 'Жака', почтенный родитель Луиса был во многом прав — ну не годился парень для торговли, не тот у него был характер; а вот учитель из доброго и мягкого Луиса мог получиться отличный, наверняка он бы с удовольствием возился с детьми, терпеливо объясняя все самым ленивым и бестолковым. Роковая ошибка отца студента заключалась в выборе учебного заведения — не следовало ему отправлять мягкого, легко подпадающего под чужое влияние сына в университет, буквально набитый радикалами всех толков, от карлистов до анархистов. На его месте 'Жак' плюнул бы на престижный диплом старого университета и отправил бы сына в какой-нибудь католический колледж, лучше всего иезуитский, поскольку они давали очень хорошее гуманитарное образование, в тихом городишке — это было бы не в пример безопаснее для такого наследника.