Сшивающий время

— О! Вам знаком капитан таможенного судна?

— И архитектура интересная, — продолжил я. — В частности один из домов возле собора. Да и мои друзья придерживаются этого мнения.

— Я так и думал, — сказал он, самым нейтральным из доступных своих тонов. — Действительно, замечательный город, что в некотором смысле для нас не очень хорошо, но всё поправимо. Здесь Вам не Смоленск...

'Что он хочет этим сказать?' — подумал я, и внимательно вгляделся в крупные черты лица Лиса, ища отгадку, но мясистая плоть лица была как маска, поглощающая ту тонкую игру мускулов, по которой можно догадаться, есть ли за этими словами какие-то скрытые, полезные для говорящего обстоятельства.

Лис, будто уловив мою мысль, тут же поспешил пояснить:

— Я ни в коей мере не хочу сказать, что Кале чем-то плох. Просто у них больше свободы в выборе, и мы там не смогли закрепиться.

Он положил вилку и развёл руками в стороны, как бы демонстрируя сожаление и продолжил:

— Но раз Вы кое с кем познакомились и побывали в том доме, то наверняка кое-что смогли узнать.

В ответ я просто усмехнулся, что можно было расценить как полное понимание происходящих процессов и осведомлённость. Жесты, зачастую, бывают выразительнее слов и Лис мой намёк понял. Он пристально посмотрел на меня, словно хотел пробуравить взглядом, но произнёс то, чего я от него не ожидал.

— Я знаю Вас как человека, достойного самого безграничного доверия и современных взглядов. А, по словам Ежа, Вы, как никто другой, умеете хранить чужие тайны. Но я хотел бы поговорить немного о другом, вернее попросить Вас. Пожалуйста, не сообщайте никому о том, что Вы узнали в Кале. И по возможности, передайте моё пожелание вашим друзьям.

Я продолжал жевать бифштекс, показывая всем своим видом, что жду продолжения и как минимум объяснения.

— Две недели назад я виделся с дочерью и зятем, — сказал Лис. — Под влиянием некоторых известий они стали очень разговорчивыми. Всплыли некоторые удивительные обстоятельства. Удивительные, по крайней мере, для меня.

— И какую же правду помогли вывести на свет эти 'известия'?

— Некоторые детали деятельности Барсука.

— И эти факты было бы полезно мне знать?

— Возможно. Хотя мне кажется, Вы и о них уже знаете.

— Тогда я слушаю Вас.

— Прежде всего, я хотел бы объяснить Вам своё отношение к Барсуку. Наверняка Вы задавались вопросом, как у нас всё устроено?

— Не стану отрицать, вначале было любопытно, и как видится мне, он такой же полноправный член вашей организации, как и Вы. Этим всё сказано. Он Ваш партнёр, и мне кажется, вплоть до недавних событий, таковым и оставался.

Понимающая улыбка пробилась на полном лице купца.

— Вы правильно подметили, — сказал Лис. — До недавних событий всё так и было, но сейчас он больше не может состоять в нашем обществе.

Приложив пухлую ладонь к груди, Лис довольно неубедительно изобразил воплощённую невинность и скромность.

— Не о себе пекусь, когда вопию о несправедливости, дорогой Алексей Николаевич, — напыщенно заговорил он, словно повторял давно заученные слова. — Традиция нарушена — вот, что больно. Общество наше крепко традицией, а если некоторые люди возомнят, будто не обязаны считаться с ней, ибо высокие покровители и личные связи становятся теперь более весомыми, рухнут скрепы нашей общины.

— Очень печально, если это правда, — равнодушно произнёс я.

— Конечно же, правда, да Вы и сами это знаете, Алексей Николаевич. Незадолго до нашей первой встречи, там, в Смоленске, Барсук, самодовольно напыжившись, сказал под пьяную руку при свидетелях, что времена изменились и нужно идти в ногу со временем, то есть расширять поле деятельности.

— Вам ли не знать, какие нравы царят среди вашего племени? — ухмыльнулся я.

Разговор наш прервался, и мы погрузились в печальное молчание. И тем громче прозвучал взрыв смеха в зале, где шумная компания отмечала какое-то радостное событие. Лис нахмурился и видимо хотел отдать распоряжение, чтобы шумных людей выкинули из заведения, но тут же передумал, посчитав, что я так и останусь в неведении о наличии его скрытой охраны. Между тем, он сделал очередной глоток и вдруг сказал:

— Всё это я говорю лишь для того, чтобы Вы поняли, какое у меня должно быть к нему отношение. До недавнего времени я считал, что он поступает правильно...

— Не утруждайте себя объяснениями, выгораживая Барсука. Если бы Вы не разделяли его идей, то поступили бы с ним так, как должно, и отношения Вашей дочери и его сына тут вовсе ни при чём.

— Мне важно, чтобы Вы поняли почему.

Лис поставил бокал на стол, вытер салфеткой уголок рта и наклонил голову вбок. Его улыбка, обнажившая полумесяц жёлтых зубов, немного мелковатых для его рта, была одновременно и примирительной, и лукавой, и наивной.

— В этом совершенно нет необходимости. Знаете, что мне так и не удалось понять, путешествуя долгое время по разным странам? Почему преступники так жаждут самооправдания? Если я решу, что кто-то вор, то я не стану всё время спрашивать себя почему. По-моему, и Вы должны сделать то же самое. Он причинил вам столько вреда, как никто иной, и пусть это будет для вас достаточно. Но мы отвлеклись. Так что же вы узнали от Марка и Анны?

— Откуда у Барсука взялись неучтённые деньги, и зачем они ему потребовались, — сухо произнёс Лис.

— Разве это такой большой секрет? Я и сам могу сказать. Двойная бухгалтерия. Мимо кассы проходил текстиль, сахар, перевозки, займы под жульнические проценты и, конечно же, воровство из кармана общества.

— Вы кое-что упустили, — перебил меня Лис.

— Разве? Что же?

— Какой продукт наиболее ценный в стране, где достаточно средств? — поинтересовался купец.

— Золото.

— А после него?

— Наверно, оружие, продовольствие.

— А потом?

— Достаточно. По-вашему что?

— Лауданум.

— Опиум? — удивлённо произнёс я и заметил взгляд Лиса. Он мне совсем не понравился. Мне показалось, что в нём промелькнула скрытая насмешка.

— Да. Настойки и курительная мякоть.

— Пожалуй, так и есть, — согласился я. — Единожды испробовав, потом не откажешься.

— Это сейчас самый прибыльный товар, — сказал Лис. — Так что Барсук не крысячил, он попутно с общим делом втихаря занимался опиумом, создав своё собственное общество.

— И в течение всего этого времени наш общий знакомый, используя авторитет и ресурсы организации, применял любые средства, чтобы развивать деятельность своего общества.

— Именно так, кроме разве наёмных убийц. Терпеть их не мог.

— Если всё так, так какого рожна он похитил четыреста тысяч? Подставил лейтенанта береговой охраны и втравил в это Анну с Марком? Кстати, зачем они едут в Америку?

— Вот на эти вопросы я не смогу дать ответа. Знаю только, что он планировал вложить средства в плантации мака в Бирме. И возможно, ему срочно понадобились дополнительные ресурсы. Кстати, его сын с моей дочерью собрались не в Новый свет, а именно туда.

— И что теперь?

— Дети поедут к берегам Андаманского моря, как и запланировали. И им всё так же необходимы деньги, которые должен был внести месье Макрон и не внёс после встречи с Вами. А именно пятьдесят тысяч акциями и двадцать пять тысяч золотом. Продавать лауданум так же выгодно, как выращивать рожь: с одного зёрнышка целый колосок. Что Вы скажете насчёт участия?

— Я подумаю над этим.

— Обязательно подумайте. Тем более погода как раз располагает к раздумьям. Два-три дня у меня есть в запасе.

— Вы забыли, я путешествую. А в путешествии я не люблю заниматься делами, но Вы только что упомянули один факт, который меня действительно заинтересовал. Если Барсук не связывался с убийцами, то кто тогда совершил нападение на мою карету? Вам не кажется странным, что в девяноста верстах от того места, я встречаю именно Вас?

— Ничего не понимаю, — произнёс Лис, с выражением на лице полной транспарентности, что только Станиславский смог бы определить всю полноту правды.

— Вы узнаёте этот крест?

Я достал из кармана единственный предмет, который нашёл на трупе, и показал его Лису, ожидая, что тот подтвердит мою догадку.

Лис принял от меня крест с выражением полного замешательства, но моментально взял себя в руки и произнёс:

— Ну конечно, я узнаю! Я сам имею почти такой же, на шнурке с клыками.

Мой собеседник расстегнул ворот и показал свой амулет: крест в окружении крупных лисьих клыков. Спасибо Марго, что она объяснила мне некоторые особенности клыков этого хищника.

— Это тот самый крест с барсучьими клыками, — продолжил он — который носил Хрящ. Но как он оказался у Вас?

— Я снял его с человека, который пытался убить меня мотыгой.

— Мотыгой? — удивлённо переспросил он.

— Тяпкой или каким-то похожим на неё инструментом. Какое это имеет значение? Попади он, мне бы было без разницы.

— Изгнание теперь не кажется мне слишком жестокой карой за попытку помочь своему сыну, — вздохнул Лис, накладывая себе говядины с луком. — Скажу, что ему ещё повезло: голова осталась на плечах.

— Подумаешь, изгнание, — бесстрастно произнёс я. — Другие и за меньшие проступки платили куда более высокую цену. Уж Вам-то, уважаемый, должно быть известно, что кража — самый тяжкий грех и против Бога, и против товарищей.

Лис внимательно и недобро уставился на меня.

— Не Вам, Алексей Николаевич, судить нашего брата, — он печально покачал головой и осушил свой бокал. — Барсука схватили два дня назад и отвезли в пригород Брюсселя, и допросили под пыткой. Он ни в чём не признался, и дело бы закончилось изгнанием...

— Спасибо хоть не казнью. Бедный Барсук. Избавьте меня от подробностей. Меня не гложет любопытство, что вы собираетесь сделать с вором.

— Говорить сейчас что-либо уже поздно. Всё свершилось. Я повторюсь, буду весьма признателен, если Вы согласитесь выполнить мою просьбу и подумать над моим предложением.

— По большому счёту, меня ничего не обязывает перед Вами. У нас была сделка, и она полностью закрыта. И все эти распри в Вашей организации, склоки, делёжки мне до одного места. Если бы не одно но! Меня попытались убить. Я не могу не спросить себя, следует ли мне Вам доверять. Посмотрим правде в глаза. Вы следили за мной и теперь просите забыть обо всём, да ещё и вложиться в мерзкое дело?

Лис покачал головой, и на его лицо набежала тень осуждения.

— Приятного путешествия, — сказал он. — Не знаю, куда лежит Ваш дальнейший вояж, но знайте, В Амстердаме, Ганновере, Берлине, Варшаве или Штецине, обладатель клыков всегда найдёт нашу помощь.

* * *

— Ваше лицо, мой милый друг, выглядит слишком озабоченным, — произнесла Полина, когда я поднялся в свою комнату и застал её там за письменным столом и горками разнообразных коробок.

— Случайно встретил знакомого, — нехотя ответил я.

Огонь в камине давал тепло, которого было вроде бы вполне достаточно для того, чтобы Полине не было холодно, однако то усердие, с каким она потирала руки, говорило об обратном. То, что маркизу охватила лёгкая дрожь, не ускользнуло от моего внимания.

— Полина, хотите, я прикажу, чтоб подбросили дров?

Я сел рядом с ней и взял её руки в свои, чтобы согреть их, и у меня появилось чувство какой-то особенной нежности, которое хотя и возникало у нас не так уж часто, но всё-таки...

— Я дрожу не из-за холода, мой милый друг, всему причиной Вы. — Она стыдливо отстранила мои руки, смущённая прикосновением.

— Чем же я прогневал Её Светлость?

— Думаю, я знаю Вас достаточно хорошо, чтобы заметить, что Вы проявляете какой-то особенный интерес к последнему событию и что это всё не случайно. Что же Вас во всём этом тревожит?

С этими словами я отправился к громоздкому сундуку и открыл его. На самом верху под холстом покоился кофр с оружием. Вытащив два револьвера, я проверил работу спускового механизма и наличие капсюлей, после чего достал трость с секретом. Без неё ни шага — решил я. Дальше на свет появился умещающийся в ладони дерринджер, который я принялся заряжать. В это время Полина заглянула мне через плечо и, обозрев разложенное оружие, спросила:

— Неужели, настолько всё серьёзно?

— Более чем.

— Такой маленький, — Полина указала рукой на дерринджер. — Вряд ли его подобает иметь мужчине.

Что мне было ей ответить, что из такого маленького пистолета был убит американский великан Линкольн ? Но вместо этого я протянул его ей.

— Держите подле себя, Ваша Светлость.

— Зачем? У меня есть Вы! И я надеюсь, Вы сумеете меня защитить.

— Это на случай последнего аргумента. Как тогда, в карете. Те, кто виновен в случившемся, ныне действуют с большой осторожностью. Они отрицают свою причастность к этому делу, и пока что нет никакой возможности уличить их во лжи.

— Вы хотите сказать, что то ужасное нападение будет не последним?

— Не знаю, Ваша Светлость. Но я как-то стал скучать по качающейся палубе нашего корабля.

— Жизнь была бы скучна и однообразна, если бы в ней не появлялись отдушины для волнений, переживаний, любви и мыслей о смерти, — произнесла в ответ Полина и вернула мне пистолет.

— Это не шутка, — сухо сказал я, и, положив дерринджер в миниатюрную кобуру, вновь протянул Полине. — Всегда носите с собой. Это даже не обсуждается. Если Марго умеет обращаться с оружием в четверть от Ваших умений, то я вооружу и её.

Полина наклонилась к моему уху и прошептала:

— Она умеет стрелять из охотничьего мушкета.

— Это великолепно!

— Но только с закрытыми глазами, — смеясь, пояснила она.

Город мы покидали в спешке. Во дворе гостиницы привратник и ломовик с грохотом разгружали бочки с вином, а я обратил внимание на одежду стоявшего чуть поодаль, напротив конюшни, мужчины. На усатом бюргере, который вроде бы считал бочонки, она была до того в обтяжку, что, казалось, пуговицы сюртука вот-вот с треском разлетятся по двору, словно пули из картечницы. И если бы меня вдруг попросили сообщить о его особых приметах, то я сразу бы указал на ту, которую невозможно было не заметить: одежда на нём была явно с чужого плеча. И этого человека я видел среди тех, кто был с Лисом. За то время, пока на дормезе закрепляли сундуки с чемоданами, повозка уже с пустыми бочками покинула двор, а вот усатый остался. Он пыхтел трубкой и лениво поглядывал по сторонам, словно дворовой цепной пёс осматривал подконтрольную ему территорию.

Карета медленно катилась по брюссельской мостовой на выезд из города и напоминала мастабу египетского фараона из-за многочисленных коробок, ящиков и сундуков. Полина ни в чём себе не отказывала, и вчерашние сутки в гостинице превратились в день открытых дверей для продавцов платья, белошвеек, модисток, ювелиров и прочих торговцев, которыми так славилась бельгийская столица. Впереди нас брёл нищий, спотыкаясь как пьяный. Он был грязен и весь в лохмотьях. Часть правой руки до локтя отсутствовала. Видимо, он потерял конечность недавно, так как рана была свежей и выглядела ужасающе. Полина, которая всегда была добра, возможно, излишне добра, к городским нищим, почувствовала прилив щедрости и запустила руку в ридикюль, дабы достать несколько монеток, когда окно кареты поравнялось с ним.