Возвращение

-Правильно сделал, — твердо сказал Виктор.

-Ты прав, — задумчиво проговорил Леня, и пожалуй впервые за весь вечер, улыбка в его глазах погасла, а лицо на какой-то момент стало скорбным, — Только понял я это лишь сейчас.

-Что понял?

-То, что поступил тогда правильно.

Лёня поднял на Виктора, ставший глубоким, взгляд больших серых глаз:

-Я хотел вернуться. Шок от американской жизни прошел, и открылось многое, из-за чего я стал ощущать себя там чужим. Мы уехали в девяносто пятом. В то, что Россия, наконец, станет другой, тогда уже мало кто верил, а я продолжал. Я вырос с этой верой. В девяносто первом мне было тринадцать, и если бы ты знал, как мне хотелось тогда оказаться там, возле Белого дома! Тогда под танками погибло трое парней... Мне казалось, окажись я там, я мог бы быть четвертым...

-Я был там, — мрачно вставил Виктор.

-Правда же, это было незабываемо?

-Тогда мне тоже так казалось, но сейчас я об этом никому не рассказываю. И сам стараюсь не вспоминать...

Рука Виктора самопроизвольно потянулась к бутылке, и он с сожалением обнаружил, что она пуста.

-А вообще, — сказал Виктор, ставя бутылку на пол, — сейчас все это мне представляется каким-то глупым фарсом и кажется, что достаточно было хотя бы одного холостого выстрела из танка поверх голов этой ликующей толпы, чтобы она в ужасе разбежалась. Но танки были двумя годами позже. На этом кончились и иллюзии. У меня, по крайней мере.

-А у меня, когда приехал сейчас, — опустил голову Лёня.

-Понимаю, если тебя так встретили...

-Ты имеешь в виду драку? Дело даже не в ней.

-Было еще что-то похуже того, что ты чуть не потерял жизнь?

-Жизнь я, благодаря тебе, не потерял, но я потерял родину. И потерял навсегда. А это очень горько осознавать.

-Ну, а если без патетики? — поинтересовался Виктор.

-Ты понимаешь, хоть я и жил в Америке, но продолжал считать себя русским. Я гордился и горжусь русской культурой, наукой, всем тем, что дала Россия миру. Я рассказывал моему другу, с которым прилетел сюда, о русских обычаях. Говорил, что здесь добрые, отзывчивые и душевные люди. Я заразил его своей любовью к России. А сейчас мне за себя стыдно...

-Ничего особенного, — сказал Виктор, — Наверное, ты вырос в культурной семье, и тебе сумели дать подобающее воспитание. Твоя жизнь проходила среди людей определенного круга, а сейчас тебе пришлось столкнуться с ней во всем ее естестве. Я тоже тебе скажу, что не имел представления, среди кого я живу, пока не начал работать водителем. А ведь до этого работал в торговле, это тоже не "дую спик инглишь" и не "миль пардон". Ходил сам не свой первое время, а теперь смирился и решил, что перестану уважать себя, если начну смотреть на весь мир сквозь призму трамвайной кабины. И ты не смотри так мрачно, есть и в России нормальные люди.

-Я не говорю, что их нет, — возразил Лёня, — но я понял, что уже не смогу принять общепринятую норму, хотя вырос здесь.

-О какой норме речь?

-О той, какая здесь считается приемлемой — драки, наглость, лень, зависть. И не думай, что во мне говорит личная обида. Мне сразу стало не по себе, как только мы прилетели в Ленинград, оттого, какие у всех вокруг хмурые неприветливые лица, как все огрызаются и хамят друг другу. На третий день я уже сказал сам себе — если тебя ни разу не обхамили, то день прожит удачно.

-Вы прилетели в Ленинград? — переспросил Виктор.

-Да. Мой друг скульптор. В Академии художеств учится его приятель, он тоже хотел поступить туда. Теперь не хочет.

-В шоке?

-Сначала нет. Пока ходили в Эрмитаж, в Русский музей, в Петропавловку — был в восторге, а как сели в трамвай на Гражданке, сразу поняли, куда приехали. Да еще эта вечеринка студенческая. Я ему рассказывал о широте русской души, а тут тупые наглые парни, упившиеся вульгарные девицы, которые стали на нем виснуть гроздьями и шипеть друг на друга, когда узнали, что он из Америки. Теперь он упрекает меня, зачем я ему врал?

Виктор молчал, не зная, что возразить.

-И самое главное — все ненавидят богатых, а сами во сне только и видят, как разбогатеть. Как будто я в Америке не встречал богатых людей. Да он по улице пройдет рядом с тобой, и ты не отличишь — он одет как все. Он потому и богатый, что знает цену деньгам, и они достались ему трудом. А здесь — золотая цепь на шее, часы, бриллианты, машина в полдороги, и взгляд на окружающих, как на нелюдь. Противно это все...

Виктор посмотрел в глаза Лёне и вдруг почувствовал, что ему хочется обнять этого чистого сердцем парня, не приемлющего всего того, что и ему самому было отвратительно, но никому раньше он не мог об этом сказать. Виктору показалось, что ему больше всего в жизни не хватало именно такого друга. А может, водка во всем виновата? Водка и этот обоюдный "душевный стриптиз"? Он не чувствовал ни усталости после рабочего дня, ни желания уснуть, хотя за окном уже стемнело. Желание было одно — говорить, говорить и говорить, смотреть в эти чистые глаза и чувствовать, что тебя понимают.

-Лёнь, — проговорил Виктор, придвигаясь поближе и обнимая его за плечи, — Прошу, оставайся таким, какой ты есть. Уезжай в свою Америку и будь там счастлив. Какая разница, кто и где родился? Каждый должен быть там, где ему хорошо, где ему все по сердцу — порядки, понятия, образ жизни, законы, я не знаю что еще... Я убедился в одном — найти близкую, родную человеческую душу, можно везде. Я рад, что мы нашли друг друга...

Лёня пристально неотрывно смотрел в глаза Виктора, пока тот говорил, а потом положил свою руку поверх его. Они соприкоснулись лбами, и их объятие обоюдно стало крепким.

-Ты голубой? — тихо спросил Леня.

4.

Вопрос, произнесенный тихим нежным голосом, показался Виктору громом, а молния ударила куда-то вглубь, заставив его содрогнуться всем существом. Он почувствовал, что, наверное, вся кровь, что была в его теле, ударила в лицо.

Виктор резко сбросил лежащую на плече руку и ударил кулаками по столу, вперив взгляд в пол.

-Ну, спасибо тебе, — выдавил он из себя хриплым голосом, когда почувствовал способность говорить, — Это твоя благодарность за то, что я спас тебе жизнь?!

Лёнины глаза продолжали смотреть на него, а на лице отразилось полное недоумение.

-Так ты меня отблагодарил, да?! — поднимая полный гнева взгляд, во весь голос рявкнул Виктор.

-Прости, — в замешательстве проговорил Лёня, — Я тебе ничего плохого не сказал, почему ты так...

-Плохого?! — перебил Виктор, — Или, может, это в твоей Америке считается за благодетель?!

-Причем тут Америка? Если нет, то...

-Пошел вон! — уже тише, но со всей ненавистью, на которую был способен, проговорил Виктор, опять уставившись в пол.

Лёня встал и недоуменно посмотрел на Виктора:

-Мне уйти?

-Вон! — с теми же интонациями повторил Виктор, — Не забыл еще, что это по-русски означает?

Лёня молча вышел в прихожую и стал одеваться. Виктор встал, вышел следом, отомкнул замок на входной двери и ждал с выражением лица палача, сожалеющего, что нет топора, коим бы он мог размозжить ему череп.

-Прости меня, пожалуйста. Видит Бог, я не хотел тебя обидеть, — тихо сказал Лёня и вышел.

Виктор захлопнул дверь так, что с потолка упал кусок штукатурки, вошел в комнату, и упав на кровать, зарыдал. Он рыдал от потери того, что так неожиданно обрел в этом парне, от непоправимости содеянного и от омерзения к самому себе. И самое главное, он не мог понять, где, когда и в чем он допустил ошибку? Ведь Лёня "расколол" его. Лёня сказал правду. Но это была та самая страшная правда, которую Виктор всеми силами скрывал всю жизнь. Скрывал не только от окружающих. Скрывал от самого себя. Но последнее было тщетно...

Он чувствовал это с раннего детства, когда не знал даже, что и как называется, и как должно быть. Его тянуло теребить свою письку, глядя на борющихся мальчишек, и смотреть, как они писают. Позднее — подглядывать, как они переодеваются в бассейне или на уроке физкультуры, а лет в десять произошло и нечто большее, послужившее ему уроком на всю жизнь...

Это произошло летом на даче.

Сережка Баблак стал предметом тайного восторга Витьки с первого взгляда. Сначала он начал тихо восхищаться его озорством и дерзостью в мальчишеских проделках. Сережка мог запросто залезть на высокое дерево, игнорируя вопли взрослых об опасности, прыгнуть с крутого откоса на пруду, где они купались, спрятаться дальше всех при игре в прятки и бегом обогнать водившего, когда тот его найдет, выручив команду "за всех". Он бегал быстрее всех, плавал лучше всех, лазал лучше всех и лучше всех матерился вполголоса, когда рядом не было взрослых.

"Не ребенок, а наказание!" — горько восклицала его мать, наслушавшись жалоб от соседок и дачниц, под их сочувственные вздохи и покачивания головой.

Растила она его без отца и не вылезала из больницы, где работала медсестрой, беря многочисленные подработки, чтобы на мизерную зарплату прокормить и одеть сына, на котором, по ее выражению, "все горело огнем".

Витьку тянуло к Сережке всем существом, как, пожалуй, ни к одному сверстнику раньше. Он не осмеливался, да и не мог повторить Сережкиных проделок, ему нравилось просто смотреть на него. И еще, нравилось бороться с ним. При этом Витька испытывал ощущение, которого не бывало, когда он делал это с другими мальчишками. Где-то в глубине начинало, как будто что-то приятно щекотать, и хотелось ощущать Сережкино тело еще сильнее.

Все началось теплым вечером, когда они отправились большой компанией в лесок под надзором подслеповатой Игоряшкиной бабушки. Сначала играли в мяч на поляне — и "вышибалы", и в "картошку". Потом, когда бабушка уселась на пенек поболтать со встреченной на тропинке приятельницей, а девчонки сгрудились в кучу, обсуждая свои девчоночьи дела, они впятером с Игоряшкой, Лешкой, Володькой и Сережкой уселись на поваленное дерево, тоже поглощенные разговором. И в этот момент Лешке захотелось пописать. Он не стал отходить в сторону, а сделал это при всех, приподняв слегка широкую штанину шорт, и не замочив ее при этом, что вызвало смех всей компании.

-Уметь надо, — заключил Лешка, подмигнув им.

-Леха конспиратор, — улыбаясь, сказал Володька, — никому свой писюн не показывает.

-Подумаешь... Я кому хочешь покажу, — протянул Сережка и сделал то, что Витька потом не мог забыть.

Он встал перед ними, спустил до щиколоток спортивки вместе с трусами и задергал низом туловища, тряся своими принадлежностями. Ребята покатились со смеху, а Лешка даже завизжал от восторга.

-Мальчики! — послышался с поляны оклик Игоряшкиной бабушки с воспитательными интонациями в голосе.

-Все нормально, мы здесь! — ответил за всех Игоряшка.

-Идите сюда. Что вы там делаете?

-Мы играем, ба...

А дальше началась действительно "игра". Убедившись, что их за деревьями не видно, Сережка опять спустил штаны, и воображая себя эстрадным певцом, запел театральным шепотом. Одну руку он держал на отлете, как на грифе гитары, а другой теребил свои принадлежности.

Всеобщему восторгу не было предела. Они только старались не хохотать громко, чтобы не привлечь внимание бабушки. С Витькой творилось что-то странное. От волнения у него даже закружилась голова. Забыв обо всем, он, как завороженный, во все глаза смотрел на Сережку, сам не понимая, что с ним происходит. Тот перехватил Витькин взгляд и посмотрел ему между ног.

-Какой большой! — воскликнул Сережка, — Во, у Витька х...ще!

Все, как один, повернули головы. Спортивки у Витьки предательски оттопыривались. Он почувствовал, что краснеет, как застигнутый за чем-то очень постыдным, но обстановку неожиданно разрядил тихий Игоряшка.

-Смотрите! — воскликнул он, вставая на ноги и доставая из шортов свой напрягшийся член.

Он стоял, нервно переступая ногами и ловя восторженно горящим взглядом глаза ребят, рассматривающих его член, поворачиваясь к каждому и без конца повторяя с таким возбуждением, как будто переступил какую-то страшную черту:

-Смотрите! Смотрите! Смотрите все...

Неизвестно, чем бы закончились эти забавы в лесных сумерках, если бы не строгий окрик его бабушки:

-Мальчики! Мальчики, пора домой!

Они поспешили к полянке и шумной гурьбой двинулись к дачному поселку, моментально забыв обо всем. Лишь только Витька не мог забыть, и всю дорогу шел за спиной Сережки, неотрывно смотря на него и борясь с желанием прикоснуться. Не мог забыть и весь оставшийся вечер, а когда лег спать, начал вспоминать во всех подробностях Сережкин "номер", чувствуя свою впервые так твердо напрягшуюся плоть, которую при этом хотелось трогать...

Утром, едва проснувшись и позавтракав, Витька устремился на улицу. Он был томим одним желанием — увидеть Сережку. Что будет и как, он не хотел думать. Лишь бы увидеть...

Над поселком висел зной летнего дня. Работающие дачники уехали в город, хозяева занимались своими делами, а бабушки, очевидно, кормили своих чад или выгуливали их на участках, спасая под садовыми деревьями от палящих лучей стоящего в зените солнца. Улица была пуста.

Витька дошел до угла и ноги сами повели его к Сережкиному дому. Вот и он. Витька прислушался. Послышалось слабое бряканье цепи Дружка, но больше ни один звук не нарушал тишины, кроме стрекота кузнечиков.

Витька сложил губы и свистнул условным тройным свистом. Ответом был лай Дружка. Витька подождал и свистнул еще. Но на этот раз и Дружок успокоился, воцарилась тишина. Витька с отчаянием стал свистеть еще и еще. Со стороны дома послышался шум, в ветвях кустов сирени мелькнула Сережкина голова, и Витька почувствовал, как у него часто забилось сердце.

-Здорово! — крикнул Сережка, заметив его у калитки.

Он подошел, распахнул ее, протягивая руку и осматриваясь при этом по сторонам. Он, очевидно, ожидал увидеть кого-то еще, поскольку Витька никогда раньше не приходил за ним один. Острая потребность в Сережке возникала тогда, когда что-то замышлялось, и компании был необходим в его лице лидер. Но сейчас никого не было, и Витька не знал, чем объяснить свое появление.

-Привет, — ответил он на рукопожатие.

Сережка вопросительно посмотрел на него.

-Когда выйдешь? — не зная, что спросить еще, задал вопрос Витька.

-Надо в сарае клетку доделать, мамка кур в воскресенье привезет, — ответил Сережка, — А что?

-Да ничего, — неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал Витька, — Я просто так зашел.

Сережка внимательно посмотрел на него. Витька рассматривал забор, чтобы ненароком не выдать себя взглядом — вчерашние чувства, при виде Сережки, вновь овладели им.

-Пошли, покажу, какой я себе наблюдательный пункт в сарае устроил, — сказал Сережка.

Они прошли мимо дома с привязанным около конуры Дружком, отозвавшимся радостным повизгиванием при их приближении, и подошли к сараю, возвышающемуся около изгороди соседнего участка. Сережка приставил лестницу к дверце под крышей и стал ловко карабкаться. Витька прошелся по его фигуре вожделенным взглядом, невольно задержав его на выбившихся из-под спортивок трусах, за которыми проглядывал маленький кусочек незагорелого в определенной части тела. Чтобы не выдать себя, Витька незаметно запустил руку себе в штаны и прижал возбужденный член к животу резинкой трусов, а потом стал подниматься следом.