Моя Валуа

* * *

Сначала было сухо — и в воздухе, и на каменных стенах, и под ногами. Ребята зажгли первый факел и не спеша двинулись по проходу. Довольно широким был проход, чуть шире метра, свободно можно было пройти, и потолок не нависал над головой. Вскоре они вышли к еще более широкой подземной магистрали и вот тогда они поняли — это канализация, по середине новой дороги был пропущен канал для нечистот. Вода тихо бежала, несла свои гадости в Сену, негромко журчало под ногами, атмосферу портили вонь и сырость.

Парни дружно натянули на лица, заранее приготовленные чистые тряпицы и пошли против течения этого подземного 'шитбрука' — так в Англии назывались ручьи-помойники и мелкие речки-говнотечки, которые встречались у каждого города. Вовремя они прикрыли носы — вонища усиливалась, не успевали они принюхаться, или были слишком привередливы — но скоро они остановились и решили постоять спокойно, принюхаться.

— Мы так можем несколько месяцев бродить, провоняем все, — сморщился под платком Алый.

— Любишь шоколадки, люби с навозом повозиться. Удобрение всем нужно. Нормально все — хоть какая-то чистоплотность. Здесь еще древние римляне все перестроили — крепкое строение. Дальше хуже будет. Вонять может и меньше станет, но опасней — обвалится на голову потолок — будем выкапываться до утра, — Лешка тоже не испытывал особого оптимизма. Но надо делать дело. Дело сложное, дело долгое. Всегда найдутся минуты поганящие часы отдыха. Всегда есть капля дегтя. Не все ему веселиться.

Вскоре стали встречаться следы присутствия живых. Крыс было полно! Пуганых, наверное, кушали местные нищеброды крысок, так что те только изредка проносились под ногами. Но стали попадаться старые следы от костров. Мерзкие кучки засохших фекалий у стен и прямо на проходе! Свиньи — вот рядом бежит вода, что трудно в воду погадить? Зубриков громко выразил свое недовольство, и ребята с ним согласились, совсем нехорошие грязнули здесь водятся, всех надо прирезать для пользы санитарии и торжества гигиены. Только они спустились в катакомбы, как все шутки были отброшены — сразу вооружились, шли с гладиусами в руках. Алый шел вторым с арбалетом, Ник замыкал.

Скоро на них внезапно выскочило несколько мерзавцев в грязном истлевшем тряпье с примитивными железками в руках. Это они воображали, что они 'внезапны' — слышно их было за двадцать метров до засады. В эти времена люди вообще были громкие, они не умели таиться, шуршали, сморкались, пукали, чихали, переругивались — они шумели. Проход был метра два шириной, вполне хватило, чтобы Ник кивнул и обогнал Алого. Мешки на пол, у стены и вперед — нападающих сразу взяли в мечи — в несколько ударов Лешка и Ник разобрались с четырьмя вонючками. Алый пару раз всего выстрелил из-за спин легионеров. И сзади никто не подкрался, хотя они уже миновали пару разветвлений дороги. Шли, держась левой стороны. Когда вооружен — так удобней, всегда проще размахнуться для внезапного удара. Если держать ближнюю стену справа от себя, не будет возможности просто отразить удар. Поэтому мужчины ходят налево, бок прикрыт стеной, правая рука с оружием готова махаться, парировать, резать и колоть.

После четвертого факела они приуныли. Дело оказалось занудным, мерзким поручением.

'Четыре часа', — оповестил Алый, он лучше всех из этой троицы контролировал течение времени. Лешка кивнул и отозвался тихо: 'До первой крупной потасовки, они нас ждут. Знают уже. Должны всем скопом навалиться'. Никто не спорил.

Их встретили камнями, стрелами и болтами. Легионеры были готовы, под куртками был надежный металл доспехов, на лица давно одеты маски и шлемы. Доспехи до поры нес в своем мешке Алый. Он и стал пулять из арбалета в ответ на нападение. Ник остался с ним. А вот Лешка в таком случае шел на прорыв, его ничто не страшило — только арбалетный болт в глаз, стрела в глаз — это могло быть опасно. Зубриков в несколько прыжков преодолел расстояние до плотной группы, стоявших со щитами защитников стрелков. С разбега прыгнул верх, чтобы ударить свысока, свалиться на ряд щитоносцев. И свалился — и начал колоть и резать обеими руками во все стороны — не заботясь о защите. Раздались первые крики и стоны. Зубриков не медлил ни секунды, не останавливался, не обращал внимания на тупые удары по рукам и телу. Ему надо было спешить — быстро положить самых смелых, самых наглых. И ему это удалось. В какой-то момент сломались противники. Просто один из них ужаснулся — да что это такое! Не может так быть — весь в крови, воин продолжает резать и резать, убивать и калечить, словно и не получает сам никаких повреждений от ударов мечами, и топорами, и копьями. И самый слабый духом стал искать пути к спасению — побежал. И так все они, решившие поживиться на охоте за крупной и опасной дичью, скоро пустились наутек. Без команды, но довольно дружно, руководствуясь животным инстинктом, обитатели катакомб побежали от смертельно опасных незнакомцев. Лешка сел, где стоял. Устал. Парни суетили рядом, кончали раненых. Когда Лешка успокоил дыхание и почувствовал, что особых повреждений он не получил — хотя все тело ломило от ушибов и пару порезов были неприятны — топоры и клевцы неприятное оружие — его броню не пробили но синяков понаставили. И левую руку сломали ему... так показалось Лешке. Болело неприятно. Но рассиживаться им было некогда. Прошли всего полусотню метров. На перекрестке увидели какое-то подобие подземного лагеря беженцев. Горы грязного вонючего тряпья по стенам, один небольшой костер — дым утягивало в один из проходов. Местные убегали в спешке.

'Эй, черви! Завтра мы вернемся! Кто хочет жить — лучше не вставайте на нашем пути! Вы нам не нужны. Нам не нужны ваши жизни! Мы составляем план подземелья по приказу своего господина. За сведения об окружающих ходах щедро заплатим!..' 'А что сразу не сказал, господин!' — перебил его крик из темноты.

Не успел Лешка ответить, как им навстречу вышел высокий здоровяк, с рукой обмотанной окровавленными тряпками.

— Я знаю округу. Сколько заплатишь за мои слова?

— Серебром заплачу за пустые побрехушки. Золотом за ценные сведения, — честно признался Лешка.

'Откуда у него ценные сведения? Он новенький! Я все скажу, я два года здесь прячусь от стражи!' — раздался еще один крик из темноты.

— Всем молчать! Слушать меня, — громко приказал Лешка. — Мне нужны сведения. Если вы друг друга перережете — я расстроюсь и обижусь. А когда я злой, я всегда вымещаю свою злобу на виноватом. Прямо сейчас ты, 'новенький' и ты 'старенький', выходи ко мне, и начнем заниматься делом. Ник приготовь серебро.

Николашка демонстративно позвенел кошелем. Воняло от этой парочки одинаково противно и сильно, что от новенького, что от старенького. Но Зубриков был удивлен. Довольно внятно парочка вонючек прояснила им план на несколько сот метров в эту сторону. План он рисовал на большом куске пергамента. С удовольствием выдал свидетелям по золотой монетке франка, сверх нескольких серебрушек су — сведения стоили денег. Распорядился передать знакомым их требования — они не ищут крови, сделают дело и уйдут быстро, а местные могут продолжать скрываться хоть от кого угодно.

'Лед тронулся, фекалии поплыли по каналу. Мы на верном пути парни. А теперь пошли в баню!' И троица стала искать ближайший выход на поверхность, в соответствии с полученными сведениями и плану.

Глава 4 'Плющит — это как вечер воскресенья'. Неординарный русский юмор

Мэтр Жан Безе, сорокадвухлетний парижанин, занимался сделками с детства. Его отец, почтенный Франсуа Безе, смог хорошо расширить дело, женив сына на саксонке Грете из Фрейбурга. О свадьбе отцы молодых легко договорились, для них это стало привычной, хорошей возможностью скрепить отличные отношения между двумя торговцами оловом. Отец Жана поставлял олово в Париж, а отец Греты из Фрейбурга — города в районе саксонских Рудных гор — нашел в его лице хорошего компаньона. К английской торговле оловом всегда было трудно подобраться — слишком крепки там были связи при дворе короля Англии, или принца-наследника.

У Зубрикова было особое мнение по поводу торговли оловом. Полностью перекрыть его поставки в Европу — это было очень недальновидно, это просто провоцировало на новую 'столетнюю войну', но вместо англичан и французов схлестнулись бы европейцы и атланты. Очень невыгодное противостояние. Торговать оловом пришлось по необходимости. Это был металл жизненно необходимый для сущестования — удобного и привычного повседневного быта. Оловянная руда плавилось легко. В отличие от ручной обработки серебра чеканкой, или плавки и ковки железа, оловянные изделия отливали в формах: сперва в глиняных, затем — в каменных, медных, чаще всего — в бронзовых. В Германии и Чехии были хорошие запасы олова — там веками работали и нашли грамотные пропорции для качественной отливки. Для того чтобы расплавленный металл полностью и без пустот заполнял форму, его текучесть повышали, добавляя в сплав немного свинца. Еще в Риме были найдены стандартные пропорции: десять мер олова к одной мере свинца — ныне эта пропорция стала именоваться 'Нюрнбергской мерой'. Пятнадцать к одному — стало пропорцией для качественных отливок лучших товаров. А шесть к одному смешивали для изготовления сосудов 'непищевого назначения' для хранения припасов и прочих других нужд. Порядок у немцев был строгий — для каждого соотношения были установлены специальные клейма-маркировки, чтобы покупатель точно знал, какое качество он приобретает.

Главное было в том, что олово было жизненно важным продуктом.

Зубриков и Безе сидели у камина в доме мэтра, в переулке Итан, в районе ворот Сен-Антуан. Собеседники стоили друг друга. Несмотря на разницу в возрасте, они легко нашли общий язык. Прежде всего, граф ДиКаприо предоставил мэтру Безе заверенное печатями поручительство атлантов — в котором граф ДиКаприо был назначен распорядителем по управлению потоками олова во Франции. Безе долго прибирал к рукам связи с саксонцами, не гнушаясь ничем. Теперь у него был шанс стать крупным монополистом. Только кто ему это позволил! Вот и сидели два мерзавца и планировали свои действия. Зубриков был непреклонен — он был за монополизм — так проще вести дела. И проще кончать с делами, то есть с неугодными торговыми партнерами-буржуями. Он сразу понравился старому купцу своим ясным пониманием тонкостей дел — предложил подобрать грамотную сеть подставных компаньонов, чтобы создать видимость отсутствия монополии, 'все торгуют, и я торгую'. Эту уловку Жан Безе оценил и признался, что мысль не нова, коварна, и ему по вкусу. Можно обтяпать дельце.

Далее они занялись вопросом передела власти в Париже. Речь зашла о должности прево. Точнее — купеческого прево. Давным-давно уже никакой власти у купцов и ремесленников не было. Но коммерцию в Париже купцы и ремесленники крепко держали в своих руках. Аристократия Европы многие века вела себя как проститутка, изображающая из себя девственницу в брачную ночь. Дворяне всегда занимались бизнесом. Механика была проста — главный управляющий короля торговыми делами рано или поздно получал титул. Или покупал себе титул. Торговец пирожками Меньшиков всегда выходил в светлейшие — если Алексашка и вправду торговал пирожками, а не был сыном конюха царских конюшен. Впрочем, сын конюха мог прирабатывать торговлей пирожками, ничего зазорного.

И так век от века. Отлично разбираясь в делах, дворяне 'воротили нос' от презренного занятия простолюдинов, предпочитая развлекаться на турнирах и до небес задирать суммы выкупов за освобождение противников из плена.

Купеческий прево Парижа был министром торговли, как понимал эту должность Лешка — он был недалек от истины. В данный момент во Франции не было короля, было два номинальных претендента: малыш Гарри и дофин Карл, которого все атланты дружно презирали, совершенно не желая понять сложную судьбу молодого человека. Ребята таили злобу против всех предполагаемых виновников в смерти Жанны Д'Арк. За дофина играли 'маньяки'. За Гарри играли 'бульоны'. Партия бургильонов была сильней в Париже — у них были налажены связи с англичанами. Одним из последних видных возмутителей спокойствия во Франции был купеческий прево с явным 'фламандским душком'. Тогда, лет семьдесят назад, хорошая буча поднялась. Парижане взбунтовались против английских правил торговли, которые им пыталась навязать корона. И там дошло дело до крови — резали дворян короля прямо в присутствии принца, жуткое месиво творилось в те дни, многие воспользовались ситуацией, чтобы свести старые счеты — у Парижа большое сердце, оно хранит много зла. За действиями прево стоял Бургундец. Вышло интересно. У Парижа веселое было отношение к королевской власти. Время от времени то один, то другой король просто убегал из Парижа, и заводил резиденцию в надежном замке, подальше от этих сволочей и мерзавцев. В тот раз король уехал недалеко, всего на шесть-семь километров на запад и укрепил мощный Венсенский замок дополнительной стеной.

Парижане были немного ненормальными мазохистами. 'Вот мы какие, самого короля гоняем из его дворца!' — могли время от времени похваляться эти дурачки, пока языки еще были во ртах, а рты в головах, которые еще не свели близкое знакомство с топором палача.

Бургундские мастера интриги смогли удержать в руках контроль торговлей через столицу — новый купеческий прево плясал под дудку Филиппа Бургундского.

А вот Жан Безе таил злобу на бургундцев, это было семейное дело — смерть отца он им не захотел простить. Бургундское герцогство находилось между коронными землями и саксонскими. Вышел конфликт и итог был не в пользу купца Безе, старого Безе, а взрослый сын утерся и затаил. Истый буржуа, мэтр Безе равнодушно относился к власти, но внимательно ценил должности. Зубриков сразу сказал, что отправить на тот свет ставленника бургундцев это просто. Нет проблем. Жалко этого мэтра Робера, торговать в аду смолой, дело непростое, но сноровку он не потеряет со смертью — справится! Другое дело, что всегда ищут 'Кому выгодно'. И Жан Безе у нас первый подозреваемый — а это совсем плохо. Некрасиво так думать на почтенного торговца оловом. А думают многие. Многие подлецы мечтают увидеть тот день, когда 'проклятый саксонский шпион заберет с собой свою немецкую дуру жену, и свалит из Парижа к ее родственникам'.

Лешка смотрел в лицо Жана и поражался. Безе напоминал ему обезьяну с грустными глазами. Очень странное лицо было у буржуя, смесь человеческих черт и обезьяньих была очень тонкой, Безе был мужик видный. Кровей в нем понамешана была прорва: точно — еврейские, немецкие, французские, итальянские — одним словом — европеец. Понравился он Лешке, вот и сидели они, и придумывали, как отвести от него подозрения. Выходило одно — устроить грамотное покушение, при котором мэтр Безе пострадает — кровью умоется, стонами захлебнется, но выживет. И это хорошо, давно ему пора прижать задницу к перине, отдохнуть от забот на постельном режиме хоть месяц. Вот Лешка и выпишет ему больничный. А мэтру Роберу Фламандцу они выпишут 'похоронный'. А дальше уже дело пиара, вложения средств в избирательную компанию. Граф ДиКаприо обязуется отвлечь бургундцев — они слюной изойдут, ждут их скоро веселые деньки. 'Они мне, сволочи, за продажу Жанны англичанам ответят! Скоты! Могли ведь просто передать пленницу и черт с ней, подбросить в костер полешко. Магистра тамплиеров сожгли — а тут девятнадцатилетняя девчонка — костер это знаково, это солидно, это ритуал, это сильное шаманство. Боги признательны. Франция на нашей Земле потом хорошо приподнялась. Здесь про Жанну ничего не слышно', — Лешка еще не продумал до конца весь масштаб пакостей Бургундскому двору, но там реально яда пара литров уйдет, и Алому по крышам долго придется шнырять — арбалет в руках мастера это крайне неприятное оружие, особенно если болты ядом смазать — все по уму, все будет красиво. Бургундцев надо грамотно развести на паранойю — и английский след запустить, и вечных соперников 'маньяков' приплести. Нельзя забывать и о славных синьорах Панталони из Венеции — против Венеции надо собирать коалицию. Не все атлантам одним напрягаться.