Кладбище надежд

При Эвинне было хорошо, куда лучше, чем при алках. В их места война не докатилась, дань платить не пришлось, а значит, и до нового урожая дотянули без обычного затягивания поясов. Потом наместница ушла на юг, а за себя оставила бывшего рыцаря Арднара. А тот предал её, решив установить свою власть в Верхнем Сколене, ну, хотя бы в нескольких южных субах. И вскоре его вояки собирали дань хуже алков. Те хоть назначали, сколько чего надо отдать, а эти гребли всё, на что падал взгляд. Тех же, кто смел хотя бы косо посмотреть на разбойников-рыцарей... А нету их. Перевели всех под корень.

Тот день, разорвавший её уютный мирок в клочья, начинался совершенно неприметно. Где-то копошились мародёры на руинах Тольфара, снова и снова вороша обугленные руины и обгоревшие, растрескавшиеся кости. Где-то бился лбом о макебальские стены Арднар, где-то выясняли отношения Хариберт ван Элевсин, кетадрин Телгран ван Вастак, принц Оле Мертвец — единственный поддержавший восстание Харванид. А здесь всё так же играла в пыли босоногая чумазая детвора, посмеивались, перемывали косточки мужьям и дружкам девки и молодки в очереди у колодца, блеяло стадо овец, идущее с выпасов, скрежетали, проворачиваясь, жернова мужниной мельницы — в прошлом году урожай выдался на диво неплохим, старики даже вспомнили времена до Великой Ночи. Да и в этот раз, по всему видно, будет не хуже. Если данщики снова не придут — этак вся деревня заживёт не хуже, чем в старой Империи, как деды сказывают.

— Воины, воины едут! — сверкая пятками, мимо пронёсся мальчишка. Соседский сын, пятилетний малец, со сверстниками игрался на холме у самой окраины села. Это сделали с умыслом: зоркие шустрые мальчишки наверняка увидят чужаков и успеют предупредить старейшину и остальных. Нелишняя предосторожность во времена, когда по лесам бродят самые разные вооружённые отряды.

По деревне пронеслась мгновенная суета: на четвёртый год войны все знали, что означает приход солдат. Будут грабежи, и горе тем, чьих жён или дочерей найдут. А уж стоит попытаться сопротивляться... Хоть чем-то возразить данщикам...

Последствия могут быть любые. Вплоть до полного уничтожения деревни с продажей в рабство женщин и детишек — и поголовной мучительной казнью мужчин старше десяти, стариков и старух... Вон, в соседней паргане так село вырезали — так потом там целый лес кольев со сгнившими трупами нашли. А ведь всего-навсего какой-то охотник застрелил из лука рыцаря, попытавшегося тянуть руки к его жене.

И потому крестьяне прятали — женщин, детей, припасы, бедную металлическую утварь, мотыги и плуги: всё железное после Великой Ночи само по себе ценность. Если у кого-то были украшения из золота и серебра — их и до войны-то старались надевать только на свадьбу и среди своих. Увы, спрятать всё нельзя — ничего не найдя, рыцари начнут пытать жителей домов подобротнее. Нет уж, как всегда, чем-то нужно поступиться. И кем-то тоже.

Иное дело, мельникова жена в число этих "кого-то" не входила. Так вышло...

Тем временем рыцари неспешной, сверкающей начищенной сталью кавалькадой въехали в деревню. Зло прищуренные щёлочки глаз, чёрные от загара, выдубленные ветрами лица, разномастные бороды, спадающие на одетую в металл грудь. Начищенные шлемы, что сияют на летнем солнце, как купола храмов. На совесть заточенные, каплевидные наконечники копий покачиваются над головами, и на каждом трепещет небольшой флажок. Каждый рыцарь — сам себе дружина, а какая дружина без знамени?

Опасностью разило от этой колонны, как гарью — от свежего пожарища. Злой, уверенной в своём праве творить что угодно, силой. Постоянной, всегдашней готовностью к убийству, что делает даже десятки крестьян беспомощными перед одним прирождённым воином. А по сути — прирождённым убийцей.

Во главе кавалькады ехал здоровяк, за плечом покачивалась огромная, особенно на взгляд непривычных к оружию крестьян, секира. Она удерживалась ременной петлёй поверх притороченного на спину щита. Такой секирой можно орудовать и двумя руками, это даже удобнее — но от стрелы никакая секира не спасёт. Поэтому без щита всё едино, никак.

Навстречу рыцарям шла наспех собранная делегация — старейшина, дородный, пузатый, больше всего напоминающий пивную бочку на коротких, кривоватых от рождения ногах, на необъятное брюхо спадает окладистая седая борода. По бокам от старейшины стоят сыновья, у старшего старшая дочь уже замужем и ждёт первенца. Ещё сбоку встал сельский жрец — чуть помоложе, лет сорок, и борода ещё не утратила привычный тёмно-русый цвет. Но в остальном — точно такой же, дородный, широкий в кости, будто сплюснутый невидимым прессом. И точно тот же купол храма, сверкает огромная, лишь по бокам обрамлённая короткими волосками, лысина. Про жреца говорили много, и больше плохого. Особенно про его сладострастие и ненасытность. Ну, и про неистовую, доходящую едва ли не до самозабвения ненависть к Эвинне. Мол, порушила весь порядок в мире, те, кто должны быть внизу, оказались наверху, и наоборот... А вот про алков или Арднара — ни слова, будто и нет их. Понимает, наверное: начни их хвалить, и не защитит даже жреческий сан.

— Благодарю, катэси рыцари, что почтили нашу глушь своим посещением, — велеречиво, как было принято ещё при Империи, произнёс старейшина. — Это большая честь для нас всех.

— Отлично, — бросил, будто плюнул, свысока рыцарь. Он и не подумал сойти с коня перед местными представителями власти, для него они были где-то на уровне скота — но уж точно ниже его коня. Конь — это друг и соратник, он может спасти в бою, может убивать врага зубами и копытами наравне с воином, а может и заслонить собой, поднявшись на дыбы и приняв в грудь стрелу или копьё. Ну, как же можно равнять коня — и этих навозных червей? — Только вот кто налоги платить будет?

— Да побойтесь Справедливого, почтенные, — начал было спорить старейшина. — Приезжали же благородные воины месяц назад, требовали дани. И мы дали им то, что давали алкам, а до того — Империи. Справедливого призываю в свидетели, что это так...

Жрец молчал — но брезгливо поджатые губы растянула едва заметная змеиная усмешка. Наконец-то во взбаламученную смутой страну пришла настоящая власть. Те, кого Боги поставили ниже жрецов, но надо всеми остальными. И хотя старейшина сейчас прав, месяц назад в посёлок правда приезжали данщики от Арднара, увезли с собой дань, полагавшуюся до войны алкам, да ещё нашли-таки пару девиц на выданье, и... естественно, попользовались. Важнее то, что за годы без твёрдой власти местное мужичьё отвыкло склоняться перед властью. Пусть привыкают заново, и для начала чуток перегнуть палку не помешает.

— А я этого не слышал, — ухмыльнулся секироносец. — Катэси рыцари ничего мне не говорили о дани с вашей деревни.

— Они...

— Что — они? — лицо рыцаря, жёсткое, но по-своему красивое, исказилось яростью, теперь он шипел, как вылетающая из ножен сталь. — Хочешь сказать, они солгали, ублюдок?! Твоё слово не значит ничего против слова последнего из моих воинов! Сейчас мы обыщем деревню, и тогда посмотрим, кто прав.

И старейшина задрожал. Он понял, что значат слова рыцаря. Как бы ни кончились поиски — всем будет плохо. Найдут что-то ценное — значит, селяне утаивали что-то, и старейшине мало не покажется. Не найдут — расправятся просто из ярости, что впустую тащились по опасным, кишащим лихим людом лесам, где и доспехи не снимешь, потому что стрела может прилететь откуда угодно. Так и приходится весб день тащиться в железе. Кто не пробовал этой радости — тому и не объяснишь.

Рыцари рассыпались по деревне, они врывались в дома, остроносыми боевыми сапогами легко проламывая ветхие двери. Не обращая внимания на протесты мужиков, переворачивали вверх дном бедную утварь. Увы, предыдущие данщики успели хорошенько обобрать селян, и во многих домах ничего не находили. Тогда начиналось самое страшное.

— ...не троньте, это последнее зерно, Справедливым клянусь, последнее! Кто детям моим еду приготовит?

— А где твои дети?

— Да к родным в Ходард поехали...

— Вот там и поедят. А это я возьму для коня.

— Так, а кто это у нас тут, за печкой, сидит?

— Во имя Справедливого, пощадите, ей же и тринадцати зим нет! Сам Справедливый запрещает тех, кому нет четырнадцати...

— Пасть смрадную закрой! Я для тебя Справедливый! Хродовик, держи её, давай прямо здесь...

— Давай! Да, а где твоя жена? Девка — хорошо, но мало, парни уже месяц как без бабы...

— Вы не можете...

— Не хочет говорить! Катберт, железо кали. Сейчас соловьём запоёт...

Вот в этом и преимущество тех, кто богаче. Пол добротной, из толстых брёвен, избы не земляной, а деревянный, и под ним скрывается глубокая яма погреба, где в леднике можно всё лето хранить съестное. Разумеется, нетрудно догадаться, что под деревянным полом подвал, а там припасы. Так оно и есть. И, разумеется, всё, что там лежит, вытащат. Но, по сути, это лишь приманка. Пусть вытаскивают те несколько полупустых мешков с зерном и небольшой бочонок пива.

Но дальняя от входа в подвал стена — обманка. В ней устроена дверь, искусно обшитая горбылём от тех же брёвен: если не знать, в полутёмном подвале кажется, что брёвна цельные, и никакого прохода там нет. Зазор между дверью и остальной стеной мал, он тщательно промазан глиной и даже поднеся факел вплотную, его не обнаружишь. А за дверью — ещё один подвал, потайной, он сам как маленький сруб, только закопанный в землю по самую крышу. Он вдвое меньше, но расположен чуть глубже подвала. Вот там-то и лежит самое ценное, там вполне могут отсидеться женщины и дети, не вводя в соблазн разнообразных вояк и бандитов. Если не знать, что он там есть — знал мельник Эгинар, — найти потайную дверь невозможно. Можно, конечно, простукивать стены обухом топора — но на этот случай с той стороны к двери приваливают мешок с песком. А выведенная на поверхность труба из двух выдолбленных посередине брёвен, ловко спрятанная в крапиве, не даст задохнуться тем, кто внизу.

Хороший тайник. Жаль только, позволить такой себе может лишь сильный, богатый и дружный род, ведь всю эту землю надо выкопать, брёвна — добыть в лесу, ошкурить, просмолить, чтобы не сгнили раньше времен. Надо сколотить эту дверь и приладить к стене, да так, чтобы было незаметно, где кончается стена и начинается дверь. Надо... Да много чего надо: работы не меньше, чем при постройке четырёх домов. И всё нужно сделать быстро, пока о хитром подполе известно только своим. Потому что всегда найдётся завистливая голь, способная разболтать секрет "мироеда". Даже не за бутыль мутной дряни цвета стоялой мочи, по недоразумению названной пивом, просто ради минутного удовольствия... О том, что им всем потом жить в том же самом селе — такие просто не задумываются.

Его род — сумел. И теперь в подвале хранилась большая часть зерна и муки, солонина, несколько бочонков с пивом, а также главное богатство — передававшиеся из поколения в поколение свадебные украшения. Туда же спрятались незамужние девки их рода. Увы, вообще на всех места не хватало — но ведь брак благословляет сам Справедливый. Вряд ли они посмеют тянуть руки к замужним женщинам при всех. А значит, все усилия были не зря. Потайной подвал уже не один раз спасал жизнь родичам — спасёт и на этот раз...

Когда Эгинар встретил чужаков, двух громил в позвякивающих кольчугах, он не чувствовал особенного страха. Недовольство, лёгкое беспокойство, что в сердцах могут ударить — это да. Но не страх. Он хорошо изучил эту породу шакалов войны, мародёров и насильников: если б ничего не нашли, стали бы его пытать, и тогда узнали всё. А так... Пусть получат много — но гораздо меньше, чем могли бы. И уж точно не опозорят женщин его рода, как дочку соседа, Фарга-молочника. Стоны бедняжки слышны до сих пор, а ведь вся её вина в том, что её род слишком мал, чтобы выкопать тайник. Что ж, будем надеяться, рыцари ими удовлетворятся и уберутся восвояси, забрав то, что им оставили.

— Это что, и всё? — ухмыльнулся один из них.

— Урожай бедный уродился, катэси, — с точно рассчитанной смесью подобострастия и недовольства произнёс мельник. — Люди мало зерна несут. Да и прошлый раз ваши много унесли...

— А ты и рад, что благородные люди голодными спать лягут, — обманчиво-спокойно произнёс воин. — Ну, ладно, парни, волоките всё наверх... А ты не радуйся раньше срока. Пусть-ка твоя жена нас покормит.

Что ж, это тоже ожидалось. И пусть лучше Беккарда хозяйничает на кухне, не вводя в соблазн падких на женскую красоту рыцарей, чем подвернётся под горячую руку. А ещё в голове вертелась гаденькая, но неотвязная мыслишка: "Будем надеяться, они кого-то ещё поймают".

Беккарда своё дело знала туго. Вскоре по дому разнеслись аппетитные ароматы, от которых и сам мельник сглотнул слюну. Ну, что сказать, его жена, мало того, что красивая и плодовитая, неутомимая в ласках и домовитая, так ещё и готовит так, что пальчики оближешь. За восемь лет супружеской жизни он ни разу не пожалел, что отдал её роду десяток коров. Да и как иначе, ведь её выдали за богатого вдовца — богатого, ясное дело, лишь по меркам затерянной в лесах верхнесколенской деревушки. Ну, а её мнения никто, как водится, не спросил. Получилось, впрочем, не хуже, чем у остальных, по крайней мере, ей не приходится голодать и батрачить на сельских богачей.

К тому времени, как была готова первая порция еды, рыцари расселись на циновках, заставив мельника Эгинара стоять в углу, как бедного родственника. Для хозяина мало что может быть унизительнее — но он терпел. В конце концов, свидетелей его позора, кроме рыцарей, не будет, жена всё понимает и сама, а дети не увидят, что их отца, одного из самых важных людей деревни, ставят в углу, как нашкодившего мальчишку, и только что не потчуют крапивой.

Рыцари неспешно беседовали, обсуждая малопонятные события под Макебалами. Выходило так, что им тоже пришлось увязнуть под стенами крепости — как когда-то и армии Эвинны. Но лучше б взяли город с ходу и ушли на север — да там и получили своё от Оле Мертвеца и Телграна. Хотя тогда здесь появились бы северяне, или нижние сколенцы, или вовсе алки — и как бы не решили, что за пределами своей парганы можно творить всё, что душе угодно... Так что, в конечном итоге, особой разницы и нет. Те грабят, эти грабят. При этом все прикрываются высокими идеалами.

Беккарда появилась эффектно: раскрасневшаяся от печного жара, высокая, статная. Эгинар невольно залюбовался женой, перекинутой через плечо толстой соломенной косой, большими выразительными глазами, немного крупноватым, но умеющим так жарко целовать ртом, вздымающейся под платьем крупной грудью... В огрубевших от тяжёлой работы руках зажат ухват, а в нём по помещению плыл чугунок с аппетитно пахнущим варевом. Кстати, сам по себе сокровище, как любой металлический предмет: он передавался в их семье ещё до Оллоговой войны. Такие стоят, по крестьянским меркам, целое состояние — зато, попав в руки сколенских пахарей, служат им много поколений...

Но главным сокровищем здесь была, конечно, она — Беккарда вана Олберт. Рыцари увлечённо ощупывали её маслеными взорами, вгоняя смирную и богобоязненную женщину, привыкшую быть "верной тенью своего мужа" в краску. Впрочем, при этом она только хорошела. Мельник ощутил ледяной укол страха: на что могут решиться распутные, уверенные в своей безнаказанности мужчины? Наверное, следовало запереть её в том же подвале, где и мать с детьми, и остальных родичей — но кто ещё умеет так готовить? А если угощение не понравится сирам рыцарям, может быть и ешё хуже.