Первый олигарх

Открыв папку, он пробежал глазами анкетные данные. Геся Мироновна Гельфман, двадцать пять лет, иудейка, из мещан, родилась в Мозыре. Отец — состоятельный откупщик. С 1871 года проживала в Киеве. В 1874 году закончила акушерские курсы. Работала портнихой. Арестована в 1975 году за революционную пропаганду. Осуждена на два года заключения, которые отбывала в Литовском замке. В 1979 освобождена и направлена на проживание под надзором полиции в Старую Руссу. Через полгода скрылась. Местонахождение в настоящее время неизвестно, предположительно живет в Петербурге под чужой фамилией.

Биография была достаточно стандартной. Малороссия и Белоруссия, входившие в черту осёдлости, были рассадниками нигилистов-евреев. Революционную заразу девица подхватила, когда училась на курсах. То, что сбежала из-под надзора, также достаточно типично. Генерал не помнил ни одного случая, чтобы наказание и отбывание тюремного заключения наставило революционера на путь истинный. Они сбегали, скрывались, меняли документы и упорно продолжали свою антиправительственную деятельность.

В анкетных данных что-то зацепило его внимание, что-то не сходилось. Комаров посмотрел на наклеенную фотографию. Типично семитское смуглое лицо с правильными, хотя и несколько грубоватыми чертами. Миндалевидные чёрные глаза. Густые черные волосы собраны в узел. Не обстрижены коротко, как принято у нигилисток. Значит, девица заботится о своей внешности и привлекательности. Это важно, это нужно иметь в виду.

Он перелистнул страницу и прочитал характеристику. Дерзость, упрямство, вызывающее поведение. Связь с Колодкевичем. Кибальчич не упоминается. Он перевернул страницу обратно и снова перечитал анкетные данные. Да, вот оно: родилась в 1855, а в 1871 уже в Киеве. Сколько ей было? Пятнадцать или шестнадцать лет. Не рановато? Или у евреев принято, что пятнадцатилетняя девушка уходит из семьи?

Генерал вывал звонком адъютанта.

— Николай Михайлович, будьте любезны, вызовите ко мне Гуровича.

Гурович был учёным евреем, в обязанности которого входило консультирование по всем вопросам, относящимся к евреям-революционерам и еврейству вообще. Специальные должности для евреев-экспертов были введены в губернских жандармских управлениях в связи с большим количеством евреев среди революционеров.

— Что сказать, хгосподин хгенерал, жизнь у той девочки была далеко не цукер зис, а напротив — сплошные цоресы. — Гурович говорил с малоросским акцентом, смягчая "г". — А на ваш вопрос, ваше превосходительство, мохгу ответить, что еврейская девушка до замужества должна жить с родителями. Как утверждал Рамбам, 'Честь царской дочери — в дому'. И если она из дому сбежала, то уж, конечно, не от хорошей жизни.

Гурович снял пенсне и положил на стол папку.

— Знаю я её историю. Мамэ умерла когда ей было двенадцать лет. Старый Меер почти сразу женился. Кстати, Ваше превосходительство, позволю себе заметить, что имя её татэ вовсе не Мирон, и если Вам захочется выказать уважение, то по отчеству её следует называть 'Мееровна' или, на крайний случай, 'Мировна'.

Генерал внимательно слушал, кивая головой. Любые мелочи могли быть использованы во время допроса для того, чтобы вызвать на откровенность, а то и завербовать революционерку.

— И правильно сделал! — продолжал Гурович. — Ибо Талмуд усматривает в безбрачии противоестественное состояние; хгрешит не тот, кто женат, а неженатый, ибо он проводит все дни свои в хгреховных мыслях, живет без радости, без блахгословения, без блахга и не является мужчиной в полном смысле слова...

— Господин Гурович! — прервал генерал, который по опыту знал, что собеседник может цитировать Талмуд часами, — будьте любезны, ближе к делу.

Гуревич укоризненно посмотрел на генерала круглыми карими глазами.

— Так на чём я остановился?

— Господин Гельфман женился второй раз.

— Да! И правильно сделал, что женился. Но вот жену он выбрал неправильно, поскольку штифмаме невзлюбила маленькую ХГесю. Заставляла делать всю чёрную работу по дому, а как только ей исполнилось пятнадцать, решила выдать замуж. Что там был за жених мне неизвестно, но только девочка сбежала.

Гурович снова надел пенсне и взял со стола и открыл папку.

— Осмелюсь доложить, Ваше превосходительство, что Литовский замок — это не курорт, не Баден-Баден, и даже не Ливадия. Мохгу представить, что пришлось вытерпеть бедной девочке.

Он снял пенсне и снова положил папку на стол, сделав горестное выражение лица.

— Позволю себе напомнить, любезный господин Гурович, что эта "девочка", как явствует из материалов дела, занималась антиправительственной пропагандой, в чём и была изобличена, — ледяным тоном сказал генерал.

Еврей несколько смутился, и снова одел пенсне, как бы защищаясь от холодного взгляда генерала.

— Осмелюсь предложить Вашему превосходительству при допросе этой дамы проявлять исключительно доброту и может даже ласку. Тохгда с ней можно поладить.

— Прежде, чем допросить её ещё нужно найти. Можете вы подсказать, где найти эту "девочку"? Смею надеяться не на водах в Бадене.

— Нет, далеко не на водах и не в Бадене. И я могу сказать, где её найти, — Гурович замолчал с оскорблённым видом.

Генерал Комаров также молчал, выжидательно глядя на консультанта.

Поняв, что дальше терпение начальства лучше не испытывать, Гурович пояснил:

— Да у нас же, в камере, во флигеле. Доставили минут двадцать назад. Мня вызвали, чтобы я на неё посмотрел, так как по инструкции мне положено знакомится со всеми доставляемыми, у которых семитская внешность.

— Благодарю вас, господин Гурович, — генерал, лицо которого мгновенно прояснилось, кивнул головой, показывая, что разговор закончен.

После ухода еврея он ещё несколько минут сидел, обдумывая дальнейшие действия, затем вызвал ротмистра Сазонова, который взглянув на фотографию в личном деле сразу отрапортовал:

— Это особа, Ваше превосходительство, была доставлена недавно и помещена в камеру номер четыре. Задержана во время облавы в еврейском квартале возле Сенного рынка с документами на имя Елисаветы Алексеевны Николаевой. Вызвала подозрение семитской внешностью. При личном обыске найден экземпляр "Рабочей газеты" и "Программы рабочих" партии "Народная воля".

Ротмистр говорил бодро, широкое лицо и обширная лысина лоснились от удовлетворения. Судя по личному делу, была задержана опасная революционерка, а это был успех.

Генерал слушал ротмистра и думал, что фортуна повернулась к нему лицом. Сначала удалось получить от Гольденберга ценнейшие сведения о Кибальчиче и его связи с Гельфман, а затем эта птичка сама прилетела в руки.

— Поздравляю, Алексей Павлович! Нам удалось задержать опаснейшую террористку, которая числится по списку А1, — сказал Комаров сдержанно-поощрительным тоном. — Нужно допросить её как можно быстрее, пока не опомнилась. Вызывайте её в подвальную и приступайте, — генерал передал ротмистру папку с делом Гельфман. — Изображайте из себя зверя. Кричите, угрожайте. Требуйте, чтобы назвала сообщников.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство! Физическое воздействие применять?

— Да. Но только первой степени! Аккуратно. Я подойду позже.

Ротмистр понял, что ему нужно сыграть роль злого жандарма, а сам генерал выступит в роли доброго жандарма, который спасет арестованную от издевательств, и таким образом завоюет её доверие. Этот приём для получения сведений от арестованных революционеров был не так давно разработан и успешно применён самим генералом Комаровым. Сазонов не был в обиде, так как разыгрывать доброго жандарма было намного сложнее, и мало кто мог с этой ролью справиться. Генерал любил повторять, что хороший жандарм должен быть хорошим актёром.

— Разрешите идти?

— Приступайте, приступайте, ротмистр.

Оставшись один, генерал подошел к стоящему возле боковой стены шкафу и, с усилием нажав на торец, сдвинул его в сторону. Он открыл ключом оказавшуюся в стене дверь, толкнул её и вошел в комнату. Затем вновь задвинул шкаф, нажимая на специальные углубления возле торца. Конечно, ближайшие сотрудники знали о секретной комнате, прилегающей к кабинету начальника управления. Однако, вряд ли о ней могли знать революционеры. В случае народных волнений, восстания, революции и захвата здания жандармерии он мог скрыться, тем более, что в комнате была вторая дверь, выходящую на лестницу, по которой можно было подняться наверх на чердак или спустится вниз во двор. Последний год, после взрыва в Зимнем Дворце, правящие круги жили как на вулкане, в ожидании революционных волнений. Некоторые продавали особняки и уезжали из за границу.

Пока же генерал использовал комнату для отдыха и переодевания. Часто приходилось задерживаться на службе допоздна, поэтому в комнате был диван, стол, стулья. Для допросов иногда необходимо было переодеваться в штатское, поэтому в комнате стоял плательный шкаф с одеждой. Этим как раз и занялся генерал, переодевшись в сюртук неброского серого цвета. Голубой жандармский мундир с генеральскими погонами и серебряными аксельбантами мог вызвать у арестованной инстинктивное неприятие. Контраст между злым и добрым жандармом должен был быть и в одежде. Злой — в ненавистном мундире, добрый — в обычном статском сюртуке. Для усиления эффекта Комаров достал из внутреннего кармана сюртука заранее приготовленный футляр и надел очки. На зрение он не жаловался, очки были с простыми стёклами. Очки, как считал генерал, придавали безобидный вид и внушали доверие. Именно очки, а не вошедшие в моду пенсне, которые стали носить даже великие князья. Пенсне придавало не подходящий для допросов высокомерно-аристократический вид.

Генерал задумчиво посмотрел на висящий на крючке шкафа служебный револьвер в кобуре.

Дамочки-революционерки были известны своей изворотливостью, коварством, решительностью. Не далее как месяц назад некая Фрумкина (тоже, кстати, иудейка) попыталась убить начальника Киевского управления генерала Новицкого. Сидя в тюрьме, она раздобыла где-то нож и сама попросилась на допрос к генералу. Когда её привели в кабинет, она наговорила генералу комплиментов и дала показания на местных революционеров, впрочем, впоследствии оказавшиеся ложными. Когда довольный генерал стал записывать показания в протокол, она бросилась на него и, схватив левой рукой за голову, правой стала резать горло. ("Просто зверство какое-то, как есть Юдифь", — подумал Комаров). Новицкого спасло только то, что Фрумкина была дамой субтильной, и он смог её оттолкнуть. Когда её схватили вбежавшие в кабинет жандармы, она стала извиваться, как змея, стараясь вырваться и выкрикивая угрозы диким голосом. После этого по всем управлениям был разослан циркуляр о необходимости тщательно обыскивать арестантов, соблюдать осторожность во время допросов и иметь при себе оружие.

Комаров машинально пригладил рукой волосы и посмотрел в зеркало. Благообразное лицо, с гладкими, редеющими с проседью волосами и очками напоминало университетского профессора. Нет, револьвер лучше не брать.

Можно было приступать к допросу.

6. Взрыв

Die Magier kamen, doch keiner verstand

Von seinen Knechten umgebracht.

Heinrich Heine. "Belsatzar"

— Кто твои сообщники? — бешено орал Сазонов. — Говори, шлюха жидовская!

Он подошел к сидящей на табуретке Гельфман и выверенным, хлёстким, но не сильным ударом дал пощёчину.

Женщина вскочила и выкрикнула, сверкая глазами:

— Как вы смеете?

— Сидеть, сволочь нигилистская! — ротмистр небрежно ткнул её кулаком в грудь.

Гельфман упала на табуретку, которая перевернулась, и женщина оказалась на каменном полу.

— Что здесь происходит? Что вы себе позволяете, ротмистр? — раздался от двери гневный голос Комарова.

— Вон отсюда!

Сазонов вышел, а генерал бросился к всё ещё лежавшей на полу женщине.

— Ради Бога, сударыня, простите!

Он поднял табуретку и помог женщине подняться и сесть, одновременно внимательно её рассматривая. Она выглядела приятнее, чем на фотографии. Правильные черты лица были более мягкими, пухлые губы, выразительные тёмные, почти чёрные глаза, тонкие чёрные брови подчёркивали её женственность и привлекательность. Комаров уловил тонкий запах духов. " 'Персидская сирень' товарищества Брокара", — определил он.

— Ах, да что же это я!

Генерал взял стоявшее за столом кресло, передвинул его к боковому краю стола и пересадил в него женщину, которая, не придя еще в себя от шока, механически ему повиновалась.

— Быстро сюда стул! — дал он распоряжение вошедшему по звонку унтер-офицеру. Стул был немедленно принесён и поставлен за стол на место кресла.

Гельфман начала машинально поправлять причёску, затем достала из кармана платья платок, сложила его вдвое и стала кончиком протирать лицо.

— Разрешите представиться, сударыня, меня зовут Александр Владимирович, начальник здешнего учреждения. Ну а вы, как следует из документов, — он взглянул на лежащую нам столе папку с личным делом, — Геся Гельфман. Позвольте мне, Геся Мееровна, принести глубокие и искренние извинения за безобразное поведение моего подчинённого.

Генерал говорил мягким бархатистым баритоном. В его глазах светилось неподдельное сочувствие. В ответ женщина всхлипнула, разрыдалась и произнесла сквозь слёзы :

— Сатрапы!

— Да, именно так! Именно сатрапы и мерзавцы! Как ещё можно назвать лиц позволяющих издеваться над беззащитными арестованными, да ещё и женщинами? — в голосе генерала звучало искреннее негодование, а глаза выразили отвращение. — Завтра же ротмистр будет наказан. Простить такое нельзя. Но понять его можно. Год назад, во время взрыва в Зимнем дворце погиб его двоюродный брат, стоявший в карауле. Ротмистр перевёлся из гвардии в Корпус жандармов специально, чтобы отомстить революционерам. А ведь Вы, Геся Мееровна, революционерка, не так ли?

Гельфман уже пришла в себя и кончиком платка изящно промокала слёзы на щеках.

— Я принадлежу к партии "Народная Воля", — с достоинством ответила она.

"Не дура, — подумал Комаров, — понимает, что запираться бесполезно".

Геся смотрела на мужчину, представившегося Александром Владимировичем. "Похож на доктора, который преподавал на акушерских курсах. Такой же полноватый, симпатичный, в очках, сильные руки с длинными пальцами. Если начальник управления, значит — генерал. Наверное, хочет, чтобы я выдала товарищей. Ну уж нет.

— Вы, Геся Меерова, наверное, думаете, что я хочу заставить Вас выдать ваших товарищей по партии? — спросил Комаров.

Гельфман посмотрела на него с нескрываемым удивлением, красиво приподняв чёрную изогнутую левую бровь.

— Помилуйте, голубушка, но в этом у меня нет никакой нужды! — даже с некоторым упрёком в голосе воскликнул генерал, выделяя местоимение. — Мне они все известны. Подрыв царского поезда возле Александровска в ноябре 1879 года готовили Желябов, Пресняков, Тихонов, Окладский. Взрыв свитского поезда в том же месяце под Москвой произвели Перовская, Гартман, Михайлов, Исаев. Взрыв в Зимнем Дворце почти год назад выполнил Халтурин. Динамит для взрывов изготовлял Кибальчич.