И долго еще Ян сидел, вглядываясь в алую лужицу на подносе. Бормотал под нос ругательства, под конец возжелал разбить долбаные зеркала к чертовой матери. Да чужое имущество портить пожалел. Ушёл спать.
Сегодня еще не придут по душу.
Через пару дней ждать.
А потом постучат в двери...
/...Однажды в двери постучали. Было это столь дико, нелепо и неожиданно, что Ян подскочил со своей импровизированной лежанки как ужаленный. Ну никто, никто не мог постучать в дверь давно заброшенного домишки на самом краю земли посреди глухой зимы! Могли выбить дверь ногой, могли внезапно появиться из ничего прямо посреди комнаты. Сигнализация стоит, конечно, но толку с корявой поделочки криворукого пси-эма?
В дверь же обыденно постучали. Ян к ней в изумлении полошёл, совершенно по-глупому чуть было не окликнул: "Кто там?" Вместо этого достал "пэшку".
Постучали и вновь. Определенно, ломать дверь не собирались. Ян потянулся поверху и почти испугался. За дверью явно прощупывался человек, мужчина, но был он абсолютно никакой... пустой, что ли. Как тень. Ни мыслей, ни эмоций, ни намека на искру Способностей. И всё-таки человек.
— Эээээээээ! Паря! Я знаю, что ты тута! Открой, а?!
Голос зато оказался сочный, звучный и глубокий, с простецким львовским выговором. Ян соображал, не снился ли ему.
Однако стучать кому-то там с выговором надоело, в нетерпении долбанули ногой по хлипкой двери. Стало ясно, что еще через удар она снимется с петель и рухнет внутрь. А Яну здесь еще четыре дня перекантоваться.
Пришлось открывать. Аккуратно, приготовившись стрелять. На пороге стоял мужик лет тридцати с небольшим, заросший бородой чуть не по брови, в видавшей виды "аляске" и катанках. Ян настороженно замер, яркий полуденный свет слепил глаза, мешая как следует разглядеть гостя.
— Стойте! — приказал. И выразительно повел "пэшкой".
Впрочем, "пэшка" не произвел на странного мужика никакого впечатления. Тот спокойно шагнул в избёнку, стразу рванул к столу, где восторженно возгласил:
— Ё-моё! Консервы! Ей-богу, консервы! Паря, да ты мажор!
Ян полусерьезно подумал было пальнуть в мужика, да не смог. Похоже, помешенный. Психов Ян всегда жалел, а их в последнее время изрядно развелось, после Переворота многие простецы тронулись умом от одного только вида шествующих по улицам "мусорщиков". Такие если в первые дни не попали под раздачу, то потом либо пополняли собой многочисленную армию уличных "беспризорников", либо "спецконтингента" лабораторий. Если же всё-таки прибредали к Яну, старался приткнуть в безопасное место. Ребята, правда, ворчали сперва, дескать, самим жрать нечего, а от психов толку всё равно никакого. Оно, конечно, так, но вот тоже же люди. И жалко их. Приходилось пристраивать. Некоторые потом даже в норму приходили.
Вот и сейчас, когда псих без всяких угрызений совести жрал приглянувшуюся консерву, которых, между прочим, у Яна оставалось строго по счету на четыре дня, никакого желания напугать и отогнать его не появилось. Да и не факт, что удастся такого лося напугать. "Пэшку" тот совершенно не боится, словно бы никогда в жизни не видал. Насчет магии непонятно, но сам псих явно простец, иначе бы почувствовалось уже. Странный он даже для помешенного. Словно чего-то в нем недостает.
Псих меж тем прикончил консерву, сыто рыгнул и с явным сожалением в последний раз скребанул ложкой по дну банки.
— Хорошо устроился... — вздохнул.
Ян поглядел на него теперь уже при привычном свете диодной лампы и решил, что с диагнозом поторопился. Пожалуй, мужик психом не был — глаза уж больно нормальные.
— Хорошо, — согласился Ян. — А ты кто? И откуда здесь?
— А хрен его знает. Шел-шел и пришёл. И как звать — не знаю. Вот ей-Богу! Веришь, нет? Просто помню, что откуда-то сбежал, а потом уже здесь.
Неопределенно махнул рукой. Где это, здесь, Ян не знал, поскольку за три предыдущих дня так и не сунул носа за порог своего временного убежища. Насчет амнезии понятно — такое довольно часто теперь встречается. Тоже. Люди не хотят помнить. Или, может, виноваты излучатели, которыми глушили "мятежников" сопротивлявшихся городов?
— И давно? И кто-нибудь еще здесь?
— Около года. Неа, никого кроме меня. Ты не представляешь! Я тут совсем озверел, чуть с тоски не вою! Лес, лес, а по ночам знаешь как тихо?!
— Догадываюсь. — Кивнул. На самом деле знал, как ночью может быть громко, а вот насчёт тихо — не очень представлял. С мужиком никак не мог сообразить. То вроде нормальный, а всё равно суетливый какой-то. И поверху тоже странно — пустое пятно вместо человека. — А как же Вы выжили?
— Ну... По первости у меня был вот типа твоего пистолетик и к нему некоторый запасец. Места тут дикие, то белка, то вот лисица, еще крысы... были. Осень рыбачил. Еще тут ежи есть. Они на вкус дерьмо, псиной отдает, и вообще, но когда жрать хочется, еще и не такое слопаешь. А потом, прикинь, козу завалил. Огроменную С черной шертью. Шерсть так и не нашел, куда приспособить, а выкинуть жалко. Мясо заморозил, теперь до весны хватит. Слушай, а меняться давай? Ты мне консервы, а я тебе мясо? Много их у тебя? Банок?
— Много, — Ян опять кивнул, закусывая губу. Он наконец понял, что с мужиком не так. Алчно-безумные искорки, изредка вспыхивающие в глазах и суетливые, не знающие, куда себя девать, руки. И еще одно — мужику ни на грамм не интересно, откуда здесь взялся Ян. Про количество консервов интересно, а вот про происхождение и цели чужака — нисколько. И пистолета не боится, опять же.
— Поменяешься? — мужик нервно сжимал-разжимал кулаки, словно бы примериваясь к чьей-то шее.
Ян потихоньку сдвинулся к углу стола. Какая-никакая, а безопасность. А с психами спорить не нужно.
— Поменяюсь.
Если сейчас связаться с базой, попросить приготовить местечко для ненормального? Ага, на базу всё равно сейчас нельзя, пока "засвеченный" в сто слоёв. И как продержаться с психом оставшиеся четыре дня?
— Пойдем, покажу? Козу? От неё задница осталась и еще передние копыта. Ты что хочешь? Впрочем, пошли сначала глянем. Я же всё понимаю. Тебе тоже надо жить и жрать чего-то. А у меня эта коза уже в горле комом встает. Так много у тебя банок?
— Очень, — колебался. Идти смотреть козу он не хотел. Выставить бы психа за дверь, самому связаться базой, забаррикадировать дверь и пересидеть. Ну его к чертовой матушке, мужика. Вроде с голоду не помирает, никого не трогает, живет себе, чего вмешиваться? — А далеко к тебе идти?
— Неа. Если по прямой, через лес, то километр, если обогнуть, то полтора, кажись. Слуш, ну пошли, а? Я живого человека год не видел, вот ей-Богу!
Ян "пэшку" так и не спрятал, разве что на предохранитель поставил. Идти было не столько далеко, сколько трудно. Зима, снега по колено, под снегом чахлый кустарничек дерет штанины брюк. И всё-таки красота вокруг. Сосны высоченные, "корабельные", облака ловят лапами, всё чистое вокруг, белое до такой степени, что Яну почти совестно сделалось за свой неопрятный вид. До этих мест Новый режим еще не дотянулся и дай Бог, чтобы не дотянулся вообще. Лисы и козы, надо же. Неужели козерога мужик завалил?
Псих болтал без умолку, мешая сосредоточиться на собственных мыслях. Мужик трепался обо всем подряд, размахивал в возбуждении руками, чуть не в любви Яну признавался. Видно было, нежданному собеседнику рад. Поэтому Ян кивал в такт обильной жестикуляции, сам всё оглядывался по сторонам. Сто лет в лесу не был. Забыл уже, какой воздух бывает в сосновом бору в разгар зимы. Впрочем, бор закончился очень быстро. Высокая стена почти отвесных скал. Карпаты, такой уж рельеф.
— Ну, пришли! Во, видишь?! Это мой дом. Сам нашёл пещеру, сам обустроил. Я всё лето возился. у меня тут даже печка есть. Ты заходи, заходи, не стой на пороге. Заходи. Чуешь, как тепло? Вот тут я сплю, вот тут у меня...
В жилище психа действительно было тепло и по-своему уютно. Темновато, грязновато, зато очаг в углу выложен почти профессионально и лежанка в углу опрятная, свежее сено еще даже пахнет. Нашёл себе норку и обустроил. Нет, пожалуй, никакая помощь полунищих партизан ему и не нужна. Сам прекрасно приспособился. Пусть себе живет.
— Идем, — достал тонкую лучину, разжег от огня очага. — Тут у меня кладовка. Смотри, тут я снега набросал, мясо заморозил. Вот, гляди. Будешь меняться? Что возьмешь? Задницу или лапу?
Мужик склонился над своим "ледником", зашарил в грубо сколоченном ларе. Ян с любопытством склонился рядом, заглянул.
Сначала не понял.
"Козлиная задница" в ларе оказалась совсем даже не задницей, а филейной частью. И не козлиной.
Ян отшатнулся, едва сдерживая рвотный позыв, затряс головой, надеясь, что ошибся, что чего только в неверном огоньке лучины не привидится... Мужик выпрямился, доставая из ледника это свое "мясо", повертел замерзшее, как продавец на рынке, дескать, гляди, какой кусочек хороший, и кость маленькая, и не сильно жирное. Раздвинул губы в нехорошей, плотоядной улыбке...
Ян выстрелил. Без всяких сожалений.
И сбежал, не оглядываясь.
Оставшиеся четыре дня прошли как в тумане. Вот так вот люди с ума сходят. Перестают быть людьми.../
Глава 3.
Во все времена Присцилла Горецки была уверена — от самочувствия и настроения работников благосостояние их хозяйки зависит напрямую. Простая и незамысловатая арифметика — расстроенный, больной продавец отпугнет большее количество посетителей, чем обслужит. При условии, что вообще сумеет обслужить. Короче, явный рассчёт и полная оптимизация. С другой стороны, Прис нравилось делать добро. На самом деле женщина и не знала, насколько в ней сострадания к людям, а насколько — практичности. И, конечно, Прис не подозревала даже, что за глаза полушутя работники называют ее — "мамочка". Это после случая, когда в кладовке взорвалась по недосмотру перебродившая настойка, бутыль разлетелась осколками и поранила Марику. Лицо, руки — у Прис всё внутри оборвалось, когда прибежала и увидела. Вызвала доктора, оплатила лечение, вообще с ума сходила от беспокойства — лицо девушке испортить! Ничего, обошлось.
Но, видимо, отношение почувствовали.
Сегодня Прис, как обычно, отвела Лешека в ясли, сама пробежалась по привычному маршруту "булочная — газеты — молочный магазин", полюбовалась фонтаном, парящими в небе воздушными шарами — синими небесными, красными клубничными, желтыми с кислинкой, серебристыми, как ртуть. Соревнования какие-то. Вздохнула полузавистливо-полувосхищенно — вот бы тоже. Высоко-высоко, и всё внизу как на ладони...
Заглянула в лавку. Эван насвистывал "Саламанку", шуровал метлой во внутреннем дворике, пользуясь моментом: дождь ушел, на неопределенное время установилась сухая и даже солнечная погода. Воробьи чирикали, клевали хлеб, трепыхали в лужах крылышками. В воздухе летели первые паутинки.
Марика в отделе трав, вполне довольная жизнью, стирала пыль с витрин. Её круглое, свежее лицо сияло радостным предвкушением чего-то, о чем Прис еще не знала, но намеревалась узнать. В лавке отчаянно пахло Востоком, геранью и апельсинами. Курилась палочка благовоний у кассы.
— Какой-то праздник?
Марика вздрогнула, выбираясь из приятных своих мыслей, улыбнулась:
— Да нет, пани Горецки, просто настроение хорошее.
— Славно. А как дела в лавке? Пришли порошки уже?
— Сегодня позвонили, пообещали к полудню завезти. Еще звонил владелец "Темных штучек", спрашивал насчёт сотрудничества. Он хотел бы зайти, обсудить с вами какой-то договор. Я дала ему ваш домашний телефон. Да, пани, еще... А можно сегодня немножко пораньше уйти? На полчасика? — закончила застенчиво.
— Ну... это зависит от того, зачем... — очень серьезно и строго сообщила Прис, едва сдерживая улыбку. У нее и самой сегодня настроение было воробьиное — шаловливое и легкое.
Марика мучительно покраснела, вцепилась в тряпку и принялась тереть витрину с удвоенным усердием.
— Я... ладно... Ладно, не нужно, наверно.
Присцилле сделалось стыдно за свою невольную жестокость. Она действительно всего лишь пошутила и в любом случае отпустила бы девушку. Даже если бы та требовала отгула для полета на Марс.
— Свидание? — предположила, исходя из счастливого вида и благовоний.
— Ну... в общем, да... Я...
— Ну, иди тогда. Есть, кому тебя подменить? Эван приглядит за отделом?
— Сегодня Ян работает. Он в подсобке сейчас.
— Ну и хорошо. В подсобке, значит...
— Да, пани. Спасибо вам!
— Ага... — Марика хорошая девочка, только вот в личной жизни никак не клеится. Фатальное невезение, тем более удивительное, что девчонка красивая и весьма неглупая. — И как он? Твой молодой человек? Нравится?
Марикино лицо просияло рождественскими огнями:
— Он такой, такой!...
Яна нашла уже не в подсобке — выволакивал во внутренний дворик пустые коробки. Издали показалось — хромота сделалась заметней, вблизи — очень бледный, даже с зеленцой. Болеет, что ли? Может, слишком сильно досталось в позавчерашней свалке?
— Ян? — окликнула.
Тот тоже вздрогнул. День такой — погруженный в мысли. Но хороший. А вот Ян Присцилле, сегодня готовой весь мир обласкать, не понравился.
— Ян, подойдите, пожалуйста!
— Да, пани Присцилла?
Подошел своей усталой и неровной походкой, дежурно улыбнулся. Впрочем, дежурности ему еще учиться и учиться. Небрит.
— Вы нездоровы, Ян?
— Плохо спал.
Мучительно прикинула — прогнать с работы отдыхать? Но тогда лавка к вечеру останется на одном Эване.
— Оно и видно. Может, возьмёте отгул?
— Спасибо, не нужно.
Ну, вот и поговорили — теперь даже изобразить благодарную улыбку не попробовал. Мнется на месте — отпустите уже работать, или еще чего надо? Не мешали бы уже...
— Я вообще-то хотела насчёт инцидента поговорить.
Моментально напрягся, обдал напряжением, как-будто больше ссутулился.
— Что именно вас интересует?
Интересовало многое. Только почему-то смутилась, чего с Прис давненько не случалось. Неприятный у этого Яна взгляд, пронзительный и тревожный.
— Хотела поблагодарить. Вы всё-таки рисковали жизнью. Но вы так быстро убежали...
— Не стоило благодарностей. Я поступил бы так в любом случае. Да, и кстати — особо я не рисковал.
Зевнул. Нет, на самом деле выглядел усталым.
Почему-то возникло ощущение — носом в грязь. И разозлило это ощущение. Сухо кинула:
— Я выпишу вам премию. А сейчас уходите домой и ложитесь спать.
Он поднял странные свои глаза, одарил изумлением и растерянностью. Усмехнулся. Кивнул. Развернулся и ушёл.
Хорошее настроение испарилось как и не было. Гадко сделалось на душе и тоскливо, а вот так разу и не сообразишь, отчего. Заглянула к Юле, проглядела отчетность, задавала вопросы невпопад. Юля, впрочем, тоже витала в облаках, сильно хозяйкиной рассеянности не удивлялась. Зато Присцилла наконец поняла, за что Яноша Раевича так не любит Крист.
Сообразила — Ян чужак, никаким образом в привычный уклад магазина и вообще нынешней жизни не вписывающийся. Не поняла только, что под этой чуждостью следует понимать.
