Свой Среди Чужих

— Что это?! — спросил Мошкин.

— Немцы стреляют, — подал голос лейтенант, натягивая шинель.

"Битюг", тем временем, уже бежал к выходу, на ходу застегивая ремень.

— Звягинцев, может ты....

В этот самый момент фашисты перенесли огонь, и один из снарядов разорвался где-то недалеко от нас. Мошкин прервался на полуслове и кинулся к распахнутой настежь двери.

Если сначала разрывы снарядов были слышны вдалеке, то сейчас они стали рваться рядом с нами. Я замер. Спустя какое-то мгновение, я услышал свист, затем раздался взрыв, и... послышались дикие крики раненых и умирающих людей. Несколько ударов сердца — новый свист и новый разрыв. Земля закачалась под ногами, а с потолка посыпалась земля. Снаружи вперемешку с разрывами были слышны крики и стоны. Новый разрыв снаряда, упавший совсем рядом с бараком, заставил меня пошатнуться, так как земля снова попыталась уйти из-под ног. Страх сжал мое сердце, умирать очень не хотелось. Я кинулся к двери. Новый свист снаряда был какой-то особенный. Он словно парализовал меня, пригвоздив меня к месту. Ударившая по глазам вспышка черно-красного огня, вместе со страшным грохотом, сначала ослепила и оглушила меня, а в следующую секунду что-то тяжелое и острое ударило в грудь, сбив с ног. Сознание погасло прежде, чем я упал на землю. Я не слышал и не чувствовал, как новый снаряд, разметав угол барака, обрушил крышу и похоронил меня в развалинах. Не слышал, как ревели моторами танки и бронетранспортеры, рвались снаряды и строчили пулеметы. Не слышал, как стонали, кричали от боли и умирали люди.

Очнулся я от пронзительно-острой боли в левом боку и, не удержавшись, застонал. Кто-то за моей спиной, упираясь и пыхтя, пытался вытащить меня из-под обломков, причиняя мне те самым немалую боль. Голова зверски болела, а в ушах словно били колокола. Я хотел послать этого спасителя по матушке, как вдруг услышал немецкую речь:

— Отто, помоги, черт бы тебя побрал! Чего стоишь, как истукан!

— Ты его еще немного подтащи, чтобы я ухватиться мог! Вот! Все! Схватил!

— Ты не дергай так! Смотри, бревно крениться стало! Давай разом! Раз! Два! Три!

После этих слов последовал рывок, затем что-то заскрипело и рухнуло.

— Уф! Тяжелый, какой! — надо мной наклонился рядовой вермахта. — Ты кто, парень?

— Дитрих. Димиц.

Сказал, а в голове, несмотря на неожиданную ситуацию, в голове все же промелькнула мысль, причем с откровенной издевкой в отношении самого себя: — Добрался я все-таки до немецкого тыла".

— Из 27-го батальона, что ли?

— Из 27-го, — повторил я за ним, надеясь, что он не потребует у меня документы.

— Вас тут порядочно полегло. Тебе еще повезло, унтер. Живой.

— Вы как, господин унтер-офицер? — поинтересовался моим самочувствием второй солдат.

По сравнению со своим напарником, крепким и плечистым парнем, он выглядел как вчерашний школьник. Худой, долговязый, в очках. В глазах страх и жалость.

— Не знаю, — при этом я усиленно прислушивался к ощущениям. Плечо жгло, но терпимо. Не мутило, но голова кружилась.

— У вас осколок в плече сидит и голова разбита. Сидите пока, я сейчас за санитаром схожу.

Санитаром оказался пожилой немец с большим красным носом, с большой брезентовой сумкой через плечо и белой повязкой с красным крестом на рукаве.

— Ну, что тут у нас? — добродушно прогудел он, осматривая меня и вдруг неожиданно для меня ухватившись за осколок, с силой рванул. Я заорал как от боли, так и от неожиданности.

— Ну-ну. Все. Хватит кричать! Я его уже вытащил. Что стоите! Раздевайте его живо! Сейчас рану почищу и дезинфекцию проведем.

После всех этих процедур, мне помогли одеться, после чего он занялся моей головой.

— Чем это тебя приложили? Или ты на прочность лбом русскую броню пробовал?

— Может и пробовал. Не помню. Ай! — морщась, ответил я.

— Да не дергайся ты, славный солдат Вермахта!

— Да я....

— Господин фельдфебель Вангер! — закричали откуда-то со стороны. — Там тяжелораненый! Срочно нужна помощь!

Я узнал голос. Это кричал солдат, похожий на школьника.

— Вот так всегда, — недовольно буркнул санитар, а затем крикнул. — Иоганн, иди сюда! Живо!

Когда солдат прибежал, санитар сунул тому конец бинта: — Домотай! И смотри мне! Аккуратно! Куда идти?

— Туда! — он махнул рукой, показывая направление. — Там Пауль!

После перевязки он помог мне подняться.

— Я вам помогу....

— Не надо. Куда идти?

Бывший школьник, а нынче солдат Вермахта, рукой показал мне направление.

— Туда идите, господин унтер-офицер! Там лазарет! Большая палатка....

— Спасибо, друг.

С этими словами я потихоньку двинулся в указанном мне направлении. По тому месту, где я шел, прошел сильный бой. Громоздились сгоревшие остовы танков и бронетранспортеров, стояли искореженные пушки, рядом с которыми лежали грудами ящики из-под снарядов, валялись пробитые осколками каски и разбитое оружие. Все что могло, здесь сгорело. Мертвецов, на мое счастье, было не так и много, видно благодаря немецким похоронным командам. Правда, встречались места, при виде которых начинал ворочаться желудок. Одним из таких мест была воронка от снаряда, сразу у входа в землянку. Бревенчатый накат у входа завалился вместе с поддерживающими его стенками, обрушив первую треть блиндажа. Мешанина из человеческих тел, земли и обломков бревен заставила меня отвернутся, заставив пару раз сглотнуть подкатывающий к горлу комок.

Кругом была слышна немецкая речь. Двое фрицев — связистов раскручивали с катушки телефонный провод, но при этом вместе с ними двигался солдат — охранник, который постоянно оглядывался по сторонам, держа наготове винтовку. Проехали четыре бронетранспортера. Один из пулеметчиков по-приятельски помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ. За ними двигалась пехота. Не меньше батальона. Фрицы с завистью косили глазами на меня. У них все еще было впереди, а я уже отвоевался, иду в тыл. Документы немецкого унтер-офицера у меня были настоящие, вот только участвовал мой полк в этом наступлении, мне было неизвестно. Даже более того. За это время (2 недели, как эти документы попали к нашим контрразведчикам) полк могли отвести на переформирование.

"Что-то надо делать с документами. Только что?".

Я надеялся, что санитар и эти двое солдат обо мне забудут, так как у них, похоже, и без меня забот хватает, поэтому я собрался свернуть где-нибудь в сторону по пути медпункт. Там обязательно будет проверка документов. Вот только плохо, что я не знал этой местности, так как пробыл здесь все ничего — двое суток. Увидев с левой стороны развалины, я стал намечать, как мне до них добраться, как раздался крик, полный страха и отчаяния: — Нет!! Не стреляйте!! Не...!

Длинная автоматная очередь его резко оборвала.

"Кого-то шлепнули. Нет. Мне туда точно не надо, — но только я так подумал, как услышал ломанную русскую речь: — Шнель! Бистро! Русский свин! Строись! Цвай шеренг!

Она звучала из-за разбитого сарая, в котором раньше хранили сено. Это было видно по трухе, перемешанной с грязью. Похоже, там выстраивали наших пленных. Я замешкался. Идти там мне не следовало. Меня могли узнать. В этот миг, нарастая, послышался глухой рев двигателей каких-то тяжелых машин, движущихся мне навстречу. Мне нужно было как-то обойти место, где формировали колонну с пленными. Пока я раздумывал, в какую сторону пойти, показались грузовики с солдатами, за которыми двигалась колонна тяжелых машин с прицепленными к ним пушками. Все это время я пытался понять, что мне делать дальше. Дело в том, что вместе с немецкой формой, документами и оружием, мне дали общую информацию. Сообщил ее мне Василий в короткой, лаконичной форме, в траншее, перед отправкой в тыл. По его словам, за линией фронта, в 22-х километрах от линии фронта есть небольшая деревня Аховка, где староста является ставленником партизан. Он должен был свести нас с партизанским отрядом. После чего мы должны были совместно с народными мстителями захватить предателей и немецкого полковника, который прилетает на какой-то местный аэродром. Откуда он все это знает, мне было неизвестно, но информация явно заслуживала уважения.

Деревню я знал. Пароль тоже. Дорогу найду. Приду, после чего партизаны выведут меня на цель. И что дальше? При неудачной операции — меня расстреляют. Если все пройдет хорошо, то тут возможны варианты. Может быть, даже смогу войти в команду подполковника Быкова и укатить вместе с ним в Москву. Носитель важной военной тайны, который неизвестно сколько времени болтался в немецком тылу. Чревато неприятными последствиями. Сразу вспомнят дело об избиении вышестоящих офицеров.... Так что выбора особого у меня не было. Так и сделаем.

"Напрягаться не буду, а просто изображу активность".

Все эти мысли ходили по кругу у меня в голове и никак не могли упорядочиться, пока я провожал взглядом военную колонну. Замыкающим в колонне проследоваль легковой автомобиль в сопровождении охраны. Водитель — мотоциклист и пулеметчик были в черных прорезиненных плащах и защитных очках.

"Мне такой транспорт, — сразу подумал я, стоило мне его увидеть. — Живо бы до леса домчался".

Не успел я так подумать, как вдруг неожиданно раздался чей-то громкий голос, назвавший знакомую мне фамилию: — Товарищ Мошкин!! Какая встреча!! Вы не рады меня видеть?!

От удивления я даже застыл на пару секунд на месте. Это как понять? Обойдя сарай с другой стороны, покрутил головой по сторонам и только после этого осторожно выглянул. У входа в деревянный барак, неизвестно каким образом оставшимся целым, стояло два немецких офицера (капитан и лейтенант) и мужчина в наброшенной на плечи немецкой шинели. Я узнал его сразу. Его лицо было на одной из двух фотографий предателей, которые мне показал тогда Мошкин. Эта троица стояла напротив пленных, выстроенных в две шеренги. Сколько их там было, трудно сказать, но не меньше пяти десятков. Да и Мошкина я не мог разглядеть, так как смотрел на них сбоку. Пленных окружало полтора десятка солдат, вооруженных винтовками и автоматами. Еще два автоматчика стояли поодаль. За ними в грязи, раскинув руки, лежало три трупа. Два офицера и солдат.

— Выходи! Выходи вперед, Мошкин! Не стесняйся! Поздоровайся с господами офицерами! — затем предатель повернулся к капитану и сказал. — Господин капитан, этот офицер работает в СМЕРШе. Он человек Берии. Приехал из Москвы.

Лейтенант перевел это капитану. Тот какое-то время изучал пленного с ног до головы. Причем взгляд у него был колючий и оценивающий. У меня даже мелькнула мысль, что тот оценивает Мошкина в сразу двух вариантах: как человека и как мишень. Девяносто процентов я бы поставил на то, что фриц был сам контрразведчиком.

Капитан отдал команду, после чего фельдфебель рявкнул, и один из солдат с автоматом подбежал к первому ряду и вытолкал стволом человека. Да, это был он, старший лейтенант Мошкин, собственной персоной. Неожиданно пошел дождь, и капитан, бросив кислый взгляд на небо, развернувшись, вошел в барак, за ним следом шагнул лейтенант, а последним предатель. Пока охранники строили пленных в колонну по четыре человека, чтобы гнать дальше, Мошкина, тем временем, фельдфебель и солдат завели в барак. Второй солдат остался стоять у двери. Мне было интересно, о чем они там говорят, но еще интересней была мысль о том, что выведи я этого иуду и Мошкина к нашим частям, то у меня был шанс стать героем. Вот только это было нереально. Тут самому бы выкрутиться, а уж с такими довесками....

Бок уже не так сильно жгло. Неожиданно захотелось есть. Горячего наваристого супа.

Я проглотил слюну. Вещмешок с продуктами остался в разбитом сарае, как и автомат. Из оружия — пистолет на поясе, да ножи. Спускались сумерки. Ливень превратился в мелкий холодный дождик. Еще раз обдумал свое положение. Идти в сторону наших позиций — самое настоящее самоубийство. Что немцы, что наши после этой кровавой бойни настолько озверели, что спрашивать не будут, а просто пустят пулю в лоб. Да и линии фронта четкой нет. Нет, надо идти к немцам в тыл и попробовать выйти на партизанский отряд. Был еще один вариант. Где-то спрятаться, а затем дождаться нашего наступления. Не оставят же наши генералы такую ситуацию. На фига им клин, вбитый в нашу оборону, а значит, будут выправлять линию фронта. Вот только как пережить второй раз этот дурдом? Значит, вперед! Стоп! Документы! Я достал из внутреннего кармана солдатскую книжку, затем пролистал ее. Хм. Похлопал по карманам и выудил зажигалку. Поджег книжку с краю, потом вывалял ее в грязи, после чего почти тоже самое проделал с шинелью и кителем. Затем одевшись, направился в сторону немецкого лазарета. Как я и рассчитывал, несмотря на хваленый немецкий порядок, около полевого госпиталя был самый настоящий хаос. Две большие палатки были битком набиты ранеными, которые стонали, кричали и ругались. Еще в одной палатке шли операции. Врачи и фельдшеры просто не успевали принимать раненых. Подойдя к группе легкораненых солдат, я без труда выудил у них сведения, которые были мне нужны. Только спустя два часа меня осмотрел врач, после чего отправил на перевязку. Там же сидел пожилой и усталый фельдфебель, который потребовал мою солдатскую книжку. Он взял ее двумя пальцами, затем брезгливо перелистал ее, после чего записал в журнал, без лишних вопросов, мои данные, причем по большей части с моих слов. После чего меня отправили в одну из двух больших палаток, где к этому времени оказалось несколько свободных мест. Меня покормили и оставили отдыхать. На вопросы соседей я почти не отвечал, ссылаясь на сильную головную боль. Еще спустя какое-то время прибыли три закрытые машины, куда положили тяжелораненых, а так как санитаров не хватало, то легкораненым предложили ехать в качестве сопровождающих. Несколько солдат, и я в том числе, дал свое согласие. Мне надо было отсюда срочно убираться. В дополнение к своей испорченной солдатской книжке мне дали справку с фиолетовой печатью. В ней говорилось, что согласно моим ранениям я отправлен в тыловой госпиталь на излечение. Я поинтересовался, куда мы едем, а когда получил ответ, обрадовался. Населенный пункт назывался Кондратьево. Карты у меня с собой не было, но на зрительную память я никогда не жаловался, поэтому хорошо помнил название ряда деревень и их соотношение к Аховке. От Кондратьево до Аховки было четыре-пять километров. Просто отлично!

В госпитале задержался на сутки, а потом просто сбежал, прихватив на кухне три банки консервов и буханку хлеба. Спустя три часа я был у цели, вот только то, что мне довелось увидеть, совсем не понравилась. Выглянув из-за дерева, после чего с минуту зло ругался. Надо мной словно злой рок висел. На фоне двух десятков домов стояли два грузовика, толпа крестьян, мужиков и баб, окруженные дюжиной немецких солдат. Крестьяне смотрели и слушали немецкого лейтенанта, который что-то им читал по бумаге. Рядом с ним стоял мужчина в пальто, с белой повязкой на рукаве, который переводил сказанное офицером. После того как лейтенант закончил читать, он повернулся к большому сараю, стоявшему на окраине деревни и громко крикнул: — Живее!!