— Не без вашей помощи, конечно, — усмехнулся Юрий Александрович. Женщина не ответила и только ниже опустила голову. — Если нет денег, тогда пусть хотя бы встретится с кредитором, объяснит, что и как. Может и договорятся.

— Он не пойдет, — вздохнула женщина. — Он каждый день кричит, что видал он их всех и что никого не боится. И пьет каждый день. Пока не свалится. Юрий Александрович, миленький, — женщина умоляюще взглянула на собеседника: — Научите, что делать? А?

— Вы, Аллочка, женщина умная, поэтому я и работал с вами все эти годы, — медленно проговорил человек в сером костюме. — А важнейшее свойство умного человека — воспринимать жизнь философски, такой, как она есть. Поэтому не надо пытаться изменить то, что изменить нельзя, а подумать прежде всего о себе...

— Так вы считаете?.. — женщина не договорила, но собеседник ее понял.

— А ради чего я тут уже полчаса распинаюсь перед вами? Я только хочу, чтобы и вы поняли. Ваша задача сейчас — сделать так, чтобы... после всего этого вы не остались ни с чем. Попросите мужа подписать пару бумаг, разберитесь с деньгами и прочим... Понятно?

— Да, — женщина кивнула. — Я уже сделала кое-что. Но теперь... Спасибо вам.

— Из спасибо шубу не сошьешь, — усмехнулся собеседник.

— Я поняла, — женщина торопливо закивала. — Потом... Ну, когда все это... Вы ко мне придете?

— Обязательно, — заверил мужчина.

— Тогда до свидания, — женщина встала, и мужчина тоже поднялся с лавочки. — Спасибо еще раз, Юрий Александрович, хорошо, что вы у меня есть...

Она, не оглядываясь, пошла прочь. Мужчина еще некоторое время смотрел ей вслед, затем подобрал с лавочки газету и зашагал в противоположную сторону. Лицо его было хмурым. Он думал о том, что агента "Лилию" теперь надолго придется законсервировать, и что теперь он надолго лишился ценного источника информации. Что теперь, когда до выборов остался всего год, было очень плохо.

Однако гражданин в сером костюме тоже считал себя человеком умным и привык на все смотреть философски. Он вспомнил, что до пенсии ему осталось совсем немного, а потом он, как и мечтал, проведет остаток дней своих в маленьком уютном домике, который выстроит где-нибудь в укромном месте. И вокруг будет лес, неподалеку — река, а по утрам его будут будить соловьи. Где взять деньги на домик, человек в сером уже знал...

Как и предсказал Панову странный ночной гость, родственники без вести пропавших людей скоро нашли его. Ничего путного из этого не вышло: он водил ладонями над фотографиями пропавших, держал в руках принадлежавшие им вещи — ничего. Наконец, все это Панову надоело, и он приказал Мише к нему с таким больше не пускать.

Но все же один посетитель с фотографией к нему просочился. Именно просочился, ибо пришел (видимо, не случайно) именно в тот момент, когда Миша отлучился со своего поста по неотложному делу. Посетитель был немолод, седой, с морщинистым обветренным лицом. Поклонившись, он положил на стол перед Пановым большой нечеткий снимок парня со странным выражением лица.

— Сын, — пояснил посетитель, громко шмыгнув носом, — понимаете, он олигофрен. (Панов понял, что было странным в лице парня.) Бог наказал нас с женой. Двадцать четыре года мы его, как маленького. Его ж на минуту одного оставить было нельзя. А тут на даче... Опомнились через пять минут, а его уже нигде... Я вокруг каждую веточку поднял, в каждую ямочку заглянул! Отпуск кончился, но я все равно каждый выходной туда езжу. Два месяца уже. Пойми, пожалуйста, человек хороший, — посетитель всхлипнул, — раз я уж сына сохранить не сумел, то хотя похоронить его должен по-человечески...

— Вы думаете, я не хочу вам помочь? — почему-то обиделся Панов. — Пробовал уже — не получается с этими вашими фотографиями.

— А ты еще попробуй. Попробуй, сынок! Ну! — он схватил Панова за руку и тому показалось: что-то мелькнуло перед взором. Он невольно закрыл глаза и инстинктивно накрыл сжимавшую его кисть руку старика свободной ладонью. И вновь что-то разорванно-туманное мелькнуло перед его взором — наплывало и исчезало, потом вдруг показалось солнце на ослепительно-голубом небе — оно нещадно палило; затем солнце исчезло, и перед глазами плеснула вода, мутная, темная. Неясно, как сквозь туман он увидел дерево, одинокое, разлапистое, потом темная вода медленно залило все, и он почувствовал, что задыхается...

Он открыл глаза. Старик смотрел на него в упор с немым вопросом во взоре.

— Вода... Надо искать его в воде, — неуверенно сказал Панов.

— В какой воде? — старик сжал его руку.

— Мутная она такая, грязная. Там еще дерево на берегу. Большое такое, разлапистое, похоже — дуб. Веревка! — вдруг неожиданно для себя выговорил он. — Там на суку веревка, а к ней палка привязана. Знаете, берут такую двумя руками, раскачиваются и прыгают в воду...

— Пруд, — старик отпустил его руку. Взгляд его потух. — Пруд нашего дачного товарищества. Но там искали, — он говорил, как бы сам себе, — да и тело бы выплыло. Тело всегда всплывает... — он вопросительно посмотрел на Панова. Тот в ответ только пожал плечами.

— Боже мой! Камни! — старик вдруг хлопнул себя по лбу. — Как я мог забыть?!

— Какие камни? — удивился Панов.

— Да он всегда камни в карманы собирал, гайки всякие, — раздосадовано махнул рукой старик, — дите. Как наберет... Мы тогда выбросили у него из карманов, но он мог по пути набрать: их вдоль дороги — море. Как же я это забыл?! Надо было сразу весь пруд баграми пройти...

Он заспешил к двери. И вдруг остановился, повернулся к нему и полез в карман пиджака.

— Оставьте! — махнул рукой Панов. — Если все действительно так, вам будут нужнее.

— Спасибо, сынок! — еще раз всхлипнул старик и скрылся за дверью...

Эта история невольно потащила за собой следующую. Спустя несколько дней, вечером, когда Панов, лежа на диване, читал газеты, в дверь позвонили. Открывать пошла жена и вернулась с гостем. Это был здоровенный мужик, лысый, в кожаной куртке и цветастых спортивных штанах. Из штанов выглядывали здоровенные ступни, обтянутые белыми носками не первой свежести.

Едва поздоровавшись, мужик зашарил глазами по комнате и, заметив на стойке в углу телевизор со встроенным видеомагнитофоном, купленный совсем недавно, обрадованно затопал туда.

— Вам что нужно? — Панов сел.

— Вот! — мужик показал ему видеокассету. — Здесь все.

— Что, все?

— Запись. Сынок мой, — деловито пояснил гость. — Две недели уже, как пропал. Понимаешь, — мужик оглянулся и заговорил шепотом — будто его здесь мог подслушать кто-то посторонний: — Когда пропал, я поначалу подумал — на выкуп взяли. У меня это... Бизнес. Два дня звонка ждал. И ничего...

— Я не ищу пропавших без вести! — сердито сказал Панов — гость ему не понравился.

— Да ладно! — мужик отмахнулся от него, как от мухи. — Знаю. Петровичу из моего подъезда ведь нашел, а? Вчера из пруда достали... Да ты не бойся! — мужик полез в карман и достал комок слипшихся купюр. — Я за работу всегда плачу хорошо, а за это — ничего не пожалею!

Панов заметил, как жадно блеснули глаза жены.

— Выйди! — сердито приказал. Она нехотя повиновалась.

Гость включил телевизор, присел рядом. Зашумело, на экране замелькал снег, потом снег исчез, и они увидели мальчика: маленького, пухленького, лет семи. Мальчик был в белой рубашечке, черном галстуке-бабочке и таких черных брючках. Он стоял на цветастом ковре посреди комнаты и насуплено смотрел на них.

— Пятого марта ... года, — послышался с экрана голос, и Панов узнал его. Говорил гость. — Павлику исполнилось семь лет. Давай, Павлуша!

Мальчик вздохнул и затараторил:

— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том...

Несколько секунд Панов молча смотрел на него. Затем, вспомнив, взял обеими руками толстую лапу гостя. И все исчезло — только черный экран был перед ним. Он невольно отпустил рук гостя — и вновь розовощекий малыш тараторил про неведомые дорожки и следы невиданных зверей. Панов мотнул головой, отгоняя наваждение, и снова взял руку гостя. И опять черный экран встал перед ним. Тогда он понял...

Он, наверное, изменился в лице. Сильные руки схватили его за плечи:

— Ну! Что?!

— Его нет, — сказал он чуть слышно.

— Ты уверен! — лысый больно сжимал его плечи. Он кивнул.

Лысый отпустил его, закрыл лицо ладонями и замычал, раскачиваясь. Но когда через несколько секунд он отнял руки, глаза у него были сухие. И бешеные.

— Как это было? Кто? Скажешь?

— Попробую.

Он снова взял лапу гостя в свои ладони и закрыл глаза. И уже знакомое ему рвано-туманное замелькало перед взором, затем он увидел ноги. Ноги были большие, в ботинках и брюках, и видел он их как-то странно — снизу вверх.

— Дядя, не надо! Дядя, мне больно!

— Сынок!..

Он открыл глаза. Лысый смотрел на него, весь побелев. И Панов понял, что не услышал, а сказал эти страшные слова. И как их сказал...

— Пожалуйста, еще! — лысый умоляюще смотрел на него. Он кивнул и снова закрыл глаза. И вновь сквозь туманные клочья он видел мутную картинку. Но в этот раз другую.

— Машина, — услышал он откуда-то издалека голос и тут же понял, что это говорит он сам: — большая...

— Какого цвета? — вопрос донесся откуда-то издалека.

— Темно-синяя... Большой блестящий радиатор... На нем — кружок и внутри звездочка...

— Мерседес... — застонали далеко. — Номер! Номер видишь?

— Кусты... Ветки закрывают... Только первые цифры.. Двадцать два!

Вдалеке застонали еще громче, а Панов вдруг увидел, как заскользили, смыкаясь над его головой, ветки, потом вдруг чьи-то страшно сильные и злые руки сдавили его горло. Он дернулся, захрипел, и инстинктивно схватился за эти руки, чтобы оторвать их от горла. И ладони его встретили пустоту...

Он сидел на диване в своей квартире рядом с незнакомым лысым мужиком в кожаной куртке и сухими беспощадными глазами на сером лице. Он вытер пот со лба.

— Брат, — глухо и страшно сказал лысый, не отводя остановившегося взгляда. — Я так и думал. Мальчик никогда не пошел бы с чужим — я его этому всегда учил. Поверить только не мог. Ну, сейчас!.. — он встал.

— Я мог и ошибиться! — Панов тоже поднялся. — Нельзя же так сразу...

— Ты? Ошибиться? — лысый ощерился какой-то жуткой улыбкой. — Ты меня в первый раз видишь, да и я тебя тоже. Ты что, знал, что у меня брат есть, что у брата темно-синий "мерс" и что он, сука, гомосек проклятый? — он скрипнул зубами. — Ты сказал даже больше, чем я ожидал...

— И что сейчас? — тихо спросил Панов. — В милицию пойдете?

— К этим тварям продажным?! Они его за сотню чистеньким объявят. Не-ет... Сначала он все расскажет. Скажет, никуда не денется. Потом покажет, где спрятал, — лысый скрипнул зубами. — А там я уже из него кровь по капле...

Он подошел к телевизору, на экране которого уже бултыхалась белесая муть — запись кончилась, извлек кассету, сунул ее в карман куртки.

— А ты помалкивай! — он смотрел на Панова бешеным взглядом. — Молчание — залог здоровья! Понятно? На! — он сунул ему зеленый бумажный комок. — Я свое слово держу...

Когда за лысым захлопнулась дверь, Панов машинально поднял валявшиеся везде дивана газеты, которые читал перед тем, и вдруг со злостью швырнул их обратно. Затем выругался — громко и страшно. На шум прибежала жена — он обругал и ее.

— Чтоб больше не водила мне таких! Поняла?! — крикнул он прямо в ее побелевшее лицо. — В гробу я видал всех этих родственников с их фотографиями и кассетами! Сволочи поганые...

Оставшись один, он еще долго ходил по комнате, яростно ворча про себя, не в силах успокоиться...

10.

Появлению этого посетителя в "кабинете" Панова предшествовали шум и крики в коридоре, какая-то возня, потом дверь распахнулась и расхристанный и растрепанный человек, ворвавшись в нее, бухнулся перед Пановым на колени. Он невольно вздрогнул и попятился. А расхристанный железной хваткой вцепился в его ноги и завыл, мотая головой:

— Родной... Только ты... Сынок единственный помирает. Только ты...

Панов недоуменно взглянул на Мишу, появившегося следом и такого же расхристанного и разлохмаченного, — тот только смущенно развел руками. Вдвоем они кое-как подняли незнакомца с колен (тот упирался и выл), усадили на кушетку. Миша сбегал за водой. Пока гость пил, стуча зубами о край чашки, Панов рассмотрел его получше.

Незнакомец был одет в форму полковника авиации, только сейчас его форменная рубашка с погонами была расстегнута почти до пупа, а один погон висел полу оторванным — Миша, по всему видать, стоял в коридоре насмерть. Кадык на загорелой шее полковника двигался судорожно; подождав, пока он покончит с водой, Панов решительно забрал кружку.

— Ну? — спросил властно.

— Сынок... Пятнадцать лет... Все отказались, все... Только ты... — полковник заплакал.

— Дмитрий Иванович, говорил я ему, — с досадой заметил Миша. — Только зря время терять...

— Родной...

Полковник сполз с кушетки и вознамерился было снова встать на колени, но Панов с Мишей упредили.

— Машина хоть у вас есть? — спросил Панов, поняв, что армия просто так не отвяжется.

— Такси. У подъезда, — полковник сглотнул.

— Останешься за меня, — повернулся Панов к Мише и виновато развел руками в ответ на его укоризненный взгляд...

* * *

Его провели в комнату, маленькую, но светлую. По прозрачному исхудавшему лицу мальчика на койке в углу, его почти невесомым рукам, лежавшим поверх одеяла, Панов сразу понял, что Миша был прав. Но отступать было уже некуда.

Он провел рукой над головой больного и невольно сморщился — в ладонь полыхнуло так, что закололо в пальцах. Дальше можно было уже не обследовать, но добросовестно довершил начатое. Злое пламя билось только под теменем мальчика, но и этого было достаточно. Он уже привычно окутал этот огонь холодом, истекавшим из его рук, даже сделал это старательней обычного. Но усыплять больного не стал.

Тот, в свою очередь, внимательно следил за его движениями. В глазах его сиял такой свет, что Панову стало как-то неловко. Ему уже не раз за эти недели доводилось встречаться с обреченными людьми; всегда это было неприятно и тягостно. В этот раз было иначе: он уже мог уходить, но почему-то не хотел этого. И он присел на стул рядом с койкой.

— Ну что? — спросил больной. Голос у него был тихий, но звучный.

Панов виновато развел руками.

— Безнадежно?

Он молча кивнул. Почему-то сейчас он чувствовал себя неспособным на обычную успокаивающую ложь.

— Говорил я ему! — с легкой досадой сказал мальчик, и Панов понял, что это он об отце. — Знаете, сколько тут до вас побывало всяких... — он замялся.