Кладбище надежд

КЛАДБИЩЕ НАДЕЖД. ПЕПЕЛ СКОЛЕНА — 4

Пролог. Караван смерти

353 г. от В.Х., месяц Судьи, Макебалы. Ставка Арднара Мясника

К утру потеплело. Напоминая, что осень ещё в своих правах, южный ветер натянул туч, обильно повалил снег, после рассвета сменившийся проливным дождём. В окрестных лесах не осталось ни одной сухой деревяшки, которая сгодилась бы на растопку. И уж конечно, дороги в очередной раз превратились в грязевые потоки. Единственное, что осталось неизменным — широкая тёмная гладь Эмбры. Великая река струила свои воды к морю, она стойко сопротивлялась морозу, и ей не было дела до того, что по берегам уже лежит снег. И точно так же, как в самые жаркие летние дни и в самые лютые морозы, непокорно дыбились стены Макебал. Этот проклятый город никто и никогда не мог взять открытым штурмом — ни завоёвывавший Верхний Сколен Харван Основатель, ни преследовавший Арангура святой Эгинар, ни даже Оллог, единственный из северных воителей, дошедший до столицы. Не смогла и Эвинна — не смогла бы, если б не дерзость и безрассудство одного из её сподвижников, никому тогда не известного Морреста. По слухам, он был замешан в недавних событиях в Старом Энгольде, где, наконец, получил своё Кард. Туда этой жирной свинье и дорога.

Арднар открыл глаза в час Рыси — после вчерашней пирушки, как всегда, было тоскливо и противно, голова раскалывалась, слегка подташнивало. Да и кому это нужно? Как будто за ночь могло что-то измениться: они с самого лета бессмысленно торчат под стенами столицы, а те, кто бросались на стены в первых попытках штурма, так и валяются под стенами: лезть под стрелы оголодавгших, озлобленных до предела защитников дураков нет.

— Эй, там! — хрипло каркнул Арднар. — Пойло алкское тащи!

— Несу, мой господин! — заученно ответил женский голос.

Полезная новинка: какой-то алкский паршивец изобрёл её два года назад, но зелье уже расползлось по всем субам бывшей Империи. Разумеется, заветный аппарат заимел и он сам. Четыре приставленные к чудо-машинке рабыни отвечали за неё головой. За неё — и за то, чтобы каждое утро их господину было чем опохмелиться, а вечером — согреться после очередного дня на холоде. А не ездить — нельзя. Чуть упустишь момент — и многие слишком умные уроды решат, что и без "наместника" Арднара они ого-го.

Да, Эвинне тоже пришлось тут повоевать. Дважды её большое, но тогда ещё рыхлое и неопытное воинство бросалось на штурм стен — и дважды откатывалось, устлав рвы вокруг крепости трупами. Возможно, Эвинна тоже застряла бы под стенами крепости на год — но её спас этот чужак, Моррест. Каким-то образом, угодив в самое осиное гнездо, он и его сотня не просто выжили, но и захватили цитадель, где осаждённые алки хранили все свои припасы. Чем и обеспечили падение города. Увы, теперь ничего подобного не провернёшь: новые жители Макебал сделали урок из ошибок алков, в цитадели стоит целая рота, сотня заняла и долговую тюрьму — с реки больше не высадишься.

Он предлагал жителям сдаваться — сначала надеясь перебить их после открытия ворот, потом — собираясь честно выполнить обещанное. Но внутри стен слишком хорошо помнили, что алки сделали с прежним населением. Помнили рвы, в которых нашли последнее пристанище горожане. И, разумеется, не жаждали повторить их участь. Осада тянулась и тянулась, с самого лета они тут кукуют, а толку чуть. Хоть бы одно новомодное огненное орудие, из тех, какие долбили Тольфар! А так остаётся лишь сидеть под стенами города, дожидаясь, пока у осаждённых кончатся припасы. Хотя это ещё неизвестно, у кого они кончатся раньше. Эвинна сделала Макебалы базой для снабжения воюющей в Нижнем Сколене армии. И пусть армия приказала долго жить! Сами-то припасы остались. Нынешним жителям и защитникам города их хватит на пару лет, не меньше.

— Где самогон?! — уже не сдерживаясь, взревел Арднар. — Плетей хочешь?

Рабыня, вошедшая в сени, была ещё довольно молода. Лет двадцать пять — двадцать семь, не более. Её взяли в той деревеньке, которую раскурочили две недели назад. Вот где было весело — чернь даже глаза продрать не успела, а рыцари уже ворвались на единственную улочку. Старичка-старейшину, пытавшегося их усовестить, зарубили сразу, его дочь растянули на полу собственного дома... Напротив, жрец не только не сопротивлялся, но и отпихивал тех, кто пытался спастись в храме, а потом благословил рыцарей на бой с "мятежниками". А по домам уже рассыпались каратели, и над подлесной деревенькой плыл многоголосый, полный муки и бессильной ненависти, стон. Те, кто пережил ту ночь, уже отправились на Север в караване кетадрина-работорговца. Туда возомнившим о себе навозным червям и дорога!

Эта девка ухитрилась разбить об голову Эльвара горшок с горячим варевом — и захлёбывающийся вой рыцаря перекрыл стоны тех, кого сейчас истязали его товарищи. Не помня себя от ярости, женщина бросилась на тянущих к ней жадные руки с ухватом, занося над головой своё смешное оружие... И это в то время, как её муж — здоровяк-старейшина — на коленях умолял "сиров рыцарей" его пощадить. Только его — о её жизни и чести речь не шла.

Но вовсе не из милосердия или, тем паче, уважения к её храбрости Арднар тогда настрого запретил её убивать. Девка была чертовски, как сестра-близнец, похожа на Эвинну — такая вот шуточка Богов, или демонов. И потом, долгими осенними ночами куражась над новой рабыней, он представлял себе, как сотворил бы подобное с ней — бывшей предводительницей, и бывшим же злейшим врагом. Это было бы просто здорово — жаль только, Амори его опередил. А интересно бы попробовать эту доморощенную "императрицу"!

Увидев у входа робкую фигурку рабыни, Арднар уже собирался свалить её жестоким ударом в живот, а потом отделать плетью за разлитый напиток. Но в этот раз голова болела уж слишком сильно. Ограничился тем, что нащупал под тонким, не по погоде, платьицем тёплое тело и жестоко, с вывертом ущипнул. Девушка охнула от боли — но кувшин не выронила, помнила, к чему это может привести. Его вырвал из рук Арднар, припал к горлышку, в глотку полилась знакомая огненная жидкость. Вкус у неё... Предводитель сколенских рыцарей превозмог тошноту, проглотив мерзкую жижу. Зато модно, вот катэси аристократы и глушат заветное пойло с каждым днём всё больше.

Пойло огненной рекой пронеслось по горлу, разорвалось катапультным снарядом в животе, живительной волной прилило к голове. Теперь жить можно, можно — а почему нет? — и повоевать. Ещё вчера, до попойки, в шатре собирались ротные и сотники, обсуждали, что делать с треклятым городом. Решили попробовать ещё раз, но теперь ночью и без лишнего шума взять в ножи часовых. Открыть ворота... В это время главные силы соберутся поближе к ним, и по сигналу ринутся внутрь. Вряд ли против тысячи семисот отборных головорезов устоит собравшаяся в городе чернь. А если перебить часовых не получится, можно ещё раз попробовать влезть на стены. Уже то, что ночью лучники толком не смогут стрелять, облегчит штурм.

Арднар откинул полог шатра, внутрь ворвался сырой, холодный воздух. Начало месяца Судьи — время перелома между осенью и зимой, когда оттепели чередуются с морозами, а обильные снегопады — с ледяными дождями и туманами. И вновь сугробы напитались влагой, покрылись грязной коркой, а потом ведь их наверняка прихватит новый заморозок. Хуже не придумаешь: теперь кони всецело зависят от захваченного в деревнях зерна и сена: если разосланные по субе отряды не смогут добыть фураж, рыцари станут пехотой. А добывать всё труднее: проклятые бунтовщики ещё по осени свезли всё, что могли, в города. Тогда Арднар воевал на севере, а совсем близко, в Тольфаре, держала оборону Эвинна, и никто не мог сказать, чем окончится осада. А оказаться, как между молотом и наковальней, между сколенской ведьмой и Северной Армией принца Оле, да ещё Терграном и отрядами Хариберта ван Элевсина... Справедливый такого не допусти!

К счастью, на ведьму нашлась управа, а Оле всё лето отбивал на северной границе баркнейские набеги. Но только в месяце Посоха отряды Арднара показались у городских стен. Увы, к тому времени хлеб со всей Макебальской субы и большая часть её населения укрылась в городских стенах. Прознатчики и перебежчики доносят: в городе с едой тоже плохо. Но когда голод доведёт защитников до ручки, известно, опять-таки, лишь одним Богам. Порой горожане пускают со стен стрелы, а порой — и совершают вылазки. Ведь Балли и сама Эмбра ещё не замёрзли, и лодки с мятежниками то и дело тревожат тыл войска. Порой даже не понять, кто в осаде — те, кто в Макебалах, или те, кто в осадных лагерях? Эх, было бы у него, как в прошлую осаду у Эвинны, тысячи четыре бойцов...

— Коня мне! — скомандовал Арднар оруженосцу, молоденькому плутоватому парню с бельмом на правом глазу. Предупреждённый рабыней, то уже ожидал господина с угодливой миной на воровской роже. Вскочив на заржавшего, признавая хозяина, крупного вороного жеребца, Арднар поскакал к воротам лагеря. Он уже заметил горе-вояк на смотровой башенке, что, отложив луки и сняв надоевшие шлемы, азартно резались в кости, по очереди прикладываясь к фляге. И это тут, буквально под боком. А что будет в дальних лагерях, особенно том, что за рекой — где рыцари вообще привыкли жить сам по себе? Нет уж, обойти сегодня нужно всех!

Вечер подкрадывался незаметно, свинцовое небо будто спускалось всё ниже, наливалось сперва тёмно-серым, потом синим, и, наконец, чернотой. Всё это время дождь лил не переставая, любой ручеёк превращался в неширокую, но бурную и ледяную речку, и даже великая Эмбра вроде бы начала наступление на сушу. Арднар подъехал к шатру, устало бросил поводья оруженосцу — и нос к носу столкнулся с присланным Амори советником.

— Арднар-катэ, кажется, мы решили поговорить сегодня?

Алкский советник, сир Дюгеклен, лёгок на помине. Этого немолодого, уже за пятьдесят, но ещё крепкого, широкого в кости, воина Арднар терпеть не мог. Наверное, и потому тоже, что дед Арднара был произведён во дворянство Арангуром Третьим за храбрость во Втором Северном походе, а род алка насчитывает под тридцать поколений, может, и больше. Но главное — другое. Чувствуется в алке какая-то особая подтянутость, дисциплина и преданность своему королю. Если своих вояк Арднар мог бы сравнить с волками, помня об их необузданности и готовности повиноваться только пока предводитель устраивает, то алк — это волкодав. Вроде бы не столь страшный, но более собранный, терпеливый и разумный, повинующийся командам того, кому присягнул на верность. Однако способный уверенно задрать даже самого сильного и свирепого волка. Бывает — такие в одиночку берут медведя, дед рассказывал. Если в Арднаровом войске каждый сам за себя, то алкский рыцарь — часть огромной военной машины, которой может противостоять только такая же. Глядя на него, начинаешь понимать, что алки свернут шею сколенскому рыцарству, как только захотят.

Именно поэтому на них и надо ставить.

Советника прислал алкский король, он прибыл по Эмбре ещё в месяце Посоха. Рыцари тогда как раз начали осаду — и столкнулись с прежде невиданными трудностями.

Надо честно признать — помог алк здорово. Во время первого штурма он возглавил нападение на северную стену — и едва не захватил ворота. Если б рыцари в тот момент не обсуждали, кому первым ворваться в город, а кому грабить храмы, едва не сцепившись в междоусобице прямо на глазах черни, может, и пала бы верхнесколенская столица в первый же день, с ходу.

Потом его советы неизменно создавали осаждённым проблемы, да и пришедший с ним небольшой алкский отряд воевал доблестно и умело. Увы, даже его искусства не хватило для взятия большого города, жители которого решили стоять насмерть. После провала четвёртого штурма и немалых потерь рыцари готовы были взбунтоваться: класть головы в безнадёжных атаках их не прельщало. И именно алк посоветовал перейти к правильной осаде, нахватать в окрестных лесах простолюдинов и заставить их вкалывать во славу сколенского рыцарства. Напротив ворот города выросли настоящие маленькие крепости, со временем их должен был соединить вал, полностью отрезая город от внешнего мира. Увы, пленники мёрли как мухи по осени, да иначе и быть не могло, если есть им почти не давали, а рыцари, чуть что, пускали в ход оружие. В общем, от вала пришлось отказаться. В Тольфаре Амори умудрился отвести от стен города рукав Эмбры, открывая для атаки самый слабый участок стены. Но в Макебалах напротив города протекала стремнина. Это же какой канал нужен, чтобы вместить столько воды?!

А вот несколько осадных орудий построить удалось. Огромные метательные машины, вроде тех, что когда-то доставили алкам немало проблем в Лакхни: алки не теряли даром время, захватив образцы. Правда, у Арднара не было зажигательных снарядов — но и огромные глыбы могли нанести стенам ущерб. Увы, здесь не горы, и ядер почти нет. Выпустив пару снарядов, они замирают, задрав вверх метательную балку, на несколько дней, пока не найдутся новые глыбы. Даже если неопытные расчёты попадут в стену, за это время проклятые сколенцы успевают заложить пролом. А чаще глыбы падают в поле, взметают фонтаны воды в реке, сносят городские дома, не причиняя вреда укреплениям. Осадная война — не самая сильная сторона рыцарей, им противника в поле подавай.

Но сегодня всё изменится. Когда-то Моррест-кетадрин, или кто он там на самом деле, взял Макебалы именно ночной атакой. Увы, с реки воинов не высадишь: в отличие от Эвинны, лодок у них нет. Но то, что предложил советник, тоже неплохо.

— Дюгеклен-катэ, мы же условились выступать без сигнала в час Пса, — усмехнулся Арднар. — Подавать сигналы — значит дать знать сколенцам в городе...

— Правильно, Арднар-катэ, — с вежливостью, переходящей в изощрённое хамство, ответил Дюгеклен. — Вы учитесь быстро. Для сколенцев. — Заметив, как напрягся Арднар, алкский рыцарь поспешил его "добить": — Те, в городе, сколенцы — но сами-то вы кто?

Скажи это кто другой — и Арднар точно схватился бы за меч. Но с алком приходится сдерживаться. Тронь его — и король не простит, Амори ценит самых толковых из своих подданных. А тогда окажешься вообще против всех, и рыцари, тонко уловив момент, начнут неудержимо разбегаться. Сколенец только побагровел, но в свете факелов это было почти незаметно.

— Не в укор вашим воинам, Арднар-катэ, — всё-таки решил отыграть назад алк. — В такое время верность ценится дороже, чем обычно, и король этого не забудет. Но пока ваши успехи оставляют желать лучшего, а время работает на мятежников.

На самом деле, конечно, всё не так: чем дальше, тем больше у их общего сюзерена нового оружия, тем лучше удастся натаскать новую, огромную армию. Но то — алки, а вот здесь и сейчас оно действительно союзник тех, кто в городе. Припасов до весны должно хватить, но пояса затягивать придётся. А из-за этого многие могут просто разбежаться, подавшись в простые разбойники. Дело тоже нужное — но под стенами города они останутся в меньшинстве. И тогда о штурме вообще придётся забыть, да ведь и о блокаде тоже.

— Так что — пусть попытаются ещё раз. А потери... К сожалению, войны без потерь не бывает, — закончил советник. — Макебалы стоят любых потерь!

"Это не алки, которых имеет смысл беречь, сколенские перебежчики — лишь расходный материал" — мысленно добавил он.

До часа Пса оставалось ещё почти два часа. Вроде и не столь уж поздний час, за пиршественными столами рыцари засиживались и до рассвета. Но коротки дни в месяце Всадника, и на окрестности Макебал давно пала ночь. Ближе к полуночи похолодало, дождь в который уже раз сменился мокрым, противным снегом. Нужные распоряжения Арднар успел отдать ещё вчера, борзеющие без хозяйского пригляда рыцари получили своё, сейчас делать откровенно нечего. Да и воинов можно понять. Они привыкли хорониться по лесам и болотам, лишь издали глядя на свои бывшие имения, где распоряжались алки. Протягивая ножки по одёжке, считать каждый грош. Наниматься охранять купеческие караваны или, наоборот, грабить отбившихся от своих купчин. Но осторожно, в меру, и никогда не трогая алков: за своих завоеватели глотку перегрызут, и не посмотрят на родословные.

Война положила этой жалкой жизни конец. Тут запросто можно лишиться головы — зато сейчас у каждого из Арднаровых вояк есть вдоволь вина, награбленного барахла и золота, наловленных в северных деревеньках баб. А такое, Арднар знал по себе, кружит голову почище новомодного "самогона", который изобрёл в Алкии какой-то мастеровой. Там сейчас вообще многое меняется, взять хоть это их новое оружие...

Самогона, кстати, в их войске тоже хватает, мало кто из сиров рыцарей не балуется этой отравой. Значит, никогда не помешает проверить посты и спросить со всей строгостью с заснувших, отлучившихся по нужде и просто пьяных. Такое уже бывало. А ведь мужичьё их ненавидит даже больше алков: те-то просто враги, а эти — как бы свои, но предавшие своих. Представься им возможность — вырежут часовых, просочатся в лагерь и устроят визит лисы в курятник. И такое бывало, конечно, не в главном войске, а в посланных выколачивать дань отрядах, подальше от грозного предводителя. Что характерно, из тех отрядов не вернулся никто.

Но безжалостно вколоченная дисциплина пока держалась. Часовые в невысоких башенках по углам укрепления исправно несли службу, мост через канаву был поднят, стояла охрана и у требюше. Усиленный пост, целых девять рыцарей, неусыпно несли стражу вокруг лагеря с пленными крестьянами. Мало ли что — с засевших в городе станется атаковать осадные машины, или освободить нахлебавшихся лиха невольников: эти тоже не откажутся принять участие в резне. Посты были расставлены с умом, опять же по совету алка. Пока часовые добросовестно несут службу, подобраться ко рву незаметно невозможно.

В порядке были и укрепления. Всего вокруг города их построили семь: три каменных, напоминающих небольшие, квадратные или пятиугольные крепосцы с рвами, стенами и башнями. Ещё четыре — насыпанные подковой валы с высоким частоколом по гребню и неизменным, пусть и без воды, рвом. Каменные крепости прикрывали северное направление, откуда могли явиться армии Оле, Телграна, Хариберта ван Элевсина, поодиночке или все вместе. Стояли они, соответственно, против Ратанских, Валлейских и Вестэллских ворот. Рудничные, Энгольдские и Базарные ворота прикрывали земляные укрепления-бастилии. Наконец, седьмой расположили на другом берегу Эмбры, прямо напротив пристаней — чтобы ни днём, ни ночью корабли и лодки защитников не смогли незаметно выйти из гавани. Большая часть требюше стояла именно там, пристрелянная по плёсу — до гавани, конечно, не добьют, это не алкские огненные огненные катапульты, но стоит выйти на стремнину, и получишь на голову шестипудовую глыбу, способную утопить даже боевую галеру. А то и "зажигалочку", если только король Алкский пришлёт, как обещал, баржу с зажигательными снарядами. Правда, каким-то образом мелкие группы мятежников всё-таки проскальзывают мимо той бастилии и фортов.

Пока земля не смёрзлась, пленные мужички вгрызались в неё кирками, заступами, лопатами — по совету алка, укрепления следовало соединить сплошным рвом, валом и частоколом. Только тогда город будет надёжно блокирован: вряд ли лодки и пара захваченных ещё Моррестом галер смогут привезти в город достаточно хлеба. А в месяце Корабля река станет, и тогда можно будет попытаться повторить давний рейд Морреста, уже пешком по льду. Хотя... Вряд ли они не учли уроки прошлой осады. Наблюдатели доносят — там, где вдоль берега нет никаких стен, мятежники насыпали вал, а на нём несёт стражу целая рота. Прорваться там будет непросто. Но уж блокада города за зиму станет абсолютной. А там и Амори начнёт своё долгожданное наступление...

— Сир, — раздался знакомый голос.

Эгар ван Видрагар — командир пешего отряда тардов-наёмников, без которых рыцари мало что могли сделать в осадной войне. Конечно, плут, каких поискать, и верен только до тех пор, пока кто-то не предложит лучшую цену — но пока что с ним проблем не будет. Всё сделает — только плати щедро и вовремя.

— Да, Эгар-катэ? — приходится, приходится обращаться вежливо, как со знатным. А то сорвиголова-капитан, выходец из народа отчаянных морских разбойников, не задумываясь, схватится за меч, а там и его соратнички подтянутся.

— Пора. Час Пса.

— Да, — ответил Арднар. — Пора.

Чётко, демонстрируя старосколенскую выправку, капитан отсалютовал мечом и развернулся. Миг — и коренастая фигура растворилась в промозглой мгле. Посмотрев вслед, одним движением вскочил на коня и Арднар. Звякнул о прикрывающие плечи железные пластины край кольчужного хауберка, всхрапнул жеребец. За его спиной уже скапливались рыцари в полном вооружении. Арднар поднял руку — и, дождавшись, пока большая часть рыцарей стянется в неправильную колонну, резко бросил её вниз, давая сигнал трогаться. Покачивая над головами лесом копий, войско потянулось к воротам бастилии. Наёмная пехота, наоборот, шла чётким строем, прикрываясь щитами от любых неожиданностей. Неожиданно Арднар подумал, что эти вояки, доведись им схватиться с его рыцарями, доставили бы им немало проблем.

Вспомнилось, как всё начиналось. Арднар ван Хостен, из рода Имлингов родился рыцарем, но ничего, кроме имени, папаша ему не оставил. А ведь сразу смекнул, что да как, ещё до Кровавых Топей понял, чья будет власть. Он и алкам помогал, как мог, говорят, даже подсказал им, кто из знатных мог выступить против них, и потом сам в "замирениях" участвовал. Алки и "отблагодарили": вышибли со службы под зад коленом, как только стал не нужен, потом и имение за недоимки отобрали. Так что умер папаша приживалкой у богатой родни в Нижнем Сколене, но даже тогда не понял очевидного: оказанная услуга не стоит ничего.

Арднар вздохнул. Многие считают, что для убийцы, дезертира и предателя нет ничего святого. Как ни странно, они не правы. Как и много раз раньше, что-то ворохнулось в душе — наверное, всё-таки зря он бросил старика, когда подрос, а потом даже не попытался узнать, где его могила, и похоронили ли его вообще. Или выбросили на поживу лесному зверью, как стоптанный до дыр сапог...

Итак, встретив пятнадцатую зиму, Арднар ушёл из дому. Бродяжничал, где воровал, а где и грабил, одну девку, что шла по грибы в лес и попалась заезжему отморозку, использовал всем известным способом и шею свернул. Да и другие были. А что такого-то? Главное, что не алки, этих только тронь — из-под земли достанут. Со сколенцами-то проще, эти привыкли на суд полагаться. Пока у помещика приёмный день будет, пока он соизволит начать поиски, если вообще соизволит... Пока несколько оруженосцев соберутся прочёсывать ближайший лес — купленный на награбленное боевой конь унесёт молодого рыцаря в соседнюю субу, а уж там вообще никто не почешется. Так и развлекался, пока не попался на глаза хитроумному вербовщику, набиравшему молодых лоботрясов для армии Амори. Удивительно, но оказалось, что без сколенских наёмников алкам не обойтись.

Что ж, хоть и любил молодой рыцарь-бандит вольную жизнь, но дураком не был. Ведь сколько верёвочке не виться, а в итоге на суку закачаешься. А тут можно делать то же самое, но прикрываясь именем короля, и тогда уж точно никто из сколенских свиней пикнуть не посмеет. Про то, что он и сам рождён сколенцем, Арднар предпочёл забыть. Опять же, в армии по-настоящему научат махать мечом, да и королевское жалование существенно больше того, что можно стрясти с нищебродов-крестьян. А пригожую девку в траву повалить можно и вместе с наёмниками. Десятник приставать не станет, даже поучаствует.

Но скоро армия наследнику рода Имлингов надоела хуже горькой редьки. Ну, что это такое: день-деньской маршируй в колонне с другими потными мужиками, повинуясь командам спесивых, как индюки, алкских дворян. Самое обидное, они и дворяне-то без году неделя, большинство Аргард Победитель после Оллоговой войны в дворянство произвёл, а многие пожалованы поместьями вообще за Северные Походы. То ли дело его род, который восходит к дружиннику святого Эгинара, а предки того дружинника сами были из северной воинской касты. Вот это — аристократы, их не выскочки-Харваниды в дворянство возвели, а сами Боги, они и родословную-то ведут не от кого-то, а от легендарных полубогов и внуков Барка Воителя... А это — так, чуть выше быдла.

Но алкам приходилось подчиняться, иначе десятник, здоровяк-наёмник из худородных и нищих, как храмовые крысы, алкских рыцарей, просто вышиб бы юнцу-сколенцу зубы. Приходилось терпеть его придирки, издевательства, оскорбительные выходки десятниковых любимчиков, пусть и худших бойцов, чем он — но не сколенцев. По команде — бегать до зелёных кругов перед глазами, до одури тренироваться с тяжеленным учебным мечом, которым десятник не упускал возможности врезать побольнее. И даже когда ходили усмирять мятежных мужиков и верхнесколенских рыцарей-недобитков, а порой — отражать набеги тардов, хеодритов и баркнеев, добычи ему почти не перепадало. То есть, может, и не ему одному, но отчего-то казалось, что алкские скоты крадут что поменьше, да поценнее, из его доли. И даже если удавалось захватить девок, самых пригожих уводили к начальству, средненьких оставляли солдатне, а самых старых и страшных, так уж и быть, давали попользовать сколенцу-наёмнику. Да и то потом к ним не прикасались, будто могли от него подхватить дурную болезнь...

Одно радовало: жалование платили в срок и до копеечки, а за жалобу на начальство можно было и батогов получить. Дезертиры, кстати, тоже бывали — им без затей рубили головы воины их же десятки, а командиры ещё предупреждали: мол, если бы он побежал в бою, вместе с ним обезглавили бы всех вас. Так что бежать, может, и хотелось — но всё-таки было страшно. Нужен был какой-то толчок, чтобы решиться...

И толчок не замедлил воспоследовать. После нескольких походов они осели в каком-то дальнем гарнизоне в Гверифской субе, дыра была жуткая, где-то в верховьях Фибарры. Именно сюда командир их роты, одновременно — и начальник гарнизона, привёз и свою молодую жену, с которой поженились, пока он ездил в Алкию по приказу командира полка.

Арднар снова вздохнул, направляя коня к приоткрытому зеву ворот. Передовые части колонны уже двинулись в поход, проходя через кирпичную арку и растворяясь в ночи. Всё — без обычных факелов, резкого воя боевых труб, громких команд и командирского мата. Что ж, для ночного дела он отобрал триста самых лучших, которые знают, когда надо шуметь, а когда нет. Значит, до самой стены новые команды не понадобятся. Под мерное чавканье копыт в ледяной грязи можно и вспомнить, что было дальше.

Итак, жена ротного, даром что успела родить троих маленьких алков, была ещё очень даже ничего. Двадцать три года, светлая коса в девичью руку толщиной, тяжёлая — как живая! Сочные губы, скрывавшие ровный ряд жемчужин-зубок — их так и тянет поцеловать взасос. Унизанные недорогими серебряными браслетами тонкие ручки с огрубевшими от постоянной кухонной работы пальцами. Грудь, что аппетитно распирает новенькую, расшитую цветочками летнюю короткую блузку. И, самое главное, что сводит мужчин с ума и будит в их сердцах бесов — огромные, выпуклые, глядящие словно прямо в душу зеленоватые глаза. Арднару тогда было девятнадцать, в походах он успел перепортить не один десяток самых разных девок — но тут юный наёмник понял, что пропал. А уж когда это чудо, доставшееся ротному лет на тридцать её старше, как-то удостоило его мимолётного взгляда из-под длинных ресниц...

Имя у неё было коротенькое, и такое же сладкое и пьянящее, как молодое вино — Эйя. Эйя вана Аледи, она даже не была знатных кровей, так, дочь какого-то богатого купчины. Её и выдали за ротного исключительно по расчёту: это помогало купцу получить доступ к трофеям, а ещё гарантировало безопасность в подконтрольной ротному субе. Но любовь там и не ночевала, в этом Арднар убедился почти сразу.

За взглядами последовали мимолётно брошенные, и вначале невинные слова. За словами — тайные встречи при луне на берегу Фибарры, объятья, вначале робкие и безобидные, но потом всё более влажные и знойные поцелуи. Сладость её губ и запах её дыхания, упругость её языка во рту и тёплую упругость груди под тонкой тканью, тесно прижатой к его груди... Как передать-то словами то, что навсегда запечатлелось в памяти? Да и надо ли?

Она не стала долго его томить — с полными блаженства стонами впустила внутрь его раскалённое, жаждущее любовной "битвы" "копьё". Кажется, он и сам стонал — или хрипло взрыкивал, как зверь, яростными толчками вонзаясь в неё. Она вынуждена была сдерживать вопль острого, как боль, наслаждения — и её зубки впились в мускулистое предплечье солдата. Но боли он не чувствовал — только снедающий его внутренний жар становился ещё нестерпимее, а движения — быстрее и размашистее. Он забыл о лёте времени до тех пор, пока с хриплым стоном не докончил последнее движение и, задыхаясь, не вышел из неё, распластываясь на форменном плаще. Чувствовал он себя так, будто по летней жаре пробежал в полной выкладке и вздетом доспехе пять миль. Но там была только усталость и отвращение к этим разноплеменным ублюдкам, в одном строю с которыми приходится глотать пыль. А тут...

Эта встреча не стала последней: видимо, и он её чем-то зацепил. Когда раз в неделю, когда раз в две, но алочка снова и снова приходила всё лето и немалую часть осени, пока не стало по-настоящему холодно, и тела снова сплетались, двигаясь в едином ритме и славя Милостивицу Алху бессвязным шёпотом и стонами. А Арднар наутро, снова окунаясь в служебную рутину, скрежетал зубами, снова и снова вспоминая влажный, горячий рот, бесстыдно оголённые груди и хрипловатый, удовлетворённый смех опытной, повидавшей виды женщины, способной многому научить в любовном искусстве. А она была воистину опытная: такое вытворяла, что простой сколенский рыцарь только диву давался.

И ещё его интересовало, что она будет делать, если живот начнёт расти. Как-то спросил, но "верная жена" лишь махнула рукой. Мол, есть одно зелье, но мужикам про него знать не стоит, а то ещё подозревать начнут во всяком-разном. Лучше давай-ка мы с тобой... И медленно, давая почувствовать влажное тепло, приникла ртом к мгновенно одеревеневшему "копью"...

— Где ты так научилась? — спросил он, когда очередная любовная схватка закончилась, и они лежали на его плаще, тяжело дыша и отирая пот. — Ротный наш научил?

Женщина только презрительно хмыкнула — и смачно, по-мужски, сплюнула в траву.

— Он вообще ничего не умеет: поелозит немножко, и храпеть начинает, да и то всё реже. Моего младшенького вообще не он делал. Эх, солдатики, если б не вы ...

— Что? — ошалело спросил Арднар. Она же так жарко целовалась! От этих поцелуев потом не один день сладко ноют губы... А уж её стоны, и обжигающие огнём укусы... Он-то собирался предложить ей убежать, мол, жалования я достаточно скопил, если что, большая дорога прокормит, лес не выдаст.

Но женщина лишь снова беззаботно рассмеялась, обдав пряным ароматом тёплого дыхания.

— А ты думал, ты один такой, сколенец? Место своё не забыл? Вас в роте таких под четыреста, и все хотят... Ты просто крепкий, солдатик, выносливый, и конец твой что надо, крупный, твёрдый... Ум-м, просто жеребец! Долго скакать можешь, не то что десятник твой и эти... ну, кенсы они, или кто там... Фарлаф с остальными.

...Потом Арднар не раз клял себя за опрометчивость. Мало ли непотребных девок на свете? Так ведь большинству ещё деньги нужны, а эта за удовольствие старается. Ну, кувыркается не с ним одним, а ещё с кем-то, да хоть со всей ротой по очереди, и со жрецами по праздникам — какая разница? В походах против мятежников, если удавалось захватить баб, и не надо было сразу отдавать командирам, они друг друга не стеснялись.

Но это потом, когда вновь обрёл способность думать. А тогда его с головой накрыла штормовая волна бешенства, напрочь затмившая рассудок. Та, без кого он миг назад не представлял себе жизнь, использует его, как племенного быка?! Она — какая-то купеческая дочь, просто использует рыцаря, как он сам какую-нибудь гулящую девку?! Прежде, чем разум успел остановить руки, они сомкнулись на нежной белой шее и сдавили с такой силой, что тонкие косточки просто смялись с влажным хрустом. Ещё недавно пленявшие его зелёные глаза выпучились — и так и замерли, мутнея, с ужасом и тоской глядя в ночное небо, из ротика на наливающемся чернотой лице вывалился синеющий язык, длинная светлая коса безжизненно распласталась на траве.

Рыцарь поднялся, оглядываясь по сторонам, не было ли нежеланных свидетелей. Разум вернулся, а Арднар был, даром, что вспыльчивым, но неглупым малым. Он сразу просчитал, что жену ротного хватятся самое позднее поутру — если, конечно, её отсутствие уже не обнаружили. Ведь могла же ошибиться, оставив улики своего позора, и она. Разумеется, её сразу начнут искать. Ради такого дела мелочиться не будут, поднимут всю роту, а уж когда найдут тело... И одновременно вскроется ночное отсутствие Арднара в его десятке, ведь для всех остальных он на дозорной башне, с которой видны окрестные поля, и смена уже через час. Собственно, их встречи и случались тогда, когда никто на пост подойти не мог. Алкские начальники караулов не привыкли делать внеплановые обходы постов. По крайней мере — в спокойном гарнизоне в глубине своих владений. Эх, жаль, не знали об этом сколенские разбойники, что с их стороны не меньшее упущение. Это сейчас они уже поняли, чем платят за лень на войне, а тогда...

Тогда и войны были другие. Войны знатных и богатых, не понаслышке знающих о кодексе чести, видящих в противниках равных. Там можно было брать пленных и возвращать за выкуп... Или не возвращать, как было в Ратане, но уж это была не "честная война", а месть за давнее разорение своей земли. Больше такого алки не повторяли. Но когда восстала чернь, знал Арднар, все знатные должны быть готовы выступить сообща и не давать бунтовщикам пощады. Покарать их так, чтобы остальные навсегда запомнили, каково поднимать меч на благородных. Именно поэтому он сейчас за Амори — но так было далеко не всегда.

Арднару удалось добраться до тайника прежде, чем поднялась тревога. Удалось и перемахнуть частокол, пусть и вывалявшись в грязи на дне заплывшего рва, добежать до леса... На этом везение кончилось. Как загнанный зверь, метался он по всей стране: алки не простили убийства, травили его по всем правилам, обкладывая со всех сторон, обещая немалые даже для алков деньги, а уж для сколенцев... И всё это не за вождя бунтовщиков вроде Торода, которого могут не выдать просто назло завоевателям. Нет, всего лишь за душегуба и дезертира, который и позже кормился разбоем, потому что больше не умел ничего.

Макебалы. Тольфар. Гвериф. Эшпер. Валлей. Хедебарде. Аттард. Снова Макебалы... Снова Гвериф... В этом проклятом городишке он почти попался: погоня прямо-таки дышала в затылок. Он понадеялся, что его след, наконец, потеряли, расслабился — благо, как раз в тот день в лесу он нос к носу столкнулся с двумя девчонками, одна лет пятнадцати, судя по особо заплетённой косе, уже замужняя, второй не больше одиннадцати — этакий угловатый подросток, обещающий стать красавицей. Не стала. Он даже не стал обнажать меч, удар ножа в живот был нанесён с такой силой, что девку просто снесло в кусты. Старшая так дёшево не отделалась: с самого дезертирства беглец не был с женщиной. Ну, а когда она потеряла сознание, а он уже не мог смотреть на ладное, невзирая на юность, вполне созревшее тело, он без затей перерезал ей горло. Как свинье, ну, так она и есть сколенская свинья, хе-хе.

О младшей он забыл, даже когда та хрипела от алской боли, потому что кричать не было сил. А вот она каким-то образом не просто не околела, а доползла до деревни и довольно точно описала его перед смертью. И, самое паршивое, сделала это за полчаса до прибытия алкских сборщиков дани. Почувствовав, что пахнет немаленькой наградой, алки позабыли про первоначальные цели — и ринулись в погоню.

Это не остановило меч Арднара, сумевшего вырваться из западни, уложив троих. Ему улыбнулась удача — но улыбнулась лукаво, будто дразня. Мол, попробуй, ухвати. Хоть он и вырвался, добавив ещё шесть трупов к остальным покойникам, но на плечах по-прежнему висела погоня, и пришлось забиться на болото, только там удалось затеряться. Хотя, наверное, пару дней спустя его бы всё равно выловили: коня пришлось бросить перед топью, а полученная в одной из сшибок рана загноилась. Да и торба с едой уже второй день была пуста. И тогда пасть бы ему от руки бывших сослуживцев или попасть раненым в руки карателей, а потом принять жуткую смерть на колу, как душегубу и насильнику — но алкам стало не до него. Как раз в те дни неподалёку от Гверифской субы полыхнула восстанием одна из местных деревень.

Куда было деваться Арднару ван Хостену? С одной стороны — ненавистное мужичьё, среди которого, однако, неплохо обученный воин мог рассчитывать пробиться во власть. С другой — алки, которым Арднар привык свирепо завидовать, ненавидеть — и в то же время восхищаться их беспощадностью. Но именно поэтому они не простят дезертирства, да ещё убийства своих. Не считаясь с усилиями, тратами и потерями, будут преследовать всю жизнь, потому что не сможешь покарать одного — и десяток других решит, что и им можно. Хорошо, если просто вздёрнут, а то ведь "по совокупности" могут и на кол посадить, к вящей радости черни. И Арднар выбрал жизнь с повстанцами. Благо, старый хрыч Норберт оказался простодушным, как младенец. Решил, старый маразматик, что, помогая Эвинне, сражается за родину. Да кому она нужна, родина-то эта?! Где сытно кормят, платят за службу звонкой монетой, и ещё сквозь пальцы смотрят на обычные шалости наёмников в деревнях — там и родина!

Норберт допрыгался в первой же битве: брошенное с лагерного частокола копьё пронзило его, как вертел цыплёнка. Рыцари стали решать, кто будет новым командиром, решали, считаясь родством — и неожиданно оказалось, что среди сколенских изгнанников большая часть — тоже потомки отличившихся легионеров Арангура Третьего и Аргарда. Ну, правильно, старые-то роды знают, с кем стоит связываться, а с кем не стоит! Так и выпало стать главным — Арднару ван Хостену. И воевать... Воевать за тех, кого бы с радостью порол, вешал и сажал на колья целыми сёлами. Против тех, перед кем и колени преклонить бы не отказался... Разумеется, только до того момента, как отвернутся, и удастся выхватить засапожный нож.

Он предал алков — но предал и Эвинну. Это если называть вещи своими именами, а так-то, если всё получится, какой-нибудь хронист назовёт это благозвучнее. Случилось всё просто и буднично — как только понял, что она увязла в Нижнем Сколене, а алкская держава и не подумала рассыпаться. "Они всё равно победят, — сказал он себе. — И вот тогда важно будет им показать: я полезнее живой, чем мёртвый. Я готов взять на себя всю мясницкую работу, а вы уж дайте мне пожить в своё удовольствие. Ведь это настоящее удовольствие — служить решительным, жестоким и умным". И он старался заслужить прощение. Изо всех сил... Но заслужил пока только кличку Мясник. Творили его воины такое, что любой настоящий мясник сбледнул бы с лица. Алки должны оценить...

Ну, вот и ров. Его обновили ещё алки, а сколенцы, взяв город, углубили и укрепили края кирпичной кладкой, чтобы не оплывал. Совсем скоро там образуется внушительная наледь, и уж тогда влезть наверх, по крайней мере без шума, не получится. Но пока на дне только топкая грязь, и воины, помогая друг другу, ловко спускаются вниз.

Арднар невольно залюбовался своими бойцами. Как идут! Не звякнет неплотно пригнанное оружие, разболтавшиеся пластинки панциря, не стукнет лишний раз древко копья, даже грязь почти не чавкает под сапогами. Спору нет, полностью бесшумным движение отряда под триста копий быть не может. Но уже с двадцати шагов их мало кто услышит. Можно увидеть, но ненастная ночь укрывает получше любой шапки-невидимки. Не отряд отборных бойцов, способных порвать полк этих... с позволения сказать, вояк, а длинная череда признаков, неслышно движущихся в непроглядном мраке к городским стенам.

Ну, всё, дальше ехать не стоит. Арднар натянул поводья. Это Норберт, старый дурак, лез в самое пекло — вот и получил копьё в грудь. Он, Арднар ван Хостен, знает, что предводителю в первых рядах не место. Вон, Амори ничуть не хуже своих головорезов в рукопашной — но и он держится сзади. Дело предводителя — думать, а мечами махать и остальные могут.

Тем временем над копошащимися во рву солдатами поднялась лестница. Она качнулась в мутном небе — и осторожно стала склоняться к стене. Конечно, было бы проще просто бросить её на стену — но тогда стук точно всполошит защитников. Вдобавок в мутном мареве тумана звуки звучат глуше, но дольше и протяжнее. И гораздо дальше. Увы, стражу бунтовщики несли вполне достойно. Хорошо хоть, на три мили внешней стены приходилось не больше полусотни часовых, да и те не стояли на одном месте, а обходили стену небольшими отрядами. Именно этого момента ждали, скапливаясь в полупустом рву, наёмники Эгара. Также бесшумно, накапливаясь напротив Вестэллских ворот, ждали своего часа рыцари, готовые во весь опор ринуться вглубь города. Над собравшимися во рву тардами поднялась длинная штурмовая лестница. И как только факел, мелькавший меж зубцов крепостной стены, исчез за башней, лестница аккуратно, почти бесшумно, коснулась стены.

Лестницу привалили к стене наискось — именно так её труднее всего отбросить от стены. Не дожидаясь каких-либо команд, первые наёмники, закрепив в особых ременных петлях копья и взяв ножи в зубы, сноровисто полезли вверх. Лестница слегка поскрипывала под весом латников — но никакие другие звуки не нарушали ночную тишину. Если на стене даже и были постоянные посты, вряд ли часовые бы что-то услышали, пока тарды лезли на стену. А потом станет поздно: в рукопашной мятежные смерды мало чего стоят...

Первый из рыцарей перепрыгнул через гребень стены, за ним сноровисто стали перебираться следующие. Четверти часа не прошло, как на стене вырос ощетинившийся копьями, прикрытый латами и щитами стальной ёж: уже треть, а то и половина отряда уже была на крепостной стене.

И в этот момент...

Лестница поскрипывала, прогибалась — но вес закованных в железо наёмных пехотинцев выдерживала достойно. С каждой новой ступенью земля внизу растворялась в мутной мгле, а неровная поверхность стены, наоборот, приближалась, и до неё при желании уже можно было достать рукой. Это значит — до гребня осталось не больше полутора копий. Ещё одно усилие... Ну, вот и бойница. Совсем узкая, стрела пролетит, и копьё может бить тех, кто пытается перевалить через гребень — но бесполезно пытаться пролезть внутрь. Архитекторы Старого Сколена строили с умом. И на совесть: даже прокатившиеся по всему Сэрхиргу землетрясения на пороге Великой Ночи не слишком повредили укреплениям. А что рухнуло, отремонтировали алки.

Наёмник остановил подъём, толкнув ногой того, кто лез за ним, тем самым приказывая замереть. Мгновенное движение пробежало по цепочке людей, взбирающихся по лестнице — и на совесть обученные латники замерли, вслушиваясь во мрак. Тот, кто взбирался первым, привстал на носки — и осторожно заглянул в бойницу. Вроде бы на стене царила тьма и тишина — но мало ли что, вдруг мятежные холопы затаились за зубцами, готовя приятную неожиданность для тех, кто влезет наверх? Но там, наверху, царили тишина и мрак, ни малейшего движения не чувствовалось на крепостной стене. Только по ту её сторону, там, где высился холм Цитадели, мерцает парочка огоньков. Но до Цитадели надо ещё добраться, и хорошо бы сделать это с ходу, ибо там придётся карабкаться не только на крепостную стену, но и на глинистый, скользкий холм, специально эскарпированный ещё при Империи...

Убедившись, что широкий гребень крепостной стены пуст, рыцарь в несколько движений взобрался на гребень и спрыгнул на стену. Сразу прижался к зубцу, чтобы не отсвечивать на фоне неба. Даже ночью его фигура чуть чернее, привычные к тьме глаза легко определят. И если в ближайших башнях кто-то есть, могут выстрелить. Расстояние плёвое, шагов сорок, приличный лучник не промахнётся даже ночью. Казалось бы, откуда взяться приличным — у косолапых мужиков, только что от сохи? Но вполне можно нарваться и на разбойника, и на охотника с севера, откуда-нибудь из Хедебарде, а эти ребятки с такого расстояния белке стрелу в глаз загонят. Рыцарю, естественно, тоже.

На стену спрыгивают новые бойцы. Срывают щиты со спин, выхватывают из ременных петель копья, перегораживают стену. Она тут очень интересная, её перестраивали после Оллоговой войны, когда пол-Империи отстраивались из развалин. Камня не хватало, не хватало со страшной силой, и имперские инженеры придумали ему неплохую замену. Поставили две относительно тонкие, не больше двух кирпичей наверху, высокие каменные стенки, которые сами по себе за час разобьёт любой таран. Между ними осталось пространство аж в три копья, местами и больше, сами ворота напоминали тоннели. В это-то пространство и навалили земли вперемешку с битым кирпичом из развалин, брёвен, глиняных черепков — в общем, любых твёрдых предметов, а сверху наложили глины. Несколько лет и зим — и вся эта масса слежалась воедино, уплотнилась, обрела каменную твёрдость. Получившаяся стена, возможно, и проигрывала укреплениям крупных крепостей Сэрхирга в высоте, зато безусловно превосходила их толщиной и прочностью. Нечего и думать пробить её тараном, наверное, и хвалёные огненные катапульты Амори не смогли бы справиться с ней. Ей и землетрясение накануне Великой Ночи почти не повредило. Разве что сбить зубцы камнемётами, а потом засыпать мятежников стрелами — только нет у них столько камнемётов и столько хороших лучников. А плохих самих перестреляют ещё на подходе к стене — ведь с высоты стрелы летят чуть дальше, да и целиться легче.

Ещё можно попытаться прорваться в ворота — но ближайшие к воротам башни, выдающиеся за основную линию укреплений, обеспечивали перекрёстный обстрел штурмующих ворота. Трое ворот подряд высадить под огнём со стен не легче, чем пробить стену тараном. А над самими воротами в толще стены устроены казематы с бойницами в полу: можно хоть стрелять сверху, хоть лить на головы ломающим ворота воинов всякую горячую гадость. Пока справишься со всеми воротами, воротный проём доверху заполнят трупы. А ведь можно избавиться от опасности и радикальнее — притащить к воротам пару телег с кирпичом и просто выложить его за каждыми из ворот. Для вылазок сгодятся и неприметные калитки сбоку от ворот, которые не легче высадить, но куда удобнее оборонять.

Отличная крепость, что и подтвердили две последние осады. Если б не Моррест... Но если у Эвинны нашёлся Моррест, то и у Арднара кое-кто найдётся.

Воинов на стене становилось всё больше. Уже почти половина отряда взобралась, за первой лестницей встали ещё три. Ещё немного — и можно идти брать башни, открывать ближайшие, Валлейские ворота — и брать Нижний город приступом. Если получится, то можно и Цитаделью заняться. Там стена старая, ещё Эгинаровых времён, тонкая, вдобавок, невысокая: полагались на холм. Вдобавок ещё в бытность свою солдатом короля-батюшки Амори Арднар побывал в гарнизонной тюрьме Макебальской цитадели — и видел в укреплениях одно слабое место. Где вполне получится сжечь и ворота, и деревянное нутро надвратных башен. Они тоже перестраивались при Аргарде, и каменной сделали лишь внешнюю стену. Всё, что внутри — перекрытия, лестницы, внутренние переборки — делалось из дерева. За пару столетий оно рассохлось, и гореть будет будь здоров...

Последним на стену поднялся Эгар ван Видрагар. Тард бросил на ближайшие башни внимательный, отмечающий малейшие изменения обстановки, взгляд, скользнул взором по ведущей со стены в город лестнице, неопределённо хмыкнул. "Ну вот, сколенцы, и прошляпили вы Макебалы!" — словно говорил его взгляд. Теперь — только отдать людям приказ спускаться, чтобы атаковать башни и снизу, и со стены. Пора переходить к следующему этапу штурма — захвату ворот.

Но что-то мешало отдать короткую команду, после которой у защитников Макебал не останется ни одного шанса. Это ведь огромная сила — полновесная рота отборных головорезов внутри кольца стен. Пока беспечные после прошлых успехов бунтовщики продерут глаза, поймут, что враг уже в городе, схватят оружие, выскочат на улицу, пока поймут, что к чему... Пока придумают, кому командовать во всеобщей неразберихе, где перемешались люди из разных полусотен, сотен и рот... Ведь оставшиеся за стеной тоже не будут сидеть сложа руки.

Но хотя, судя по всему, на сей раз удалось застать бунтовщиков врасплох, чувство опасности тарда прямо-таки вопило о ловушке. Слишком всё просто. Откуда может прийти опасность? Эгар снова и снова вглядывался в стылую мглу, ноздри хищно раздувались, как всегда в предчувствии боя.

Воздух! Какой-то неприятный, резкий запах плыл в сыром воздухе, щекоча ноздри. Внизу этого запаха не было. Ротный принюхался, опустил голову чуть ниже. Да, чем ближе к поверхности стены, тем сильнее мерзкий запах. Что бы могло так вонять? И что это за чёрные лужи под ногами, густая, как вакса, чёрная дрянь основательно заляпала сапоги... Тард нагнулся, макнул палец в лужу, нюхнул. Маслянистая какая-то пакость, тьфу, будто Ирлиф и его Тёмные обгадились...

Понимание взорвалось наподобие алкского взрывчатого зелья, какое, по слухам, вовсю применяли в последние два года в Нижнем Сколене, да и в Тольфаре тоже. Масло! Но не простое, а "земляное" — то самое, которое было в основе адской горючей смеси в снарядах для метательных орудий. Как эта дрянь горит, он знал слишком хорошо: лицо на всю жизнь испятнали следы огненных брызг...

И, будто ожидали этого момента, башни по бокам захваченного алками участка стены ожили. В узких бойницах, предназначенных для обстрела крепостных стен, блеснули багровые огоньки. "Стрелы!" — мелькнуло в голове ротного. И сразу стал ясен замысел проклятых мятежников, понявших, что в честном бою рыцарей и наёмников не одолеют: они приготовили каждому десятому в войске Арднара Мясника поистине жуткую смерть.

— Со стены бегом! — едва сдерживая панический ужас, крикнул Эгар.

Поздно. Сразу две горящие стрелы выметнулись из бойниц и ударили в самые большие лужи под ногами воинов. И огненная волна хлынула во все стороны, рыжее дымное пламя загудело, заревело, быстро набирая силу, наполнившись жирным чёрным дымом, туман стал вовсе непроглядным — буро-багровым, как свернувшаяся кровь.

На стене воцарился ад. Между защитным парапетом и ведущей со стены лестницей бесновалось пламя, в нём метались превратившиеся в живые факелы наёмники. Кто-то пытался сбивать пламя, кататься по земле, но одежда только пропитывалась мгновенно вспыхивающей жидкостью. Кто-то метнулся к лестнице — но и каменные ступени были щедро политы адской жидкостью, вдобавок она была завалена быстро разгорающимся хламом. Какой-то шанс оставался у тех, кто сразу догадался броситься к приставным лестницам — но они же стали и последними, кто смог спастись. Как раз в этот момент огонь добрался до не замеченных в тени стены вёдер с алкским взрывчатым зельем, смешанным со щебёнкой и ржавыми гвоздями. Кто-то додумался уложить их на бок, чтобы выброс огня и осколков пришёлся в нужном направлении. Вёдра разорвало взрывом — но они успели направить ударную волну и осколки от стены — как раз туда, где из последних сил боролись с огнём тарды. Вёдра взрывались одно за другим, и каждый раз поперёк или вдоль стены словно мела железная метла. Когда последнее из них вспухло бесформенным комом огня, а по стенам застучали осколки и камешки, со стены смело всех...

Огонь бесновался на стене, отдельные ярко-рыжие языки взлетали над узорчатой кромкой зубцов, в бойницах не мелькали отблески, как от факелов, а ровно сияло пламя. То и дело со стены срывались вопящие живые факелы, пытавшиеся добраться до лестниц, но неизбежно срывались, а может, они сочли меньшим из зол падение с высоты пяти копий. Что ж, Арднар их понимал: чем гореть живьём в адском пламени, уж лучше головой на камни и в ледяную грязь.

Закаменев лицом, до боли стискивая рукоять меча, Арднар смотрел на гибель своих воинов. Он отомстит за них, отомстит чудовищно, так, что это сколенское быдло будет, как о величайшей милости, молить о быстрой смерти для своих жён и детей — но её не получат! Они умрут стократ страшнее, чем сейчас умирают на стене попавшие в огненную ловушку аристократы, перед которыми это поганое быдло должно ползать в грязи, и ещё радоваться, что они не брезгуют их бабами, пользуются правом первой ночи. Они поймут, что сегодня совершили самую страшную ошибку в жизни!

Но будет это точно не сегодня. Внезапность, на которую рассчитывали воины Арднара, утрачена безнадёжно. И пусть рыцари, в едином порыве бросаясь к стенам, ставят лестницы справа и слева от охваченной огнём стены. Пусть лезут на стены, не обращая внимание на свищущие сверху стрелы. Стены озаряются светом факелов, топот сотен ног по лестницам и пандусам с внутренней стороны стены слышны даже отсюда. Мятежники знали о штурме. О том, что он будет именно этой ночью. И даже о штурмовой группе из трёхсот отборных воинов, призванной, перебравшись через стену, атаковать город изнутри. А ведь в том отряде были не только наёмники — но и первые, самые преданные, стойкие и подготовленные рыцари. Те, с кем он начинал, ещё при Эвинне. Отборные вояки, и, главное, готовые идти за ним в огонь и воду. Каждый из которых стоит десятка любых других, которые предадут Арднара ван Хостена после первых же больших неудач.

— Ненави-ижу!!! — хрипел в первобытной ярости, и сам того не замечал, Арднар. И не он один: с яростным рёвом рыцари пытались взобраться на стены между башнями, уже не слушая командовавших отход командиров, они упрямо карабкались наверх — и летели обратно в ров, сбитые копьями, застреленные в упор из луков, зарубленные чеканами, зашибленные кистенями. Там, где случалось чудо, и они врывались на стену, в ход шли цепы, пересаженные на копейные древки, и уже не крестьянские топоры — а вполне себе пристойные секиры и алебарды, выкованные перешедшими на сторону повстанцев кузнецами. Да и выучка мятежников, хоть он уже с ней и сталкивался, неприятно поразила Арднара. Чувствовалось: это уже не та рыхлая, лишь авторитетом вождей скреплённая толпа. Войско, знающее себе цену, познавшее вкус победы, видевшее беззащитные спины бегущих врагов. И прекрасно знающее, ради чего надо насмерть стоять на стенах и бить тех, кто пытается прорваться в город. Когда там, в домах за крепостными стенами, живут семьи защитников, предводителям горожан не нужно пылких речей.

Арднар знал с самого начала: новые жители Макебал не дадут себя перерезать, как баранов. Но надеялся, что выучка и опыт рыцарей превозмогут мощь укреплений и первобытную ярость мятежников. Будь в городе Эвиннино войско времён Гверифа и Вестэлла, так бы и получилось, но на четвёртый год войны... Вдобавок у них там едва ли не больше бойцов, сколько во всём его войске. Вся надежда была на внезапность — но и эта ставка оказалась бита.

И всё-таки рыцари рвались вперёд. Похоже, не его одного опьяняла ненависть. Когда стяг одного из отрядов взмыл над захваченной приземистой башней, Арднар даже понадеялся, что всё-таки случится чудо, и войску удастся ворваться в город. Но нет, мятежники вовремя заметили угрозу, и бросили в контратаку целую сотню. Прорвавшиеся в башню рыцари долго не продержались: вскоре один из повстанцев сбил флаг вниз, вслед за ним через зубцы вверх тормашками полетели трупы рыцарей. Полный кровожадной ярости рёв пронёсся над стенами.

Нет, понял Арднар, сегодня точно не их день, то есть ночь. Даже если прорвутся, на улицах города останется полвойска. После этого они станут лёгкой добычей любой из повстанческих армий. Делать нечего — надо отходить. И постараться досидеть до прихода алков под стенами города.

Арднар пришпорил коня, не обращая внимания на свистевшие со стен стрелы, помчался вдоль крепостного рва.

— Назад! Все назад! Кому сказал?!! Зарублю, ублюдки!!!

Знакомый голос предводителя действовал отрезвляюще на опьянённых ненавистью людей. По одному, мелкими группками и целыми подразделениями рыцари спускались обратно, и грамотно, прикрываясь щитами и не показывая спины, откатывались к укреплениям, из-за спин латников лучники вели огонь по бойницам — без особого, впрочем, успеха. Повстанцы стреляли в ответ, их стрелы дождём стучали по щитам — но лишь немногие находили цель. Чуть позже рыцари растворились во мраке — и перестрелка тоже стихла. Тишина не наступила: во рву стонали копошащиеся в ледяной грязи раненые. Им Арднар не завидовал: раненые, а большей частью искалеченные падением со стены, они были обречены на медленную смерть от потери крови и холода. Вряд ли им удастся вылезти по осклизлым стенкам рва, а глупцов вытаскивать их под стрелами со стен не найдётся. Но даже среди обречённых порой вспыхивали короткие схватки: среди упавших со стены попадались и повстанцы.

Униженные и озлобленные, рыцари возвращались в укрепления. Предрассветная мутная мгла словно прикрыла их защитным пологом, скрывая от града обидных насмешек. Тем более обидных, что исходили они от вчерашних холопов.

Часть 1.

Глава 1. Макебальская пленница

— Арднар-катэ, прибыл гонец от храмовников. Требует немедленно его принять.

— Принять? — предводитель не удержался от мрачной иронии. — Может, это ему надо принять... Скажем, яд? Ладно, ведите его. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

С самого начала этой дурацкой войны Арднару казалось: Амори больше привечает храмовников, чем сколенских рыцарей. Понятно, с чего: если они ушли от Эвинны, когда у неё начались неудачи, то храмовники сразу же, с первых дней встали на правильную сторону, да ещё смогли как-то выслужиться перед алками. Это понятно — но ведь у этого Эльфера не больше полутысячи бойцов, а у него, Арднара, только в главном войске втрое больше. Это не считая многочисленных мелких банд, разосланных во все стороны. Вдобавок он стоит под стенами Макебал, а Эльфер прячется в Гверифской субе. Спрашивается, кто важнее для торжества алкского дела? Но шпионы доносят: Эльфер не только нашёл общий язык с Амори, но и пользуется алкской поддержкой. Похоже, этого ушлого жреца алки уже прочат на роль наместника Верхнего Сколена... Если так, он взлетит высоко... И уже сейчас надо думать, как или подольститься к нему, или скомпрометировать его перед Амори. А пока... Отчего не послушать?

Гонец оказался здоровяком, одетым в воронёную кольчугу и массивный горшкообразный шлем. Арднар Мясник рядом с этаким медведем казался чуть ли не подростком. Сам не дурак помахать мечом, Арднар понял: без крайней нужды он никогда не выйдет с таким на дуэль. Воина, или, скорее, целого Витязя Правды, выдавали в нём неброский, абсолютно лишённый украшений меч на поясе и видавший виды, вылинявший от дождей и солнца неброский плащ. Одежда воина, осознающего себя лишь одним из множества храмовых солдат, а не рыцарем, который сам себе войско.

— Приветствую вождя рыцарей Верхнего Сколена, — почтительно, но без подобострастия представился посланец. — Зови меня Кранарх ван Беород. Меня послал глава Воинов Правды Эльфер ван Нидлир, ныне, как и вы, являющийся союзником короля Амори. Друг нашего друга — наш друг. Как король готов помочь нам, так и мы готовы поделиться помощью с вами. Вам говорит что-нибудь такое слово: джезайлы?

Арднар нахмурился. Ещё бы не говорило! Наверное, уже все на Сэрхирге знают, что у Амори появилось какое-то особое оружие, которое стреляет огнём, и от которого не спасают ни щиты, ни шлемы и кольчуги. А есть ещё особые огненные катапульты, с помощью одной из которых взята Лакхни. И делает их непонятно откуда взявшийся мастер — наверняка колдун, а то и вселившийся в обычного человека демон. Судя по многажды перевранным слухам, тот, кто овладеет этими штуками, станет непобедимым. Но попробуй, добудь их! Алки, не будь дураками, с остальными не делятся!..

Говорят, Моррест, Эвиннин приспешник, умудрился такие добыть. Ну так его с алками ничего не связывает. Такой путь Арднару ван Хостену заказан.

— Итак, Арднар-катэ, слушайте внимательно. Неделю назад к нам прискакал гонец от короля. Амори решил предоставить нам огненное оружие. Мы готовы поделиться с вами...

— Что вот просто так, от щедрот своих? — не поверил Арднар. Чутьё не подвело.

— Конечно, нет, — улыбнулся Кранарх ван Беород. — Но денег мы от вас не потребуем. Единственное, что от вас требуется, это сущий пустяк: чтобы вы признали право Храма Стиглонова представлять интересы Сколена перед королём Алкским. И тогда половина джезайлов и огненных катапульт достанутся вам.

Арднар судорожно, до боли, стиснул рукоять меча. Боль отрезвила, вернула ясность мысли, заставив вспомнить, что сейчас убить эту тварь нельзя. Наоборот, нужно улыбаться проклятому храмовнику, демонстрировать послушность и расположение. А так хочется выхватить из ножен меч — и распластать мерзавца надвое, разрубив от плеча до бедра. Хоть и неясно, кто кого тут распластает. Или — нет, растянуть на дыбе и неторопливо, вдумчиво замучить насмерть.

Ведь что предложил проклятый храмовник? Имея полторы тысячи воинов (ну, хорошо, теперь уже тысячу четыреста) присягнуть на верность какому-то жрецу, у которого не больше пяти сотен вояк. Который контролирует одну Гверифскую субу, и то не всю. А самое обидное — то, что и Амори считает как-то так. Ещё до войны Эльфер был птицей высокого полёта, говорят, именно он воспитал эту Эвинну. Но и теперь он умудрился выйти сухим из воды. Вот и Амори подбрасывает оружие храмовнику, а не Арднару. И это — невзирая ни на какие заслуги. А ведь сколенцы совсем не Эльфера прозвали Мясником. С того момента, как отказался служить Эвинне, Арднар делал всё, чтобы мятежникам стало не до атак на земли Амори. Теперь он осаждает Макебалы. А Эльфер всё это время просидел в своей субе, но и там не сумел навести порядок. И вот какова благодарность алкского короля?!

— И, кроме того, вы получите титул рыцаря и право купить себе имение, как только передадите в казну трофеи...

Купить имение?! Вот теперь Арднар и правда чуть не рванул из ножен меч — и никакой "ремешок вежливости" не удержал бы его руку. Получается, он должен признать себя рабом, безропотно отдать всё награбленное, и потом униженно выпрашивать то, что принадлежит его роду по праву? А Эльфер в это время будет кататься, как сыр в масле? И решать, стоит ли давать этому горе-вояке хоть что-то?! Ну уж нет. Его молодцы порвут этих толстозадых храмовников, как волк разжиревшую свинью!

Спокойнее, спокойнее, сказал он себе. Это — не жена ротного, и сейчас не время проявлять крутой норов. Наоборот, надо улыбаться этому сыну свиньи, соглашаться со всем, что тот говорит — только ни в коем случае не приносить каких-либо клятв. А между делом, но так, чтобы храмовник не заподозрил неладное — выяснить, каким путём пойдёт караван, кто и в каком количестве будет его охранять, где его собираются встретить храмовники. Новомодное алкское зелье хорошо развязывает язык. И эта девка с Эвинниной рожей тоже пригодится. А уж когда стане ясно, что да как — посмотрим, кто будет смеяться...

Под Макебалами можно оставить основное войско, а с собой взять пятьсот или семьсот отборных головорезов. И уж тогда никакая охрана не помешает ему добраться до огненного оружия. Даже если охрану несут алки, это Верхний Сколен, а не Алкия. Тут хватает тех, на кого можно свалить нападение.

— Мне лестно предложение Эльфера-катэ, — произнёс Арднар. В его голове начал вызревать план — точнее, не план пока, а только его общие очертания. Слишком мало сведений. Значит, их надо добыть! — Наверное, мы примем его — только надо посоветоваться с предводителями отрядов, без них я ничего решать не буду. Это займёт некоторое время. А пока прошу принять наше гостеприимство. В честь дорогого гостя мы устроим пир, а потом вы сможете увидеть Эвинну.

И, видя, как лезут на лоб глаза храмовника, с лукавой усмешкой добавил:

— Конечно, не совсем её. Но, поверьте, одно лицо и одна фигура. Ха, катэ может даже её попробовать! Если, конечно, не брезгует...

И храмовник принял шутку.

— Императрицей-то? Конечно же, нет!

— Эй, ты! — высунувшись в промозглую тьму за пологом шатра, крикнул Арднар. — Ну-ка мухой сюда! Дело есть!

— Слушаюсь, мой господин, — ёжась от нехорошего предчувствия, произнесла входящая в шатёр рабыня. И храмовник вздрогнул: её лицо! И её фигура, даже глаза такие же серые. Только что постарше — или это нелёгкая доля невольницы старит девицу?

— Давай уже, раздевайся, — грубо ущипнув её грудь, скомандовал Арднар. — И чтоб сиру Витязю Правды стало хорошо! Если он на тебя пожалуется — уверяю, мало тебе не покажется!

Мгновенно сорванная со стены плеть будто едва коснулась того места, где из-под расстёгнутой рубахи показалось крутое бедро. Но девушка болезненно охнула и отшатнулась. А глаза храмовника уже маслянисто блестели, и рука сама тянулась к пряжке ремня. Одного взгляда невольнице хватило, чтобы понять: бесполезно просить слугу Богов о защите, и даже о снисхождении. Тем временем Арднар первым справился с пряжкой ремня — и одним грубым толчком швырнул молодую женщину на своё ложе...

Больше всего Беккарде ване Имер сейчас хотелось умереть. Натешившиеся насильники удовлетворённо прихлёбывали алкское красное пополам с более крепким зельем. Пили — и неспешно вели разговор. Пару раз речь шла о каком-то караване, о каких-то джезайлах. Но Беккарде было не до того. Измученная, со свежими синяками от плети на спине и ягодицах, дрожащая от холода и боли, она была сразу же отправлена за пойлом. Даже если бежать — то куда? Кто примет Арднарову живую игрушку, даже если не испугается гнева Мясника? Так что и правда — пусть кончится всё и сразу.

Но даже в смерти она, опозоренная и лишившаяся всего, была не вольна. Одно слово — рабыня. Живая игрушка, призванная удовлетворять любые капризы господ. Впрочем, и рабыням порой везёт — достаётся в господа порядочный человек, не зверь вроде Арднара. Ей Боги отказали и в этой милости: что же она совершила в прошлых жизнях, чтобы таким страшным было воздаяние?!

Она прожила на свете двадцать семь лет. Возраст, когда окончательно перестаёшь верить в чудеса, по крайней мере, в хорошие. Вот плохие жизнь подбрасывает постоянно, и тогда жалеешь, что не ты подвернулась под меч опьянённых кровью карателей.

Судьба не баловала Беккарду с самого начала. Отца, крепкого и ещё не старого мужика лет сорока, болотная лихорадка унесла ещё до того, как мать родила. А когда ей было три года, скончалась и мать. Отчего? А всё просто: тогда был недород, лето выпало холодным, но сухим, как порой бывает после Великой Ночи. Целое лето солнце почти не пробивало пелену свинцовых туч — но ни капли из них не выпало на землю. Жрец говорил, мол, гневаются Боги, надо принести жертву. Жертву принесли, а толку-то... Всё равно по весне детишки пухли и мёрли. Тогда и померла их мать, отдававшая детям последнее.

Хорошо, остался дядя — взял к себе малявку, выходил, можно сказать. Не баловал, конечно, не баловал, у него и своих-то детей девять человек, и для каждого находилась в большом хозяйстве работа. Ну, а для падчерицы — вдвое больше, как обычно и бывает, и крапивой перепадало чаще родных детей. Но и он поспешил избавиться, как чуть подросла: благо, жрец ещё при обряде нарекания имени сказал — вырастет красавица, и овдовевший мельник, самый богатый человек деревни, решил вновь жениться.

Свадьба в девять лет, когда ещё толком не понимаешь, что раз и навсегда решается твоя судьба, и пока что всё равно. Наверное, так даже лучше. Станешь постарше, полюбишь кого-нибудь — а замуж выходить придётся за другого. Наверное, с таким расчётом и женят малолеток, и в этом даже можно усмотреть милосердие. Хотя на самом-то деле всё куда проще: в жизни селянина итак хватает неопределённости, например, как ни вкалывай, а холодное или сухое лето, или летние заморозки, пустит псу под хвост все твои труды. Пусть хоть в том, что зависит от людей, будет всё расписано на поколения вперёд. А ещё лучше, если старые обычаи не меняются веками, и каждый по мере сил успеет к ним приспособиться.

Тем более, если речь о богатом человеке — естественно, богатом по меркам глухой деревеньки на отшибе, где все всех знают не одно поколение. Это какой-нибудь нищеброд годам к сорока, как накопит на выкуп, будет искать хоть кого-то, а мельник может договориться с роднёй будущей невесты ещё до её рождения.

И потом... Никто же не сказал, что первая брачная ночь должна быть сразу после свадьбы! Вот достигнет совершеннолетия, как велит обычай — четырнадцати зим, тогда и придёт пора обзаводиться детьми. Опять же, бывают и такие, кто не утерпит — но у мельника в семье так было не принято. Его род жил тут не один век, и уважаем был не в последнюю очередь оттого, что свято блюл обычаи. И, действительно, к ней никто не притронулся, пока срок не пришёл. До тех пор помогала старшим в большой, хоть и не слишком дружной семье, по хозяйству.

Отказаться? Как откажешься, если о свадьбе сговариваются задолго до рождения невесты. Когда родится такая-то по счёту дочь, она станет женой такого-то сына такого-то. И клянутся именем Справедливого, а жрец скрепляет договор жертвоприношением и грамотой. А вообще, кто на ком женится, у жреца записано на несколько поколений вперёд.

Мужу оказалось далеко за тридцать, ну, и что тут необычного? Приданое за пригожую девку не маленькое, копят такое десятилетиями, и на свадьбу не меньше уходит. Надо и жертву Справедливому да Милостивице принести, и жреца за проведение обряда отблагодарить, и всё село угостить, как велит обычай. А как иначе? Ведь каждый, пришедший на свадьбу, благословит жениха и невесту, а значит, и Боги будут благосклоннее. Мельнику повезло, он смог заплатить выкуп за невесту дважды. Будь победнее, так и остался бы бобылём, удел которого — заскучавшая без мужика вдовушка, не запирающая на ночь дверь, или, если в деревне такая есть, гулящая девица.

Могло быть хуже. Старшей сестре достался пьяный обормот, который не пропускает ни одной юбки. Всё село над ней смеётся, женщины прямо при ней обсуждают его... эээ... достоинства. Сговаривались-то, когда он был серьёзным, работящим парнем пятнадцати лет... Её муж, Эгинар ван Феост, был хоть и немолод, и нелюдим — но работящ, пил в меру, руки без причины не распускал и на супружеском ложе что-то мог: первенца она родила в пятнадцать, потом были и ещё трое. Что ещё надо-то? Опять же, по наследству ему мельница досталась, а значит, как мука нужна, так все зерно на помол несут. И, разумеется, не бесплатно.

К двадцати шести она успела родить четверых. Опять же, ничего особенного, иные молодки к двадцати пятью-шестью обзаводятся. Зато все четверо были сыновьями, а это знак благоволения Богов (жрец говорил, праведно жила в прошлой жизни, ну, да сейчас он бы наверняка противоположное утверждал). Несколько взрослых сыновей, доживших до совершеннолетия и ставших крепкими хозяевами — это ещё и сытая старость, и безопасность, и всеобщий почёт. Тут даже вдову её вдовством попрекать не будут.

Да ведь и как бывает: расплывается баба после нескольких родов, грузнеет, утрачивает юную девичью красоту. И начинает муж от брачного ложа нос воротить, к разбитным вдовушкам, что дверь на ночь не запирают, да гулящим девкам бегать. А она лишь обрела пышные, зрелые формы, манящие взгляд. Идёт ли с горшком на голове, или с вёдрами на коромысле через плечо — парни молодые да холостые и засматриваются, мечтают, как и они такую в дом приведут. И коса — длинная, светлая, на зависть многим. И губы — как маков цвет, на какие глянешь — засмотришься. Вот и Эгинар никуда по вечерам не ходил. Знал, что дома лучше, и с женой слаще.

И в остальном всё было неплохо. Насколько может быть у простых селян под властью алков да после Великой Ночи. Старики говорят, раньше-то и земля лучше родила, и солнце светило жарче, и дожди обильнее, и сборщики налогов добрее — но в последнее верится слабо. Небось, и при Императорах драли с простого люда три шкуры, да ещё, говорят, в легионы рекрутов верстали...

Жрец говорит, не правильно это было, рыцарское дело воевать, не крестьян — потому, мол, и случилась Великая Ночь. А алки, мол, правильно всё делают, потому и живут припеваючи. Только не очень-то верится: алки, вон, все заповеди божеские разом порушили, и ничего, живут себе, не тужат. Помещик из поставленных королём Амори первое, что сделал — это отобрал себе молодок покрасивее, и увёз в свою усадьбу. Зачем? Спросите любую замужнюю женщину, зачем.

Но в остальном жизнь текла размеренно и неспешно, и половина её, а то и больше, уже осталось позади. И до Великой Ночи далеко не все доживали до сорока, а уж теперь-то... Зима и лето менялись местами, по весне, конечно, было тяжело, но род у мужа большой, богатый, дружный — никто от голода по весне не помирал. Как пахота, сев или жатва, все, вплоть до детишек, с утра до ночи в поле. Тут уж каждые рабочие руки на вес золота, спят в такое время урывками, а едят в поле. В такие дни и мрут чаще: не выдерживают, надрываются. Её Справедливый миловал: Эгинар был крепок, как священный дуб за околицей, да и сама она не самой слабой была.

Даже когда семь лет назад недород случился, а новый, алкский помещик и не подумал скостить недоимки. Тогда всё село оглашали вопли и причитания: безжалостные мытари забирали в рабство домочадцев недоимщиков... Бывало, и сами селяне продавали в рабство детей, чтобы прокормить остальных. Таких и называли детьми дождей, потому что случалось такое после дождливых и холодных лет, когда хлеба гнили на корню, или их убивали ранние заморозки. Но так случалось с теми, за кем не стоял зажиточный, многолюдный и дружный род. Род её мужа был именно таким.

Вот именно. Был.

Но до поры жизнь не била её совсем уж сильно — многим пришлось куда хуже. Взять, хотя бы, её сестру. Судьба будто нарочно дала вкусить счастливой, сытой жизни, чтобы ещё больнее было всё потерять. Когда началась эта растреклятая война, вся страна будто в одночасье сошла с ума.

Впрочем, поначалу их медвежьего угла в одной из парган Эшперской субы смута не коснулась, армии шли по тракту вдоль Эмбры — там и правда никому мало не показалось. А они ещё радовались, мол, мытари по осени не приехали. И шли по лесным деревенькам слухи: мол, Боги послали на помощь простым людям свою избранницу по имени Эвинна вана Эгинар, которая поклялась изгнать алков и дать стране счастливую жизнь. К слову сказать, алки эти топора и петли заслужили. Последнее ведь отбирают у людей, и к жёнам да дочерям их руки смеют тянуть! Кто ж после этого о них жалеть-то будет?

Ещё первым летом в паргане появились вербовщики повстанцев. Говорили, мол, надо биться за правое дело, идти на столицу, выручать Императора, на которого точит зубы король Амори. Некоторые верили — парни победнее да понепоседливее и правда шли. Некоторым даже повезло вернуться. Кому без руки, кому без ноги, кому без последних штанов. Их рассказам об имперских землях и Старом Энгольде, огромных дворцах и храмах с куполами, обшитыми листовым золотом, мало кто верил — хотя, казалось бы, своими глазами люди мир повидали. Победу завоевали, правда, вот алков как-то и не видели. Но ведь их землячка, верхняя сколенка, за самого Императора замуж вышла, так? Значит, победа. И алков уж три года, как никто не видел.

Тогда почему же всё осталось так же? Даже хуже: что ни говори об алках, при них в стране не бушевала смута, по Верхнему Сколену не шлялись бесчисленные шайки, отряды и целые армии, живущие грабежом, и уже не мыслящие иной жизни. Засыпая вечером, по всему Верхнему Сколену не знали, доведётся ли проснуться утром?

Сходство мельниковой жены с наместницей Верхнего Сколена подметили ещё в первые месяцы восстания. Муж смеялся, мол, я теперь наместник, а то и сам Император. Наверное, это и вызвало гнев Богов, разрушивший их устоявшийся, относительно благополучный мирок.

Саму Эвинну она видела лишь однажды — на ярмарке в главном городе парганы Солоре, в месяце Судьи первого года войны. И тоже была поражена до глубины души: и рост, и лицо, и голос, и глаза — всё как у неё. Она будто смотрела на себя в зеркало, да не просто в воду затона на реке, даже не в полированную бронзу, а в настоящее стеклянное зеркало, какие умели делать только в старой Империи, и какое в семье мужа передавалось из поколения в поколение и береглось, как зеница ока. Разной была только одежда, у предводительницы сколенцев были мужские штаны и рубаха, добротные, не как у крестьян — ну, да наместнице и положено одеваться богато. А перед боем она надевала и доспехи. Муж шутя называл её "своей Эвинной"...А она гадала, как самая обыкновенная женщина, даже младше её самой, стала предводительницей, и как ей подчиняются даже рыцари, и как она громит алкские армии, будто лиса курятник?

При Эвинне было хорошо, куда лучше, чем при алках. В их места война не докатилась, дань платить не пришлось, а значит, и до нового урожая дотянули без обычного затягивания поясов. Потом наместница ушла на юг, а за себя оставила бывшего рыцаря Арднара. А тот предал её, решив установить свою власть в Верхнем Сколене, ну, хотя бы в нескольких южных субах. И вскоре его вояки собирали дань хуже алков. Те хоть назначали, сколько чего надо отдать, а эти гребли всё, на что падал взгляд. Тех же, кто смел хотя бы косо посмотреть на разбойников-рыцарей... А нету их. Перевели всех под корень.

Тот день, разорвавший её уютный мирок в клочья, начинался совершенно неприметно. Где-то копошились мародёры на руинах Тольфара, снова и снова вороша обугленные руины и обгоревшие, растрескавшиеся кости. Где-то бился лбом о макебальские стены Арднар, где-то выясняли отношения Хариберт ван Элевсин, кетадрин Телгран ван Вастак, принц Оле Мертвец — единственный поддержавший восстание Харванид. А здесь всё так же играла в пыли босоногая чумазая детвора, посмеивались, перемывали косточки мужьям и дружкам девки и молодки в очереди у колодца, блеяло стадо овец, идущее с выпасов, скрежетали, проворачиваясь, жернова мужниной мельницы — в прошлом году урожай выдался на диво неплохим, старики даже вспомнили времена до Великой Ночи. Да и в этот раз, по всему видно, будет не хуже. Если данщики снова не придут — этак вся деревня заживёт не хуже, чем в старой Империи, как деды сказывают.

— Воины, воины едут! — сверкая пятками, мимо пронёсся мальчишка. Соседский сын, пятилетний малец, со сверстниками игрался на холме у самой окраины села. Это сделали с умыслом: зоркие шустрые мальчишки наверняка увидят чужаков и успеют предупредить старейшину и остальных. Нелишняя предосторожность во времена, когда по лесам бродят самые разные вооружённые отряды.

По деревне пронеслась мгновенная суета: на четвёртый год войны все знали, что означает приход солдат. Будут грабежи, и горе тем, чьих жён или дочерей найдут. А уж стоит попытаться сопротивляться... Хоть чем-то возразить данщикам...

Последствия могут быть любые. Вплоть до полного уничтожения деревни с продажей в рабство женщин и детишек — и поголовной мучительной казнью мужчин старше десяти, стариков и старух... Вон, в соседней паргане так село вырезали — так потом там целый лес кольев со сгнившими трупами нашли. А ведь всего-навсего какой-то охотник застрелил из лука рыцаря, попытавшегося тянуть руки к его жене.

И потому крестьяне прятали — женщин, детей, припасы, бедную металлическую утварь, мотыги и плуги: всё железное после Великой Ночи само по себе ценность. Если у кого-то были украшения из золота и серебра — их и до войны-то старались надевать только на свадьбу и среди своих. Увы, спрятать всё нельзя — ничего не найдя, рыцари начнут пытать жителей домов подобротнее. Нет уж, как всегда, чем-то нужно поступиться. И кем-то тоже.

Иное дело, мельникова жена в число этих "кого-то" не входила. Так вышло...

Тем временем рыцари неспешной, сверкающей начищенной сталью кавалькадой въехали в деревню. Зло прищуренные щёлочки глаз, чёрные от загара, выдубленные ветрами лица, разномастные бороды, спадающие на одетую в металл грудь. Начищенные шлемы, что сияют на летнем солнце, как купола храмов. На совесть заточенные, каплевидные наконечники копий покачиваются над головами, и на каждом трепещет небольшой флажок. Каждый рыцарь — сам себе дружина, а какая дружина без знамени?

Опасностью разило от этой колонны, как гарью — от свежего пожарища. Злой, уверенной в своём праве творить что угодно, силой. Постоянной, всегдашней готовностью к убийству, что делает даже десятки крестьян беспомощными перед одним прирождённым воином. А по сути — прирождённым убийцей.

Во главе кавалькады ехал здоровяк, за плечом покачивалась огромная, особенно на взгляд непривычных к оружию крестьян, секира. Она удерживалась ременной петлёй поверх притороченного на спину щита. Такой секирой можно орудовать и двумя руками, это даже удобнее — но от стрелы никакая секира не спасёт. Поэтому без щита всё едино, никак.

Навстречу рыцарям шла наспех собранная делегация — старейшина, дородный, пузатый, больше всего напоминающий пивную бочку на коротких, кривоватых от рождения ногах, на необъятное брюхо спадает окладистая седая борода. По бокам от старейшины стоят сыновья, у старшего старшая дочь уже замужем и ждёт первенца. Ещё сбоку встал сельский жрец — чуть помоложе, лет сорок, и борода ещё не утратила привычный тёмно-русый цвет. Но в остальном — точно такой же, дородный, широкий в кости, будто сплюснутый невидимым прессом. И точно тот же купол храма, сверкает огромная, лишь по бокам обрамлённая короткими волосками, лысина. Про жреца говорили много, и больше плохого. Особенно про его сладострастие и ненасытность. Ну, и про неистовую, доходящую едва ли не до самозабвения ненависть к Эвинне. Мол, порушила весь порядок в мире, те, кто должны быть внизу, оказались наверху, и наоборот... А вот про алков или Арднара — ни слова, будто и нет их. Понимает, наверное: начни их хвалить, и не защитит даже жреческий сан.

— Благодарю, катэси рыцари, что почтили нашу глушь своим посещением, — велеречиво, как было принято ещё при Империи, произнёс старейшина. — Это большая честь для нас всех.

— Отлично, — бросил, будто плюнул, свысока рыцарь. Он и не подумал сойти с коня перед местными представителями власти, для него они были где-то на уровне скота — но уж точно ниже его коня. Конь — это друг и соратник, он может спасти в бою, может убивать врага зубами и копытами наравне с воином, а может и заслонить собой, поднявшись на дыбы и приняв в грудь стрелу или копьё. Ну, как же можно равнять коня — и этих навозных червей? — Только вот кто налоги платить будет?

— Да побойтесь Справедливого, почтенные, — начал было спорить старейшина. — Приезжали же благородные воины месяц назад, требовали дани. И мы дали им то, что давали алкам, а до того — Империи. Справедливого призываю в свидетели, что это так...

Жрец молчал — но брезгливо поджатые губы растянула едва заметная змеиная усмешка. Наконец-то во взбаламученную смутой страну пришла настоящая власть. Те, кого Боги поставили ниже жрецов, но надо всеми остальными. И хотя старейшина сейчас прав, месяц назад в посёлок правда приезжали данщики от Арднара, увезли с собой дань, полагавшуюся до войны алкам, да ещё нашли-таки пару девиц на выданье, и... естественно, попользовались. Важнее то, что за годы без твёрдой власти местное мужичьё отвыкло склоняться перед властью. Пусть привыкают заново, и для начала чуток перегнуть палку не помешает.

— А я этого не слышал, — ухмыльнулся секироносец. — Катэси рыцари ничего мне не говорили о дани с вашей деревни.

— Они...

— Что — они? — лицо рыцаря, жёсткое, но по-своему красивое, исказилось яростью, теперь он шипел, как вылетающая из ножен сталь. — Хочешь сказать, они солгали, ублюдок?! Твоё слово не значит ничего против слова последнего из моих воинов! Сейчас мы обыщем деревню, и тогда посмотрим, кто прав.

И старейшина задрожал. Он понял, что значат слова рыцаря. Как бы ни кончились поиски — всем будет плохо. Найдут что-то ценное — значит, селяне утаивали что-то, и старейшине мало не покажется. Не найдут — расправятся просто из ярости, что впустую тащились по опасным, кишащим лихим людом лесам, где и доспехи не снимешь, потому что стрела может прилететь откуда угодно. Так и приходится весб день тащиться в железе. Кто не пробовал этой радости — тому и не объяснишь.

Рыцари рассыпались по деревне, они врывались в дома, остроносыми боевыми сапогами легко проламывая ветхие двери. Не обращая внимания на протесты мужиков, переворачивали вверх дном бедную утварь. Увы, предыдущие данщики успели хорошенько обобрать селян, и во многих домах ничего не находили. Тогда начиналось самое страшное.

— ...не троньте, это последнее зерно, Справедливым клянусь, последнее! Кто детям моим еду приготовит?

— А где твои дети?

— Да к родным в Ходард поехали...

— Вот там и поедят. А это я возьму для коня.

— Так, а кто это у нас тут, за печкой, сидит?

— Во имя Справедливого, пощадите, ей же и тринадцати зим нет! Сам Справедливый запрещает тех, кому нет четырнадцати...

— Пасть смрадную закрой! Я для тебя Справедливый! Хродовик, держи её, давай прямо здесь...

— Давай! Да, а где твоя жена? Девка — хорошо, но мало, парни уже месяц как без бабы...

— Вы не можете...

— Не хочет говорить! Катберт, железо кали. Сейчас соловьём запоёт...

Вот в этом и преимущество тех, кто богаче. Пол добротной, из толстых брёвен, избы не земляной, а деревянный, и под ним скрывается глубокая яма погреба, где в леднике можно всё лето хранить съестное. Разумеется, нетрудно догадаться, что под деревянным полом подвал, а там припасы. Так оно и есть. И, разумеется, всё, что там лежит, вытащат. Но, по сути, это лишь приманка. Пусть вытаскивают те несколько полупустых мешков с зерном и небольшой бочонок пива.

Но дальняя от входа в подвал стена — обманка. В ней устроена дверь, искусно обшитая горбылём от тех же брёвен: если не знать, в полутёмном подвале кажется, что брёвна цельные, и никакого прохода там нет. Зазор между дверью и остальной стеной мал, он тщательно промазан глиной и даже поднеся факел вплотную, его не обнаружишь. А за дверью — ещё один подвал, потайной, он сам как маленький сруб, только закопанный в землю по самую крышу. Он вдвое меньше, но расположен чуть глубже подвала. Вот там-то и лежит самое ценное, там вполне могут отсидеться женщины и дети, не вводя в соблазн разнообразных вояк и бандитов. Если не знать, что он там есть — знал мельник Эгинар, — найти потайную дверь невозможно. Можно, конечно, простукивать стены обухом топора — но на этот случай с той стороны к двери приваливают мешок с песком. А выведенная на поверхность труба из двух выдолбленных посередине брёвен, ловко спрятанная в крапиве, не даст задохнуться тем, кто внизу.

Хороший тайник. Жаль только, позволить такой себе может лишь сильный, богатый и дружный род, ведь всю эту землю надо выкопать, брёвна — добыть в лесу, ошкурить, просмолить, чтобы не сгнили раньше времен. Надо сколотить эту дверь и приладить к стене, да так, чтобы было незаметно, где кончается стена и начинается дверь. Надо... Да много чего надо: работы не меньше, чем при постройке четырёх домов. И всё нужно сделать быстро, пока о хитром подполе известно только своим. Потому что всегда найдётся завистливая голь, способная разболтать секрет "мироеда". Даже не за бутыль мутной дряни цвета стоялой мочи, по недоразумению названной пивом, просто ради минутного удовольствия... О том, что им всем потом жить в том же самом селе — такие просто не задумываются.

Его род — сумел. И теперь в подвале хранилась большая часть зерна и муки, солонина, несколько бочонков с пивом, а также главное богатство — передававшиеся из поколения в поколение свадебные украшения. Туда же спрятались незамужние девки их рода. Увы, вообще на всех места не хватало — но ведь брак благословляет сам Справедливый. Вряд ли они посмеют тянуть руки к замужним женщинам при всех. А значит, все усилия были не зря. Потайной подвал уже не один раз спасал жизнь родичам — спасёт и на этот раз...

Когда Эгинар встретил чужаков, двух громил в позвякивающих кольчугах, он не чувствовал особенного страха. Недовольство, лёгкое беспокойство, что в сердцах могут ударить — это да. Но не страх. Он хорошо изучил эту породу шакалов войны, мародёров и насильников: если б ничего не нашли, стали бы его пытать, и тогда узнали всё. А так... Пусть получат много — но гораздо меньше, чем могли бы. И уж точно не опозорят женщин его рода, как дочку соседа, Фарга-молочника. Стоны бедняжки слышны до сих пор, а ведь вся её вина в том, что её род слишком мал, чтобы выкопать тайник. Что ж, будем надеяться, рыцари ими удовлетворятся и уберутся восвояси, забрав то, что им оставили.

— Это что, и всё? — ухмыльнулся один из них.

— Урожай бедный уродился, катэси, — с точно рассчитанной смесью подобострастия и недовольства произнёс мельник. — Люди мало зерна несут. Да и прошлый раз ваши много унесли...

— А ты и рад, что благородные люди голодными спать лягут, — обманчиво-спокойно произнёс воин. — Ну, ладно, парни, волоките всё наверх... А ты не радуйся раньше срока. Пусть-ка твоя жена нас покормит.

Что ж, это тоже ожидалось. И пусть лучше Беккарда хозяйничает на кухне, не вводя в соблазн падких на женскую красоту рыцарей, чем подвернётся под горячую руку. А ещё в голове вертелась гаденькая, но неотвязная мыслишка: "Будем надеяться, они кого-то ещё поймают".

Беккарда своё дело знала туго. Вскоре по дому разнеслись аппетитные ароматы, от которых и сам мельник сглотнул слюну. Ну, что сказать, его жена, мало того, что красивая и плодовитая, неутомимая в ласках и домовитая, так ещё и готовит так, что пальчики оближешь. За восемь лет супружеской жизни он ни разу не пожалел, что отдал её роду десяток коров. Да и как иначе, ведь её выдали за богатого вдовца — богатого, ясное дело, лишь по меркам затерянной в лесах верхнесколенской деревушки. Ну, а её мнения никто, как водится, не спросил. Получилось, впрочем, не хуже, чем у остальных, по крайней мере, ей не приходится голодать и батрачить на сельских богачей.

К тому времени, как была готова первая порция еды, рыцари расселись на циновках, заставив мельника Эгинара стоять в углу, как бедного родственника. Для хозяина мало что может быть унизительнее — но он терпел. В конце концов, свидетелей его позора, кроме рыцарей, не будет, жена всё понимает и сама, а дети не увидят, что их отца, одного из самых важных людей деревни, ставят в углу, как нашкодившего мальчишку, и только что не потчуют крапивой.

Рыцари неспешно беседовали, обсуждая малопонятные события под Макебалами. Выходило так, что им тоже пришлось увязнуть под стенами крепости — как когда-то и армии Эвинны. Но лучше б взяли город с ходу и ушли на север — да там и получили своё от Оле Мертвеца и Телграна. Хотя тогда здесь появились бы северяне, или нижние сколенцы, или вовсе алки — и как бы не решили, что за пределами своей парганы можно творить всё, что душе угодно... Так что, в конечном итоге, особой разницы и нет. Те грабят, эти грабят. При этом все прикрываются высокими идеалами.

Беккарда появилась эффектно: раскрасневшаяся от печного жара, высокая, статная. Эгинар невольно залюбовался женой, перекинутой через плечо толстой соломенной косой, большими выразительными глазами, немного крупноватым, но умеющим так жарко целовать ртом, вздымающейся под платьем крупной грудью... В огрубевших от тяжёлой работы руках зажат ухват, а в нём по помещению плыл чугунок с аппетитно пахнущим варевом. Кстати, сам по себе сокровище, как любой металлический предмет: он передавался в их семье ещё до Оллоговой войны. Такие стоят, по крестьянским меркам, целое состояние — зато, попав в руки сколенских пахарей, служат им много поколений...

Но главным сокровищем здесь была, конечно, она — Беккарда вана Олберт. Рыцари увлечённо ощупывали её маслеными взорами, вгоняя смирную и богобоязненную женщину, привыкшую быть "верной тенью своего мужа" в краску. Впрочем, при этом она только хорошела. Мельник ощутил ледяной укол страха: на что могут решиться распутные, уверенные в своей безнаказанности мужчины? Наверное, следовало запереть её в том же подвале, где и мать с детьми, и остальных родичей — но кто ещё умеет так готовить? А если угощение не понравится сирам рыцарям, может быть и ешё хуже.

Была и другая причина, не менее веская: ведь тогда, получается, он не доверяет арднаровцам, почитая их за бандитов. А они полагают себя почти что законной властью, и такое вряд ли простят. Да и не голь он перекатная, третий человек в деревне после жреца и старейшины. Не станут они вот так, при свидетелях...

Он так задумался, что пропустил решающий момент.

— А знаешь, что я думаю, — не сводя с груди Беккарды жадного взгляда, произнёс предводитель рыцарей. — Кого-то мне твоя жена напоминает. И жена ли она тебе?

Эгинар похолодел. Невзирая на героическое имя, последние годы он жил в страхе, как и вся страна. В страхе перед алками, храмовниками, арднаровцами, повстанцами разных мастей, просто бандитами, которым наплевать, кого грабить и чьих девок портить. Он знал, что значат слова главаря: тот положил глаз не только на зерно, но и на главное богатство.

— Я ведь видел Эвинну, дед, — обидно ухмыльнулся рыцарь. — Она — как эта женщина, один в один. Эльвар, ну-ка возьми её!

Дальнейшее произошло практически мгновенно. Беккарда уже почти донесла варево, когда молодой парень, повинуясь предводителю, пружинисто вскочил на ноги, одновременно хватая её за платье.

Вернее, попытался вскочить и схватить.

Потому что в этот миг горшок в ухвате перевернулся — и прямо в лицо рыцарю выплеснулся кипяток.

Отчаянный, полный муки вой — а Беккарда, уклонившись от сверкнувшего лезвия меча, метнулась к двери. Быть может, она бы даже смогла вырваться, пока рыцари хозяйничают в крестьянских домах, добежать до леса, а там — ищи ветра в поле. Но как раз в этот миг в дом вошёл один из оруженосцев, собиравшийся всего-навсего сказать рыцарям кое-что, о чём, оставшись без присмотра старейшины, тут же разболтал поп. Беккарда натолкнулась на него прямо в дверях. Замахнулась ухватом, метя ударить по шлему — не убить, так хоть ошеломить и проскочить сбоку — но опытный воин не сплоховал. Рука перехватила "оружие" и одним движением вывернула его. Вторая опрокинула Беккарду одним тяжёлым ударом в живот. Оруженосец навалился всей тяжестью, выкручивая ей руки.

Схватившийся за секиру предводитель рыцарей, увидев, что противница лежит с заломленными руками, ухмыльнулся — и неспешно подошёл к Эгинару. Всё так же выл и корчился на полу рыцарь Эльвар с обваренным лицом, и с первого взгляда видно: вряд ли сохранит глаза. Остальные, образовав вокруг своего предводителя ощетинившуюся сталью дугу, уже вбрасывали оружие в ножны. Поставил на пол секиру и предводитель. Вместо неё он обнажил кривой, жутковато блестящий кинжал — и шагнул к мельнику.

— Ой, катэси рыцари, пощадите, пощадите меня! — бухнувшись на колени, запричитал Эгинар. — Я ж не виноват, это же она всё, как есть она! Я всё отдам, только не убивайте, Справедливым Стиглоном заклинаю, не убивайте. У-у, Ирлифово отродье, — замахнулся он на Беккарду. — Пригрел змею на груди!

В первый миг Беккарде показалось, что она ослышалась. Муж, тот самый, что восемь лет назад клялся её беречь, как самое драгоценное сокровище, говорит такое. О, разумеется, он не рыцарь, и рождён не для боя — но есть вещи, общие для всех людей. Отказавшись от которых, человек перестаёт быть человеком, а мужчина — мужчиной и мужем. Воспользовавшись тем, что прижавший её к земле оруженосец на миг отвлёкся, она приподнялась — и плюнула в лицо Эгинару. Тот побагровел от ярости, он дёрнулся к Беккарде — но остановился, когда обнажённый клинок коснулся жирного подбородка, проколол кожу, оставив крохотную капельку крови.

— Ну вот, — почти весело сказал один из рыцарей. — Всего твоего добра не хватит, чтобы расплатиться за свою жену. Должок на тебе: чем отдавать-то будешь?

— Тихо! — раздался голос предводителя рыцарей. Воин уже понял: опасности нет, зато хозяева теперь в полной его власти. Почему бы не покуражиться? — Фламмер, ты что-то хотел сказать? — обратился он к оруженосцу, не давшему Беккарде убежать.

— Да, катэ, — отозвался оруженосец. — Здешний жрец говорит, видел, как род этого ... копал тайный подвал. Думаю, самое ценное — там. Надо ещё раз простучать стены.

— Фламмер, Этьен, Теоннат — быстро вниз, и этого с собой возьмите. Будет упрямиться, отрежьте что-нибудь! — Дождавшись, пока оруженосцы спустятся в подвал, главарь повернулся к связанной и избитой жене мельника. — А мы, катэси рыцари, пока отдохнём. Я первый, дальше по старшинству родов.

— Сир, — внёс предложение один из них. — А давай отвезём её Арднару. Он давно мечтал заполучить в руки Эвинну, а эта дура — вылитая ведьма. То-то повеселится старшой...

— Мысль, — одобрил командир. — Но отдохнуть, надеюсь, никто не откажется?

И тут Беккарда закричала — страшно, жалко, безнадёжно. Правда, она ещё не знала, что самое страшное ещё впереди. Это самое страшное имело имя — Арднар.

Караван избитых, опозоренных, связанных одной длинной верёвкой девушек и молодок поплёлся к осаждённым Макебалам. Как они молились Богам, надеясь, что те проснутся, увидят непотребство и воздадут убийцам по заслугам! Каждую ночь, после того, как натешатся потерявшие всякий страх бандиты, заставляющие исполнять самые позорные свои желания. Но Боги в своих небесных чертогах и в ус не дули, будто и не Они устанавливали Закон, что превыше любого человеческого закона.

А вот жреца и его родню — пощадили. Он всегда был таким: вальяжным, недоступным, до простого селянина не каждый раз и снизойдёт. Держался так, будто все остальные — просто грязь под его ногами. Но кто ещё справит обряд рождения, обряд первой стрижки, свадьбу или похороны, кто принесёт жертву, чтобы выздоровел больной ребёнок или не случилось недорода? А ведь за любой обряд жреца надо отблагодарить, и не словами, а чем повесомее. Даже род её мужа не был настолько богат, чтобы позволить себе такой дом, как у семьи жреца. Двухэтажный, со множеством просторных, светлых комнат, стоящий на пригорке — дворец, а не дом! Больше он был только у помещика — старого, сколенского, а потом нового, алкского.

Когда жгли деревню, мучили и убивали её жителей, жрец не сделал вообще ничего. Ладно, вооружённого сопротивления от него никто не ждал: не жреческое дело поднимать меч. Но мог бы попросить пощадить невинных именем Справедливого. Мог бы пригрозить тем, кто посмеет приставать к женщинам, божьим гневом. Нет, ничего не сделал. Только стоял на пороге храма, готовый в случае чего юркнуть внутрь, под защиту божества, — и смотрел. Пленницы ещё успели увидеть, как он благословляет "благородного Арднара, меч Справедливого, ниспровергателя проклятой мятежницы, бесстыдной рабыни и осквернительницу храмов". Сначала ей казалось, что Справедливый сейчас покарает богохульника, благословляющего убийц и грабителей. Но нет, ничего не случилось. И рыцари-каратели всё так же складывали у стен храма пожертвования жрецу и божеству: награбленное тут же, в селе.

Из предпоследнего дома, у которого уже занялась крыша, вырвалась чумазая фигурка. Растрёпанная, простоволосая, в непривычно разодранной юбке молодка лет шестнадцати. Ухмыльнувшийся бородатый всадник пришпорил коня, торопясь ухватить за длинную, толстую косу, вздёрнуть в седло, и уж потом повеселиться с товарищами по десятку. Лишь в последний момент девчонка пригнулась, и руке не хватило какой-то пяди. Наблюдавшие за погоней дружки обидно захохотали.

— Ах ты, ...! — выкрикнул рыцарь, вынося из ножен меч. Он снесёт голову девке, выставившей его дураком! Но она уже подбежала к дверям храма, бросилась в ноги жрецу, моля защитить. Рыцарь только плюнул: разорять храмы, даже если там прячутся мятежники, запретил Арднар. А он — не тот человек, чьими приказами можно пренебрегать. Ему только дай повод — сам пытать не гнушается, а от воплей истязаемых как пьяный становится...

Но жрец не открыл ворота храма, нарядные, украшенные позеленевшей от времени бронзой. Даже калитку с чёрного хода, которой входили в храм жрецы, и ту не открыл. Только скорчил брезгливую мину и отпихнул девчонку ногой.

— Справедливый не защищает тех, кто дал мятежнице воинов, — сказал, как плюнул, жрец. — Возьми её! — велел он рыцарю, и в этот миг жрец и воин прекрасно друг друга поняли, обменявшись маслеными усмешками.

...Когда вечером караван избитых, заплаканных женщин в разодранной одежде двинулся к Макебалам, той девчонки в нём не было. Она смогла разозлить их так, что её убили? Сейчас все они завидовали тем, кто уже отстрадал. И неслись к небу безмолвные, но отчаянные проклятия, но Справедливый не вмешался и тогда. Только тихий шёпот дождя, посвист ветра в ветвях деревьев — да звяканье лат и оружия беспощадных конвоиров.

В лагере Арднара их сортировали: кого продать прибывшим по такому поводу кетадринам-работорговцам, кого оставить вождям, кого отдать на потеху простым рыцарям и оруженосцам. Порядки в войске Арднара были, как в огромной разбойничьей банде — каковой, в сущности, оно и являлось. Самых пригожих Арднар оставлял себе. Почему среди них, большей частью девчонок не старше семнадцати, оказалась и она — разменявшая третий десяток, успевшая родить мужу четырёх сыновей? Уж не оттого ли, что она похожа на Эвинну? Да, до настоящей предводительницы восставших сколенцев ему не дотянуться, Боги, небось, пожаловали её за беспримерный подвиг освобождением от круга перерождений. Вот Арднар и жаждет отыграться хоть на подобии своей противницы. Что ж, это льстило той, кого лишили всего. Если её хотя бы так приравнивают к императрице и избраннице Богов, значит, она прожила свой век не зря.

Выпив вина и своего мерзкого зелья, они накинулись на неё с новой силой. Наверное, она всё-таки понесёт от кого-то из мерзавцев... Когда оба угомонились, сил не осталось вообще ни на что. Скорчившись на холодном земляном полу, она чуть приоткрыла глаза, и по-женски, из-под сомкнутых ресниц, оглядела шатёр. В этот вечер Арднар решил разделить любимую наложницу с послом храмовников, и слуга Отца Богов принял предложение с радостью. Что ж они такие лицемеры-то, а? Как кто-то ещё распутничает, так он грешник, ату его, а как сами...

...Храмовник оказался на удивление неутомимым, будто и не изнурял себя постом и молитвой, да и воображение у него оказалось богаче, чем у её прежнего мужа. Видать, не первый раз развлекается, и если даже женат, брачным клятвам значения не придаёт. Ещё и поиздевался в перерыве между "ласками":

— Ну чисто Императрица Сколенская! Слушай, а может, тебя за Эвинну выдать? И показать макебальцам? А, Арднар?

Предводитель рыцарей отвесил ей такую оплеуху, что голова лишь бессильно мотнулась вперёд.

— Точно! — засмеялся Арднар. — Скажу, Амори не казнил её, а мне передал, в знак особой милости. И если макебальцы не откроют ворота, её посадят на кол у стен города. Чтобы все могли увидеть, как их, так сказать, Императрица корчится в дерьме и крови... А ты прикажешь им сложить оружие. Тогда и поймём, как они повинуются своей Эвинне! Слышишь, тварь? Ха, если всё получится, я тебя пару дней бить не буду!

— Это очень щедро для такой потаскушки, — внёс свою лепту храмовник. — Арднар-катэ, а давайте ещё по разу?

— С удовольствием, катэ, — с шутовской серьёзностью произнёс главарь. — Только после вас!

Разумеется, два раза храмовник себя упрашивать не заставил...

Потом они пили, потом снова распутничали. Скоро "императрица" им наскучила, и Арднар распорядился привести новую невольницу, помоложе... А вот она никак не могла понять: они что, вообще не боятся Богов? Особенно храмовник. Потом что-то им не понравилось, и били их обеих... Потом снова пили...

— Подъём, "императрица"! — и пинок грязного сапога в рёбра.

Болело всё тело, особенно спина, по которой вчера обильно прошлась плеть. Что-то им вчера не понравилось, то ли одному, то ли другому, или просто захотелось разнообразить "развлечения". К своему-то коню Арднар ласковее. Голову ломило, подташнивало: последствия оплеух. А может, в ней уже зародился ублюдок Арднара, или ещё кого из этих? От одной этой мысли её чуть не вырвало. Сможет ли она встать? Если не убрать в шатре следы попойки, утром ей мало не покажется. Если б была надежда, что убьёт сразу, не станет мучить, она бы обязательно довела его до белого каления. А так...

— Тебе мало вчерашнего? — жизнерадостно поинтересовался душегуб, присаживаясь на постель. Храмовник ещё спал. "Притомился, бедняжка!" — с бессильной ненавистью подумала Беккарда. Она бы с удовольствием отдала душу Ирлифу в обмен на жизнь любого из двух мерзавцев, а уж за двух-то согласилась бы стать самой гнусной тварью в тысяче следующих рождений. Но демонам, как и Богам, не было до простой сколенской женщины ни малейшего дела.

А вот Арднару, несомненно, было. Арднар был весел и доволен жизнью — похоже, он уже проспался, да и опохмелился. Сейчас пару раз вытянет плетью, может, захочет сладенького — а потом и поедет по делам. Работы, конечно, хватит на весь день — одни жирные, грязные котлы в ледяной воде оттереть песком чего стоит — но хоть бить в это время некому. Да и передохнуть немножко, пока никто не видит, можно. Главное, чтобы сейчас избежать побоев.

Кое-как она поднялась, держась за опору шатра и молясь всем Богам разом, чтобы не стошнило, и не настиг обморок. Что будет в таком случае, она знала слишком хорошо.

— А ты выносливая, сучка, — лениво протянул Арднар. — Всю ночь тебя пялили, а тебе хоть бы хны. Интересно, сама Эвинна так могла?

Плюнуть бы в злую, бледную с похмелья рожу — может, сорвёт меч со стены, да и оборвёт все мучения раз навсегда? Но во рту пересохло, чувствовался только мерзкий, медный какой-то привкус. Да и храмовник, вон, лежит — хитрый он, сволочь, наверняка не даст просто зарубить, что-нибудь похуже придумает.

— Ну всё, слушай сюда, — отбросил шутливый тон Арднар. — Мне тут неплохую идею подали. Сейчас позовёшь рабынь. Они тебя накрасят, отмоют, принарядят. Синяки пусть как-нибудь закрасят, а то ведь не узнают. И скажи, чтоб шевелили своими задницами, а то отделаю по-настоящему. А как закончат, пусть девка прибежит, скажет, что всё готово — дальше скажу, что делать.

— Узнают... меня? — сквозь боль и усталость пробилось удивление.

— Кому ты нужна, сучка? — сплюнул мучитель. — Эвинну узнают. Императрицу. Мы проведём тебя под стеной, чтобы увидели горожане. Скажем... Ну, это тебя не касается. А ты призовёшь горожан сдаваться. Скажешь, что я — снова твой сторонник, и потому моих людей надо впустить в город. Что мы не причиним горожанам ни малейшего вреда. Что ты приказываешь от имени Императора Карда, как его жена — думаю, они ещё не знают, что он убит мятежниками.

— Но Эвинна же... в Алкрифе, — тихо произнесла женщина. Измученное, отупевшее за ночь издевательств сознание никак не могло воспринять суть идеи хозяина. На лице Арднара отразился гнев, и Беккарда сжалась, ожидая жгучей боли удара плети — но удар не последовал. Арднар лишь мерзко усмехнулся. Но разъяснить соизволил.

— Многие до сих пор думают, что это слух, который Эвинна распространила, чтобы её не искали. Или его распространили алки. На самом деле Эвинна — то есть ты — жива и на свободе. Ты снова заставила меня повиноваться — скажем, пообещав стать наместником Алкии, когда Алкия будет завоёвана... Хе, точно, так и скажи! Забавно выйдет!

Арднар усмехнулся — и тем самым разбудил безмятежно спавшего храмовника. Он был таким же, как во время ночных безумств — растрёпанный, нагой, с бесстыдно раскинутыми ногами. Всю ночь их пьяный храп разносился далеко за стенами шатра. А Беккарда уже устала поражаться тому, как Боги терпят такое поругание самых основ привычного мироустройства. Наверное, у Них одна правда для знатных и богатых, и совсем другая — для остальных.

Воин Правды тоже был не в лучшей форме — но замысел Арднара понял с ходу.

— И поклянёшься именем Справедливого и Детей его! — потребовал он. — Скажешь так: "Пусть Боги покарают меня в этой жизни и семижды семи следующих, пусть дети мои умрут на кольях, а я сама — от дурной болезни, если я лгу пред лицом Богов!" Повтори!

— Нет, — прошептала женщина, когда поняла, что будет ей за нарушенную, пусть и вырванную под угрозой пытки, клятву.

Свистнула плеть, Беккарда вскрикнула от боли.

— Говори! — прошипел Арднар. — Или я с тобой такое сделаю, до чего и Ирлиф не додумается!

Беккарда сжалась от страха. Эвинна была великой героиней, но и ей вряд ли доводилось терпеть такое. Даже если то, что про неё говорят храмовники — что она-де ублажала на Севере своих хозяев-кетадринов — правда, вряд ли они были хуже Арднара. А она, Беккарда — никакая не героиня, она просто рабыня, слабая, испуганная, потерявшая всякую надежду и готовая на всё, чтобы избежать новых мук. Она не сможет выдержать пытки. Пусть Боги простят её за чудовищную ложь, или хотя бы сделают скидку на угрозы Арднара. Совсем не пустые угрозы.

— "Клянусь пред лицом Богов, что я — Эвинна вана Эгинар из рода Эгинари, императрица Верхнего и Нижнего Сколенов, — залепетала она вслед за храмовником, на ходу изобретавшим текст клятвы. — Арднар покаялся за совершённое, и мы дали ему возможность искупить вину в борьбе с алками. Впустите же его воинов в город, и не причинят они вам вреда, забыв о вражде. Если же клятва моя ложна, то пусть Боги покарают меня в этой же жизни и семижды семи следующих, пусть дети мои умрут на кольях, а сама я — от дурной болезни, если я лгу перед лицом Богов!".

Чудовищные, кощунственные, насквозь лживые слова срывались с искусанных губ. Её разрывала ненависть к себе — такой омерзительно слабой, неспособной рассмеяться в лица палачам, а напоследок проклясть их самым страшным проклятием, какое придёт на ум. И в то же время животный, нутряной, липко-необоримый страх перед тем, что будет, посмей она ослушаться двух мерзавцев. Но, может быть, жители Макебал не купятся на её посулы и не откроют ворота? Тогда она умрёт, умрёт страшно — от Арднара в ярости можно ждать всего. Но, может быть, они успеют выстрелить со стены, и давно ставшая кошмаром жизнь, наконец, оборвётся? Но ведь арднаровцы — не идиоты, они поставят её там, куда стрелы не достанут...

— Сделаешь дело — продам какому-нибудь купчине подобрее, постель греть на старости лет. Может, и об освобождении подумаю. А если не поверят, или будешь хитрить — так и знай: легко не умрёшь! Сперва всю кожу кнутом сдерём, а потом будем в чан с кипящим маслом опускать потихоньку: сперва ступни, потом по колено, потом по бёдра... Опустим — вынем, опустим, вынем. У нас тут опытный человек есть, он такие штуки целыми днями с пленными делал! Так что подумай, нужно ли тебе так паршиво умирать — если есть, чем! Что? Не слышу ответа!

Беккарда торопливо закивала. Конечно, своё обещание он не выполнит, но и плевать. Пусть хоть убьёт, но не мучает...

— Молодец, "императрица", — потрепал её по щеке хозяин — и тут же отвесил увесистую оплеуху. — Знаешь, а может, оставить тебя сиру Воину Правды? Похоже, ему понравилось тебя трахать...

Всё это казалось бы Беккарде дурацким сном — если б не незнакомый острый привкус яркой помады, которой густо накрасили её губы, да запах пудры, скрывавшей синяки и ссадины. Интересно, откуда все эти женские радости взялись в лагере рыцарей, привычных лишь к мечам и кольчугам? И всё-таки, когда стало нужно, всё нашлось, а умелые руки служанок быстро и ловко "наводили красоту". Так она ещё не прихорашивалась — даже перед свадьбой и первой брачной ночью, и на праздниках в честь наречения детей тоже. А уж такого, чтобы вокруг хлопотали, завистливо ахая и охая, сразу четыре недавние товарки по несчастью, и вообще никогда не было.

Сначала её покормили — не как обычно, объедками и недопитым паршивым пивом из кубков, а нормальной, уже забытой за месяцы неволи, едой. Потом отправили мыться — и, опять-таки, не ледяной речной водой. Специально нагрели целый чан, и песка с мыльным корнем не пожалели. А потом — вот уж и правда неимоверная роскошь — дали выспаться, да не на ледяной земле, а на нормальной постели. И — никакой тебе работы от рассвета до заката, когда от усталости начисто теряешь способность размышлять, и только удары плети ненадолго приводят в чувство. Кстати, ни одного удара, пинка, оплеухи с тех пор, как из неё начали делать лже-Эвинну, Арднар себе не позволил, а глядя на него, и остальные. За эти дни, когда вернулась уже почти забытая нормальная жизнь, и Беккарда вновь почувствовала себя человеком, первоначальный ужас перед тем, что предстоит совершить, даже немного померк.

В конце концов, там, в Макебалах, нет её родных. Что, они тоже люди и тоже сколенцы? А кто из них жил так, как жила она все эти месяцы? Кто знает, что это такое — раз за разом доставлять тому, кого бы с удовольствием убила, жалея лишь, что не может сделать это сто раз подряд, наслаждение в постели, или выть от боли под плетью, или ежедневно слушать похабные шуточки солдат про то, что делает с ней Арднар? А каково выносить ребёнка от такой мрази, или от храмовника, который, даром что слуга Богов, ещё омерзительнее благодаря своему лицемерию? А каково — знать, что, даже сумей ты бежать от мерзавцев, люди никогда не примут тебя как равную? Просто в силу того, что никому не нужны чужие объедки, а женщина, пережившая рабство — это, по их понятиям, именно объедок. Даже избавься она от Арднара, о честном браке и законных наследниках можно и не мечтать. И кому дело, что не по своей воле она легла под выродка-рыцаря и его пьяниц-дружков, а также под всех, под кого прикажут? Наверное, даже Богам, определяющим, кем ей быть в следующей жизни, всё равно. Не смогла сохранить честь — так и не обессудь, что и в следующей жизни родишься рабыней. А то и свиньёй. Так говорил их деревенский жрец, да и этот правдюк наверняка считает так же...

Они её не пожалеют, даже если позволят жить в назидание своим дочерям, сёстрам и жёнам. Будут вот так же, как Арднар, пользоваться — и при этом брезговать есть и пить в её присутствии. Ну, и зачем тогда их жалеть? Надо убедить их открыть ворота — и пусть будет, что будет.

А вот тех девчонок, недавних товарок по несчастью, деловито примерявших длинную, расшитую золотом юбку, так непохожую на рабскую рванину, было жалко. Что бы ни случилось, сегодня для неё, Беккарды, всё кончится. Но это значит, что кто-то другая станет игрушкой Арднара и будет втоптана в грязь при полном одобрении рыцарей. А они этого никак не заслужили. Но что для них можно сделать? Разве что не злить Арднара, чтобы лишний раз не сорвал злобу на беззащитных.

Одна из служанок критически осмотрела причёску. Тщательно вымытые, расчёсанные, окуренные благовониями волосы рассыпались по плечам золотистым водопадом, на голове они были забраны сияющей диадемой. Когда-то Эвинна терпеть не могла избыток украшений, и уж тем более всяческих мазей да красок — но титул императрицы обязывает ко многому. В столице, Старом Энгольде, ей пришлось пышно одеваться и подкрашиваться. Арднар сказал, что поверят наверняка — а ему виднее. Он не просто издали видел настоящую Эвинну, а говорил с ней, вместе ел и воевал. И, тем не менее, предал при первой же возможности.

— Смотри, Линн, нормально?

— Пойдёт, — произнесла она. — Мужики голову потеряют, не то что ворота откроют — сами навстречу побегут. — Айала, а вот правый глаз ты не так подвела! Ты вот мне скажи, у тебя руки, или то, что у мужиков между ног?

В отличие от Беккарды, эта Элинда и до Арднарова плена была рабыней — и, кстати, дочерью рабыни, а кто там был отец, теперь уже и Ирлиф не скажет. Она и не знала иной жизни, потому и не переживала, что оказалась в рабстве, а мужское желание воспринимала как способ отдохнуть от бесконечной работы, и заработать милость хозяина заодно. А иногда — и получить удовольствие тоже. Что ж, наверное, в их положении так и правда легче жить. Но вот количество пошлостей, срывающихся с этих пухленьких пунцовых губок, порой вгоняло Беккарду в краску. Если б не это, они бы, наверное, даже подружились.

Элинда послюнила палец, аккуратно вытерла смешанную с маслом сажу — и умело исправила промах подруги.

— А то всыплют обеим, опять юбки от крови отстирывать будем. Беги к господину, скажи, мол, готова девка — хоть прямо сейчас к Императору в постель!

Но, разумеется, наряд — это напоследок. А то ведь кто поверит, если Эвинна будет ходить как обычная деревенская девка? Здесь слишком многие знали Эвинну при жизни, так что спектакль должен быть убедительным. А кто лучше танцовщицы понимает "язык" походки, мимики и жестов?

И танцовщица, разумеется, нашлась. Где Арднар достал бывшую дворцовую плясунью, вместе с бесследно пропавшей великой Ирминой выступавшей на Эвинниной свадьбе, так и осталось неизвестным. Однако же три дня назад в отведённую самозванке палатку бесцеремонно ввалилась ещё совсем молодая, но держащаяся самоуверенно и развязно, кричаще ярко наряженная и накрашенная особа.

— Да, вылитая Эвинна — только чуть старше, чем нужно. Ну, это ничего, война никого не молодит. Сейчас всё, что я скажу — делать беспрекословно. И не лениться, если в кипящее масло не хочешь!

— Хорошо, каттхая...

— Пройди палатку наискосок... Ты как ходишь?! Как коровища беременная!!! Смотри, как Эвинна ходила! А ещё вот этот жест запомни — так она поправляла перевязь с мечом...

Гоняла её танцовщица безо всякой жалости, будто десятник новобранца на плацу. К вечеру Беккарда едва держалась на ногах — и, честно говоря, уже не считала горькую участь рабыни такой уж горькой. А потом были ещё два таких же дня. Беккарда не была уверена, что теперь она сумеет полностью сойти за Эвинну — но танцовщица, так и не назвавшая Беккарде своё имя, а вслед за ней и Арднар, считали, что сойдёт. В конце концов, им ведь нужно только одно: чтобы обман не раскрыли в течение нескольких минут, глядя на "Эвинну" издали.

И вот, наконец, пришёл решающий день, когда недавней рабыне предстояло сыграть свою роль. А потом — или завоевать себе лёгкую смерть (а то и жизнь с лучшим господином, если Арднар вдруг решит исполнить обещание) или смерть лютая и страшная, и третьего исхода не может быть.

Повозка тоже была роскошной, не иначе, принадлежала наместнику какой-нибудь парганы, а то и субы. Беккарда не переставала удивляться, откуда всё это добро — хотя Арднар со товарищи всё лето рыскали по Верхнему Сколену, хватая всё, что плохо лежит, а что лежит хорошо — отнимая силой оружия. Но вот зачем рыцарям женская одежда и украшения, не говоря уж об остальном? Хотя такие сперва отнимают, а потом думают, для чего им этот хлам.

— Садись, — лично приказал Арднар и, когда Беккарда очутилась внутри, приказал кучеру трогаться. Хлопнула плеть, всхрапнули две немолодые гнедые кобылки — и возок неспешно тронулся туда, где светлели на фоне серого неба макебальские стены. Поскрипывая сочленениями и покачиваясь на ухабах, карета неспешно катилась к стене.

Конечно, все помнили, что Эвинна если уж ездила, то предпочитала карете седло — но Беккарда не ездила верхом ни разу в жизни, и учиться этому было поздно. Однако Арднар и его люди не переживали: в конце концов, Эвинна стала императрицей, и появляться на коне в мужской одежде ей уже не пристало. Да и могло с ней случиться что-то, отчего верхом ездить не может — ранение, перелом, да хоть обычная простуда. Словом, решили остановиться на карете.

Сидение в карете было предательски-мягким, обманчиво-уютным, оно будто напоминало, что совсем скоро вместо него будет чан с кипящим маслом... Или милосердный, ибо не несущий лишних мучений, меч хозяина. Судьба, Боги, демоны, или кто так жестоко растоптал её жизнь, решили напоследок побаловать ту, кого совсем скоро прихлопнут, как насосавшегося крови, отяжелевшего и неспособного взлететь комара — дать ей возможность ощутить себя не рабыней, а госпожой. Жизнь порой бывает абсурднее любого пьяного бреда.

На время любопытство даже пересилило страх перед будущим, Беккарда высунулась из кареты, оглянулась. И впереди неё, и сзади вытянулась расфранчённая, роскошная кавалькада рыцарей: яркие многоцветные попоны, тускло поблескивающие в свете неяркого осеннего дня кольчуги, шлемы и наконечники копий, фамильные гербы на щитах, флажки на поднятых к небу копьях. Красота! И ведь всё это — только для того, чтобы в городе ей поверили! На миг Беккарда и правда ощутила себя императрицей, и это оказалось поистине новое, пьянящее чувство: никогда прежде, даже в доме мужа или родителей, она не была самой главной. Муж, да любой из его многочисленных родичей, кто старше её, мог приказать что-то сделать, и попробуй, не исполни! Может, её и уважали, только ни на миг не позволяли забыть, что её дело — всегда быть в тени мужа и старших родичей, быть послушной, терпеливой и безотказной. И в бесконечной работе по дому, и в поле, и в храме, и в постели тоже. Собственно, это и не воспринималось как какое-то несчастье или угнетение — она просто-напросто не представляла себе иной жизни. Теперь вот представила — ну, и какой в этом смысл? Так даже больнее — на миг ощутить себя самой главной, а потом снова упасть в самый низ, ниже которого только падаль и могильные черви...

Но возникали и другие мысли. Да, там, в Макебалах, не было её родичей. Но те, кто сидят за стенами, тоже чьи-то родные, чьи-то сыновья, мужья, братья... Или дочери, жёны, сёстры... И пока что они ей не сделали ничего плохого. А после почти что года в неволе Беккарда прекрасно понимала, что их ждёт. Стоит ли... Не жизнь даже, а спасение от мучительной смерти, да пусть бы даже и жизнь — горькая и позорная жизнь рабыни — тысяч жизней таких же людей, как она? И как потом жить, зная, что своими руками (ну, не руками — голосом) убила их всех? Ведь рыцари сделают то, что без неё бы никогда не смогли сделать. И будут виноваты не больше, чем мечи в их руках.

Эта мысль заставила её покрыться холодным потом. Ещё в деревне жрец учил: за всё зло, сотворённое в этой жизни — даже за зло, причинённое по неосторожности — придётся заплатить в будущей... Будущих. Даже за неосторожное слово, за невольный сглаз, за нескромно брошенный на чужого мужа взгляд, за резкое слово по отношению к старшим. Укравший чужое, говорил он, в будущей жизни станет нищим, насильник — женщиной, подвергшейся насилию, неверная жена переродится в проститутку и умрёт от дурной болезни, или доживёт до того дня, когда её дети пойдут той же дорогой. Убийцу на несколько жизней вперёд ждёт рабство или смерть под пытками. А что Боги придумают для той, кто стала причиной смерти тысяч невинных людей? Кто помогла Ирлифу во плоти — Арднару?

Хоть бы Арднар передумал. Хоть бы лошади понесли, или колесо слетело с оси, или вот прямо сейчас под Макебалы явилось бы войско Оле Мертвеца, и всем стало не до неё! Но нет ничего, что задержало бы путь кареты к макебальским стенам, и с каждым ударом конских копыт в подмёрзшую землю сокращается расстояние до стен. И время до мига, после которого дороги назад уже просто не будет.

Но и умирать той смертью, которую назначил для непокорной Арднар — жутко, так жутко, как никогда в жизни. Даже той страшной ночью, когда Арднар расщедрился и отправил её и других рабынь на ночь в палатки рыцарей. Да ещё объявил, что каждый, кто ими овладеет до рассвета, получит серебрянный "валигар". А ей самой пообещал кол в зад, если они не доставят "обществу" удовольствия. К утру ни одна из них не могла стоять, а две молодки так и не увидели рассвета... Сейчас всё будет ещё хуже. На кухне ей доводилось обжигаться, и что такое боль от ожогов, она знала. А уж если её будут специально макать в кипящее масло... Справедливый, да где же твоя, восхваляемая жрецами, справедливость?!

Наверное, Эвинна бы и не колебалась, она итак пожертвовала собой ради всего Верхнего Сколена. Но она, Беккарда вана Имер, совсем не героиня. Она не умеет владеть мечом, не умеет водить полки и брать крепости. Всё, чему успела научиться в свои двадцать семь лет, не хуже умеет и любая другая сколенка — да вообще любая женщина.

— Становись! — будто кнутом, хлестнул её голос Арднара Мясника. Предводитель лично возглавил кавалькаду — видать, не желал пропустить интересное зрелище. А может, если ничего не получится, хотел тут же и расправиться с пленницей, в последний раз прямо в роскошной карете вкусив её прелестей? Как бы то ни было — но Беккарда едва удержала вопль ужаса, пачкаясь помадой, зажала рот ладонью. Всё. Вот он, миг последнего выбора, когда даже рабство начинает казаться уютным и безопасным...

Разумеется, ради такого дела нашёлся и герольд. Долговязый прыщавый парень лет восемнадцати, с горном в правой руке и щитом с родовым гербом Арднара в другой, выехал перед кавалькадой — и протрубил условный сигнал, означающий, что парламентёр хочет поговорить.

— Ну, что тебе?! — крикнули со стены. Разглядеть лицо в узкую бойницу было невозможно — и совершенно непонятно, с кем говорит герольд. Ясно только, что с мужчиной. — Предложишь сдаваться и пообещаешь луну с неба и бочку пива до кучи? — в голосе говорившего прорезались глумливые нотки. — Вали отсюда, пока стрелой не угостили!

Герольд не отреагировал на угрозу: Арднар знал, где остановить процессию. На таком расстоянии из лука попасть можно совершенно случайно. Из джезайла — конечно, можно. Только откуда там взяться огненному оружию, если его нет и у благородных сиров рыцарей, союзников короля-батюшки? А макебальское мужичьё уж точно по старинке воюет...

— Мой командир велел вам передать: мы больше не воюем! — взял быка за рога герольд. — Вчера вечером в ставку прибыла наместница Верхнего Сколена, императрица Сколенская — и потребовала, чтобы мы прекратили братоубийственную войну...

— Это ты-то нам брат, хирве? — крикнул со стены другой голос, молодой, звонкий — может, даже женский: говорят, жёны защитников города тоже вставали на стены с оружием, когда мужьям и братьям приходилось туго. Подносили стрелы и камни, уносили раненых, тут же их перевязывали, кипятили смолу, а самые бешеные — ещё и стреляли из луков по атакующим. А что будет с рыцарем в посмертии, если туда его отправила баба? Всё равно, что охотник, которого задрали зайцы! И неважно, что эти лучницы пускают такие же стрелы, как и остальные, и не отличить, из чьего лука выпущена та, что торчит в твоей груди. Боги-то всё видят! — Сказано тебе — ...!

— Я передал то, что мне велели — и не более того, — не выдержал герольд. — Не дело бесчестить посла за то, что он сказал. А за оскорбление ты ответишь: когда мы войдём в город, я найду тебя — и потребую божьего суда посредством поединка, будь ты хоть кто!

Не нужно было иметь большого ума, чтобы понять: после многих месяцев осады, пролитых теми и другими рек крови, после разорённых деревень и гниющих под стенами трупов никто не поверит врагам просто так. Во фразе герольда, придуманной коварным храмовником, главной была не угроза. Наоборот. Рыцарь никогда не унизится до поединка со смердом, с тем, кого привык втаптывать в грязь и поплёвывать на согнутую спину с высоты коня. Если он грозит этим — значит, видит в безвестном горожанине равного. Того, в отношении которого необходимо придерживаться правил чести. И раз уж такое сказано вслух — значит, действительно многое изменилось.

— Мы все — сначала сколенцы, и уж потом рыцари и крестьяне, — тронул коня вперёд — но не переступил незримой черты, за которой его могли бы достать стрелы, Арднар. — Каждый новый убитый в этой бесполезной войне приближает к Сколену алкских карателей! Без нашей конницы вы так же не сможете воевать с алками, как и мы — без вашей пехоты!

— Ну, так воевали же до сих пор, — хмыкнули на стене. — И творили такое, отчего бы и алков стошнило! А Императрицу, каждый знает, алки казнили!

— Справедливостью Стиглоновой клянусь — вас обманули! Императрица Эвинна жива, и никакие алки в плен её не брали! Этот слух предназначен для алкских ушей — чтобы можно было собрать новые силы! Пусть меня покарает Справедливый всеми своими карами, если мои люди причинят вам ещё зло!

"И побожиться не боится, — подумала Беккарда. — Ему что, и на Богов наплевать? Хотя, раз всё это храмовники затеяли, наверняка и наплели ему, что Боги простят ложную клятву, если это сделано ради восстановления порядка, — вспомнила она неуклюжие проповеди деревенского жреца. И с внезапно нахлынувшей злостью на себя и на весь этот погрязший в лицемерии и лжи мир, додумала: — А я в этом послушно участвую!"

— Хорошо, пусть так, — усмехнулись на стене. Нет, после всего, что случилось, Арднару тут никто не поверит. На месте Эвинны ни за что не поверила бы ему и Беккарда вана Имер. Может, и к лучшему? Тогда она будет виновна во лжи — но не в её последствиях. И всё равно — Боги-то видят... А видят ли? Вон, Арднар ложно клянётся, богохульствует, переступая все божеские и человеческие законы — и что, ударила ему в голову молния, растворилась под ним земля, или хоть дурную болезнь от кого-нибудь из изнасилованных словил? Беккарду буквально колотило от страха перед тем, что предстоит сделать — и одновременно разрывало между страхом за свою судьбу сейчас — и возможной карой Богов в будущем... — Ну, а котёл этот зачем?

Беккарда мгновенно покрылась холодным потом. Женщина дотянулась до противоположного окошка кареты — и обмерла. Она узнала это место.

Глубоко вкопанное в землю, посреди поля высилось странное Г-образное сооружение, с жёстко закреплённой верхней перекладиной. И эта перекладина, и несущая балка были из толстенной корабельной сосны, каждая — существенно толще ноги Беккарды. Закреплённые прибитыми наискось распорками, намертво соединённые огромными гвоздями, найденными в мелком захваченном городишке, они даже на вид казались очень прочными. Такие каменную глыбу в пару сотен пудов выдержат, подумала Беккарда. Не то что человека.

Заканчивалось всё это устройство свисающей с верхней перекладиной цепью со столь же прочной и массивной деревянной лебёдкой, с которой вниз свисал толстый, корабельный же, канат. Один его конец пока что аккуратной бухтой лежал на земле. Второй, оканчивавшийся петлёй как у виселицы, сейчас тоже был спущен на землю — но это была не виселица, а совершенно иное устройство. Дыба — вот как оно называлось. Когда у Арднара было настроение, в эту петлю продевали скрученные за спиной руки пленников, а к таким же связанным ногам привязывали увесистый булыжник, а потом начинали их охаживать кнутом или тыкать раскалённой на огне кочергой. Дёргающийся от боли несчастный сам выворачивал руки из суставов. Иногда на этой дыбе и вешали — но за ноги, и пленник висел, пока не вытекут глаза...

Арднар нередко "баловал" подобными зрелищами защитников, ну, и сам любил поглазеть, как корчатся те, кому отказано даже в быстрой смерти. А кто же будет подносить ему вино, алкское пойло, подносы с дымящейся на осеннем воздухе, с пылу, с жару, едой? Вот и невольницам приходилось частенько бывать на страшном месте. Каждый раз Беккарда не могла сдержать слёзы: за всю прежнюю жизнь она не обидела никого, кроме комаров и мух. А тут... Как можно так страшно мучить людей — и ещё этим наслаждаться?!

Но поразило её не это. За ночь рядом с дыбой соорудили невысокую кирпичную стенку в форме подковы, длиной примерно в рост человека и вполовину уже. Высотой она была где-то по грудь ей, Беккарде. Стенка была также выложена надёжно, основательно — снаружи её даже присыпали землёй для большей прочности. А сверху, небось, при помощи той же самой лебёдки, взгромоздили огромный, чёрный от копоти салотопенный казан — Беккарда смогла бы поместиться в нём целиком, если бы села, обхватив колени руками, и опустила голову.

Почти до самого верха казан был наполнен тем самым маслом, которое обещал ей в случае несговорчивости Арднар. Пока холодным — но сколько продлится это "пока"? И, разумеется, под импровизированной печью уже лежали щедро политые тем же маслом дрова. Несколько корзин, с горкой наполненных углём, и грубо откованная совковая лопата, воткнутая в землю рядом с лысым пузатым мужиком, частенько пытавшим и казнившим по приказу Арднара, не оставляли сомнений в том, что с ней будет в случае ослушания.

— Так это будет угощение для вас, — нашёлся Арднар. — Ну, в честь примирения! Я приглашаю ваших вождей на пир!

— Замечательное угощение — под дыбой! — хохотнул более высокий голос. — А может, даже на дыбе? И что это за лакомство такое — кипящее масло? Совсем держишь нас за дураков, подстилка алкская?

"И правда, нашёл дураков!" — злорадно подумала она. И тут же охнула в ужасе: а что, если Арднар убедится в бесполезности всех приготовлений? С него станется расправиться с ней, даже не дав шанса на спасение! Нужно броситься в ноги, умолять, плакать, сделать всё, что он скажет — только бы избежать жуткой смерти, по сравнению с которой даже ледяное Ирлифово царство — так, мелкая неприятность, как укус осы по сравнению с чёрной оспой.

— Вы не поняли! — продолжил переговоры Арднар. — Это пир для ваших глаз, а не животов! Наместница потребовала гарантий моей верности, и она права. У меня в лагере — алкский советник. Если я убью его так, дороги назад мне не будет. Так что вы можете спокойно смотреть со стены, как он будет орать и корчиться. Конечно, если вам нравится алчатинка, запечённая в масле — милости прошу, мне его мясо ни к чему...

Беккарда скосила взгляд на алкского советника. Сейчас он был в обычной кольчуге и шлеме, со щитом без герба — не алк-аристократ, а обычный наёмник, ничем не выделяющийся из кавалькады. Вряд ли горожане знали его в лицо — и алк позволял себе широко, во все тридцать два зуба, ухмыляться на слова Арднара. Только что не ржал конём... Весел был и Арднар — наверное, он припас и какого-нибудь невольника, которому суждено сыграть роль алка в этом кровавом балагане.

— Всё это очень интересно, Арднар, — уже чуть миролюбивее раздалось со стены. — Но жизнь алка нам пока не нужна. Может, на что-то ещё сгодится. Но знай: ворота мы не откроем, пока не увидим своими глазами и не услышим императрицу. И не пытайся отговариваться, что её тут нет!

— Она здесь, катэси, — не замедлил с ответом Арднар. — Вот в этой карете, как подобает её сану. Сейчас вы её увидите. Ей много чего пришлось перенести — но теперь она снова с нами! Эвинна-каттхая, люди ждут вас, — церемонно закончил он, картинным жестом балаганщика открывая дверцу кареты. — А ну пошла!

На ватных, негнущихся от страха ногах она кое-как спустилась на землю. На последней ступеньке едва не споткнулась. А в голове бились только две мысли, будто сцепившиеся в яростной схватке два бешеных волка: "Ой, мамочка, только бы в этот котёл не попасть!!!" и "Что со мной будет за такое преступление?"

— Ну! — прошипел Арднар, подойдя вплотную. Из-за чёрной жёсткой щётки усов ей на щёку упали брызги слюны. — Давай, куколка. Или мои рыцари в Макебалах — или ты в котле.

Беккарда сглотнула, чувствуя, как мерзко щекочет спину ледяной пот. Не теряя времени, палач уже высекал огонь под адским котлом: пока ещё такая махина прогреется — там, наверное, под сотню кхатов масла! Но уголь горит жарко — час, может, два, и масло в котле забурлит, потянется едкий дымок от выплеснутой из чана и стёкшей в пламя жидкости. К тому времени, стоит Арднару разозлиться как следует — сверху, в затянутой на руках петле, будет висеть она. А дальше палачу достаточно будет чуть подтравить канат, чтобы босые ступни окунулись в кипящее масло.

— Макебальцы, — ещё раз сглотнув и кое-как справившись с непослушным языком в пересохшем рту. Получилось жалко, и, конечно, не то, что нужно было Арднару.

— В масло захотела? — буднично-деловито, и оттого ещё страшнее, спросил Арднар. — Это, по-твоему, слова Эвинны?!

А и правда, как бы поступила Эвинна, та Эвинна, о которой поют песни, и которую при жизни прозвали Верхнесколенской, намекая, что она своя, землячка, может, родилась с тобой в одной субе, паргане, а то и деревне? Уж она бы не стала попадаться в плен, терпеть позор и побои. А если бы всё-таки попалась? Неужто взяла бы — и просто выполнила то, чего требует Ирлиф в человеческом обличье?

А горожане, привлечённые неожиданными переговорами и плотно облепившие парапет стены, во все глаза смотрели на неё. Она почти физически ощущала сотни скрещённых на ней взглядов, которые будто прожигали насквозь и требовали ответа. И, конечно, ветераны той, настоящей Эвинны уже опознали и фигуру, и цвет волос, и лицо. Да, в главном Арднар не ошибся: по стене плыл боязливый шёпот. "Наместница! Императрица! Эвинна! Сама Эвинна..." Кто-то глядел на неё с надеждой — с безумной надеждой, что вот сейчас предводительница обо всём договорится с осаждающими, и долгая, мучительная осада, наконец, закончится. Кто-то — с восхищением: сумела обмануть алков! Вернулась, пройдя Тольфарскую мясорубку — и теперь жестоко отомстит за погибших". А были и взгляды, что жгли презрением и ненавистью: будь Беккарда под Тольфаром, она бы обязательно вспомнила, как глядели на Императора его воины, услышавшие об отречении. Именно их она сейчас любила больше всего — потому что такие не открыли бы ворота Арднару, будь она хоть настоящей Эвинной. Но они её и страшили: ведь из-за них она могла принять страшную казнь.

Однако их голоса почти тонули в общем, восхищённом и сочувственном хоре: похоже, в ней всё-таки признали Эвинну. И готовы подчиниться любому её приказу, потому что считают освободительницей от алков, спасительницей от осады, той, чьим именем называют детей. И не только девочек: в последние годы родилось даже новое мужское имя — Эвинотеоннат, что значит "верный Эвинне". Как наяву представилось: рыцарская конница с места берёт в галоп, едва открываются массивные створки ворот, сметает ничего не понимающих часовых, вслед за ней в город железным потоком вламываются остальные, жгут, рушат, убивают. Треск пожаров и тысячеголосый вой избиваемых, радостный хохот удовлетворённых насильников и грабителей, набивающих мошну кольцами, отрубленными вместе с пальцами, и серьгами, отрезанными с ушами: скорее, скорее, потом, на привале мясо выковыряем! А то другие прихватят. Развороченные дёсны тех, кто побогаче и постарше — золотые зубы ныне тоже в цене.

И всё это — чтобы она пожила в муках и позоре неволи ещё сколько-то дней? Или просто умерла чуть легче. А ведь Арднару вовсе необязательно держать слово потом: как бы не решил всё равно сварить её в котле — просто потому, что обожает смотреть на пытки и истязания, да и участвовать под настроение тоже.

Наверное, в неё всё-таки вселилась какая-то частичка непреклонного духа той, за кого её хотели выдать. Той, кто заставила себя уважать алков и до дрожи бояться — этих. Она напрягла глаза, пытаясь в узких бойницах разглядеть лица горожан — и не увидела их, но будто сами стены вдохнули в неё несокрушимую мощь. Нет, леденящий ужас никуда не ушёл — он просто слился воедино с какой-то весёлой, бесшабашной ненавистью. В голове промелькнуло всё, что ей пришлось пережить в эти годы. И стало ясно, как день: даже решись она на ложь, и даже сумей рыцари благодаря ей взять город, это ни на йоту не изменит её участь.

"Мне никогда больше не стать обычной женщиной, женой и матерью? Пусть так. Тогда зачем мне такая жизнь!"

— Макебальцы! — уже громче крикнула она, и теперь её голос не дрожал. Разве что звенел от ненависти и силы. — Клянусь пред лицом Богов, что я — не Эвинна вана Эгинар из рода Эгинари, императрица Верхнего и Нижнего Сколенов! — И, пропустив заученную поневоле гнусную ложь, добавила, уже падая под ударами солдат: — Если же клятва моя ложна, пусть Боги покарают меня!..

Острые носки сапог больно врезались в бока, в живот и грудь, всё, что ей удалось — это заслонить от ударов лицо ладонями. Но в лицо её и не били, да и в другие места тоже — вполсилы, чтобы не отдала Богам душу раньше срока. Свистнул, рассекая рубаху и сдирая с плеч кожу, кнут — боль была такой, что у Беккарды перехватило дух, и только пару мгновений спустя из горла вырвался звериный, нечеловеческий вой. Но и под кнутом умереть ей не дали. Очумевшая от боли и ужаса, превратившаяся всего лишь в кусок вопящей от боли плоти, она даже не заметила, как жёсткая, тут же впившаяся в руки колким ворсом петля толстого пенькового каната сдавила руки — и устремилась вверх, отрывая её от земли. Кто-то содрал с её ног деревянные крестьянские башмачки, которыми отчего-то решили ограничиться. Наверное, не нашли приличествующих императрице узорчатых сапожек. А может, просто махнули рукой, решив, что длинная, до земли, юбка скроет ноги самозванки поневоле вместе с обувью. Холод месяца Судьи охватил босые ступни, бессильно болтавшиеся в воздухе. Сдавленные канатом запястья болели — но руки заламывать ей не стали, просто привязали, и боль пока не шла ни в какое сравнение с тем, что ей предстояло. Неспешно покачиваясь на высоте копья над землёй, щуря слезящиеся от едкого дыма глаза, она висела над разверзшейся под ногами, наливающейся жаром бездной. И не было ничего, способного защитить её от подкатывающего безумия.

И всё-таки кое-что было. Наверное, впервые за эти бесконечные месяцы она осознавала, что поступила правильно. И может быть, хоть в следующей жизни Боги дадут ей то, что отобрали в этой. А даже если нет... Вполне достаточно того, что ещё не одна сотня Арднаровых выродков станет поживой шакалья. Хорошо бы только умереть побыстрее — вон, как мужнин брат, обжора, сластёна и большой любитель выпить. Говорят, прямо на жене за этим самым удар хватил. Вот только что был весел, счастлив, доволен собой, и вдруг — бац! — и упал замертво. А ведь ему и сорока не сравнялось... Хоть бы так получилось и с ней!

Поскрипывая, закреплённый на лебёдке канат пополз вниз — и сумасшедшая, далеко превосходящая всё, что было прежде, боль обрушила сознание во тьму преисподней. Беккарда отчаянно забилась, захрипела — но собственный невеликий вес заставлял ноги вновь и вновь касаться раскалённой, пузырящейся поверхности. Длилось это недолго, не больше пары секунд — но эти мгновения показались ей веками. Сознание вернулось, когда канат вновь потянул её вверх, но обожжённые ступни всё равно пульсировали жгучей болью, кожа покраснела и вздулась от неистового жара.

— Ну что, сколенцы, — сквозь пелену боли пробился глумливый голос Арднара. — Смотрите, как ваша "императрица" в маслице варится. Как кушанье?

И тут Беккарда поняла. И стало невыносимо стыдно за недавнее малодушие. Значит, горожане считают её Эвинной? Стало быть, подруга, ты обязана соответствовать. А не визжать, как свинья под ножом. И уж если суждено умереть — уйти надо так, чтобы никто из-за неё не усомнился в настоящей Эвинне. Беккарда гордо, будто и не было в её жизни рабства и позора, навсегда лишающего её права на семейный очаг, подняла голову — и вытолкнула в стылый воздух сквозь прокушенные в муке, окровавленные губы:

— Я — не Эвинна! Эвинна — не в плену! — Это снова была ложь, но ложь совсем иная — призванная не убить, а придать воинам сил, дать им возможность победить и вернуться к родным живыми. Ложь, за которую нечего стыдиться ни перед людьми, ни перед Богами. — Бейте алков и их подстилок!

Оказывается, может помочь и то, что надеяться больше не на что, но и хуже в этой жизни уже не будет. Подвешенная над раскалённым чаном, чувствуя, как пульсирует болью обваренная кожа, она ощущала в себе силу сказать то, что ещё минуту назад не посмела бы даже подумать. Небывалая свобода и небывалая сила, делающая возможным то, о чём ещё недавно не могла даже помыслить.

СИЛА СКАЗАТЬ ПРАВДУ.

— Что, сучка, тепло тебе в маслице? — презрительно ухмыльнулся Арднар, сплёвывая в огонь. — Сейчас тебя поглубже опустим, чтоб точно согрелась. Палач! Давай!

Снова скрипит лебёдка, и кипящая бездна наплывает. И снова — запредельная, выжигающая разум боль, в которой без следа сгорают гордость, страх, любовь, ненависть, любые мысли и желания. Всё на свете заслонила, накрыв багровым непроницаемым пологом и став единственным, что есть в мире, Её Величество Боль. Больше не болели ступни и лодыжки, не саднили оставленные кнутом рубцы и синяки от острых мысков рыцарских сапог. Она сама стала болью, и боль стала ей.

А потом багровое сменилось чёрным, и сознание погасло, а голова бессильно свесилась, и по подбородку потянулась ниточка слюны, смешанная с кровью из прокушенной губы. Наверное, Боги, демоны, или кто там на самом верху, всё-таки рассмотрели из заоблачной выси, что у них под носом, на земле богоспасаемого Сколена, творится нечто вовсе непотребное.

И Беккарда не видела, что было дальше. Как распахнулись незаметные, тщательно замаскированные калитки в стене, как из них хлынули ополченцы. Их бы встретили стрелами, а потом — таранной рыцарской атакой, но внимание присутствующих поглотила дёргающаяся в агонии над котлом Беккарда. Не заметили даже того, как незаметно приоткрылись ворота — и оттуда выхлестнула лавина невесть как очутившихся в городе рыцарей, уже опускающих копья для смертельного, таранного удара.

И стонал воздух от полных боли и ненависти криков, валились с коней окровавленные, проткнутые копьями насквозь рыцари Арднарова окружения. Жутко завыл палач — но вой тут же оборвался: кто-то прямо на скаку ударил его древком копья меж лопаток — да так, что толстяк потерял равновесие, и голова угодила прямо под кипящий котёл, чудом его не опрокинув.

— Справедли...

— На, сын свиньи, на!

— Убью-у-у!!!

— Ы-ы-ы-ы-ы!!!

— Мечи к бо...

— Стреляй, хирве!..

И уж точно она не видела, как, придерживая, чтобы не сверзилась в котёл, её осторожно спустили вниз, прямо на воняющую горелым мясом и жиром, по грудь лежащую в огне тушу палача. Как двое воинов осторожно переложили женщину на плащ, прикрепили его к сёдлам — и неспешно, чтобы не растрясти раненую, повели коней в поводу назад, к приоткрытым воротам. Остальные вихрем спрессованной в сталь ненависти устремились вслед убегающим остаткам кавалькады и Арднаром, что нахлёстывал коня, спеша добраться до ближайшей бастилии.

— А как по-вашему, Рандон-катэ, может она быть Эвинна или нет? — спросил один из везущих Беккарду всадников, совсем ещё юный, с едва пробившимися над верхней губой пшеничными усами.

— Ну, лицом — так вылитая Эвинна, — рассудительно заметил бородатый мужчина лет тридцати пяти, с изборождённым оспой лицом и чёрной повязкой вместо правого глаза. — Я её видел ещё при Гверифе, и Макебалы с ней осаждал — знаю. Но это ерунда, мало ли похожих на свете. Важнее другое: она держалась не хуже, чем держалась бы Эвинна. А вот это дорогого стоит, Эвинна она или нет.

— А что ж она кричала, что не Эвинна?

— А чтобы такие, как ты, сдуру ворота не открыли, и этих выродков не впустили! — отрезал старый рыцарь. — Она всех нас спасала, понял? Знала, что с ней будет — и всё равно спасала. А Эвинна она или нет, — помолчав, добавил он. — Узнаем, когда оклемается. Да и плевать — главное, человека спасли...

Беккарда лежала на плаще в беспамятстве, мерно покачиваясь в такт лошадиным шагам, и на её лице таяли неслышно падающие снежинки. Она не знала и не могла знать, что в миг, когда она кричала макебальцам свою ложь во спасение, глазами Артси взглянула на мир настоящая Эвинна.

И ложь стала правдой.

Глава 2. Сколенский рубеж

Моррест придержал коня, левой рукой отряхивая с капюшона мокрый, мерзкий снег. Эвинна говорила, после Великой Ночи климат стал суше и холоднее, чем прежде Что-то поломалось в природном механизме, и летом над землёй частенько висели "сухие" тучи: ни тебе тепла, ни благословенных для посевов дождей.

Но тут, в Алхаггской земле, это практически не чувствовалось. Нет, зима наступала в свой срок, и снег порой выпадал. Только вот была она тут нестойкой и вялой, с бесконечной "пляской вокруг нуля". Обильно выпадавшие снега могли растаять в тот же день, а потом смениться нудным ледяным дождём. Порой дождь замерзал, достигнув земли, и всё вокруг одевалось в блестящий ледяной панцирь. На сверкающей ледяной глазури скользили сапоги, копыта, колёса, не говоря уж о крестьянских башмаках с деревянной подошвой. Порой днём царила непролазная грязь, а ночью её схватывал лёд, и можно было идти дальше, только вот скользили при этом люди и кони, как коровы на льду. За первые две недели пути Моррест успел проклясть гнилую южную зиму. Не он один — чуть ли не полвойска после такого марша чихали и кашляли, а ведь о тёплой одежде новые правители столицы позаботились особо. Честное слово, уж лучше сибирские морозы, чем это мокрое безобразие!

Он взял с собой полторы тысячи человек — самый большой из четырёх полков городского ополчения. Полки были лучшие, отборные, можно сказать — насколько это слово применимо ко вчерашним крестьянам, мастеровым, купчикам из тех, кто помельче, освобождённым рабам и каторжанам. Ставили в строй всех, кого только можно, благо, счёты к Карду и алкам у каждого и имелись. Ради этого окончательно выгребли уцелевшие арсеналы и пустили остатки казны на оплату труда кузнецов. Городской Совет лихорадочно раскручивал маховик обороны.

Казалось, на излёте осени столица неожиданно вспомнила свою молодость, молодость Империи. По улицам, вызывая восторг девушек, ходили новоявленные ополченцы. Давным-давно брошенный Нижний город снова кишел народом — впервые после... нет, не Арангура Третьего даже, а Аргарда Первого... ремонтировали городские укрепления. Все, кроме стены Нижнего города: за столетие она пришла в такое состояние, что едва ли долго продержалась бы даже против катапульт и таранов — что уж говорить о пушках? Да и людей, на самом деле, слишком мало, чтобы удержать несколько километров крепостной стены, а сама она идёт не по гребню холма, как внутренние обводы укреплений, а по равнине. С юга её хоть прикрывает естественный ров Сатледжа...

Значит, и нет смысла тратить на неё драгоценные человеко-часы. Прикроет от пушечного огня городские кварталы, хотя бы два-три дня, потом развалины хоть немного затруднят алкам манёвр — и то дело. Основным полем боя станут кварталы Нижнего города, при опоре на Храмовый, Золотой и Средний город. Здесь и готовили врагу тёплую встречу. Самые прочные каменные здания, особенно стоявшие на перекрёстках, укрепляли, заделывали окна, оставляя лишь узкие амбразуры. Соседние строения, наоборот, обрушивали, создавая вокруг опорных пунктов, по возможности, непроходимые завалы. Впрочем, непроходимыми они были, только если не знать проложенные в грудах мусора потайные тропки — если понадобится отойти, или, наоборот, выйти в тыл противнику, проникая в уже занятые кварталы, они станут необходимыми. В иных домах обрушивали только крышу — и получались самодельные капониры для "катюш" и "миномётов". И снова — тщательно замаскированные пути отхода, подвалы: если выйти не удастся, и надо будет отсидеться, пока враг не потеряет бдительность, или если наверху будет бушевать пожар. Закладывали потайные нычки со стрелами, порохом и пулями, едой: никто не требует от бойцов отбиваться в полном окружении, но мало ли что случится в хаосе уличных боёв? Морресту очень вовремя вспомнился "дом Павлова" из прошлой жизни. Не дело, если бойцам будет нечем отбиваться и нечего есть. Готовили сюрпризы и для алков: тут небольшой бочонок с порохом в яме, присыпанный сверху камнями и кусочками свинца, от которого тянется просмолёный шнур к одному из превращённых в дот домов: попробуют алки провести массированную атаку, тут-то их и приголубят "миной". В другом месте развалины нескольких деревянных домов, на первый взгляд вполне проходимые, обильно полили нефтью и маслом, хватило бы одной стрелы, чтобы пространство, достаточное для целой роты алков, превратилось в море огня. Старые, никуда не годные самострелы ставили в качестве одноразовых ловушек, авось и прилетит кому-нибудь ржавый штырь в живот. Уяснив идею, тороватые мастеровые начали изгаляться сами. Порой получалось настолько коварно, что Моррест даже жалел будущих завоевателей. Ох, и хапните вы тут горюшка, робяты... Сами виноваты — оставьте Сколен в покое, и ничего вам не будет.

Но не укрепления, в конце концов, воюют, а люди. И сотники безжалостно гоняли ополченцев по руинам, каждый день по разным улицам, чтобы запоминали лабиринт полуразрушенных кварталов накрепко, и потом могли ориентироваться там с закрытыми глазами. Учили действовать небольшими, но спаянными и грамотно подобранными штурмовыми группами, брать и оборонять дома, устраивать засады, выходить из окружения, чтобы атаковать противника чуть дальше, взаимодействовать с немногими рыцарями, стрелками и деревянной "артиллерией". Учили брать "языков", слаженно наваливаясь на них со всех сторон — командиры помнили, что в рукопашной алк-наёмник стоит десятка вчерашних мастеровых, а рыцарь на коне — вообще взвода. Учили метко стрелять из одиночных укрытий, выбивая командиров. Учили...

Словом, учили защищать родной город.

А в это время полк Морреста с алхаггским ополчением насмерть дрался с алками, пытаясь выгадать ещё день... И ещё, и ещё. Потому что, на самом деле, Моррест знал по собственному опыту: чтобы превратить в средненького бойца сугубо гражданского человека, никогда и не помышлявшего брать в руки оружие, нужно не меньше полугода. Ну, а чтобы драться на равных с алкскими наёмниками, недостаточно и всей жизни. Чем больше он тренировался с Олбертом и Коленом, тем больше понимал, что никогда не сравнится с прирождённым воином в десятом-двадцатом, а может, и тридцатом, поколении. Есть что-то такое, чему бесполезно учиться старше семи лет. А есть — нарабатывающееся многими поколениями предков. Только здесь, в этом бедном на технику сложнее меча мире Моррест понял всю гениальность тех, кто изобрёл огнестрел. Они уравняли минимально обученного крестьянина — и прирождённого бойца. И как всё-таки хорошо, что таких "терминаторов" по определению не может быть много. Вдобавок за три года большой войны их основательно подвыбили. Теперь и Амори вынужден пустить в ход обычных рекрутов.

— Шире шаг! — слышались злые, усталые окрики сотников. Длиннющая, растянувшаяся на несколько миль многоножка войска месила грязь сотнями ног, копыт и колёс, над головами людей устало колыхался частокол копий. Этим копьям уже пришлось попить немало алкской крови. — Не растягиваться! Кто отстанет, сдохнет!!!

За последние полтора месяца Моррест не помнил, когда удавалось поспать больше трёх-четырёх часов. И это было роскошью, чаще приходилось дремать в седле, доверившись спутникам и коню. Порой не находилось свободной минутки двое-трое суток подряд: приходилось уходить от алкской погони, организовывать засады, руководить созданием завалов и засек... Многие идеи по тактике предстоящих боёв были его — то есть не его самого, конечно, а его мира. Прочитанные когда-то книги и отсмотренные фильмы про прошлые и современные войны не забылись, а отложились где-то в долговременной памяти. Теперь, просеянные через сито боевого опыта уже этого мира, они давали многие и многие ценные идеи. К тому времени, как алки подойдут к Старому Энгольду, горожане должны превратить столицу в неприступную крепость. Амори введёт войска в Нижний город, и получит этакий средневековый Сталинград.

Моррест прикидывал: сколько там смогут выставить алки? Три, четыре, ну, пусть даже пять тысяч, ещё полк-другой могут прислать балгры. Всё. А в городе с его бойцами больше пяти тысяч способных драться мужиков, алхаггское ополчение — это ещё две тысячи, и четверть из них — вояки немногим хуже рыцарей. Да и от остальных, горожан и беженцев, может быть польза: кто-то должен таскать бойцам еду и воду, стрелы, пули и снаряды, чинить укрепления, оттаскивать раненых и обмороженных: зимняя война тут пока внове. Значит, у них есть даже превосходство в числе. В чистом поле против профессионалов-наёмников, да ещё рыцарей оно ничего бы не значило. А вот в городе, где всегда есть возможность ударить из засады и уйти — от него уже не отмахнёшься. Вряд ли Амори легко достанется столица, а ему ведь ещё идти в Верхний Сколен, да и в Нижнем по-прежнему хватает повстанцев. Если повезёт, можно заставить алков остановиться. А набрать в новую армию у алков некого. Слишком узок круг рыцарей и племенных боевиков, которых только и принято посылать на войну.

Так он думал в самом начале. Слегка беспокоило одно: Амори ведь уже видел, что Эвинна своё войско собирала отнюдь не из рыцарей. И с "мужиками" вполне успешно воевала против отборных "псов войны". Три года — срок немалый, а Амори никогда не был тугодумом. Не решит ли король плюнуть на кастовую спесь и поставить под ружьё, ну, то есть, под копьё, крестьян, купцов и мастеровых? Ведь и легионы старой Империи, даже при Арангуре Третьем, больше чем наполовину так и комплектовались. Да ещё призвать в поход племенные ополчения халгов и белхалгов, бывшие войска Империи, присягнувшие Ардану Балгрскому... Тогда алки смогут влегкую собрать и десять, и пятнадцать тысяч, и такая орда просто-напросто задавит осаждённых массой. Даже при худшей, чем у наёмников из рыцарей, выучке.

Увы, в первых же боях стало ясно: сбылись худшие опасения. Первые же "языки" оказались простыми алкскими крестьянами, ещё недавно мирно ковырявшимися в земле. Война малочисленных профессионалов неумолимо становилась смертельной схваткой народов, ставкой в которой был весь мир — или небытие. Самая настоящая "тотальная война" — только на средневековый манер.

Хе, жрецы наверняка рвут и мечут. Если сейчас погнать в бой тех, кому на роду написано пахать... Да ведь такая орда требует и отлаженного снабжения, не столько даже боеприпасами, сколько хлебом и чистой водой для людей и овсом для лошадей. Значит, специально организованных тыловых служб — а это ещё люди и ещё лошади. Потребуется и настоящий штаб, а не несколько придворных-советников. Отлаженный механизм управления огромной армией, который и у старой-то Империи был слабоват, а у нынешних её осколков ничего подобного нет и в проекте. Нет, Амори скорее пойдёт по старому пути: то есть будет требовать всё больше людей и фуража от союзников, вызывая уже их недовольство, и всё активнее вербовать наёмников на Севере. Только ведь казна королевства Алкского тоже не бездонная, и золото там не растёт. Следовательно...

Вот именно. В этот раз алки проиграют. Или одержат победу, неотличимую от поражения. Война кончится здесь и сейчас.

Шли дни, дни тянули за собой недели, кирпичики недель складывались в стену месяцев. Долгая и сырая осень сменилась тёплой и капризной южной зимой. Снегопады и лёгкий морозец сменялись оттепелями и нудным дождём, ночами висели евшие сугробы туманы, и снова возвращалась непролазная осенняя грязь. Но даже в ледяные дожди, когда всё вокруг покрывалось скользким ледяным панцирем, учения не прекращались. Оставшийся за коменданта Огг рассчитывал, что город полностью будет готов к месяцу Лучника — но уже сейчас большая часть ополченцев что-то могла и в ближнем бою. Пожалуй, даже в чистом поле они смогли бы какое-то время продержаться против нынешних вояк Амори. Осталось, в сущности, одно: показать людям, что алков тоже можно бить. Что даже "псы войны" короля Амори, в сущности, очень даже смертны.

И Моррест знал лишь один способ этого добиться — одержать победу. Хотя бы небольшую, но настоящую победу. Пусть люди увидят мёртвых врагов и врагов пленных, униженных и коленопреклонённых, лишённых оружия и привычной рыцарской спеси. Тогда не дрогнут и в серьёзном бою — это как закалка для клинка...

Вот для этого он и повёл, ещё в месяце Всадника, самый большой из четырёх городских полков в Алхаггию. Вообще-то это в противоположную сторону от Алкии, но ведь Амори уже пробовал ломиться напрямую, через Лакхни, и чего добился? А тут возможность перебрасывать войска морем, уничтожить тех, кто — знал Моррест — одними из первых пытались освоить литьё огнестрельного оружия и изготовление пороха. Вдобавок принявших в затянувшейся войне сторону Сколена. Вдобавок можно рассчитывать на помощь балгров — главных союзников Амори на юге. И уж точно — подойти к столице оттуда, откуда не ждали, и не тратить время на форсирование Эмбры. Вряд ли Амори упустит такую возможность. Примерно так Моррест пытался прокачать замыслы короля — и не прогадал. Они столкнулись с передовыми отрядами алков лишь немногим южнее Алхидды. Места были знакомые: после прошлого изгнания из столицы довелось тут маленько повоевать.

Помнится, тогда они смогли подкараулить целую роту алков, охватить их, обходя по окрестным перелескам — и атаковать со всех сторон. Помогли и правдюки, чего-то не поделившие с союзниками и отвлекшие их внимание на себя. А что больше всего удивило — так это алкское разгильдяйство: горе-вояки так и не выставили посты на дорогах, не посадили в окраинных домах наблюдателей, сразу же разбрелись по домам, грабя и насильничая. Даже на Воинов Правды бросилось не больше сотни, остальные вообще забыли обо всём. Много "ласковых" слов можно сказать о наёмниках — но так глупо они себя ещё не вели.

Они обрушились на врага, как снег на голову. Заодно впервые испытали в боевой обстановке доморощенную артиллерию — и получилось очень неплохо. Почти половина ублюдков сдалась живьём; остальных вытеснили на главную площадь посёлка и там расстреляли из "миномётов". Потерь, кстати, в первом бою почти не понесли. Четыре погибших и восемь подранков — ещё недавно он и представить себе не мог, что это — цена алкской роты в добрых триста копий.

Хорошей новостью оказалось то, что храмовое воинство, наконец, начало разваливаться. Эльфер с его политикой поддержки алков достал всех. Так что Воинам Правды, каждому для себя, пришлось решать, кто он прежде всего — слуга Стиглонов или сколенец. Те двадцать Воинов Правды, что сопровождали алка Авената, стали первыми перешедшими к Морресту, но, видит Справедливый, не последними. Чем дальше, тем труднее Эльферу станет полагаться на своих отборных вояк. Витязь Правды пятого ранга Рауль ван Хольдор уже сделал свой выбор, двадцать его бойцов (стоящих роты нынешнего сколенского воинства, а то и двух) тоже. К ним уже начали присоединяться и другие храмовники. К пятидесяти рыцарям Морреста прибавилась ещё полусотня Воинов Правды: мастерство этих вояк казалось почти сверхъестественным. За последний месяц они научили алков разбегаться от одного вида храмового знамени — и при этом не потеряли ни одного бойца убитым. Хотя... Вряд ли обошлось без потерь, будь у Амори прежние рыцари и наёмники. И окажись они хоть раз против построенных и готовых к бою мушкетёров.

Амори таки послушался умных людей (Михалыча, больше вроде некому рассказать о всеобщей воинской повинности) и решил привлечь к делу всех алкских мужчин. Даже подвёл под это "теорию": объявил, что все алки — на самом деле воинская каста, незаконно лишённая привилегий сколенцами — которые сами-де потомки касты слуг. Умно, что сказать. И цинично — как всё, что делает король Амори. Интересно, что на это скажет окопавшийся под Макебалами Арднар Мясник? А сами алкские жрецы? А союзники и подвластные племена? Да наплевать. Главное, что теперь у алков может быть и десять тысяч, и двадцать. Вот, и пленные говорят о пятнадцати полках, а ведь есть ещё и балгры... Моррест отправил в столицу гонца с невероятным известием, а сам занялся перекройкой планов. Благо, новые солдаты Амори не только создавали новые проблемы, но и давали новые возможности обеим сторонам.

— Становимся лагерем! — приказал Моррест. — Обоз — как обычно, вокруг лагеря. Вождей — ко мне на совещание.

Уныло тянущуюся меж двух холмов дорогу огласил хриплый рёв труб. Гонцы нужны там, где нужно передать что-то сложное, а простые команды гораздо проще подавать условными сигналами, слышными каждому. По живой реке войска (вот уж действительно — "железный поток") пронеслась стремительная рябь, в "реке" возникли островки, водовороты, она разлилась вширь, затапливая холмы. Смирные крестьянские лошадки и могучие, но медлительные волы загоняли повозки на вершину холма, выставляли их кругом. Внутри круга уже ставили палатки и разводили костры.

В его мире, вспомнил Моррест некогда читанную книгу, такая штука называлась вагенбургом. Здесь её применяли ещё легионы старой Империи — когда не было времени или строительного материала для постройки полноценного укреплённого лагеря. Повозки расставлялись вокруг лагеря, на них садились дозорные с луками и копьями, в случае тревоги туда же бежали и остальные. Они неплохо прикрывали от натиска пехоты, и почти идеально — от стремительных рыцарских атак. Да и от стрел крытые возки более-менее спасали. Увы, если у Амори будет достаточно пушек и винтовок, толку от вагенбурга будет чуть. Разве что наложить внутрь валунов, но тогда их надо будет потом выбрасывать, и на новом месте собирать новые...

Шатёр Морреста поставили в центре лагеря, под старой, мощной берёзой, из тех, какие не обхватит меньше трёх человек, ветер печально гудел в облетевших ветвях. Берёза увенчивала вершину холма, отсюда было видно едва ли не на десять миль окрест: ещё и поэтому Моррест облюбовал холм для лагеря. Потянули привычные запахи костров, солдатской похлёбки, жареного мяса: алхагги предпочитали забить тот скот, который нельзя было увести с собой — но ничего не оставлять алкам.

Морресту ставили шатёр двое молодых, но уже заматеревших парней из пленных алков. Вот ещё одна примета нового Морреста: в отличие от того, прежнего он не видит ничего плохого в использовании слуг: не дело, если вождь будет отвлекаться на всякую мелочёвку и упустит что-то важное. У каждого своё положение — и, соответственно, свои обязанности в этом мире. А алкское нашествие одинаково грозит и крестьянам, и аристократам, и жрецам. "Этак я настоящим феодалом стану!" — подтрунивал он над собой когда-то. Потом перестал, потому что так оно и получалось. Чтобы победить дракона, нужно стать драконом самому.

Вожди начали подтягиваться, когда лагерь погрузился во тьму и тишину: слишком все устали, чтобы заниматься хоть чем-то, кроме сна. Даже вездесущие маркитантки и брага в их бурдюках сегодня не вызывали привычного энтузиазма: после таких переходов все желания умещаются в два слова: спать и есть. Именно в таком порядке. Усталость на время уравняла оба народа, все роды и все касты.

Да. Сколенцы и алхагги, но все — дети великой Империи, в которой каждому было место, где, к какому бы ты племени ни принадлежал, тебе были открыты множество дорог. И пусть Империя погибла, остались люди. Не желающие становиться рабами возомнившего о себе народца. Они хотят жить, как живут, и готовы за это драться.

Перед тем, как взять слово, Моррест оглядел соратников. Здесь были те, кого он помнил ещё по Лакхни — и примкнувшие к ним уже в этом походе. Гестан, Тирдэй, командир артиллерийской сотни Дагоберт, братья-рыцари Олберт и Колен, похожие на вставших на дыбы медведей, подчёркнуто-аристократичный, но ещё здоровее Олберта с Коленом, Витязь Правды Рауль. Моррест ни разу не встречался с Эльфером, но учителя Эвинны представлял себе именно так. Жрица Милостивицы Алхи Амхалия вана Фольвед — она взяла на себя руководство травницами и вообще обозом. Пока справлялась. Слушавшиеся её беспрекословно крестьяне рушили мосты, устраивали на лесных дорогах завалы, раскатывали по брёвнышку дома, чтобы алкам было негде переночевать. Если б не они, вряд ли Моррест и его войско смогли бы так долго водить Амори за нос. И уж точно потери были бы на порядок больше, особенно не боевые, а от болезней, грязи, холода и голода. Она была единственной женщиной на совете — но, видят все Боги Сэрхирга разом, сколько их ни есть, полностью этого заслужила.

— Ну что ж, во имя Справедливого и Милостивицы, начнём.

Моррест замолчал. Забормотал долгую и малопонятную древнюю молитву столь же древний жрец — один из очень немногих, вставших на сторону восстания. Нет, конечно, и его вела вовсе не любовь к "всему миру голодных и рабов". Просто день за днём просыпаться и видеть на своей земле чужаков, ведущих себя как хозяева — не всякому по силам. И почти наверняка такое не выдержит обременённый совестью. Этот жрец — не выдержал. И однажды ушёл из маленького сельского храма, в котором молились десять поколений его предков.

А Эльфер стелется под алков и в ус не дует. "Повезло" Эвинне с учителем!

— Справедливый зрит благосклонно, — закончил жрец. — Он подскажет вам лучшее решение, доблестные воины.

Вот теперь можно и обсуждать дела.

— Что ж, друзья, начнём. Позавчера мы смогли нанести удар передовому полку алков. Особенно отличился Дагоберт — твои парни, Даг, творят чудеса. Ну, рыцарям отдельная благодарность. Но по сведениям разведчиков, против нас выступил в поход Ардан Балгрский. Войско у него не очень большое — полк пехоты, двести рыцарей и пятьсот наёмников-тардов. Но они — лучше подготовлены и вооружены, чем большинство наших ополченцев — и сколенцев, и алхаггов. Амори им даже сто джезайлов прислал. Они находятся в четырёх днях пути отсюда, или в двух, если пойдут скорым маршем. Если балгры соединятся с алками, они усилят войско Амори, особенно его конницу. Нам станет труднее отбиваться от врага и даже просто отойти к столице в случае нужды. Давайте решать: стоит ли упускать выгодную позицию, или нужно рискнуть, оставив Амори без внимания, и первыми бить балгров?

— Тут и говорить нечего, — произнёс военный предводитель алхаггов. Да, вот что ни говори об алкском способе выбора вождей — а в этот раз он не дал осечки. Невысокий, но плотно сбитый, с загорелым дочерна лицом и крупными ладонями пахаря, мужчина лет тридцати никогда прежде не командовал войском в бою — если не считать привычные и всем знакомые стычки с бандитами, конокрадами-картирами, да свары между племенами из-за стад, пастбищ и полей. Но когда пришла нужда, он вполне достойно руководил почти тремя тысячами ополченцев. Вот и сейчас он говорил в своей по-крестьянски неторопливой, спокойной манере. — Алков мы знатно потрепали, они уже идут осторожно и медленно. А вот недостойные свиньи-балгры нуждаются в хорошем уроке. Довольно эти твари пили у нас кровь. Нужно обрушиться на них всеми силами — мои люди знают подходящие места, которые Ардан Балгрский не минует.

— А алки между тем спокойненько вторгнутся в Сколен? — вставил Тирдэй. — И отрежут нас от столицы? И мы окажемся меж двух огней — даже между трёх, не забудем про Новый Энгольд. Нет уж. Упрёмся тут, у нас самое меньшее два дня. Устроим алкам кровавую баню — а потом попробуем ударить по Ардану.

— А если Амори просто обойдёт нас?

— Где обойдёт? — усмехнулась Амхалия. — Справа река, берега топкие, переправляться замучишься. Слева — болото, дальше — непролазная чащоба. Я послала пару сотен лесорубов — они на дороге там такое нагородят, что за год не разгребёшь. Тут можно идти или на юго-запад, или на северо-восток.

— Вот поэтому, если к нам в тыл выйдет Ардан, мы все окажемся в ловушке, — вставил Витязь Правды. Воин Правды был тут не самым старшим, но уж точно самым опытным и сильным бойцом. Да и людей водил не первый раз. — И прорываться будем, одновременно отбивая атаки алков с тыла. Сами алки нас не обойдут, верно — но алки с балграми смогут нас тут закупорить, как вино во фляге. Если не отбросим балгров с самого начала, принимать бой тут слишком опасно, катэси.

Вожди заухмылялись. Храмовник, что с него возьмёшь — воин он бесподобный, но эта его любовь к цветастым оборотам неистребима.

— Да успеем мы уйти, Рауль-катэ! — хмыкнул Олберт. — Пусть Амори попробует нас сбросить отсюда, умоется кровью ещё раз — а ночью уйдём. Как раз и Ардана перехватим. Отомстим стервецу за Кровавые Топи.

— Замечательный план, — усмехнулся в усы Гестан. — Только давайте сперва попросим Амори и Ардана действовать именно так. Ведь стоит Амори подождать балгров, и мы без толку потеряем день, а то и два. А потом всё окажемся меж молотом и наковальней. А если Ардан будет идти ускоренным маршем, или, наоборот, рванёт с рыцарями нам наперерез? Конница без пехоты и обоза пройдёт весь путь за день.

— Конница без пехоты бесполезна против нашего лагеря, — запальчиво заметил Дагоберт. — А уж мы их приголубим из-за возов! И из джезайлов угостим, и стрелами!

— А если они посадят на лошадей тардов? — парировал Тирдэй. — Тардские наёмники — наподобие алкских: те же рыцари, только слишком бедные, чтобы коня купить и нормальные доспехи. Но уж в седле держатся не хуже. А балгры — отличные лошадники...

— Как и халги с белхалгами, — не сдавался Дагоберт. — И, однако, алки пешком топают!

— Всё меняется. Вот и у твоих людей не катапульты, а эти... плюющие огнём.

Моррест слушал споры подчинённых молча, переваривая информацию, оценивая каждое предложение. Даже в заведомом бреде может быть зерно истины, а бред здесь никто не несёт. Вот и сейчас каждый из соратников, до хрипоты спорящих над задачей, в чём-то прав. Правы те, кто предлагают первыми бить балгров — потому что, если есть возможность бить врага по частям, начинать надо со слабейших, а слабейшие сейчас балгры. Но правы и те, кто хочет задержать Амори. В борьбе за время — соль и суть "дорожной войны" как таковой.

Ударь и беги. Засады — и отступления, борьба с алкской разведкой и фуражирами, арьергардные бои и разрушения мостов. Именно так они и воевали уже почти месяц. Полк нёс потери, гибли алхагги-ополченцы — но алкское наступление замедлялось. Кстати, алхагги оказались вовсе не беспечными весельчаками, какими их привыкли считать сколенцы. Поняли, что их собираются просто вырезать — и повалили валом в ополчения племён. Теперь отряд Морреста действовал не один, и Амори тоже приходилось дробить силы, терять людей на штурме старых, ещё имперских крепостей, которые трудолюбивые алхагги держали в неплохом состоянии. Та же Алхидда держалась почти месяц. О выступлении балгров, кстати, узнали от одного из таких отрядов.

Поздняя, унылая осень сменилась гнилой, тёплой зимой со слякотью и туманами, с зелёной травой, проглядывающей сквозь островки грязного, ноздреватого снега. Алки медленно выдавливали сколенцев и алхаггов из южной земли, не оставляя за спиной ничего живого. Алхагги и сами уходили бесконечными вереницами беженцев, забирая из деревень самое ценное и бестрепетно разрушая всё остальное. Если воинам Морреста порой ещё перепадали ночёвки под крышей, алкам не приходилось на такое и надеяться. И они мстили: никому из алхагов или сколенцев, хоть старику, хоть женщине, хоть ребёнку, не приходилось надеяться на помилование. Местные отвечали тем же. Да, такой войны никто в Империи не видел с Оллоговых времён. И это в Алхаггии, что-то они будут творить в Сколене?

Так что — убивать и убивать уродов. Ведь сейчас Амори бросил в бой всё, что имел, и восполнить потери уже не сможет.

— Каждый из вас прав, друзья, — наконец, сказал он. Важно выбрать момент, когда все уже высказали самые важные мысли, но ещё не скатились на взаимные препирательства и обвинения с переходом на личности. А то ведь заденет кто-то чью-то родовую честь — и придётся останавливать вендетту. За последние пару лет Моррест неплохо поднаторел в сём нелёгком искусстве. — Правы те, кто хотят бить алков — мы не отходим в столицу только потому, что должны выиграть время. Правы и те, кто жаждут расквитаться с вероломными балграми. Но наш успех в обоих случаях будет зависеть от действий врага. Давайте подумаем, как сделать, чтобы любые действия и Ардана, и Амори были нам на руку.

Моррест всмотрелся в лица соратников. Привычная сварливость уступила место заинтересованности. Возможно, в нормальной регулярной армии можно просто приказать, что Амори регулярно и делает — но та сборная солянка, которая под началом у него, по-другому не может. Тут у каждого амбиций немеряно, даже у вчерашних пахарей и сельских жриц. Чтобы выполнить команду добросовестно, они должны знать, что сами подсказали командиру идею... Ну, по крайней мере, участвовали в её выработке. Понятное дело, в бою, где всё решают минуты, никто болтать лишнее не будет, но если есть время поговорить, надо уважить их гордость, дать возможность высказаться. Подвести к принятому решению осторожно и аккуратно, будто так решили они сами.

Впрочем, и не столь уж бесполезны подобные посиделки. Моррест уже не был тем новичком, который с остатками двух полусотен прорывался в макебальскую цитадель. Но всё равно он учился воевать меньше пяти лет, а они — всю жизнь. Всегда остаются какие-то тонкости, недоступные новичку, прирождённый рыцарь считает их настолько очевидными, что даже если сам будет учить, забудет сказать. Да и про авторитет вождя нельзя забывать ни на миг: он — единственное, что скрепляет это войск. Спросить напрямую — значит изрядно его подмочить.

А вот когда вчерашний пахарь ляпнет какую-нибудь глупость, рыцари с жаром включатся в обсуждение. И тут уж надо только запоминать, потому что от этих знаний может зависеть жизнь. А вот насчёт погоды, дорог, того, как окапываться и устраивать засеки, не говоря уж о починке оружия — это к мужикам. И строй они держат чётче, конечно, если научить. В пришедших с ним воинах из столицы Моррест был уверен.

Алхагги... С этими сложнее. С одной стороны, такого опыта войн, как у кетадринов, фодиров и баркнеев, тем более алков и сколенцев, у них нет. Соответственно, их вожди — не дураки, но и не профи. Есть вещи, которые приходят лишь с опытом. Зато их оружие... Когда Моррест впервые увидел алхаггский арбалет, он раз и навсегда влюбился в эту убойную машинку. На расстоянии до двухсот шагов практически не уступающую мушкету, но куда более скорострельную и простую в обращении. Тот, кто изобрёл эту штуку, в его мире стал бы Наганом, Маннлихером или Калашниковым.

Массивный ореховый приклад, который так удобно упереть в плечо, короткий мощный лук, собранный из костяных или железных пластин, с искусно сплетённой металлической струной вместо тетивы. Вручную такой не натянет ни один богатырь. Приклад внутри полый, аккуратно выдолблен длинный паз, в него вставляется обойма на десять болтов. Сбоку приделаны два рычажка, с их помощью болты можно по одному подавать на тетиву лука. Они же взводят тетиву, тем же самым движением, усиливая его через довольно сложную систему шестерней. Одно движение — подача болта из обоймы, оно же взводит тетиву, второе — прицеливание со специальной сошки, которая в ближнем бою пойдёт вместо короткой пики, а на крайний случай — дротика. Третье — выстрел одним нажатием короткого курка. Затем перезарядка, прицеливание... Всю обойму можно выпустить за минуту, находились умельцы, способные управляться и быстрее.

Болты... Болты — отдельная песня: короткие, но тяжёлые железные дроты, с двухсот шагов их держит только щит — и то сила удара такова, что способна отбить руку, сбить с ног или вышибить рыцаря из седла. Щит, когда на спине, тоже не защита, его пронзает насквозь, следом пробивает и доспех. Шанс есть, только если держать щит на расстоянии от корпуса: тогда болт войдёт в него по оперение — но до кольчуги не достанет. А шлемы, тем более кольчуги увесистый железный дрот берёт на ура.

Не трёхлинейка, конечно, но... Жаль только, стоит такое оружие не дешевле, чем полное снаряжение дружинника. Что поделать, штучный товар, секретом изготовления которого владеют лишь несколько небольших родов. Соответственно, и копить на такое нужно не одно поколение.

Однако до Великой Ночи делали их многие века, а потом владельцы холили их и лелеяли, с детства учась исправлять мелкие погрешности без помощи мастеров. Ополченцам понадобилось всё оружие, какое было, клановые запасы выгребли до дна, и потому исправных самострелов оказалось под тысячу. А алхаггские кузнецы, не уступавшие ни сколенским, ни алкским, ни крамским и кетадринским, всё оставшееся железо пускали на болты. В походных кузнях на привалах частенько звенели молоты и шипели мехи, поддувая воздух в горны, из тиглей тёк расплавленный металл, а многочисленные инструменты резчиков по дереву тоже не знали отдыха.

Теперь стрелки должны были стать важнейшим козырем в предстоящей мясорубке, алхаггским арбалетам предстояло потягаться с алкскими джезайлами. Идея родилась прямо здесь, на совещании, оставалось обсудить её с профи, чтобы какая-нибудь незаметная ошибка не похоронила весь план.

— Нам нужно, чтобы Амори атаковал, но он может остановиться, — начал Моррест. — И подождать пару дней, пока подойдут балгры. А мы сами сильны только своей позицией. Значит, что? Сделаем так, чтобы Амори вынужден был броситься вперёд, не считаясь с потерями. Амхалия, вторую дорогу ведь пересекает ручей, так? И он протекает мимо алкского лагеря, так?

— Так. Всё верно. Течёт по заросшему лесом оврагу до самой реки. Если алки не решат пить свою мочу, они должны будут встать рядом с ручьём. Скорее всего — в Соляной деревне. Кстати, почему бы завтра его не снести?

— Именно для того, чтобы алки наверняка выбрали место для лагеря там. По оврагу воины с самострелами смогут подобраться к алкскому лагерю и атаковать обоз, обстреляв его зажигательными стрелами, а также дома. Выбегающих наружу бить железными болтами. А когда алки попытаются отбросить стрелков, и их пехота выйдет из лагеря, на них набросятся рыцари и Воины Правды. Думаю, нынешнюю алкскую пехоту опрокинуть рыцарям по силам.

— Обижаешь, командир! — хмыкнул Рауль, и Колен одобрительно кивнул. — Во имя Справедливого, мы заставим их забыть о стрелках!

— Ну, вот. Под прикрытием рыцарской атаки стрелки отойдут, а затем и рыцари должны вернуться в седловину меж холмами. Алки понесут потери, вынуждены будут тушить пожары и спасать от огня свой обоз. И они будут знать, что мы в любой момент можем повторить атаку, потому что часовые — это лишь первые кандидаты на отстрел, а обоз спрятать негде, местность открытая, сады тотчас вырубят на дрова. Не могут не вырубить — зима же! Единственный выход — атаковать самим до подхода балгров — то есть делать то, что нам нужно.

— А дальше что? — заинтересованно спросил Тирдэй. Снова язвит, нахал? Нет, глаза зажглись пониманием и интересом. — Вот, вынудим мы Амори идти в атаку. Но сколько людей у него, и сколько у нас? Устоим? И что делать с балграми, если посадят наёмников на-конь, и с рыцарями пойдут по той дороге?

Моррест мысленно поаплодировал. Все эти вопросы не давали покоя и ему самому. Но позиция очень уж хороша. Три-четыре дня, а то и неделю можно её удерживать, нанося алкам огромные потери.

— Дальше так. Арбалетчики после атаки возвращаются на вторую дорогу. Туда же идут лесорубы и углежоги. Подрубаете деревья так, чтобы их можно было в любой момент завалить, и когда рыцари втянутся в лес... Вижу, поняли. Тех, кто уцелел, бейте стрелами. На марше они будут без доспехов, так что сгодятся и охотничьи, деревянные. А здесь, пока алки будут взбираться на холм, приближаясь к вагенбургу — работа для Дагобертовой сотни. Накройте их так, чтобы до возов и половины не добежало. Рыцари ждут в глубине седловины, так, чтобы не на виду. Если алки сначала атакуют в центре — соответственно, сначала работаем мы. Потом, когда попробуют обойти, придёт ваш черёд. Рыцари сидят в лесу, как алки втянутся в бой, атакуют в тыл. Если станет трудно удерживаться, отходим на запасные позиции. В лесу понятно, а в поле там, где холм, по гребню выроем вал и тоже поставим повозки. Как алки доберутся до возов и начнётся рукопашная — по ним будут бить сотня Дагоберта и рыцари. И ещё — мы все должны друг друга поддерживать. Отбил атаку — помоги соседу. Так мы уравняем силы в каждом конкретном месте. Вопросы?

Ага, те же самые искорки понимания и одобрения. Они поняли и приняли общий замысел. Теперь пришёл черёд обговаривать подробности — и тут профи незаменимы.