Самый красивый на свете

Сила обстоятельств, а, вернее, сила инерции. За время своего отсутствия Кузнецов успел выпасть из столичной обоймы, успел подзабыться; имя его известно, а вот сам... довоенные режиссеры, помнившие ежистого алма-атинского красавца, так ценимого самим Эйзенштейном, постепенно отходили в тень, а кто и в могилу, а новые предпочитали иметь дело со "своими". Да к тому же, как ни странно, добросовестность и "незазвезденность" Михаила Артемьевича сослужили ему дурную службу. Кузнецов обрел устойчивую репутацию спасителя безнадежных картин. Что в переводе с кинематографического на русский означало: в любую муру возьми Кузнецова — он вытянет!

Нет, конечно, не то чтобы это была совсем уж беспросветная мура, такого не позволила бы ему актерская честность, но все-таки "добротные середнячки". Вроде шпионского детектива "Игра без правил" 1965 года.

Еще в 60-х он сыграл в "Чужой беде", "Гиперболоиде инженера Гарина" (черно-белом фильме, как назло, через несколько лет "перебитом" другой, более известной экранизацией) и "Свадебных колоколах".

Да, Москва не оправдывала надежд. Но зритель был вернее и благодарнее киношников. С концертами Кузнецов объехал едва ли не всю страну, и всюду его принимали как родного и желанного гостя.

А уж открытки с его портретами приносили государству доход, соизмеримый с бюджетом какой-нибудь банановой республики!

Казалось бы, столь популярный и талантливый актер непременно должен был быть отмечен всеми известными наградами! Как бы не так. В 1964 году ему присвоили звание Народного артиста РСФСР... и все. Сталинскую премию и ту отобрали в поры "борьбы с культом личности" (хорошо хоть только звание, а не деньги), на всех портретах ретушировали ликвидированную медаль. А как же Народный СССР? Да каким же он был, как не поистине народным!

Фигушки. "Когда меня предлагали выдвинуть на звание Народного СССР, завистники говорили: "За что ему давать? Кузнецов в последние годы снимался на студии "Довженко", пусть Украина его и выдвигает". А когда на Украине обсуждали мою кандидатуру на очередное звание, там завистники кричали: "Кузнецов давно живет в Москве и числится в штате "Мосфильма", пусть они и награждают его". Вот ведь, что получается!" — жаловался Михаил Артемьевич художнику Артыкову, своему соседу по ташкентской гостинице (не тогда, много позже, уже в восьмидесятых, в которых ничего так и не изменилось). Да если б дело было в одной бюрократии!

"Ты пахал, как вол, а те, кто по кабинетам бегали и начальству лизали одно место, наверняка уже в народных ходят!" — ругался Михаил Артемьевич. Вспоминая, поди, незабвенного Сергея Михайловича: "Вот пойду, совсем соберусь лизнуть... войду, объявлю свои намерения, так сказать, и выйдет он из-за стола, и наклонится, и задом повернется, и нагнется. Я уж наклонюсь, чтобы лизнуть, а в последнюю минуту возьму да и укушу за ягодицу. Вот такой характер". Нет, Мишка остроумно кусать не умел (впрочем, много ли проку с того было и Эйзенштейну!), он действовал просто и прямолинейно. Вот такой был характер... Кузнецову не зря лучше всего удавались роли искателей справедливости и правдолюбов. Он ведь и сам был таким. Он не терпел несправедливости и вранья. А несправедливости и вранья в ту пору было ой как много (хотя когда их было мало?).

Никогда не фрондерствовавший, не диссиденствовавший по кухням, Михаил Кузнецов был слишком честен и прям, и поэтому "неудобен". Он высказывал свое мнение, не стесняясь начальства и авторитетов, и не заботясь о том, что об этом подумают, и порой не стесняясь в выражениях.

Он мог, протестуя против закрытия Театра киноактера, заявить самой Фурцевой, что и так кинематограф превратили в какой-то публичный дом с картотекой.

Он мог при всем народе просветить большое начальство, как в действительности звучала та самая фраза про "важнейшее из искусств".

Наконец, однажды произнес на официальном мероприятии целую речь, "грубо превысив свои полномочия".

В результате всего этого в конце шестидесятых Михаил Кузнецов на несколько лет был отлучен от кино. Совсем. С 1967 по 1972 в его фильмографии зияет провал.

Почти как когда-то Эйзенштейн... Имя Сергея Михайловича, без сомнения, часто должно было всплывать в Мишкиной памяти в эти годы. И не только из-за внезапного сходства в повороте их судеб. В шестидесятых в обществе вдруг разрастается интерес к Эйзенштейну — во всяком случае, в связанных с искусством кругах. О нем начинают писать, издают собрание его сочинений, его именем называют улицу; чуть позже Виктор Шкловский, прекрасно знавший режиссера, напишет о нем целую книгу. Разумеется, Михаил Артемьевич, когда-то бывший Мишкою, не может остаться от всего этого в стороне. В 1968 году он записывает для журнала "Искусство кино" воспоминания об Эйзенштейне, с истинно мишкинской ежистостью озаглавленные "Мы спорили...". Где говорит: "Я не такой уж поклонник Эйзенштейна как режиссера для актера <...>Его личность — быть может, невольно — несколько подавляла, оказывала огромное влияние, а каждый актер немного самолюбив, ему хочется проявить что-то собственное, свое...". Но говорит и слова, полные признательности и любви: "Если Станиславский — учитель именно для актеров, то Эйзенштейн учитель для всех. В том числе и для актеров. Если хочешь и можешь попить их этого родника — пей. Понравится тебе какой-нибудь камешек из тех, что Эйзенштейн перед тобой рассыплет — бери, он не возражает, делится щедро". И еще: "Вообще работать с ним было легко, если получалось". Эта статья, немного переработанная, войдет потом и в книгу "Эйзенштейн в воспоминаниях современников".

Мишка вспоминал Сергея Михайловича. Как тот ворчал: "Упрямый же ты Мишка, черт тебя возьми!"... и улыбка досказывала недосказанное: "За то и люблю". Да, он был такой. Упрямый. Приходилось извиняться, приходилось признавать, что "увлекся"... но был предел, дальше которого он все же не смог бы пойти. Даже ради ролей. Предел, именуемый совестью. Никогда не игравший рыцарей, он шел по жизни с рыцарским девизом: "Делай что должно, и будь что будет".

Актер, отлученный от кино — птица, лишенная крыльев. Не он был первый, не он, к сожалению последний. Выдерживали это не все. Некоторые ломались, плюнув на все, делали то, чего требовало высокое начальство. Иные попросту спивались. Упрямый Мишка держался. Он ездил с концертами, он занимался озвучкой, он пробовал что-то писать. Он записал для радиожурнала "Кругозор" "Уроки Сергея Эйзенштейна"...

Лед был сломан только в 1972 году. Фильмом "Неизвестный, которого знали все" (роль двадцать пятого плана, но все же!). В том же году Кузнецов сыграл в фильме про подростков "Юлька" директора ПТУ. Наверное, вспоминая собственную заводскую юность, тряпку на ладони, Константина Сергеевича...

А в следующем году старого киноморехода снова позвало море. На этот раз — Белое.

Соловецкие острова. Морская удивительная голубень, белые ночи и каменная кладка могучих древних стен. А ведь строил их тот самый митрополит Филипп, которому — в лице Андрея Абрикосова — некогда напоминал он с такой обольстительной кротостью, что государь Всея Руси благословения просит. Да, здесь было о чем Михаилу Артемьевичу вспомнить! Но фильм был о другом — о детях войны. И назывался он "Юнга Северного флота".

В этой картине Владимира Рогового Кузнецов замечательно (быть может, лучше, чем где бы то ни было) соединил два своих амплуа: героическое и отеческое. Он сыграл здесь старого мичмана Лукьянова, который где ласкою, где шуткою, где строгостью, а где и крепким русским словом учит молодежь морскому уму-разуму.

Нет, советское кино все же не могло обходиться без Михаила Кузнецова! В 70-х он снова начинает сниматься, образ немолодого серьезного человека, полный мудрости благородства и приправленный капелькой премилого лукавства, оказывается весьма востребованным. Один за другим идут фильмы: "Дорога", "Повторная свадьба", "Семейное дело Гаюровых", где Михаил Артемьевич, уже привычно, играет отцов, парторгов и строительных начальников (отчего-то из всех сфер начальствования к нему крепче всего тянула строительная). И вот, наконец, что-то новое: дирижер. Причем в телефильме приключенческом!

Впрочем, если для кого-то и приключенческий, то Кузнецов сумел найти в своей роли много большее. В "Квартете Гварнери" он играл человека, для которого искусство много больше всех войн и революций на свете. Человека, не вписавшегося в новую жизнь. Не противодействующего, не содействующего — просто не вписавшегося. А только человек такой все равно, несмотря на это или, быть может, именно поэтому — в тысячу раз оказывался мудрее всех оперативно вписавшихся...

Режиссеру Вадиму Костроменко он написал на своем портрете тепло: "Вы — мой режиссер. Мне, как актеру, нужно обязательно доверять. Благодарю Вас, надеюсь, еще поработаем". Важное всегда, теперь для него это делалось вдвое важнее: доверие.

И снова фильмы: "Циркачонок", "Служа Отечеству", "Тайное голосование... А меж тем, время идет, наступают восьмидесятые, Михаил Кузнецов — уже дед. И в прямом, человеческом жизненном смысле, и в смысле внешнего облика. Кузнецову уже пора играть генералов! Он и сыграл.

В "Алых погонах" он сыграл генерала Полуэктова, начальника Суворовского училища.

Есть какая-то особая символичность в том, что Михаил Кузнецов, никогда не воевавший, всю жизнь играл военных. Если провести статистические подсчеты, то окажется, что среди его персонажей большую часть составят люди, одетые в военную форму. В советский китель, в мундир царской армии, в средневековую кольчугу. Кузнецов, переживший войну, вовремя спасенный, как только и должно спасать национальное достояние, отдавал свой долг им, героям, вернувшимся и не вернувшимся с войны. Он рассказывал о них и хранил их память.

"Нам здесь жить", "Пробуждение", "Господин гимназист". И даже... гном Фили в телеспектакле по "сказочной повести" Толкиена! (правда, на редкость невыразительном — в ту дофэнтезийную пору). Похоже на то, что роли попадались довольно скучные... впрочем, за двумя исключениями.

Первое — воевода Прозоровский в многосерийном историческом фильме "Россия молодая". Где Михаил Артемьевич с блеском доказал, что способен представлять и героев... отрицательных.

Парадокс! И весьма символический. Михаил Кузнецов в начале своей кинокарьеры боролся на экране с боярской изменою — а финале сыграл одного из тех самых коварных бояр, которых беспощадно рубил в роли Федька Басманова!

Второй значимой ролью стал Кутузов в фильме "Багратион".

Кутузов на советских, да и не только советских, киноэкранах с давних пор и до наших времен появлялся довольно часто, и, наверное, это одна из желанных ролей для возрастных актеров. Михаил Артемьевич играл Михайлу Илларионовича в чем-то по-толстовски, но все же отнюдь не копируя героя "Войны и мира". В его исполнении фельдмаршал становился тем самым дедушкой Кутузовым из легенд, полным добродушия и лукавой мудрости, и одновременно непреклонной твердости, несуетно-деятельной уверенности, в том, что правое дело всегда восторжествует.

После таких ролей казалось, что вот еще чуть-чуть, что еще один шаг — до чего-то совершенно поразительного. Но... время шло, в старости время бежит так стремительно! Михаилу Артемьевичу уже далеко перевалило за шестьдесят, он был уже серьезно болен, ему все тяжелее давались съемки...

В 1985 году не стало Виктории, с которой они, хорошо или плохо, но все-таки вместе прожили целую жизнь. Дочь была замужем, жила отдельно... сама по себе.

В эти последние годы жизни, наверное, он часто вспоминал Сергея Михайловича. Ощущал ли он мистическое сходство их судеб? Спустя почти сорок лет, почти на двадцать лет старше, теперь и он тоже умирал, умирал от сердечной болезни, один в пустой квартире, всеми уважаемый, но...

Незадолго до смерти он дал последнее интервью... последнее и первое за много лет. Наум Клейман расспрашивал его, конечно же, об Эйзенштейне. Прежним норовистым Мишкою он встретил съемочную бригаду на пороге словами: "Но учтите, я актер не эйзенштейновский!". А дальше говорил тепло. Говорил, снова и снова поражаясь громадности его таланта, поистине космическому масштабу самой его личности, и до сих пор еще по-настоящему не оцененной... и говорил о человеке, рассказывал о доброте и больном сердце, любовно вспоминал его шутки, говорил с усмешливой нежностью, как говорят лишь о том, кто был очень дорог сердцу.

А еще в том же интервью обмолвился: это самое трудное — пережить собственную славу... и остаться человеком.

Шло лето 1986 года. Последнее лето Кузнецова.

Сергей Михайлович в свое последнее лето, увлеченно рассказывавший о чем-нибудь, горячась "...и я это докажу практически", вдруг обрывался: "Хотя нет, не докажу. Ничего не поделаешь, помирать приходится... придется вам самостоятельно!". Михаил Артемьевич в последнее лето мечтал о роли, такой, чтоб под занавес — ТАКОЙ... Михаил Артемьевич говорил по-другому: "Еще поснимаюсь лет пять... десять... двадцать". Увы, не случилось... Последний фильм, "Под знаком Красного Креста", вышел уже после его смерти.

Был очень солнечный ласковый день 23 августа 1986 года, такой, какие бывают лишь на исходе лета. Было тихо, было спокойно, город, нежившийся в солнечных лучах, еще не бурлил деловитою вечернею сутолокой. Лишь изредка долетал до слуха звоночек пробегавшего мимо трамвая, или голоса детей, особенно звонкие в эти последние дни каникул.

Красивый пожилой человек сидел на скамеечке в сквере у гостиницы "Украина". О чем он думал этим чудесным августовским днем, вспоминал ли о прошлом, мечтал ли о будущем? Неспешно текла мимо московская жизнь, обычная жизнь большого города. Пожилой человек прикрыл глаза... задремал, разморенный ласковым августовским солнышком. Москвичи, всё так же, как каждый день, каждый по своим делам проходили и пробегали мимо... и никто не заметил, как сердце его перестало биться.

Постскриптум.

Михаил Кузнецов умер в непростое время. Свежий ветер, радовавший умы, скоро обернулся страшным ураганом, ломающим судьбы. Кумиры прошлого и живые-то оказывались позабыты... Что было вспоминать о мертвых!

Впрочем, нет, о них вспоминали — чтобы радостно вытаскивать на свет грязное белье былых знаменитостей. Но в биографии Михаила Артемьевича Кузнецова при всем желании нельзя было отыскать требующейся скандалёзности.

Он был просто забыт — вместе со своими фильмами и со своей эпохой.

Забыт на добрых два десятка лет.

Нет, о нем помнили те, кто хранил в это нелегкое время память; о нем помнили те, кому было что вспомнить. О нем были сняты телепередачи: "Острова", "В поисках утраченного" и "Легенды мирового кино"; Кирилл Столяров, сын Сергея Столярова, его, еще алма-атинского, друга, немало написал о нем в своей книге "Родовые сны".

И все же... люди все же странные существа, и люди в целом — еще страннее, чем каждый человек в отдельности. Люди забывают так быстро... и все же люди иногда вспоминают.

Я не искусствовед и не журналист, возвращающий из небытия утраченные имена. Но у меня на столе стоит портрет Михаила Кузнецова. И время от времени проходящий мимо человек вдруг останавливается на полушаге и возвращается, неуверенно спрашивая: "Кто это? Это... он? Красавец, я так любила его в детстве (в юности, много лет назад)!" И чей-то взгляд светлеет...