— Не малодушничай, Люджинка, — строго сказала Анежка Витановна, притянула ее к себе, поцеловала в лоб, потрепала по голове. Приманила к себе потенциального зятя, похлопала его по плечу.
— Вы берегите себя, Анежка Витановна, — попросил Игорь Иванович. Мама Дробжек отмахнулась.
— Да что мне сделается?
— Мало ли что, — усмехнулся Игорь. — Вы у нас женщина боевая. Вон пленный тха-нор в жены взять грозится.
— Козел он, а не тха-нор, — сказала старшая Дробжек с явным и серьезным омерзением. — Пропалывать от таких надо нашу землю, Игорь Иванович. Я-то сама не боец, так хоть ребятам помогу — будут накормлены и обстираны.
— Открыли, Анежка, — вмешался в разговор один из северян, Милослав Вотжеч, поглядывая на засветившийся портал. Часть пленных еще находилась в королевском лазарете, куда их определили по протекции Стрелковского, там же лежала и молоденькая медсестра Элишка, а Вотжеч от лечения отказался и все эти дни рвался обратно, на свой Север.
Ну, — Анежка Витановна тоже оглянулась на засветившийся портал, — правда пора нам, пора. Будет связь и где зарядить телефон, позвоню. Не реви, Люджинка! Не реви, кому говорю! Ребенок размазней родится!
Она еще раз стиснула дочь, у которой предательски покраснели глаза, в крепких материнских объятьях, и направилась к телепорту вслед за товарищами, не оглядываясь. А Люджина со вздохом задрала голову, проморгалась и тоже отвернулась.
— Пойдемте домой, Игорь Иванович, — позвала она. — Устала сил нет, а завтра опять с этим старовековым хвастуном говорить...
Игорь кивнул и взял ее за холодную руку.
— Пойдем, — согласился он. — Домой.
ГЛАВА 3
Середина марта, Марина
Десять дней я уже не видела Люка. Месяц март вот-вот должен был перешагнуть через середину, а муж мой только иногда появлялся в фортах, не соизволив даже на минуту заглянуть к семье.
Ко мне.
Прошла эйфория от появления у дверей замка мобильного госпиталя и от того, что Люк так быстро исполнил мою просьбу. Благодаря ему у нас теперь было достаточно лекарств и оборудования, но мы все еще отчаянно нуждались во втором хирурге и других специалистах, потому что весь врачебный персонал замка работал на износ.
Теперь я жалела, что не попросила его остаться хотя бы на завтрак, не поговорила с ним немного. "Знаешь, я скучаю, — сказала бы я. — Я хочу впиться в тебя ногтями и кричать, так я скучаю".
Я обманывала себя. Вряд ли я удержалась бы от того, чтобы не укусить его в очередной раз.
Люк, конечно, был занят жизненно важными делами. Это я понимала, как и то, что он не прячется от меня и тоже предпочел бы быть рядом, пусть наша жизнь в последнее время напоминала поле битвы, чем готовиться к битвам реальным.
А они приближались. Мы привыкли к глухой отдаленной канонаде, доносящейся сквозь буйно обрушившуюся на Дармоншир весну: отряды, обороняющие соседнее графство, продолжали отступать, прикрывая в панике бегущих жителей. Я видела потоки машин на шоссе — некоторые из них заезжали к нам за срочной помощью. Лица моих охранников тяжелели с каждым днем, и капитан Андрей Осокин, начальник моей почетной гвардейской тридцатки, на пару с Леймином провели нам с леди Лоттой и Маргаретой подробнейший инструктаж о том, как действовать в случае приближения иномирян к замку.
Мы собрались в малой гостиной, усевшись на одной софе и сложив руки на коленях, как гимназистки, и слушали мужчин, а потом отвечали на вопросы — куда бежать, что брать, где прятаться...
— Госпожа герцогиня, — почтительно и резко говорил мне Осокин — долговязый, со светлыми глазами и светлой щетиной на остром подбородке, — план вашей персональной эвакуации согласован с его светлостью. Вы должны понимать, что при первой же команде обязаны использовать амулет-переноску. Если она не сработает — а это вполне может случиться из-за сбоев в телепортации, — мы через подземный ход вместе с семьей герцога выведем вас к листолетной стоянке. Главное — никакой самодеятельности. Вы моя госпожа и я подчиняюсь вам, но только не в военной обстановке.
Уж не знаю, почему он так упирал на мою вероятную самодеятельность. Возможно, до него дошли слухи о моем побеге для спасения Кати?
— Не беспокойтесь, капитан, — примирительно проговорила я. — Я буду послушна, как овечка, обещаю.
Взгляд, полный сомнения, был мне ответом.
Нас еще заставили несколько раз пройти по длиннющему подземному ходу со стенами из красного кирпича, пахнущему сыростью, проверили тайную комнату с воздуховодом, радиосвязью и запасом продуктов на неделю — на случай, если нас блокируют с двух сторон, и, видимо, убедившись, что мы достаточно прониклись, повели обратно в замок. Не знаю, как чувствовали себя леди Шарлотта и Маргарета, а меня кидало от страха к какому-то эмоциональному отупению. Все эти приготовления казались нереальными и немного забавными, будто это не по-настоящему. Впрочем, засмеяться мне не захотелось ни разу.
— Капитан, — тихо позвала я, после того, как мы вышли из подземного хода в замковый холл, где привычно уже пахло лекарствами и раздавался гул голосов больных, — а что будет с нашими людьми в замке? Их спасать кто-нибудь собирается?
— Наша первоочередная задача — чтобы вы остались в живых, — опередил Осокина Жак Леймин. И капитан поддержал его:
— Конечно, их не собираются оставлять на убой, моя госпожа. Но это забота отдела господина Леймина, а не ваша.
— Вы ошибаетесь, — сказала я резко, приглушая голос, чтобы не услышали медсестры и пациенты. — Моя. Я должна быть уверена, что и их спасут, и госпиталь вывезут. Вы можете мне это обещать, господин Леймин?
Старый безопасник покряхтел, вращая глазами, но я не устрашилась — остановилась у лестницы, ожидая ответа, и он, наконец, уязвленно сказал:
— Если таково ваше желание, я могу вам предоставить план эвакуации персонала и больных.
Мне не хотелось обижать старика, и я открыла рот, подбирая слова, но тут мне на помощь пришла леди Шарлотта:
— Мы не сомневаемся в вашей компетентности, господин Леймин, — проговорила она мягко.
— Ни в коем случае, — подхватила я, поднимаясь на ступеньку вверх. — Но у меня сердце будет не на месте, если я не увижу, что все под контролем.
— Хорошо, — пробубнил Леймин, проходя вперед, и леди Лотта лукаво улыбнулась мне. — Завтра я покажу вам план эвакуации, моя госпожа.
Дни проходили в хлопотах, заглушающих страх, в новостях с фронтов, в бесконечном приеме раненых и операциях — и я понимала, что счет уже идет на дни, что вот-вот катастрофа разверзнется и здесь. По словам Жака Леймина, который каждое утро сообщал мне обстановку на фронте, тяжелые бои шли уже в двадцати километрах от фортов, и враги должны были достичь герцогства в течение недели. Несколько дней назад мы вместе с несколькими медсестрами и ходячими больными, вышедшими покурить, опять бежали в замок от нагрянувшей тройки "стрекоз", а над нами грохотали заговорившие пушки на башнях. Иномирян отогнали, но меня не покидало ощущение, что они и не собирались нападать, просто вели разведку. А если бы напали — то свалили бы наши орудия вниз и убили бы нас всех.
Мне каким-то чудом удавалось выделить время на посещение палаточных лагерей, которые с моего разрешения разбили в парке замка Вейн, прием как простых просителей, так и мэров городов и аристократов герцогства — им не оставалось ничего другого, как обращаться ко мне. Я была очень занята. И не должно было оставаться сил на эмоции из-за отсутствия Люка. Не должно было — но как же я злилась! Злость моя была иррациональной и очень детской, я прекрасно это понимала, но ничего с собой не могла сделать.
Подарок на его день рождения пылился в гараже — новенький, очень пижонистый и блестящий двухместный листолет с щитом, ускорением, ночным визором, автопилотом и системой ориентирования. Люк выполнил мою просьбу, и мне захотелось порадовать его, хотя в нынешнее время этот подарок казался неуместным. Ключи я положила на подушку в кровати мужа, прокравшись в его покои, как будто не имела на это права — и долго еще бродила там, вдыхая застарелый запах табака и разглядывая знакомую ванну, огромную спальню, бар с темными бутылками, тяжелую пепельницу на столе.
Через три дня я забрала ключи и чуть не вышвырнула их в окно. Люк не отвечал на мои звонки, и я разрывалась между страхом, что с ним что-то случилось, и ощущением, что он просто забыл про меня. Допрошенный Майки Доулсон сообщил, что его светлость оповестил, что его не будет несколько дней, но куда конкретно собирается, не сказал.
В любом случае, понимание, что секретарь знает о моем муже больше, чем я, добавляло кислоты в тот коктейль эмоций, что плескался внутри меня.
На четвертый день я после короткого сна между операциями обнаружила несколько пропущенных звонков от Люка и бросилась перезванивать. Но он опять был недоступен.
Я вернула ключи ему на подушку, выдохнула и приказала себе успокоиться. В конце концов, мне было чем заняться.
Токсикоз набирал силу, на удивление отступая во время операций — то ли от того, что я была сосредоточена, то ли от запаха анестетика, который казался мне прекраснейшим на свете. Но и он переставал спасать. У меня начались дикая тошнота, головные боли и обмороки, и обеспокоенная леди Шарлотта попыталась отговорить меня от работы в госпитале — но как я могла не делать даже той малости, на которую была способна? Закончилось тем, что я пообещала держать при себе двух гвардейцев, которые подхватят меня, если я вдруг свалюсь во время процедур, посещать виталиста почаще и бывать на свежем воздухе.
Свежего воздуха было хоть завались — я спала с открытыми окнами, но и это не спасало от утренней изматывающей дурноты, усугубляемой вкалыванием игл. Их оставалось немного, около двадцати штук, но ощущения теперь были такими невыносимыми, что я орала и плакала, уткнувшись лицом в подушку и сжимая ее зубами.
Вот и сейчас я приглушенно мычала в подушку, чувствуя, как мокро лицу и как трясет меня от отголосков боли. Самое страшное на сегодня уже я пережила. Я очень боялась, что это повредит ребенку, и каждый день малодушно оттягивала процесс, пересчитывая иголки с упорством маньяка и говоря себе "сейчас их будет на одну меньше" и "зато Поля жива".
Раздались шаги — я с усилием перевернулась на спину и увидела тревожно взирающую на меня леди Лотту.
— Марина, — сказала она с ужасом, садясь на кровать и поднимая меня к себе, — девочка... что с тобой происходит?
Я прижималась лицом к ее плечу, восстанавливая дыхание. "Ничего", — нужно было сказать мне. Леди Лотта тоже была вымотана, и стыдно было нагружать ее своей болью. Но сил у меня не осталось — слезы текли и текли, пока не переросли в рыдания. Я плакала и жаловалась сквозь слезы чудесной, доброй леди Лотте — уж не знаю, могла она что-то разобрать сквозь мои судорожные всхлипывания. Говорила и про иглы, и про выматывающую тошноту, и про то, как я чертовски устала и как обижена на Люка — потому что его нет и потому что ему я должна сейчас плакать в плечо, а не его матери.
Говорила и говорила, пока не затихла, ощущая себя совершенно измотанной, не отлепилась от ее плеча и не рухнула на кровать, на бок.
— Останься в кровати, я прикажу подать тебе завтрак сюда, — предложила свекровь, взяв меня за руку.
— Нет, — сипло отозвалась я, — я сейчас приведу себя в порядок и пойду вниз. Всем нелегко. А буду себя жалеть — еще больше расклеюсь. И так стыдно перед вами.
— Нечего стыдиться, — строго сказала леди Шарлотта. — Я, когда была беременна Люком, рыдала дни напролет. Женщинам иногда необходимо хорошо поплакать. Легче же?
Я прислушалась к себе.
— Легче.
— А сейчас станет еще лучше. Я поднялась сказать, что к нам пришел второй хирург, Марина. Он ждет тебя в гостиной.
Я подскочила, забыв о всех горестях, заметалась по спальне — то к зеркалу, посмотреть объем катастрофы с лицом, то к гардеробу, — но не успела достать платье, как меня настиг испугавшийся слез токсикоз, и пришлось мчаться в ванну.
Возможно, и неплохо, что Люка сейчас рядом нет. Боюсь, в таком состоянии я бы сделала его жизнь по-настоящему невыносимой.
Пески, Люк
Герцог Дармоншир уже забыл, когда спал в последний раз. Полеты в Пески, занятия с Нории, возвращения в герцогство, вылазки за оружием, совещания, разведка, снова в Пески... Хорошо, что когда он был в змеиной ипостаси, человеческая отдыхала.
Но сегодня уставший мозг все-таки начал выдавать галлюцинации: пролетая ночью вдоль инляндского берега с зажатой в зубах артиллерийской установкой, Люк увидел сначала белесое свечение в скалах, напоминающее то ли призрачный цветок розы, то ли раскрытую в небеса змеиную пасть. Он даже сменил направление, хотя машина в пасти утягивала его вниз, покружил вокруг, настороженно вглядываясь в скалистое побережье, но ничего не увидел и полетел дальше
Затем стало казаться, что его окружают странные черные змеептицы, взявшиеся играть с ним в догонялки. Видения, когда он отмахивался лапой, рассеивались темным дымом, но лапы и кожу при касаниях простреливало холодом, и от этого было жутко. Но тут из-за туч вышел месяц, и оказалось, что вокруг никого нет. Море под брюхом играло в голубоватом лунном свете, шурша галькой, и от равномерного движения волн глаза начинали слипаться и отчаянно хотелось зевнуть.
Люк доставил орудие к форту и снова поднялся в воздух, не оборачиваясь, хотя от голода уже мог и камень сгрызть. Но ничего, поохотится по пути. Нужно было лететь в Пески. Нории давал ему очень много, а времени с приближением врагов почти не оставалось.
Внизу, в утренних сумерках, показалась громада замка Вейн — он был темен, только редкие окошки светились на нижних этажах. Люк, помотав башкой, чтобы снять оцепенение, спустился ниже, завис перед окнами спальни Марины — они были открыты, но завешаны голубыми шторами, расшитыми золотом, и змей, досадливо фыркнув, оставил мысль обернуться и заглянуть к супруге и понесся дальше, набирая высоту. Промелькнули огни столицы герцогства — Виндерза, расположенного в восьмидесяти километрах от замка, через несколько минут остались позади и земли приморского монастыря Триединого, находящегося в Рудлоге, а впереди, очень далеко, уже поднимались заснеженные пики Милокардер, сияющие золотом в рассветном солнце.
Теперь Люк летал в Истаил не над океаном, а через горы, сократив время пути вполовину. Поначалу он побаивался: Милокардеры были куда выше и опаснее Северных пиков, где его тренировал Луциус, и первый раз его чуть не швырнуло высотными воздушными потоками о склон. Он, конечно, рискнул снова, наловчившись ловить высокогорные ветра и ускоряться с их помощью. Но полет все равно занимал больше трех часов.
Остались позади и горы, где ему так и не удалось нормально поохотиться — на зуб попался только один козел, жесткий и такой старый, что, верно, нарочно вышел навстречу змею, дабы прекратить свое существование. Дальше пошла зелень Песков, и, наконец, Люк увидел белые купола и дома полуденного Истаила и через несколько минут опустился в парке дворца Нории. Обернувшись, с усилием потер глаза и, покачиваясь, зашел в беседку, где лежали оставленные сигареты. Ему хотелось есть и курить, а пачка была ближе, чем дворец.
