Свой Среди Чужих

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

ГЛАВА 1

— Ну, здравствуй, лейтенант.

— Здравия желаю, товарищ подполковник.

Он внимательно посмотрел на меня, после чего сказал: — Похоже, у нас с тобой будет нелегкий разговор.

Я промолчал.

— Садись. В ногах, как говориться, правды нет, — и он сел, положив рядом с собой объемистый пакет, который держал в руке.

Вслед за ним опустился и я на кровать.

— Из рапортов мне известно, как погибли ребята. Ты ничего не хочешь добавить?

— Что добавлять? Бумаги написаны с моих слов.

— Ясно. К этому могу только добавить одно: найдены, опознаны и похоронены тела только трех человек. Михаила Кораблева. Павла Швецова. Григория Мошкова. Об остальных можно предположить, что гитлеровцы их тела просто закопали в лесу, — подполковник помолчал, потом продолжил. — Судя по твоему каменному лицу несложно догадаться, что ты думаешь, Звягинцев: опытных и проверенных людей взяли и послали на смерть. Так?

— Разве не так? Вы сами прекрасно знаете, что у нас свои задачи, отличные от армейской разведки. И на своей работе мы принесли бы намного больше пользы, чем по-дурному умереть.

— Выбирай выражения, лейтенант! Сейчас идет война! Тяжелая, суровая, на истребление, требующая от нас всего, без остатка! Или ты до сих пор этого не понял?!

Взгляд у подполковника потяжелел, а голос стал злым. Слушая его, я, в свою очередь, тоже почувствовал злость, так как давно убедился, что командир имеет свой, самостоятельный взгляд на окружающую действительность и рассчитывал на его понимание, а он вместо этого стал мне читать прописные истины. Из-за этого мне захотелось его поддеть, уколоть побольнее.

— Войну мы будем вести наступательно, с самой решительной целью полного разгрома противника на его же территории. Это выдержка из полевого устава РККА. А вот еще одна, из того же устава. В любых условиях и во всех случаях мощные удары Красной Армии должны вести к полному уничтожению врага и быстрому достижению решительной победы малой кровью. Как то они не сочетаются это с вашими словами, товарищ подполковник. Почему?

Сказал и сразу подумал о том, что зря сказал. Эмоции до добра не доводят, да и тема скользкая.

"Сейчас командир понесет на меня. И будет прав".

Я уже приготовился к вспышке гнева, который прольется на мою голову, но к моему удивлению, Камышев как-то быстро взял себя в руки и продолжил разговор, как будто ничего не случилось.

— Знаешь, Костя, как человек, который родился и воспитывался в стране Советов, ты ведешь себя так, словно не понимаешь простых вещей, которые советский человек впитывает с молоком матери. Я бы еще понял твои умственные завихрения, если бы ты воспитывался в буржуйской семье, но оба твои родителя настоящие, проверенные временем, верные делу партии коммунисты. Я даже знаю, что твой отец еще при царском режиме в тюрьме сидел. Понимаешь.... Как бы тебе это объяснить.... Сейчас у нас не может быть ничего своего личного, так как я, ты и миллионы других людей — мы представители советского народа. Мы все идем вперед, вместе шагаем к светлому будущему, и ты идешь с нами, вот только почему-то... не в ногу с остальными людьми. У тебя все как-то по-своему. Ты и с нами, и в тоже время... — сам по себе, — какое-то время он молчал, глядя на меня и пытаясь понять какое впечатление произвели его слова, но, не дождавшись никакой реакции, продолжил. — Ладно. Не о том я хотел сказать. Сейчас идет война, Костя, и наши жизни не имеют той ценности, как в мирной жизни. Мы все, весь советский народ, отдаем самих себя для победы, так как защищаем светлое будущее, и не только нашей страны, а всего мирового пролетариата! Понимаешь ты это?

— Если отбросить лишние слова, товарищ подполковник, то из сказанного вами можно сделать один простой вывод: люди в этой войне используются только как расходный материал.

Я снова не удержался, но мне давно хотелось это сказать, к тому же, я знал, что дальше Камышева все мои слова не пойдут. Взгляд подполковника снова потемнел, ему явно хотелось ответить резкой отповедью дерзкому лейтенанту, от слов которого так и веяло застенками Лубянки, вот только он был настоящим профессионалом, который пройдя Испанию и Финляндию, видел много того, что расширило его сознание и дало свое, более правильное понимание окружающего мира. Он не мог не признать, что немалая доля правды в словах этого лейтенанта есть, хотя они выглядели предательской клеветой на военную политику партии и правительства. К тому же он знал и ценил Звягинцева, несмотря на все его странности, как хладнокровного, смелого и опытного бойца, отлично показавшего себя в деле. Именно поэтому, несмотря на провокационные слова, от которых отдавало предательством, подполковник понял, что они были вызваны не трусостью или предательством, а той частью Звягинцева, которую он до сих пор не мог понять. Он понимал, что Костя по-своему видит этот мир. Вот только почему он его так видит, было для него загадкой, как и необыкновенные военные таланты Звягинцева.

— Чтобы подобных слов я никогда не слышал! Ты понял меня, лейтенант Звягинцев?!

Теперь в его словах звучал точно отмерянный гнев и негодование, то есть то, что необходимо выразить коммунисту и офицеру, который услышал подобные слова.

— Так точно, товарищ подполковник!

Камышев какое-то время смотрел мне в глаза, потом отведя взгляд, долго молчал. Я тоже молчал, так как высказал свое мнение о бессмысленной гибели ребят. Наконец командир снова заговорил: — Знаешь, не у меня одного сложилось такое мнение о тебе. Васильич, в свое время сказал мне про тебя так: "Звягинцев, он вроде свой и в тоже время, как бы, чужой нам человек".

— Это вам мешает?

— Мешает. Сильно мешает! Как я могу быть полностью уверен в тебе, Костя, если не могу до конца понять, кто ты есть на самом деле! Ты воюешь так, словно уже прошел такую, как эта, войну. Иначе, по-другому, никак не объяснить твой боевой опыт. Тебя прямо сейчас поставь на мое место, и ты отлично справишься с этой работой, а тебе еще и двадцати лет нет!

— К чему этот разговор, товарищ подполковник?

Опять пристальный взгляд, который спустя несколько секунд потух и стал сонным и равнодушным. Я просто физически почувствовал, как устал этот человек. Душою и сердцем устал.

— Ни к чему, Костя. Просто выговориться захотелось. Теперь о тебе. Я выбил для тебя у начальства отпуск на две недели, но перед этим ты в обязательном порядке пройдешь полное медицинское обследование в госпитале.

— Это еще зачем?

— Сдержаннее надо быть, лейтенант, в своих словах, и тогда никто не усомниться в состоянии твоего душевного спокойствия.

"Особист. Из-за тех слов. Видно приложил к рапорту свое особое мнение".

— Понял, товарищ подполковник.

— Хорошо, если понял. А это тебе. Держи, — и он протянул мне темно-коричневую коробочку, которую достал из кармана.

Я взял. Открыл. На подушечке из бархата лежал орден "Красного знамени" и две звездочки. Закрыл крышку и поднял на него глаза.

— Мне лейтенанта дали?

— Правильнее сказать: присвоили воинское звание.

Я криво усмехнулся: — А почему без торжественного строя и развернутых знамен?

— Тебе это надо?

— Нет, — я подкинул в руке коробочку. — И это мне.... тоже не нужно.

Мне хотелось так сказать, но я оборвал фразу на половине, потому что иначе мне назначат дополнительное обследование уже не в госпитале, а в психбольнице. Камышев только бросил на меня внимательный взгляд, но ничего говорить не стал, а вместо этого стал разворачивать сверток. Спустя минуту на табуретке, прикрытой бумагой, стояли стаканы, бутерброды с салом и колбасой, а рядом с ними краснели боками четыре крупных помидора. На кровати рядышком лежали две бутылки водки.

— Эх, соль забыл, — скользнув взглядом по помидорам, раздосадовано буркнул Камышев, распечатывая бутылку. Быстро разлил по полстакана водки. — За наших товарищей, за наших боевых друзей. За тех, кто уже не вернется, но всегда останутся в наших сердцах.

Мы выпили. Закусывать не стали, только посмотрели друг на друга, а затем отвели глаза в сторону. Командир разлил остатки водки.

— За нашу удачу, Костя.

Опрокинув стакан в рот, я только сейчас почувствовал вкус водки. Взял бутерброд. Какое-то время мы закусывали, потом Камышев сказал: — Я новую группу принял. У них командир недавно погиб. Хорошие парни. Опытные. Через неделю уходим.

— Куда?

— Западная Украина.

— Почему не в Беларусь?

— Приказы не обсуждают.

— Там вам удача точно не помешает.

— Открывай!

Я распечатал вторую бутылку, но только разлил по половине стакана, как подполковник сказал: — Разливай все. Награду обмоем.

Достав из коробочки орден и звездочки, я бросил их в стакан с водкой, затем опрокинул его в рот. Поставив стакан на табуретку, взял бутерброд с салом и стал медленно жевать.

Камышев выпил вслед за мной, потом впился зубами в помидор, какое-то время аппетитно его ел. Вытерев руки о газету, он как бы невзначай сказал: — Не вижу в тебе радости, Звягинцев. Или ты не рад?

— Почему? Рад. Только устал я сильно за это время, товарищ подполковник, вот поэтому она как бы незаметна. И не столько физически, сколько душою, — оправдывался я чисто автоматически, при этом прекрасно понимая, что он мне не поверит.

В ответ Камышев криво усмехнулся: — Вот-вот. А ты говоришь: зачем тебе обследование?

Он встал. Я вскочил за ним следом.

— На сегодня все. Документы на тебя и направление в госпиталь лежат в канцелярии. Вопросы есть, товарищ лейтенант?

— Никак нет, товарищ подполковник.

Оказавшись в госпитале, я первым делом поинтересовался у своего лечащего врача, сколько мне предстоит лежать.

— Вы куда-то торопитесь, товарищ Звягинцев? — с легкой улыбкой поинтересовался у меня Валентин Сергеевич.

У него было лицо героя-любовника с правильными чертами лица, ухоженными усиками и аккуратной прической. Еще от него излишне сильно и резко пахло одеколоном.

— Не тороплюсь, но хотелось бы знать.

— Неделю. Потом вас осмотрит психиатр, профессор Думский, и даст свое заключение.

— А раньше он меня не может осмотреть?

— У него другое место работы и очень загруженный график работы, поэтому к нам он приезжает раз в неделю, именно для таких консультаций.

— Ясно. Еще один вопрос. У вас работает врач по имени Таня. Где ее можно найти?

— Она у нас больше не работает.

— Почему? — я настойчиво и испытующе посмотрел на доктора, которому явно не хотелось отвечать на мой вопрос.

— М-м-м.... Ее отца осудили, — его глаза забегали, он не хотел встречаться со мной взглядом.

— Где она сейчас?

Валентин Сергеевич пожал плечами: — Не интересовался. Извините, мне надо идти. Полно дел.

Спустя девять дней я покинул госпиталь с заключением военно-медицинской комиссии: Здоров. Никаких отклонений не обнаружено. Годен к военной службе.

Выйдя за ворота госпиталя, я прищурился на солнце, вылезшее из-за тучи, и с удовольствием подумал о том, что у меня впереди две недели отпуска.

"Погода вроде неплохая. Самое время загулять, душу порадовать".

С деньгами у меня проблем не было. Только с последней экспроприации я взял около ста двадцати тысяч рублей, к тому же за последних полгода моей службы должно было накопиться прилично денег по одной простой причине: времени, чтобы их тратить у меня просто не было. Теперь оно у меня появилось, а значит, пора начинать их тратить. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, позвонил на квартиру Сафроновых. Мне никто не ответил. Повесил трубку.

"Костик, наверно, на своих курсах, — решил я, так как насчет Олечки даже не задавался подобным вопросом. Та жить не могла без компании, предпочитая проводить все свое время, сидя в кафе с подругами, устраивать шоп-туры по магазинам или принимать ухаживания очередного кавалера. — Может зайти в институт. Посмотреть, кто сейчас учиться".

Мысль мелькнула и почти сразу исчезла, так как институт и все связанное с ним было жизнью настоящего Кости Звягинцева, которую я честно отрабатывал. Только в самом начале мне было интересно, но уже к концу первого года учебы я откровенно стал тяготиться ролью студента — первокурсника. Соответствовать образу жизни советского комсомольца было нелегко, причем не из-за учебы, а политической мишуры, которая здесь называлась общественной жизнью. Для этого нужно было получить соответствующее воспитание и иметь сознание маленького, одного из миллионов, "винтика", встроенного в государственный механизм социалистического строя, а я всегда был сам по себе. Хотя я очень старался выглядеть советским студентом Костей Званцевым в этом мире, но жить двойной жизнью, как оказалось, делом было очень нелегким. Мне помогали выживать, сами того не зная, мои приятели: Сашка Воровский и Костик. Они стали для меня своеобразной отдушиной. Хотя оба были детьми своего времени, но при этом представляли собой самостоятельные личности, которые избежали политического зомбирования и поэтому имели свою жизненную позицию по самым спорным вопросам. Если Воровский прожил около пяти лет за границей, и ему было с чем сравнивать советскую действительность, то Костик, по причине своего разгильдяйского характера, вообще плевал на политическую сторону советского бытия. Если я сознательно отделял себя от советской жизни, то парни сами не зная того, жили двойной жизнью, даже не подозревая, что противопоставляют себя государственной политике страны.

Я знал, что придя в институт, сразу пойдут разговоры о войне, о тех, кто погиб, и кто где воюет. Мне это было неинтересно, так эти ребята понимали эту войну по своему, не так как я. Она была моим призванием. Я не раз думал на эту тему. Почему именно мне интересно сеять вокруг себя смерть? И ведь не маньяк. Кровь понапрасну проливать не буду. Рейды, зачистки, засады — все это было, но при этом я не перешел границу, не стал убийцей, получавшим удовольствие от пролитой крови. Я умел наслаждаться жизнью в полной мере, но мне, как и наркоману, были нужны мгновения натянутых до предела нервов, кипящая от адреналина кровь, копошащийся внутри страх, придававший большую остроту... и, наконец, радость победы над врагом. На втором месте стояла достойная оплата моего тяжелого и кровавого труда, так как любой контракт рано или поздно заканчивался, и шла полоса мирной и спокойной жизни. Чтобы набраться сил, надо было качественно отдохнуть, а для этого нужны были хорошие деньги.

"Наверно, я уже родился наемником или жизнь, найдя подходящую заготовку, выточила из меня человека войны".

Дальше подобных мыслей я так никуда и не пришел в той жизни. Сейчас я об этом не думал, а просто воевал в силу своих умений и способностей. Меня далеко не все устраивало, но при этом я считал, что мне здорово повезло с Камышевым. Командир оказался не только отменным бойцом, но и настоящим человеком. Я уже не раз думал, что из него получился бы отличный "вольный стрелок".

"Впрочем, не о том думаю. Да и неинтересно мне с моими однокурсниками, а если честно говорить, их детские понятия о жизни меня уже задолбали. Вот с Сашкой Воровским я бы поговорил. А так....".

Я покрутил головой. Оглянулся на ворота госпиталя, из которых только что вышел, увидел во дворе белые халаты медперсонала и неожиданно вспомнил о Тане. Пока я лежал в госпитале, то успел познакомиться кое с кем из женщин-врачей. В разговорах, мимоходом упоминал о враче Тане, с которой случайно познакомился, когда навещал здесь пару раз своего раненного командира. Одни из врачей сразу и резко уходили от разговора, дескать, ничего общего с дочерью "врага народа" они не имели, а поэтому ничего о ней не знают, да и знать не хотят. Другие жалели ее, говорили, что она добрый и отзывчивый человек и как врач, хотя всего год работает, но показала себя, как хороший специалист, вот только не повезло ей с отцом. Именно из их объяснений ее подруг, мне стало известно, что девушке, в какой-то мере, сильно повезло. Четыре года тому назад ее отец получил назначение в столицу, а к нему новую высокую должность в НКВД, а в 1941 году его перевели в Народный комиссариат государственной безопасности СССР. Подруги Тани не знали подробностей, но спустя пару лет после переезда в столицу, ее родители развелись, поэтому арест отца не затронул по большому счету, ни его детей, ни жену. Хотя ее матери, заведующей одного из столичных магазинов, так и дочери пришлось уволиться с работы. По собственному желанию. Затем я вспомнил о нашей неожиданной встрече два дня назад. После нескольких сумрачных дней с постоянно моросящим дождиком, от вида которого вполне можно впасть в депрессию, неожиданно разошлись тучи, и выглянуло солнце, засверкав в лужах и каплях на стеклах окон.

Все ходячие больные, кто с папиросами, кто так, сразу устремились во двор. Сестры пытались загонять их в палаты, но все без толку. Правдами и неправдами, те все же просачивались на улицу, несмотря на все угрозы и предостережения. Я тоже вышел. Сначала какое-то время стоял недалеко около главного входа и дышал сырым и свежим воздухом, временами щурясь на солнышко. Чуть позже, когда лестницу оккупировали курильщики, и воздух пропитался табачным дымом, я чуть поморщился и пошел вглубь двора, осторожно обходя лужи. Остановился, оглядываясь по сторонам. Неожиданно мимо меня пробежала медсестра Маша из нашего отделения. Я уже хотел ее окликнуть, но проследив взглядом направление, не стал, а вместо этого неторопливо пошел за ней. У ворот стояла Таня. Она не сразу заметила меня, оживленно говоря с Машей, а стоило увидеть, оборвала разговор на полуслове, сердито и недовольно посмотрев на меня.

— Здравствуйте, Таня.

— Здравствуйте, — довольно сухо поздоровалась со мной девушка.

— Не хочу перебивать ваш разговор. Только один вопрос. Не уделите вы мне потом, пять минут вашего внимания?

В ее глазах появилось недоумение, но видно для себя что-то решила, потом кивнула головой и сказала: — Хорошо.

Я отошел в сторону метров на пять и отвернулся от продолжающих говорить девушках. Какое-то время так и стоял под любопытными взглядами раненых. Большинство из них сейчас думали обо мне, как о шустром парне, которому стоило увидеть красотку, и он сразу решил за ней приударить.

— Так что вы хотели мне сказать? — раздался у меня за спиной голос.

Я повернулся. Она смотрела на меня настороженно, но при этом с каким-то вызовом. Я усмехнулся про себя.

— Хотел сказать, что рад снова вас увидеть. Еще хотел сказать, что знаю, о случившемся с вашим отцом. Сочувствую. И последнее. Как насчет того, чтобы сходить в кино и поесть мороженого, после того, как меня отсюда выпишут?

Девушка видно ожидала от меня других слов, потому что было видно, как она растерялась.

— В кино?

— В кино, — подтвердил я. — Почему красивой девушке и молодому парню не сходить в кино? У меня будет две недели отпуска, после того, как меня выпишут из этой богадельни. Так что в любое время.

— А вы не боитесь....

— Если вы про отца, то не боюсь. Или вы о чем-то другом хотели сказать? Извините, что перебил. Так как все-таки насчет кино?

Она какое-то время растерянно смотрела на наглого парня, идущего напролом, потом улыбнулась краешками губ и сказала: — Хорошо. Когда вас выписывают?

— Завтра меня должен принять профессор Думский и тогда....

— Если все будет хорошо, то вас выпишут на следующий день после его осмотра. М-м-м.... Тогда... сделаем так. Четверг вас устроит?

— Меня все устроит. Время и место, скажите.

— Давайте.... Двенадцать часов. Вот вам адрес.... Все запомнили? — я кивнул головой. — До свидания.

— До свидания, Таня.

Несколько секунд смотрел в след стройной фигурке девушки, потом повернулся и медленно пошел к главному корпусу госпиталя, провожаемый завистливыми взглядами раненых.

Все эти воспоминания быстро пронеслись у меня в памяти, затем снова улеглись на свои места.

"Все лишние мысли прочь. Думаем только о культурно-развлекательной программе на ближайшие две недели, — с этой мыслью я пошел по улице.

Найдя улицу, я стал высматривать номер нужного мне дома. Нашел. Дошел до подъезда, посмотрел на часы. До того как девушка должна спуститься оставалось еще пятнадцать минут. Номера квартиры она мне не сказала, а попросила подождать у подъезда. Но я не простоял и нескольких минут, как стал накрапывать дождик.

"Совсем некстати, — с этой мыслью я шагнул в полумрак подъезда и чуть не столкнулся с выходящей на улицу парой, мужчиной и женщиной. Сделал шаг назад, и понял, что это Таня вышла с офицером. Подполковник-летчик.

— Здравствуйте, Костя, — поздоровалась она, увидев меня.

— Здравствуйте, Таня.

— Познакомьтесь. Это Вениамин Александрович.

Подполковник оказался хорошо сложенным, моложавым мужчиной, лет сорока. От него сильно пахло одеколоном, словно он только что вышел из дверей парикмахерской. Выражение лица подполковника при виде меня не изменилось, но судя по выражению его глаз, в его друзьях мне точно не придется состоять. Если конечно, прямо сейчас не попрощаюсь, а затем не развернусь и уйду.

— Костя, — я протянул ему руку.

— Вениамин, — он попытался с силой сжать мою руку, но спустя несколько секунд почувствовав, что его ладонь словно сжали клещами, сразу ослабил хватку. Возникло некоторое напряжение. Женщины очень хорошо чувствуют подобные вещи, поэтому Таня попробовала разрядить ситуацию:

— Вы знаете, Костя, Вениамин Александрович приехал в Москву для награждения. Ему вчера в Кремле вручили звезду героя Советского Союза. И орден Ленина.

— Поздравляю вас, — при этом я постарался изобразить на лице улыбку.

— Спасибо, — сухо ответил поклонник девушки.

В этом у меня уже не было сомнений. Его взгляды, которые он бросал на меня, которого уже определил в конкуренты, и на девушку, говорили о том, что подполковник ревнует.

— Мы с Костей собрались погулять. Вы не хотите пойти с нами?

— Спасибо за приглашение, но отпуск короткий, а у меня еще много дел. Все же, Таня, мне не хочется с вами прощаться. Я надеюсь, что вы примете мое приглашение.

— Большое вам спасибо, Вениамин Александрович, но я свое решение менять не буду. Извините.

— И все же....

— До свидания, Вениамин Александрович, мы пойдем.

— До свидания, — при этом он ожег меня злым взглядом.

"Старая истина права: красота женщины выбивает у мужиков мозги почище пули, — подумал я.

Сходили в кино. Посидели в кафе. В разговоре я случайно узнал, что она усиленно изучает французский язык и мечтает когда-нибудь поехать в Париж. Пришлось ее удивить знанием французского языка. Говорила она плохо, но очень старалась. Время пролетело незаметно, и уже спустя пять часов мы подходили к ее подъезду. Напротив я увидел стоящую машину. Такси. Девушка тоже ее увидела и нахмурилась. Не успели мы подойти к подъезду, как распахнулась задняя дверца такси, и из машины вышел подполковник. Краем глаза я успел заметить, что кто-то сделал попытку его удержать, но тот стряхнул руку и решительно направился к нам. Он был выпивший, но не пьян. Следом за ним из машины вылез плотный и кряжистый майор — летчик и зашагал вслед за своим приятелем. Подполковник загородил нам дорогу. Делая вид, что меня здесь просто нет, летчик сразу обратился к девушке.

— Таня, вы простите меня за мою настойчивость, но я не мог не увидеть вас снова. Дело в том.... Понимаете, как какой-то мальчишка, я похвастался перед своими боевыми товарищами, что познакомлю их с самой красивой девушкой Советского Союза, а так как я из тех людей, что раз слово дал, то это навсегда, поэтому прошу войти в мое положение и....

— Извините меня, Вениамин Александрович, но я уже вам сказала. Я не пойду.

Подполковник заводился все больше и больше.

— Не могу я принять от вас отказа, Таня! Вы....

— Идите с вашим приятелем к машине, Вениамин Александрович, и уезжайте! Очень прошу вас! И вы, Костя, тоже идите. Спасибо вам большое за урок французского языка.

Несмотря на то, что у подполковника на лице читалось явное желание врезать мне в челюсть, он сумел каким-то образом сдержаться. Как-никак боевой офицер. Все же сдаваться он не желал, но только снова открыл рот, как девушка нанесла ему последний удар, расставив свое отношение к обоим мужчинам:

— До свидания, Костя. Прощайте, Вениамин Александрович, — при этом она внимательно и пристально посмотрела на подполковника.

Тот бросил на меня свирепый взгляд, потом перевел взгляд на девушку и сказал: — До свидания, Таня, — и развернувшись, пошел к машине.

Вслед за ним потопал майор, подарив мне напоследок злой взгляд. Таня посмотрела на меня и сказала: — За меня не волнуйтесь, идите, — после чего вошла в подъезд.

Развернувшись, я зашагал к остановке, но не прошел и ста метров, как впереди, у тротуара, в метрах десяти, остановилось такси.

— Стой, лейтенант! Разговор есть!

Я остановился, ожидая когда парочка приятелей вылезет из такси. Подполковник почти вплотную подошел ко мне, в то время как его приятель остановился за его спиной, в нескольких метрах от меня.

— Слушаю.

— Ты чего к ней липнешь, лейтенант?! Других баб тебе мало?! Их в Москве вон сколько!

— Ты бы ехал, подполковник, в ресторан. Там тебя дружки и водка ждет.

— Ни тебе мне указывать, сосунок, что мне делать! Меня вчера лично сам товарищ Калинин наградил в Кремле!

Мне уже было понятно, что подполковник от меня так просто не отстанет, поэтому решил сократить время нашего разговора до предела. Уж очень не хотелось выслушивать оскорбления, которые, в конечном счете, опять же приведут к драке.

— Ты мне надоел. Подотри радостные сопли и иди, куда шел!

— Да за эти слова! Я тебя, крыса тыловая...! — и он попытался выхватить из кобуры пистолет.

— Веня! — раздался за спиной подполковника предупреждающий крик майора, но ревность и злоба, замешанная на водке, сделали того слепым и глухим к любым доводам.

Я был готов к подобному развороту событий, и стоило подполковнику расстегнуть кобуру, как в ту же секунду он получил тычок пальцами в горло, после чего захрипев, рухнул на колени. Майор, до этого ни словом, ни делом не принимавший участие в событиях, кинулся на меня с кулаками. Судя по его рывку и бешеным глазам, он сейчас напоминал тупого быка, летящего на красную тряпку. В последнюю секунду уйдя с линии атаки, я ударил его ребром ладони пониже уха. У летчика, словно ноги отнялись, и он с глухим шлепком упал на мокрый тротуар. Повернувшись, я махнул рукой водителю такси, который все это время, стоя у дверцы машины, наблюдал нашу стычку с открытым ртом. Через десять минут, погрузив с помощью шофера незадачливую парочку в такси, я пошел к трамвайной остановке.

Немногочисленные жители столицы, в большинстве своем женщины, которые видели нашу стычку, даже испугаться, толком не успели. Никто не издал ни звука, ни крика. Свидетели только таращили большие от удивления глаза.

Я находился в кабинете начальника отдела уже минут пятнадцать, после того как доложил о драке. За это время полковник выкурил две папиросы и сейчас доставал третью из коробки. Прикурил. Затянулся, выпустил струю дыма.

— Натворил ты дел, Звягинцев. Кстати, мне уже звонили. Твоя драка в комендантскую сводку попала, а значит, прокуратура это дело без внимания не оставит. То, что ты пришел и рассказал, это правильно, но если бы ты вообще без драки обошелся, было бы еще лучше! Ведь ты не просто так вышестоящему офицеру в морду дал, а герою Советского Союза, который получил награду из рук самого товарища Калинина. Кое-кто может преподать это как политическую провокацию. Ты это понимаешь?

— Понимаю, товарищ полковник.

— Что мне теперь с тобой делать, лейтенант? Ведь буквально месяц тому назад мы с Камышевым о тебе говорили. Перед самым его отъездом. Хвалил он тебя. Сказал, что ты смелый, хладнокровный офицер, который никогда не теряет голову в минуты опасности.... Мы даже думали со временем тебя на командира группы ставить. И старшего лейтенанта дать. Вот где было во время драки твое хладнокровие?! А?! Нет, ты мне ответь, глядя прямо в глаза?!

— Честное слово, товарищ полковник, я был совершенно спокоен. Два выпивших дурака....

— Какая разница, какие они были, лейтенант! Был бы ты при девушке, то еще можно было понять твое рукоприкладство, а так нет! Не понимаю! Ты, Звягинцев, советский комсомолец и боевой офицер! Орденоносец! Как ты мог опуститься до уличной драки?!

— Мне что, их надо было пристрелить? Или вы считаете, что надо было убежать?

— Пристрелить! Убежать! Что ты как мальчишка?! Ты что понимаешь, что допустил важнейшее нарушение армейской дисциплины?! Ударил вышестоящего по званию офицера!

— Так не просто так, а за дело.

Глаза полковника стали злые и жесткие.

— Товарищ лейтенант!

Я подскочил со стула и стал навытяжку.

— За грубое нарушение воинской дисциплины — трое суток ареста!

— Есть трое суток ареста!

Полковник испытующе посмотрел на меня, но я смотрел на него честно и преданно. Мои актерские способности за эти годы значительно выросли, и теперь я наверно мог играть любые роли в заштатном театре какого-нибудь провинциального городка. Если он мне поверил, но только наполовину, так был профессионалом, но когда начальник отдела продолжил говорить, то в его голосе уже не было стали: — Сидеть будешь не на гауптвахте, а в казарме. Я отдам распоряжение, чтобы тебя там, в части, на довольствие поставили. Свободен, лейтенант!

Я не знал, что после моего ухода начальник отдела срочно попросился на прием к начальнику управления. Как и не знал, что на следующий день, ближе к вечеру состоялся разговор, который стал новой поворотной точкой в моей судьбе.

— Товарищ комиссар, прибыл по вашему вызову, — выйдя на середину кабинета, вытянулся начальник отдела, вглядываясь в усталое лицо хозяина кабинета, при этом пытаясь понять, что он услышит. Хорошие или плохие новости его ждут?

— Садись, Степан Тимофеевич, — после того как полковник сел, хозяин кабинета тяжело вздохнул. — Тяжелый день сегодня выдался. Два совещания, а потом еще к наркому пришлось идти. Да. Да! Из-за твоего Звягинцева! Занозистый, скажу я тебе, оказался вопрос с твоим лейтенантом. Вроде бы все просто, тем более что сразу выяснилось, а затем подтвердилось, что не твой лейтенант драку начал. Вот только тот подполковник, получил в Кремле самую высокую награду нашей Родины из рук товарища Калинина. И это еще не все! Он, оказывается, ходит в друзьях его сына, Василия Сталина! Как только об этом узнали некоторые излишне бдительные товарищи, то сразу попытались перевести обычную драку в акцию с политической подоплекою. Именно поэтому мне пришлось идти и лично просить товарища наркома за Звягинцева. Расписал его как героя. Рассказал, что он один из всей разведгруппы уцелел и ценные сведения передал командованию, за что лейтенанта к "Красному знамени" представили. Он меня выслушал, а затем спросил: почему ваши люди по Москве болтаются? У нас, что война закончилась, и больше дел нет? Я ему говорю, что лейтенант только что вышел из госпиталя, а мне в ответ, причем сердито так: раз он такой герой, то ему место на фронте, пусть там подвиги совершает. Затем, идите, говорит. Только я вышел, как в приемной мне его порученец бумагу дает. Беру, а это уже готовый приказ: в течение суток вывести лейтенанта Звягинцева из состава 4-го управления НКГБ и отправить в распоряжение отдела кадров Западного фронта. Вот такие дела. Ну, чего смотришь?!

— Зачем, товарищ комиссар?! Зачем опытного разведчика отправлять на передовую, если он и так рискует жизнью в тылу врага? Ведь еще неизвестно где хуже!

— Твоя правда, вот только с ней теперь к наркому пойдешь ты сам.

Полковник покачал головой.

— Не пойду, товарищ комиссар. Вот только жаль из-за пустяка такого человека терять. Для нас такие люди на вес золота, если можно так выразиться.

— Сделать ничего не могу. Я уже отдал приказ в кадры. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ комиссар!

К концу второго дня ареста, меня в спортзале нашел дневальный и сообщил, что мне надо подойти в канцелярию.

— Зачем, Коробкин?

— Сообщение у них для вас есть, товарищ лейтенант.

Сполоснулся, затем оделся и неторопливо отправился в канцелярию.

— Для вас телефонограмма, товарищ лейтенант, — вытянулся, сидевший за столом, сержант.

— Давай.

Взял листок. Прочитал.

"Лейтенанту Звягинцеву. Вам завтра надлежит прибыть в отдел кадров, к 9 утра. Начальник отдела".

"Отдел кадров? Неужели... перевод?!".

Мысли по поводу моей дальнейшей судьбы у меня были разные, но подобного варианта развития событий даже не рассматривал, почему-то считая, что начальство меня отстоит. Я, без излишнего самодовольства, считал себя ценным сотрудником, да и начальник отдела в своем разговоре со мной дал это понять. Вот только почему-то на следующее утро я оказался не нужным здесь человеком, о чем говорило полученное мною направление в 33-ю армию Западного фронта.

ГЛАВА 2

Над головой начальника отдела контрразведки СМЕРШ 33-й армии Западного фронта висел портрет Сталина. Полковник был не один. На одном из стульев, стоявших по другую сторону стола, сидел майор. Перед обоими стояли стаканы с чаем и раскрытая коробка с папиросами, а рядом с ней пристроилась пепельница из гильзы снаряда с окурками. Перед начальником отдела контрразведки армии поверх других бумаг картонная папка. Это, как нетрудно было догадаться, было мое дело. Войдя, вскинул руку к козырьку фуражки.

— Товарищ полковник, лейтенант Звягинцев прибыл для продолжения службы.

— Молодец, что прибыл. Это старший оперуполномоченный, майор Брылов. Он твой непосредственный начальник.

Майор встал. Он был среднего роста, но при этом имел мощные плечи и широкую грудь, на которой висели орден "Красная звезда" и медаль "За боевые заслуги". Лет, навскидку, сорок-сорок три. Глаза спокойные, но при этом цепкие и внимательные. Шрам переходит с щеки на подбородок.

"Боевой дядька, — почему-то сразу подумал я.

— Степан Трофимович, — представился он, протягивая мне ладонь.

— Звягинцев Константин Кириллович.

Руки мы жали явно не для знакомства, судя по силе с которой старший оперуполномоченный сжал мою ладонь. Судя по всему, Брылов подобный прием уже не раз применял, потому что полковник, явно знакомый с таким испытанием, сейчас с интересом наблюдал за мной. Рука майора была словно из железа, поэтому мне пришлось очень сильно постараться, чтобы противостоять его нажиму и не дать расплющить мне пальцы. Спустя с полминуты он отпустил мою руку, и удовлетворенно кивнув головой, с явным удовольствием сказал полковнику: — Ничего не скажешь, крепок-то молодец. Сколько ему годков?

Хозяин кабинета усмехнулся и, не заглядывая в мое дело, сказал: — Двадцать.

Майор неспешно сел, достал из коробки папиросу, закурил, а полковник, тем временем, кивнул головой на стоящий стул, сказал: — Садись, лейтенант. Говорить будем.

Судя по всему, эти офицеры хорошо друг друга знали. Уж больно домашняя обстановка была в кабинете. Вполне возможно, что они даже были хорошими друзьями, потому что, полковник был такого же возраста, что и майор, только может чуть постарше. Лицо интеллигентное, умное. На груди два ордена. "Красная звезда" и "Отечественной войны".

— Рассказывай, Константин Кириллович, как ты у нас оказался. Судя по твоему делу, ты хорошо воевал, да и награды сами за себя говорят. Характеристику тебе, скажу я так, отменную дали. Просто кладезь всяческих достоинств. И вдруг — раз! — отправляют в действующую армию. Что смотришь удивленно? — полковник постучал пальцем по папке с моим делом. — Тут говориться только о том, что ты избил двух вышестоящих офицеров из-за женщины. Подполковника и майора. Причем, оба, насколько можно судить по бумагам, выгораживать себя не стали и признали себя зачинщиками. Хм. Обычно, такое дело кладут под сукно и забывают о нем навсегда, а от тебя решили избавиться. Так в чем там было дело, лейтенант?

— Не избивал я их. Ударил по одному разу. Это первое. Подполковник был героем Советского Союза и получил награду в Кремле из рук товарища Калинина. Это второе. Но это вы, наверно, уже знаете, а вот то, что подполковник был другом Василия Сталина, этого в деле нет. Это третье.

Об этом мне стало известно в беседе с начальником отдела, к которому я пошел, перед тем как явиться в отдел кадров. Услышав, полковник и майор переглянулись, почти одновременно ухмыльнулись, но уже в следующую секунду их лица приняли прежнее выражение.

"Точно. Друзья-приятели, — сразу подумал я.

— Теперь понятно, а то мы гадать уже начали.... Хм. Раз все ясно, поговорим об основных задачах, стоящих перед войсковой контрразведкой. Они заключаются в одной фразе: всемерно оказывать помощь командованию для обеспечения победы над врагом. Более конкретные задачи вам поставит, товарищ майор, а заодно расскажет о вашем новом назначении.

— Обо всем мы поговорим, лейтенант, у меня, а вот насчет твоего направления скажу прямо сейчас. Ты направляешься на должность оперуполномоченного отдела контрразведки "Смерш" по обслуживанию 174-й отдельной армейской штрафной роты.

Снова внимательные взгляды. Как отреагирует наглый лейтенант, избивший вышестоящих офицеров?

"Все же сумели сунуть меня в дерьмо, — с некоторой обидой подумал я, после чего как можно равнодушнее поинтересовался: — Что это значит: по обслуживанию?

— Это значит, что ты в постоянный состав офицеров штрафной роты не входишь, а являешься прикомандированным, хотя и будешь состоять в ней на всех видах довольствия. Ясно?

— Так точно, товарищ майор.

— В твоем деле отмечено, что ты владеешь двумя языками. Немецким и французским. Как хорошо?

— Немецкий язык — в совершенстве, французский — средне, так как у меня не было хорошей языковой практики, — секунду подумав, добавил. — Немного знаю английский язык. Сам его изучал.

— Да ты у нас знаток иностранных языков. Молодец! Теперь иди к полковнику Калите Трофиму Степановичу. Он у нас главный по политчасти. Ты комсомолец?

— Так точно, товарищ майор.

— Тогда к комсоргу загляни.... Впрочем, Трофим Степанович сам тебя направит. Когда закончишь со всеми делами, жди меня у входа. Иди.

Я вскочил.

— Разрешите идти, товарищ полковник?!

— Идите.

Помимо обстоятельного разговора с подполковником, который явно знал, как я здесь оказался, мне пришлось выслушать много всего, но в основе его речи можно было выделить жесткое предупреждение: если нечто подобное повторится, то быть мне не офицером, а рядовым в штрафной роте.

— Надеюсь, товарищ лейтенант, вы меня поняли в достаточной степени?!

— Так точно, товарищ подполковник!

Разговор с секретарем комсомольской организации был слабой копией с заместителем по политической части. После чего я был направлен в отдел политпропаганды, где получил кипу листовок и газет двухдневной давности, после чего отправился на вещевой склад. Нагрузившись полученным по аттестату обмундированием, я еще минут сорок сидел в ожидании майора и все думал о том, что жизнь меня как-то странно качает. Словно маятник, из стороны в сторону. В нашем разговоре с начальником отдела, тот обмолвился, что за меня просили на высшем уровне, но как видно... не судьба. Плетью обуха не перешибешь. Именно поэтому я оказался в штрафной роте.

"Ладно. Что есть, то есть. Так, что я про штрафные роты знаю? Да почти ничего. Постоянный и переменный состав. Политзаключенных не брали. Уголовники? Вроде, тоже нет. А так.... Самострельщики. Дезертиры. Предатели...? Стоп. Как я сразу не подумал. А где прежний особист? На повышение пошел или....".

— Чего пригорюнился, лейтенант?!

Я вскочил. Передо мной стоял майор Брылов.

— Горюю о своем пропавшем отпуске, товарищ майор. Из двух недель всего лишь один день отгулял.

— Сочувствую, лейтенант. И сразу вопрос: за что тебе такой роскошный подарок сделали? Я, например, за последние два года о нем только слышал, но, ни разу не видел.

— Удалось как-то живым вернуться из немецкого тыла. Ну и начальство на радостях наградило и дало отпуск.

— Так за это тебе "Красное знамя" дали?

— Так точно.

— Хм. Пошли к госпиталю. Там полуторка нас ждет.

По дороге в госпиталь он мне рассказал, что уже неделю на их участке фронта не ведется никаких военных действий, что штрафная рота расположена в полуразвалившемся кирпичном заводике, на окраине небольшого городка, и ее командир, капитан Чистяков, в общем, неплохой мужик.

В расположение дивизии мы поехали на полуторке, которая везла медикаменты и перевязочные материалы. Майор, как и положено большому начальнику сидел в кабине, а мы со старшиной медицинской службы — в кузове.

— Сейчас пойдем ко мне. Поужинаем. Чаю попьем. К себе завтра с утра пойдешь. Вернее, поедешь, — майор иронически оглядел все мои вещи, — а то не дай бог, надорвешься. Заодно со старшим лейтенантом Васиным познакомлю. Через него шло формирование штрафников. Хоть молодой парень, да толковый, глядишь, чего и подскажет.

Мы уже пили чай, когда пришел старший лейтенант. Лет двадцать пять. Подтянутый, стройный, жилистый. Лицо серьезное. На груди две медали "За боевые заслуги".

Четко, по уставу, кинул руку к фуражке: — Здравия желаю, товарищ майор!

— И тебе не хворать. Садись, Саша. Чай будешь? — по-домашнему встретил его Брылов.

— Спасибо, Степан Трофимович. Только чуть позже. Я так понимаю, что нового товарища надо в курс дела ввести?

— Правильно понимаешь, товарищ старший лейтенант. Знакомьтесь.

Я встал, протянул руку: — Костя.

— Саша. И чего тебе, Костя, в Москве не сиделось? — спросил как бы просто так, а в глазах любопытство так и плещет.

— Меня просто попросили сюда приехать. Сказали, что товарищ Васин с работой не справляется. Надо ему помочь. Я что? Надо, значит сделаем. Вот и приехал, — я сказал это с таким серьезным видом, что Васин невольно бросил взгляд на майора, а когда увидел на его лице улыбку, понял и расхохотался.

— Шутник.

Посмеялись, после чего Брылов сказал: — Теперь по делу говорить будем. Начну я.

То, что он рассказал, мне совершенно не понравилось. Как оказалось, моей основной задачей была вербовка стукачей. На роту, по его словам, на основе полученного опыта по вербовке, мне должно хватить десятка информаторов, но чем больше удастся их навербовать, тем будет лучше для дела. Правда, тут же отметил он, главное не переборщить, выслушивая доносы.На роту, по его словам, на основе полученного опыта по вербовке, мне должно хватить десятка информаторов, но чем больше удастся их навербовать, тем будет лучше для дела. Правда, тут главное не переборщить, выслушивая доносы.

— Нельзя сразу не верить, что тебе говорят, а обязательно проверять сказанное из других источников. Это твоя первоочередная задача, Звягинцев. Если ты будешь знать, что думают солдаты, то тогда сможешь вовремя пресечь противоправные действия. Теперь второе. Не сторонись, общайся с людьми. Говори с ними, интересуйся их делами. Хоть за ними и вина большая есть, но они наши, советские люди, так что помни об этом всегда, лейтенант. Еще вот что. У тебя там особый, тяжелый народ, поэтому спуску не давай, но при этом соблюдай меру.

— Иначе могут в спину выстрелить?

— Соображаешь. Было и такое. Теперь третье. Это членовредительство. К сожалению 'самострелы' у нас, пусть не так часто, но встречаются, поэтому после боя ты лично должен осмотреть раненых. В основном это касается ранений в конечности. Только после твоего заключения врачам разрешается обеззараживать раны и накладывать повязки.

— Хорошо хоть, в задницу заглядывать не придется.

Васин рассмеялся, а майор усмехнулся краями губ, но глаза остались строгие, тем самым говоря, что шутку он принял, но сейчас не дружеские посиделки, а служебный разговор.

— Отставить смешки. Старший лейтенант, поясните своему товарищу, что ему надо знать о переменном составе штрафной роты.

Старлей оказался внимательным, дотошным и цепким к мелочам контрразведчиком, при этом он умел коротко и четко обрисовать характер человека. Так я узнал, что большую часть штрафников прибыли из различных армейских частей Западного фронта. По большей части они попали сюда из-за пьянок и драк, по меньшей части — за воровство и трусость. Среди них оказалось четверо разведчиков. Трое из них не смогли вытащить из "поиска" своих убитых и раненых товарищей и поэтому пошли под трибунал.

— А один разведчик, старшина Самохвалов, попал под трибунал за то, что его послали в тыл, получать "наркомовские". Получил тот канистру с водкой, а на обратном пути заглянул к знакомой санитарке из медсанбата. Пока они там шуры-муры разводили, канистру кто-то и увел. Должностное преступление налицо, но при этом Самохвалов разведчик заслуженный, "языков" не раз притаскивал, награды имеет. По этому случаю даже специальное заседание трибунала состоялось: лишать его орденов или их оставить? Решили оставить. Или взять Сошкина Илью Трофимовича. 49 лет. Колхозник. Служил в обозе артиллерийской бригады. Стоял на посту и видно задремал, а какая-то паскуда взяла и свела коня. Есть еще в роте полтора десятка узбеков из 97-го стрелкового полка. Когда их подняли в атаку, они просто попадали на землю, руками головы закрыли — и все! Как их не пытались поднять, пинками и угрозами, ничего не получилось. Командир полка, долго не думая, прислал всех к нам. Есть еще бывший курсант авиационного училища Кузькин Максим. Пока учился, все эти полгода воровал у своих ребят, пока, эту суку, за руку не поймали. Из особого дерьма — пяток воров и с десяток дезертиров. У меня на них всех бумаги есть. Там все расписано. Фамилия, краткие данные и состав преступления. Завтра поедешь, я тебе ее отдам. В общем и целом — это все.

Мое отношение к моей будущей службе я мысленно выразил одним словом: дерьмо!

— Спасибо, — поблагодарил я его, а сам подумал о том, что мне надо отсюда делать ноги. Вот только, как и куда, об этом надо было хорошо подумать.

— Тут вот еще, какое дело, Костя, — снова заговорил майор. — Ваша штрафная рота через трое суток уйдет на передовую, так что времени на знакомство у тебя в обрез. Фронтового, пехотного, опыта у тебя с гулькин нос, поэтому, первое время, держись командира роты и понапрасну не геройствуй. До тебя на этой должности был Николай Ястребков. Молодой, горячий, вот его и потянуло на подвиг. Один из взводных погиб в самом начале атаки, так он людей возглавил и получил... две пули в живот. Еще живого в госпиталь привезли. Уже там умер, на операционном столе.

— Какой из меня герой, товарищ майор....

— А ордена и медали за что тогда получил? — перебил меня Васин, усмехаясь. — За красивые глаза?

— Да я даже не знаю. Может и за красивые глаза. Я же все это время в тылу отсиживался.

— Как в тылу?! — старший лейтенант резко повернул голову к майору. — Вы же мне сами сказали, Степан Трофимович, что присылают боевого офицера!

У того сначала губы задергались от смеха, потом он не удержался и рассмеялся во весь голос.

— Он... правду.... Ха-ха-ха! Говорит.... Только он... в немецком тылу сидел! Ха-ха-ха!

Не успел я прибыть в расположение и доложиться командиру роты, как тот меня сходу огорошил: — Вовремя прибыли, лейтенант. Мы уже завтра выступаем. Чистяков Николай Васильевич.

— Звягинцев. Константин. Уже завтра? Мне сказали, что через трое суток....

— Вчера вечером я тоже так думал. Что у вас за тюк?

— В политотделе дали. Листовки и газеты.

— Замполиту Семечкину отдадите. Он сейчас придет. Садитесь. Расскажите о себе.

Во время моего короткого рассказа, капитан несколько раз кивал головой, словно отмечал наиболее важные для себя детали. Так оно и было на самом деле.

— Вот что я скажу тебе, лейтенант. Фронтового опыта у тебя нет, да тебе он, вроде как, и не нужен. В атаку тебе не ходить, а вот с людьми постарайся найти общий язык. Это тебе необходимо, поверь мне. Народ у нас тут разный, дерганый и резкий, с половины оборота завестись может, поэтому гайки закручивай по всей строгости, но только не сорви резьбу. Помни постоянно, что они наши советские люди, которым Родина дала еще одну возможность искупить свою вину. Кровью. А кому и смертью. Ты, в первую очередь, об этом должен помнить. Жаль, что времени у тебя на знакомство с людьми совсем нет, а с другой стороны и хорошо! Никто на тебя зла не затаит. Вот вроде и все. Штрафники сейчас на занятиях, а вечером построение будет, я им тогда тебя и представлю.

— Я тут кое-что для знакомства захватил. Вы как?

— Узнаю руку Степана Тимофеевича, — усмехнулся капитан. — Вот где настоящий мужик! Кстати, он родом из сибирских казаков. Не знал? А насчет застолья придется погодить.... Хотя у тебя что, водка или самогон?

— Водка.

— Тогда ничего. Тогда можно.

С офицерами роты, за исключением политработника — старшего лейтенанта, которому передал агитационную литературу, познакомился только вечером, когда они вернулись с учебных занятий, проводимых с солдатами. Все командиры были молодыми парнями, правда, в своем большинстве, успевшими прослужить, кто полгода, кто год. Из необстрелянных было только два младших лейтенанта, выпускников ускоренной школы командиров. Саша Капустин и Вася Сысоев, прибывшие в часть неделю назад, купились на льготы, которые им пообещали по прибытии в дивизию. Один месяц службы — за шесть (в обычных строевых частях месяц — за три), двойной денежный оклад, досрочное присвоение званий и много всего другого. Сначала разговор крутился вокруг меня и наград, потом перешел на женщин, а уже затем все принялись обсуждать самую животрепещущую для них тему. Куда их бросят?

Кое-что я уже знал о положении, в котором находились войска Западного фронта. Несколько сорванных наступлений и понесенные большие потери, а значит, мест, где надо выправлять положение, много. Именно поэтому, сидя за столом, разомлевшие от водки офицеры, сейчас говорили (гадали) о том, куда нас пошлют. Направлений было несколько, но даже опытный Чистяков не знал, куда их роту бросят, хотя при этом большинство из них почему-то было уверено, что, скорее всего, нас бросят на штурм большого села. Синявино. Именно там фрицы за последние три дня уже две атаки наших войск отбили. Сидели бы и дальше, благо у лейтенанта Овсянникова оказался в заначке спирт, но командир разогнал всех спать.

Трещали подброшенные поленья в печках-буржуйках, и едва было слышно, как шумели на ветру сосны. В офицерском бараке установилась тишина. Несмотря на выпитую водку и усталость сразу заснуть мне не удалось. Не нравилось мне мое положение — и все тут! До этого времени моя жизнь в большей или меньшей степени меня устраивала. Работа в группе Камышева давала определенную свободу действий и возможность проявить инициативу, да и методы ведения войны были несколько схожи с теми, что мне пришлось вести в свою бытность наемником. Да и война меня не напрягала, так как была работой, которую я привык хорошо и качественно выполнять. Еще мне здорово повезло с командиром, который в отличие от многих других офицеров, был опытным разведчиком и диверсантом, успевшим повоевать в Испании и Финляндии. Вот только все разом поменялось, и я оказался на передовой. Хотя многие считали, что я еще хорошо отделался, мне самому так не казалось. Устав никто не отменял, но отправлять профессионала на фронт, а я считал себя таким, было то же самое, что забивать микроскопом гвозди. Это неожиданно больно ударило по моему самолюбию.

"В принципе, со мной сделали то же самое, что тогда с нашей группой. Если там, нас, группу спецов, просто послали на смерть под видом подвига, то теперь из меня хотят сделать... нечто вроде... ассенизатора при куче отбросов. Да и хрен с ними. Как был

чужим среди своих, так им и остался. Но думаю, что уже пора,... пора начинать искать свою дорогу в жизни".

Хотя хмурые, черно-серые тучи висели прямо над головой, дождя не было. Не выспавшийся, так как наши посиделки закончились ближе к полуночи, я стоял и смотрел на штрафников, ежившихся на сыром и холодном ветру, при этом ловя на себе их ответные взгляды.

— Строиться!!

Штрафники наспех делали по две-три короткие и быстрые затяжки, и становились в строй, возбужденно перешептываясь, гадая о том, куда их пошлют.

— Отставить разговоры! — послышалась команда.

Спустя десять минут капитан Чистяков, получив рапорты командиров подразделений об их готовности, подал отрывистую команду:

— Справа по четыре! Вперед — марш!

Колонна тронулась. Обогнув развалины кирпичного заводика, наша рота, вышла на залитую жидкой грязью проселочную дорогу. Все время нас гнали ускоренным маршем. За все время только дважды были остановки. Последние два часа до места прибытия мы шли под проливным дождем. Когда мы прибыли на место, многие штрафники после команды "Стой!", просто садились на мокрую землю, хрипя и тяжело дыша. Нас уже встречали. К командиру сразу подошли два офицера и несколько сержантов. После короткого разговора, наш капитан скомандовал:

— Командирам подразделений развести людей по землянкам, после чего собраться в штабном бараке! Звягинцев, иди сюда!

Сержанты-квартирьеры, не теряя времени, повели подразделения штрафников к месту их расположения. Как мне потом стало известно: с жильем нам сильно повезло. Оказалось, что до недавнего времени эти землянки занимала войсковая часть, два дня тому назад ушедшая на передовую. В чахлом мелколесье и кустарниках по обе стороны дороги прятались рубленые служебные бараки и добротные солдатские землянки, которые теперь использовались для размещения подтягивавшихся к фронту подразделений.

Я подошел к офицерам. Майор и капитан. Только я кинул ладонь к фуражке, как майор заговорил первый, не дав мне отрапортовать: — Костромин забирай своего лейтенанта, а я с командиром роты — в штаб.

Перед входом в барак мне была вручена длинная щепка, которой я счистил со своих сапог полкилограмма жидкой грязи, после чего капитан показал мне на стену, где была прибита доска с крючками. Вешалка. С большим удовольствием снял вслед за хозяином тяжелую, отсыревшую шинель и повесил ее на крючок. Только успел развернуться, как наткнулся на удивленный взгляд и неожиданный вопрос: — Тебя откуда перевели к нам, лейтенант?

— 4-е управление НКГБ.

— М-м-м.... И как такого героя к нам занесло?

— Попутным ветром, товарищ капитан.

Тот покачал головой: — Ну-ну. Значит, я так понимаю, в нашем деле ты ни ухом, ни рылом. Курсы?

— Нет. Прямо направили в действующую армию, а затем в штрафную роту.

— Я так понимаю, что ты по немецким тылам ходил.

— Вроде того, — неопределенно ответил я.

— Понятно. Тебя хоть немного просветили, чем заниматься будешь?

— Со мной беседовали майор Брылов и старший лейтенант Васин.

— Тогда будем считать, что курсы переподготовки ты прошел. Я так понимаю, что немецкий язык ты знаешь?

— Знаю.

Капитан задумался, потом вскинул на меня глаза, словно впервые увидел:

— О, черт! Не представился. Заместитель начальника контрразведывательного отдела дивизии. Костромин Сергей Васильевич.

— Звягинцев Константин Кириллович.

— Садись, лейтенант. Сейчас чай пить будем и разговоры разговаривать.

С наслаждением сел, радуясь теплу и сухости. Хозяин быстро залил заварку горячим кипятком, придвинул один из стаканов мне, потом достал из стола блюдечко с колотым сахаром и две пачки печенья, после чего крикнул: — Коломиец!

Дверь открылась, и на пороге вырос солдат.

— Ужин тащи лейтенанту.

— Есть!

Спустя несколько минут передо мной стояла полная миска каши с тушенкой и толстый ломоть хлеба. При виде еды я чуть слюной не захлебнулся. Капитан чуть улыбнулся, увидев, с какой скоростью я замахал ложкой, после чего сказал:

— Ты ешь-ешь, а я тебе про обстановку расскажу.

Когда он закончил краткий рассказ, начиная с нюансов моей работы и кончая положением на фронте, я все съел, допил чай с печеньем и стал чувствовать себя, если можно так сказать, довольным жизнью человеком.

— То, что ты прямо сейчас прибыл, это хорошо. Надо оформить передачу трех штрафников в дивизионную разведку, под ответственность начальника дивизионной разведки, майора Ершова.

— Разве так можно? — удивился я.

— Нет. Но.... Лучше я тебе все расскажу, меньше вопросов будет. Ершов у нас язвенник. Ну и скрутило его недавно, попал в госпиталь. А его заместитель, бывший штабной офицер, в свое время окончил курсы переподготовки и был направлен к нему замом, остался за него. Именно он отправлял разведчиков в поиск, которые потом у тебя в штрафной роте оказались. Когда поиск сорвался, он испугался, взял и бумагу на разведчиков накатал. Дескать, они виноваты, товарищей на нейтралке бросили, а сами сбежали. Дело у следователя вопросов не вызвало, так как разведчики свою вину признали, и поэтому их сразу сунули в штрафную роту. Через несколько дней Ершов вернулся в дивизию. Узнал про эту историю, первым делом набил морду своему заместителю, потом попробовал вернуть своих разведчиков. Вот только у нас вход — копейка, а выход — рубль. Может этим дело и закончилось, только вот наше командование готовит наступление, а у немцев неожиданно были замечены какие-то хитрые перемещения в тылу. Срочно понадобился "язык", причем не унтер с передовой, а офицер из штаба. Вот такое разведке поставили условие. Узнав об этом, майор Ершов пошел к комдиву с рапортом, в котором сказано: дескать, "языка" с него требуют, а в поиск отправлять некого, так как трое его самых опытных разведчиков сейчас находятся в штрафной роте. В это время в штабе находился член военного совета фронта, прибывший к нам с инспекцией. Узнав об этом, он дал разрешение: взять трех штрафников-разведчиков в поиск, а если сумеют притащить нужного языка, то это дело им зачесть и вернуть в свою часть.

— Ясно. Так что за бумагу писать нужно?

— Да я уже написал. Тебе осталось только переписать своим почерком и подпись поставить. Теперь следующее. Знай, что ответственность, если что-то пойдет не так, ляжет на всех.

— Почему?! За них теперь майор Ершов будет отвечать.

— Да потому что есть особый циркуляр, согласно которому отправлять штрафников в тыл врага категорически запрещено. Вдруг сбегут? Кто отвечать будет? В первую очередь, конечно, майор Ершов, но при этом нас с тобой точно не забудут.

— Так вроде все согласовано наверху? Или я что-то не понимаю?

— Похоже, не понимаешь. Если эти трое не вернутся, то майор Ершов первым пойдет под трибунал, но следователи, которые будут заниматься этим делом, обязательно спросят меня: если вы знали про циркуляр, то почему допустили подобное? Как вы, опытный контрразведчик, не сумели разглядеть в них врагов? И так далее. То же самое, ждет тебя, лейтенант. Те же вопросы. Так что ты уже сейчас думай, как на них отвечать будешь.

"Интересное дело, получается.... — но додумать мне не дала неожиданно открывшаяся дверь.

В комнату вошел подполковник. Капитан нахмурился, но уже в следующую секунду вскочил, вытянулся, а за ним, следом, я стал по стойке "смирно". Судя по застывшему лицу капитана, гость был незваный и... опасный.

— Товарищ подполковник.... — начал докладывать он, но сразу был остановлен небрежным жестом, после чего тот прошел к столу, на ходу осмотрелся, потом прошелся быстрым и цепким взглядом по капитану, а потом по мне. Неожиданно взгляд задержался на моих наградах, при этом что-то мелькнуло в его глазах. В свою очередь, я насколько мог оценил его личность. Лет сорок. Подтянутый, плечистый. Лицо каменное, глаза холодные, ничего не выражающие, словно у змеи. Он повернулся к хозяину кабинета, достал красное удостоверение "Смерш".

— Подполковник Быков. Из ОКР наркомата внутренних дел. Вам, капитан, должны были обо мне доложить!

— Так точно, товарищ подполковник! Получил приказ оказывать вам всяческую помощь!

— Вот и хорошо. Вы кто? — вдруг неожиданно спросил меня майор.

— Лейтенант Звягинцев. Назначен оперуполномоченным ОКР "Смерш" в отдельную армейскую штрафную роту.

— Орден "Красного знамени" за что получил?

— За успешное выполнение боевого задания в тылу противника! — отчеканил я.

— Четвертое управление?

— Так точно!

— Когда прибыли в расположение дивизии?

— Вместе со штрафной ротой, товарищ подполковник. Час назад.

— Свободны, лейтенант!

— Есть!

Натянув сырую шинель, я вышел под моросящий дождик, в кромешную темноту. С трудом нашел барак, который определили для офицеров штрафной роты. К моей большой радости в нем было так же сухо и тепло, как у капитана-контрразведчика. По углам стояли две печки-буржуйки, раскаленные докрасна, а в шаге от двери лежали заготовленные дрова, сложены в небольшую поленницу. Парни, собравшись в группу, сейчас что-то оживленно обсуждали. Стоило им увидеть меня, как раздались веселые возгласы. Только успел снять шинель и отчистить от грязи сапоги, как вспомнил, что не забрал бумагу, которую мне надо переписать.

"Хрен с ним! Все завтра!".

— Звягинцев! Костя! Есть новости?! Чего тебе твое начальство сказало?!

Я присел на топчан, сделал серьезное лицо и сказал: — Трех штрафников, которые разведчики, переводят обратно в разведку.

Если на остальных лицах проступило явное удивление, то командир роты только усмехнулся. Он, похоже, уже эту новость знал, но промолчал. Не его это дело, понятно. Сразу посыпались вопросы, на которые я быстро ответил, затем спросил сам:

— А у вас какие новости?

У парней были две новости. Штурмовать рота будет поселок Синявино, как они и раньше думали. Меня удивило только одно: им в смертельный бой идти, а они радуются этой новости, но спустя какое-то время понял, что не новости радуются, а какой-то непонятной мной определенности в их судьбе.

"Какая вам, к черту, разница, где вас убьют. Под Синявино или какой-нибудь другой деревне".

Зато вторая новость стала для меня неожиданностью, хотя бы потому, что в первую очередь, ее было положено знать мне по роду службы, а не офицерам штрафной роты. Оказывается, прошедшей ночью был вырезан передовой дозор. Следы двух человек от окопов вели на нейтральную полосу, в сторону немцев.

"Хм. Наверно, поэтому здесь появился подполковник из ОКР. Но почему прислали человека из Москвы? Своих мало? Или это дело... не их масштаба. Да еще как-то слишком быстро он появился, словно по их следам шел. М-м-м.... Значит, произошло что-то крайне важное. Впрочем, не буду себе этим голову забивать. Не мое это. Не мое".

Вскоре усталость взяла свое, и я заснул почти сразу, как только голова коснулась изголовья топчана. Вот только выспаться всласть мне не дали, так как я очнулся от того, что меня кто-то тряс за плечо и тихонько бубнил одно и то же: — Товарищ лейтенант. Товарищ лейтенант. Товарищ....

Открыл глаза. Передо мной стоял Коломиец, ординарец капитана-контрразведчика.

— Здесь я, — зло буркнул я. — Чего надо?

— Вас капитан Костромин к себе требуют.

— Сколько времени?

— Около часа ночи.

Я матерно выругался, правда, про себя. После чего натянул сапоги, надел так и не просохшую шинель, после чего вышел вслед за солдатом в сырую и холодную темень. Пока мы шли, с меня слетели остатки сна, после чего я стал анализировать неожиданный и срочный вызов. Так как меня здесь знали считанные люди, то я остановился на подполковнике из Москвы, из-за его непонятного внимания к простому лейтенанту. Не постучавшись, толкнул дверь, но стоило мне переступить порог, как понял, что мои предположения оправдались на все сто процентов. Капитана не было, а за его столом сидел подполковник Быков. Напротив него оседлал табурет незнакомый мне старший лейтенант с тонкой папочкой в руке. Оба в упор смотрели на меня.

— Товарищ подполковник....

— Проходи, лейтенант. Времени нет, поэтому перейдем сразу к делу. Садись.

Я сел на свободную табуретку.

— Ты знаешь, что прошлой ночью двое ушли к немцам?

— Так точно. Знаю.

— Их надо найти.

Его слова заставили меня лихорадочно просчитывать неожиданное задание, которое мне собрались поручить.

"Найти! Легко сказать. А как это сделать? И почему я? Впрочем, чего гадать? Посмотрим, что он дальше скажет".

Подполковник видимо ожидал моего удивления и вопросов, которыми я его засыплю, но, не дождавшись, невольно переглянулся со старшим лейтенантом и снова посмотрел на меня.

— Вы не удивлены?

— Удивлен. Просто жду объяснений.

— Ваша выдержка соответствует данной вам характеристике по прежнему месту службы. Очень хорошо. То, что вам будет поручено, является важной государственной тайной. Я прибыл сюда по личному распоряжению наркома внутренних дел товарища Берии, — этими словами он предупредил меня, что я теперь буду делать только то, что он прикажет, и это без каких-либо возражений. — Мошкин.

Старший лейтенант открыл папку, достал лист бумаги и, ни слова не говоря, протянул мне. Я быстро пробежал глазами текст. Это была подписка о неразглашении государственной тайны с расстрельной статьей. Делать было нечего. Когда я подписал бумагу и положил перед ним, взгляд у подполковника, которым он смотрел на меня, был холодный, безразличный и смертельно опасный, как взгляд снайпера через оптический прицел. Он словно обещал мне, что сам лично приведет приговор в исполнение, если я не выполню приказ.

Вдруг в дверь постучали, после чего на пороге появился незнакомый мне человек в маскхалате.

— Товарищ подполковник....

— Проходи. Знакомься. Вот с ним в тыл пойдешь.

Незнакомец был крепок и широк в плечах. Взгляд внимательно-изучающий. Подошел ко мне. Я встал.

— Василий.

— Костя, — в тон ему ответил я.

Мужчина усмехнулся, потом бросил взгляд на подполковника. Тот коротко бросил: — Садись. Мошкин.

Старлей достал из папки две фотографии и подал мне.

— Это фотографии предателей. Смотрите и запоминайте, — впервые я услышал голос старшего лейтенанта.

— Запомнил, — но только успел отдать фото, как он мне вручил еще одну фотографию. С нее на меня смотрел полковник немецкой армии.

— Это полковник абвера Густав фон Клюге. — прокомментировал этот снимок уже подполковник. — Именно с ним предатели должны встретиться. Теперь о задаче, которая перед вами стоит. Вам необходимо сопровождать и выполнять приказы товарища Василия. На все время задания он становится вашим командиром.

— Приказ понял, товарищ подполковник.

— Прямо сейчас вас переправят через линию фронта. Что вам нужно?

— Немецкая форма и документы. Товарищ Василий знает немецкий язык?

— Знает. Идите. Вас проводят.

За дверью меня ждал незнакомый мне сержант, который уверенно повел меня в темноте, по липкой, жидкой грязи, которую я уже начинал ненавидеть. Спустя час, переодетый в немецкую форму и маскхалат, с немецким автоматом за спиной, я вместе с товарищем Василием, стоял в траншее, рядом с группой разведчиков. Кроме них был командир роты Сапелов и начальник дивизионной разведки майор Ершов. С ними меня познакомил капитан Костромин, стоявший вместе с ними, а вот Быкова среди них не было, зато был старший лейтенант Мошкин. Командир разведчиков, который, так же как и я, получил неожиданный приказ: умереть, но доставить этих двух человек в тыл фрицам живыми и невредимыми, был излишне напряжен. Его можно было понять. Просто так, без подготовки, взять и перевести людей через нейтральную полосу. Подойдя к нам, он сразу спросил: — В поиск раньше ходили?

Мы оба покачали головой. Нет. Не ходили. Было видно по его глазам, что наши ответы не сильно порадовали офицера-разведчика.

— Ладно, — сердито процедил он сквозь зубы. — Тогда скажу вам одно: слушать мои приказы беспрекословно. Выступаем.

Переход через нейтральную полосу был для меня не в новинку, но все это касалось только сознания, а не тела, которое автоматически напрягалось, стоило взлететь осветительной ракете или немецкому пулемету дать отрывистую, лающую, очередь. Все это заставляло меня вжиматься в мокрую землю и дрожать каждым нервом от холодного и липкого внутреннего страха, накатывающего каждый раз. В какой-то момент немцы то ли заметили нас, то ли это была случайная очередь немецкого пулеметчика, но она достигла цели. Непроизвольный вскрик, получившего пулю разведчика, сделал свое дело. В небо полетели осветительные ракеты.

— Назад! Уходите! — закричал нам офицер — разведчик. — Мы прикроем!

Мы, не раздумывая ни секунды, кинулись бежать. Немцы, сосредоточив огонь на разведчиках, не сразу поняли, что от группы отделились два человека, которые сейчас бегут к своим траншеям. Именно эта минута или полторы дала нам возможность избежать пули в спину. Разведчикам повезло намного меньше. Как я узнал позже, из шести разведчиков только двое, раненые, приползли к нашим окопам спустя два часа, остальные остались лежать на нейтральной полосе. Не успел я оказаться в окопе, как меня и товарища Василия сразу потащили по ходу сообщения, уводя из опасной зоны. Пули, то и дело, свистели над нашими головами, а спустя еще десять минут мы сидели в блиндаже командира роты. Начальника дивизионной разведки здесь не было, зато был один из тех, кто организовал эту авантюру. Старший лейтенант Мошкин.

— Как вы? — спросил он.

Я пожал плечами, а товарищ Василий ответил вопросом на вопрос: — Быков знает?

— Так точно. Он ждет у себя, а вас, лейтенант, мне приказано определить на ночлег, до особого распоряжения товарища подполковника.

"Это понятно. Меня, как хранителя военной тайны, сейчас фиг куда выпустят. При себе держать будут".

— Мне надо переодеться.

— У меня приказ. Идемте.

— Полковник, вы допустили непростительную ошибку! Вы должны были взять этих людей! Взять сразу, как только они покинут Москву! Что вы можете сказать в свое оправдание?! — хозяин кабинета уперся бешеным взглядом в своего подчиненного.

— То, что говорил раньше, товарищ комиссар! У нас в управлении сидит предатель! Они были предупреждены, после чего поменяли маршрут. К тому же их вели люди Берии.

Столкновение с ними сразу бы нас выдало.

— Люди Берии? Вы мне об этом не докладывали. Почему?

— Только вчера мне стало это окончательно ясно, товарищ комиссар! Потом надо было проверить, так ли это. В этом деле нам нельзя ошибаться.

— Да! Ошибаться нельзя! Но и времени у нас нет! Если хотя бы часть документов.... Ты, что, не понимаешь, что произойдет, если всплывут эти документы! Не понимаешь, да?! В самый разгар войны!

— Прекрасно все понимаю, товарищ комиссар, вот только спешка ни к чему хорошему не приведет. К тому же не мы одни в таком подвешенном состоянии.

— В подвешенном состоянии? Как ты изящно выразился! Да нас не только подвесят, но и распнут, как того христа!

Хозяин кабинета, находясь в крайнем возбуждении, сначала резко вскочил, но спустя секунду снова сел, наклонился, задвигал ящиками стола, затее поставил на столешницу початую бутылку коньяка и стакан. Набулькал сначала половину стакана, секунду подумал и долил, потом взял стакан и одним махом опрокинул себе в рот. Пару минут сидел, потом поднял глаза на своего заместителя: — Коротко расскажи мне, как обстоят дела на сегодняшний день.

— Я думаю, что ни американцы, ни англичане архива не получат. Те, у кого сейчас архив, предложили бумаги американцам, видимо только с одним расчетом: узнать его цену. Они прекрасно знали, что сделку им до конца не довести, так как каждый посольский работник у нас под строгим надзором. Еще один шаг и они бы засветились, но они затаились. И вот теперь выплыли снова, но уже в связи с немецкой разведкой. Этот вариант был нами просчитан, но честно говоря, я в него не верил. Судя по всему, немцы сумели им предложить столько, что они откинули всякий страх. К этому могу еще добавить следующее. Люди Берии активно занимаются этим делом и идут на шаг впереди нас. Не сегодня, так завтра, к этому делу подключиться контрразведка. Переход, а затем прибытие людей Берии — все это было у них на виду, поэтому обязательно заинтересуются.

— У Берии кто этим вопросом занимается?

— Подполковник Быков.

— Кого переправили в тыл немцам?

— Майора Васильева, доверенное лицо Быкова и лейтенанта Звягинцев. Наш бывший сотрудник.

— Он что теперь.... — хозяин кабинета сделал многозначительную паузу.

— Нет, товарищ комиссар, не переметнулся. Насколько я могу судить о сложившейся ситуации, лейтенант оказался там чисто случайно. Его, как оперуполномоченного СМЕРШа придали штрафной роте.

— Хм. Мы его можем использовать?

— Скорее нет, чем да. Вполне возможно, что он обижен на свой перевод. Парень молодой, к тому же, судя по его характеристике, у него независимый и упрямый характер, при этом хладнокровен, не теряет головы в опасных ситуациях, не боится крови.

— А что там за история, с этим лейтенантом? — когда заместитель кратко изложил историю Звягинцева, сказал. — Так это, значит, что он остался один и при этом выполнил задание?! Мать вашу! Такого разведчика потеряли! Может все-таки попробовать его забрать обратно?

— Слишком подозрительно. Быков обязательно насторожиться. К тому же, я думаю, если там, в тылу, все пройдет гладко, подполковник сам захочет забрать его к себе. Ему нравятся люди, подобного склада, как Звягинцев.

— Мы что-то можем сделать?

— У нас сейчас осталось две зацепки, товарищ комиссар. Вычислить предателя у нас в управлении и попробовать действовать через него. Еще можно попробовать через штаб партизанского движения связаться с партизанским отрядом.... Хотя, нет. Так мы проявим себя.

Комиссар задумался. Может плюнуть на все и выйти из игры? Еще не поздно. Вот только он твердо знал, что под него копают. Причем давно и глубоко. Исчезновение двух его агентов говорило о многом. Зато если он найдет и представит хоть часть этих документов Сталину, то ему никакие враги будут не страшны.

"Или меня очень быстро уберут. Но кто мне мешает подстраховаться?".

— Ищи крысу! Даю добро на ВСЕ твои действия! Ты меня понял?!

— Так точно, товарищ комиссар!

ГЛАВА 3

Немецкая разведка не зря ела свой хлеб. Сначала немецкая артиллерия довольно точно ударила по дальним объектам — танковому корпусу и двум стрелковым дивизиям, которые были сосредоточены в ближнем тылу для прорыва, нанеся технике и человеческому составу армейских частей серьезные потери, после чего стала основательно перепахивать две передние линии обороны. Здесь к пушкам присоединились минометы, после чего немецкая пехота, под прикрытием танков и бронетранспортеров, кинулись в атаку и вскоре в первой линии траншей закипел рукопашный бой, который продолжался недолго, сыграли свою роль неожиданность и мощный артобстрел. Уже с трудом была захвачена вторая линия обороны, после чего немецкие танки и пехота под прикрытием артиллерии, продолжавшей обстреливать наши тылы, ударили по нашим войскам. Потеря связи между частями, случайная гибель командира и ряда офицеров стрелковой дивизии (один из снарядов угодил прямо в штабной барак) внесли хаос и сумятицу в полки и подразделения. Сейчас был не 41-й год, когда бойцы и командиры бежали в панике, а конец 1943, поэтому даже сейчас, находясь в невыгодном положении, фашистам преградили путь. Ценой крови, мужества и силы духа русских людей, которые бросались с гранатами под танки, выкатывали пушки на прямую наводку, стреляя в упор по вражеской бронетехнике, отстреливались до последнего патрона, но не отступали. Видя это, немецкие генералы кинули в прорыв, свежую моторизованную дивизию и полк самоходных артиллерийских установок, благодаря которым вырвались на оперативный простор, сумев углубиться, где на десять, где на двенадцать километров, сведя к нулю все разработанные планы по наступлению на этом участке фронта. Бесполезную попытку остановить гитлеровцев попробовал командир бригады, стоявшей в резерве, но был просто смят и раздавлен ударом железного кулака.

Авиация бездействовала уже несколько дней по причине плохой погоды, поэтому рассчитывать на ее поддержку не имело смысла, как и на дальнобойную артиллерию. Чтобы остановить немецкие части, были срочно переброшены и вступили в бой резервы от соседей. После ожесточенного боя, на новой линии обороны установилось шаткое затишье. Обе стороны, не теряя времени, лихорадочно закреплялись на захваченных позициях, при этом настороженно следя за действиями противника. Наш главный штаб и разведывательное управление, проводя совещания, пытались понять, как немцы сумели не только прорвать нашу оборону, но и сорвать тщательно планируемое наступление. Из Ставки для проверки была быстро сформирована и послана комиссия, что разобраться на месте с теми, кто мог допустить подобный провал.

Дикий грохот не только разбудил меня, но и заставил мгновенно вскочить на ноги. По нашим позициям била немецкая артиллерия. Напротив меня судорожно пытался попасть в сапог старший лейтенант, спавший напротив меня. Я его прозвал "битюг". Длинное лицо, где-то напоминавшее лошадиную морду, широкие плечи и выпуклая грудь, говорящие о большой силе. Он был один из трех офицеров в помещении, куда меня определили на постой, а вернее — под охрану. Кроме "битюга" здесь ночевали Мошкин и еще лейтенант, из команды Быкова. Сейчас все трое лихорадочно одевались, мне же нужно было только надеть сапоги, так как вчера уставший до предела, я улегся спать, почти не раздеваясь. Надевая сапоги, я одновременно пытался понять, что это: просто артиллерийская пристрелка или предвестник наступления. Среди московской группы царила растерянность, сейчас она хорошо отражалась на их лицах. Они не понимали, что происходит, впрочем, так же как и я.

— Что это?! — спросил Мошкин.

— Немцы стреляют, — подал голос лейтенант, натягивая шинель.

"Битюг", тем временем, уже бежал к выходу, на ходу застегивая ремень.

— Звягинцев, может ты....

В этот самый момент фашисты перенесли огонь, и один из снарядов разорвался где-то недалеко от нас. Мошкин прервался на полуслове и кинулся к распахнутой настежь двери.

Если сначала разрывы снарядов были слышны вдалеке, то сейчас они стали рваться рядом с нами. Я замер. Спустя какое-то мгновение, я услышал свист, затем раздался взрыв, и... послышались дикие крики раненых и умирающих людей. Несколько ударов сердца — новый свист и новый разрыв. Земля закачалась под ногами, а с потолка посыпалась земля. Снаружи вперемешку с разрывами были слышны крики и стоны. Новый разрыв снаряда, упавший совсем рядом с бараком, заставил меня пошатнуться, так как земля снова попыталась уйти из-под ног. Страх сжал мое сердце, умирать очень не хотелось. Я кинулся к двери. Новый свист снаряда был какой-то особенный. Он словно парализовал меня, пригвоздив меня к месту. Ударившая по глазам вспышка черно-красного огня, вместе со страшным грохотом, сначала ослепила и оглушила меня, а в следующую секунду что-то тяжелое и острое ударило в грудь, сбив с ног. Сознание погасло прежде, чем я упал на землю. Я не слышал и не чувствовал, как новый снаряд, разметав угол барака, обрушил крышу и похоронил меня в развалинах. Не слышал, как ревели моторами танки и бронетранспортеры, рвались снаряды и строчили пулеметы. Не слышал, как стонали, кричали от боли и умирали люди.

Очнулся я от пронзительно-острой боли в левом боку и, не удержавшись, застонал. Кто-то за моей спиной, упираясь и пыхтя, пытался вытащить меня из-под обломков, причиняя мне те самым немалую боль. Голова зверски болела, а в ушах словно били колокола. Я хотел послать этого спасителя по матушке, как вдруг услышал немецкую речь:

— Отто, помоги, черт бы тебя побрал! Чего стоишь, как истукан!

— Ты его еще немного подтащи, чтобы я ухватиться мог! Вот! Все! Схватил!

— Ты не дергай так! Смотри, бревно крениться стало! Давай разом! Раз! Два! Три!

После этих слов последовал рывок, затем что-то заскрипело и рухнуло.

— Уф! Тяжелый, какой! — надо мной наклонился рядовой вермахта. — Ты кто, парень?

— Дитрих. Димиц.

Сказал, а в голове, несмотря на неожиданную ситуацию, в голове все же промелькнула мысль, причем с откровенной издевкой в отношении самого себя: — Добрался я все-таки до немецкого тыла".

— Из 27-го батальона, что ли?

— Из 27-го, — повторил я за ним, надеясь, что он не потребует у меня документы.

— Вас тут порядочно полегло. Тебе еще повезло, унтер. Живой.

— Вы как, господин унтер-офицер? — поинтересовался моим самочувствием второй солдат.

По сравнению со своим напарником, крепким и плечистым парнем, он выглядел как вчерашний школьник. Худой, долговязый, в очках. В глазах страх и жалость.

— Не знаю, — при этом я усиленно прислушивался к ощущениям. Плечо жгло, но терпимо. Не мутило, но голова кружилась.

— У вас осколок в плече сидит и голова разбита. Сидите пока, я сейчас за санитаром схожу.

Санитаром оказался пожилой немец с большим красным носом, с большой брезентовой сумкой через плечо и белой повязкой с красным крестом на рукаве.

— Ну, что тут у нас? — добродушно прогудел он, осматривая меня и вдруг неожиданно для меня ухватившись за осколок, с силой рванул. Я заорал как от боли, так и от неожиданности.

— Ну-ну. Все. Хватит кричать! Я его уже вытащил. Что стоите! Раздевайте его живо! Сейчас рану почищу и дезинфекцию проведем.

После всех этих процедур, мне помогли одеться, после чего он занялся моей головой.

— Чем это тебя приложили? Или ты на прочность лбом русскую броню пробовал?

— Может и пробовал. Не помню. Ай! — морщась, ответил я.

— Да не дергайся ты, славный солдат Вермахта!

— Да я....

— Господин фельдфебель Вангер! — закричали откуда-то со стороны. — Там тяжелораненый! Срочно нужна помощь!

Я узнал голос. Это кричал солдат, похожий на школьника.

— Вот так всегда, — недовольно буркнул санитар, а затем крикнул. — Иоганн, иди сюда! Живо!

Когда солдат прибежал, санитар сунул тому конец бинта: — Домотай! И смотри мне! Аккуратно! Куда идти?

— Туда! — он махнул рукой, показывая направление. — Там Пауль!

После перевязки он помог мне подняться.

— Я вам помогу....

— Не надо. Куда идти?

Бывший школьник, а нынче солдат Вермахта, рукой показал мне направление.

— Туда идите, господин унтер-офицер! Там лазарет! Большая палатка....

— Спасибо, друг.

С этими словами я потихоньку двинулся в указанном мне направлении. По тому месту, где я шел, прошел сильный бой. Громоздились сгоревшие остовы танков и бронетранспортеров, стояли искореженные пушки, рядом с которыми лежали грудами ящики из-под снарядов, валялись пробитые осколками каски и разбитое оружие. Все что могло, здесь сгорело. Мертвецов, на мое счастье, было не так и много, видно благодаря немецким похоронным командам. Правда, встречались места, при виде которых начинал ворочаться желудок. Одним из таких мест была воронка от снаряда, сразу у входа в землянку. Бревенчатый накат у входа завалился вместе с поддерживающими его стенками, обрушив первую треть блиндажа. Мешанина из человеческих тел, земли и обломков бревен заставила меня отвернутся, заставив пару раз сглотнуть подкатывающий к горлу комок.

Кругом была слышна немецкая речь. Двое фрицев — связистов раскручивали с катушки телефонный провод, но при этом вместе с ними двигался солдат — охранник, который постоянно оглядывался по сторонам, держа наготове винтовку. Проехали четыре бронетранспортера. Один из пулеметчиков по-приятельски помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ. За ними двигалась пехота. Не меньше батальона. Фрицы с завистью косили глазами на меня. У них все еще было впереди, а я уже отвоевался, иду в тыл. Документы немецкого унтер-офицера у меня были настоящие, вот только участвовал мой полк в этом наступлении, мне было неизвестно. Даже более того. За это время (2 недели, как эти документы попали к нашим контрразведчикам) полк могли отвести на переформирование.

"Что-то надо делать с документами. Только что?".

Я надеялся, что санитар и эти двое солдат обо мне забудут, так как у них, похоже, и без меня забот хватает, поэтому я собрался свернуть где-нибудь в сторону по пути медпункт. Там обязательно будет проверка документов. Вот только плохо, что я не знал этой местности, так как пробыл здесь все ничего — двое суток. Увидев с левой стороны развалины, я стал намечать, как мне до них добраться, как раздался крик, полный страха и отчаяния: — Нет!! Не стреляйте!! Не...!

Длинная автоматная очередь его резко оборвала.

"Кого-то шлепнули. Нет. Мне туда точно не надо, — но только я так подумал, как услышал ломанную русскую речь: — Шнель! Бистро! Русский свин! Строись! Цвай шеренг!

Она звучала из-за разбитого сарая, в котором раньше хранили сено. Это было видно по трухе, перемешанной с грязью. Похоже, там выстраивали наших пленных. Я замешкался. Идти там мне не следовало. Меня могли узнать. В этот миг, нарастая, послышался глухой рев двигателей каких-то тяжелых машин, движущихся мне навстречу. Мне нужно было как-то обойти место, где формировали колонну с пленными. Пока я раздумывал, в какую сторону пойти, показались грузовики с солдатами, за которыми двигалась колонна тяжелых машин с прицепленными к ним пушками. Все это время я пытался понять, что мне делать дальше. Дело в том, что вместе с немецкой формой, документами и оружием, мне дали общую информацию. Сообщил ее мне Василий в короткой, лаконичной форме, в траншее, перед отправкой в тыл. По его словам, за линией фронта, в 22-х километрах от линии фронта есть небольшая деревня Аховка, где староста является ставленником партизан. Он должен был свести нас с партизанским отрядом. После чего мы должны были совместно с народными мстителями захватить предателей и немецкого полковника, который прилетает на какой-то местный аэродром. Откуда он все это знает, мне было неизвестно, но информация явно заслуживала уважения.

Деревню я знал. Пароль тоже. Дорогу найду. Приду, после чего партизаны выведут меня на цель. И что дальше? При неудачной операции — меня расстреляют. Если все пройдет хорошо, то тут возможны варианты. Может быть, даже смогу войти в команду подполковника Быкова и укатить вместе с ним в Москву. Носитель важной военной тайны, который неизвестно сколько времени болтался в немецком тылу. Чревато неприятными последствиями. Сразу вспомнят дело об избиении вышестоящих офицеров.... Так что выбора особого у меня не было. Так и сделаем.

"Напрягаться не буду, а просто изображу активность".

Все эти мысли ходили по кругу у меня в голове и никак не могли упорядочиться, пока я провожал взглядом военную колонну. Замыкающим в колонне проследоваль легковой автомобиль в сопровождении охраны. Водитель — мотоциклист и пулеметчик были в черных прорезиненных плащах и защитных очках.

"Мне такой транспорт, — сразу подумал я, стоило мне его увидеть. — Живо бы до леса домчался".

Не успел я так подумать, как вдруг неожиданно раздался чей-то громкий голос, назвавший знакомую мне фамилию: — Товарищ Мошкин!! Какая встреча!! Вы не рады меня видеть?!

От удивления я даже застыл на пару секунд на месте. Это как понять? Обойдя сарай с другой стороны, покрутил головой по сторонам и только после этого осторожно выглянул. У входа в деревянный барак, неизвестно каким образом оставшимся целым, стояло два немецких офицера (капитан и лейтенант) и мужчина в наброшенной на плечи немецкой шинели. Я узнал его сразу. Его лицо было на одной из двух фотографий предателей, которые мне показал тогда Мошкин. Эта троица стояла напротив пленных, выстроенных в две шеренги. Сколько их там было, трудно сказать, но не меньше пяти десятков. Да и Мошкина я не мог разглядеть, так как смотрел на них сбоку. Пленных окружало полтора десятка солдат, вооруженных винтовками и автоматами. Еще два автоматчика стояли поодаль. За ними в грязи, раскинув руки, лежало три трупа. Два офицера и солдат.

— Выходи! Выходи вперед, Мошкин! Не стесняйся! Поздоровайся с господами офицерами! — затем предатель повернулся к капитану и сказал. — Господин капитан, этот офицер работает в СМЕРШе. Он человек Берии. Приехал из Москвы.

Лейтенант перевел это капитану. Тот какое-то время изучал пленного с ног до головы. Причем взгляд у него был колючий и оценивающий. У меня даже мелькнула мысль, что тот оценивает Мошкина в сразу двух вариантах: как человека и как мишень. Девяносто процентов я бы поставил на то, что фриц был сам контрразведчиком.

Капитан отдал команду, после чего фельдфебель рявкнул, и один из солдат с автоматом подбежал к первому ряду и вытолкал стволом человека. Да, это был он, старший лейтенант Мошкин, собственной персоной. Неожиданно пошел дождь, и капитан, бросив кислый взгляд на небо, развернувшись, вошел в барак, за ним следом шагнул лейтенант, а последним предатель. Пока охранники строили пленных в колонну по четыре человека, чтобы гнать дальше, Мошкина, тем временем, фельдфебель и солдат завели в барак. Второй солдат остался стоять у двери. Мне было интересно, о чем они там говорят, но еще интересней была мысль о том, что выведи я этого иуду и Мошкина к нашим частям, то у меня был шанс стать героем. Вот только это было нереально. Тут самому бы выкрутиться, а уж с такими довесками....

Бок уже не так сильно жгло. Неожиданно захотелось есть. Горячего наваристого супа.

Я проглотил слюну. Вещмешок с продуктами остался в разбитом сарае, как и автомат. Из оружия — пистолет на поясе, да ножи. Спускались сумерки. Ливень превратился в мелкий холодный дождик. Еще раз обдумал свое положение. Идти в сторону наших позиций — самое настоящее самоубийство. Что немцы, что наши после этой кровавой бойни настолько озверели, что спрашивать не будут, а просто пустят пулю в лоб. Да и линии фронта четкой нет. Нет, надо идти к немцам в тыл и попробовать выйти на партизанский отряд. Был еще один вариант. Где-то спрятаться, а затем дождаться нашего наступления. Не оставят же наши генералы такую ситуацию. На фига им клин, вбитый в нашу оборону, а значит, будут выправлять линию фронта. Вот только как пережить второй раз этот дурдом? Значит, вперед! Стоп! Документы! Я достал из внутреннего кармана солдатскую книжку, затем пролистал ее. Хм. Похлопал по карманам и выудил зажигалку. Поджег книжку с краю, потом вывалял ее в грязи, после чего почти тоже самое проделал с шинелью и кителем. Затем одевшись, направился в сторону немецкого лазарета. Как я и рассчитывал, несмотря на хваленый немецкий порядок, около полевого госпиталя был самый настоящий хаос. Две большие палатки были битком набиты ранеными, которые стонали, кричали и ругались. Еще в одной палатке шли операции. Врачи и фельдшеры просто не успевали принимать раненых. Подойдя к группе легкораненых солдат, я без труда выудил у них сведения, которые были мне нужны. Только спустя два часа меня осмотрел врач, после чего отправил на перевязку. Там же сидел пожилой и усталый фельдфебель, который потребовал мою солдатскую книжку. Он взял ее двумя пальцами, затем брезгливо перелистал ее, после чего записал в журнал, без лишних вопросов, мои данные, причем по большей части с моих слов. После чего меня отправили в одну из двух больших палаток, где к этому времени оказалось несколько свободных мест. Меня покормили и оставили отдыхать. На вопросы соседей я почти не отвечал, ссылаясь на сильную головную боль. Еще спустя какое-то время прибыли три закрытые машины, куда положили тяжелораненых, а так как санитаров не хватало, то легкораненым предложили ехать в качестве сопровождающих. Несколько солдат, и я в том числе, дал свое согласие. Мне надо было отсюда срочно убираться. В дополнение к своей испорченной солдатской книжке мне дали справку с фиолетовой печатью. В ней говорилось, что согласно моим ранениям я отправлен в тыловой госпиталь на излечение. Я поинтересовался, куда мы едем, а когда получил ответ, обрадовался. Населенный пункт назывался Кондратьево. Карты у меня с собой не было, но на зрительную память я никогда не жаловался, поэтому хорошо помнил название ряда деревень и их соотношение к Аховке. От Кондратьево до Аховки было четыре-пять километров. Просто отлично!

В госпитале задержался на сутки, а потом просто сбежал, прихватив на кухне три банки консервов и буханку хлеба. Спустя три часа я был у цели, вот только то, что мне довелось увидеть, совсем не понравилась. Выглянув из-за дерева, после чего с минуту зло ругался. Надо мной словно злой рок висел. На фоне двух десятков домов стояли два грузовика, толпа крестьян, мужиков и баб, окруженные дюжиной немецких солдат. Крестьяне смотрели и слушали немецкого лейтенанта, который что-то им читал по бумаге. Рядом с ним стоял мужчина в пальто, с белой повязкой на рукаве, который переводил сказанное офицером. После того как лейтенант закончил читать, он повернулся к большому сараю, стоявшему на окраине деревни и громко крикнул: — Живее!!

В следующую секунду из-за сарая показались два солдата с канистрами в руках, которые время от времени плескали бензин на его стены. Несколько женщин из толпы жалостно заголосили. У мужчин лица напряженные, хмурые, злые, а пальцы сжались в кулаки — они бы уже кинулись в драку, вот только в руках у немецких солдат — винтовки. Как говориться: плетью обуха не перешибешь, и все равно нашлись две совсем отчаянные головы. Сначала из толпы на солдат кинулся мужик, в драной телогрейке, из которой торчала вата, но получил стволом винтовки в живот, утробно застонал и, согнувшись, упал на колени. Второго ударили прикладом в лицо, и он рухнул на землю, как подкошенный, а тем временем поджигатели отбежали от сарая. Один из них понюхал свои ладони, затем тщательно вытер их об отсыревшую шинель и только после этого достал спички. Чиркнул и бросил горящую спичку на бензиновую дорожку. Все это происходило в гробовом молчании, и только тогда когда огонек побежал к сараю, люди закричали.

Только когда огонь полностью охватил сарай, лейтенант дал какую-то команду. Немецкое оцепление рассыпалось и фрицы, как ни в чем не бывало, принялись собираться. Несколько женщин и мужчин кинулись к лежащим на земле сельчанам, но большинство так и осталось стоять, глядя, как пламя пожирает сарай. Стоило мне увидеть, что несколько солдат грузят туши свиней в одну из машин, то окончательно понял, что происходит, хотя до этого уже знал о подобных мерах из инструкции по умиротворению оккупированных районов ? 9 от 15 октября 1942 года. В свое время (в группе Камышева) мне нередко приходилось изучать подобные документы. Выдержка из этой инструкции гласила: "Уничтожение отдельных партизанских отрядов не решает проблемы ликвидации партизанского движения в целом, ибо практика показывает, что это движение возрождается снова, как только карательные части меняют дислокацию. Только полное уничтожение материальной базы в труднодоступных, в силу природных особенностей, районах может отнять у партизан способность к возрождению новых отрядов. Ввиду этого охранным частям предлагается произвести изъятие и вывоз продовольствия из всех труднодоступных районов. Продовольствие, которое в силу тех или иных причин не может быть вывезено, должно безжалостно уничтожаться. Не может быть пощады в отношении кого бы то ни было! Только коренное истребление материальной базы приведет к умиротворению территории. Населению должно быть разъяснено, что виновником его бедственного положения является контакт с партизанами".

Немцы не спеша загрузили ящики, корзины и мешки на машину, после чего расселись и уехали. С откровенной злобой я проводил глазами машину с гитлеровцами.

"Вот же сволота фашистская! Из-за вас меня крестьяне голыми руками разорвут, стоит только показаться в этой форме им на глаза! И сразу вилами! Два удара — восемь дырок! Мать вашу! Охренеть, как мне весело живется!".

Люди тем временем бросились к сараю и попробовали тушить пламя. С одного угла им удалось его сбить, и они сразу стали разбирать и оттаскивать обгорелые бревна и доски. В толпе радостно закричали, стоило им увидеть, что мужчинам удалось вынести несколько мешков, но только они успели это сделать, как обвалилась прогоревшая крыша. Пламя взлетело, чуть ли не до небес, и колхозники отхлынули в разные стороны, но затем снова стали вилами и граблями разгребать и растаскивать бревна, пытаясь спасти, что еще не сгорело.

"Это надолго, — подумал я, после чего отломив от буханки кусок, стал с аппетитом жевать, а затем вскрыл ножом банку консервов. За едой продолжал внимательно наблюдать за колхозниками и только поэтому вовремя заметил, как крепенький дедок отозвал одного из подростков, что-то ему сказал, после чего тот быстро зашагал в сторону леса. Когда я закончил есть, он добрался до леса. Я двинулся за ним. Подросток быстро шел, но при этом соблюдал осторожность. Несколько раз останавливался, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к лесным звукам. Было видно, что даже в сумерках он легко ориентируется, но при этом было видно, что по лесу толком ходить не умеет. Пару раз оскальзывался, а один раз споткнулся, да так что только чудом не упал. Когда он в очередной раз резко остановился и стал внимательно вглядываться в полумрак, я понял, что мы пришли к границам партизанского лагеря. Паренек тихонько свистнул пару раз, потом после короткой паузы еще раз свистнул. Раздался легкий шорох, затем негромкий голос спросил: — Сенька, ты?

— Я, дяденьки. В деревне беда. Дед меня прислал. Немцы приехали....

— Иди сюда, парень. Здесь расскажешь.

Мне незачем было прислушиваться к разговору, и я стал обходить дозор сбоку, настороженно оглядываясь по сторонам. Что если у них кроме постов, секреты расставлены? Так оно и оказалось. Партизан, сидевший в секрете, в метрах тридцати от места, шевельнулся, видно повернулся, прислушиваясь к разговору. Вычислив его местонахождение, я подкрался к нему, затем точным ударом в висок отправил его в бессознательное состояние. Аккуратно положив тело на землю, а рядом с ним винтовку, я двинулся в сторону лагеря. Вскоре деревья расступились, и я оказался в партизанском лагере. Землянки. Три деревянных сруба. Чуть дальше поляна, где под навесом кроме грубо сделанных столов и лавок стоял нахохлившийся часовой. Рядом стояла военная полевая кухня. Только я успел все это рассмотреть, как дверь одного из бараков распахнулась, вырезав в темноте светлый прямоугольник. В проеме показался парень, который побежал к одной из землянок. Часовой встрепенулся и перехватил его на бегу вопросом: — Гришка! Чего там случилось?!

— Да Аховку фашисты разграбили!

— Вот суки фашистские! — с чувством выругался, услышав эту новость, часовой.

Спустя пару минут, из землянки, куда нырнул посланец, выскочило два человека, на ходу надевая телогрейки, и быстрым шагом направились к бараку.

"Начальство собирается. Совещаться будут".

Часовой, сонное и скучное существование которого было резко нарушено новостью, вместо того, чтобы по всем правилам нести караульную службу, стал с каким-то настороженным вниманием следить за дверью партизанского штаба и поэтому не заметил, как за его спиной возникла темная фигура. Засунув его под стол, чтобы не сильно бросалось лежащее на земле тело, я подошел к срубу и открыл дверь. Зашел. При свете двух ламп-коптилок, сделанных из латунных гильз, сидело четверо мужчин и парнишка из Аховки. Трое из них сидели за столом, а еще один командир вместе с парнишкой сидел на лавке, стоящей у стены. Все пятеро сейчас таращили на меня удивленные глаза. Перед ними стоял самый настоящий фриц.

— Здравствуйте, товарищи. Послан в ваш партизанский....

— Ты гад откуда здесь взялся?! — вскинулся на меня, приподнимаясь с места, плотный, ширококостный мужчина в армейской шинели без знаков различия, перетянутой портупеей, сидевший на лавке, при этом его рука уже расстегивала кобуру.

— Погоди, Мирон Иванович! — перебил его сидевший за столом мужчина в свитере домашней вязки и надетой поверху телогрейке. — Дай человеку сказать!

— Расскажу. Только вы своих часовых смените. В секрете и на внутреннем посту. Не дай бог застудят парни свои мужские достоинства на сырой земле, а потом девушки их любить не будут.

После этих слов меня обожгло сразу несколько злых взглядов.

— Мирон Иванович, распорядись, — отдал приказ командир отряда, продолжая смотреть на меня внимательным и цепким взглядом. — А вы садитесь. У нас с вами, похоже, долгий разговор будет.

Усевшись на лавку, я коротко изложил свою историю, главным козырем в которой был пароль к старосте деревни. Командование отряда, в общих чертах, знало о готовящейся операции, поэтому после короткого разговора-допроса меня довольно вежливо попросили сдать оружие, потом накормили и определили в землянку под охрану.

На следующее утро я снова предстал перед партизанскими командирами. То, что мне сразу вернули оружие, говорило о том, что моя личность полностью подтверждена нашим командованием, после чего сразу пошел разговор о деле, при этом теперь для партизан я был товарищем Константином, человеком из Москвы. Стоило мне это услышать, как сразу понял, что там, за линией фронта, считают сложившуюся ситуацию прямо по пословице. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Меня решили использовать по полной программе, полностью возложив на меня всю ответственность. Мне это не могло понравиться, но не успел я об этом задуматься, как мне в руки сунули бумагу.

— Товарищ Константин. Вот возьмите радиограмму. Это то, что мы получили ночью из центра. Прочитайте.

Смысл текста был прост и незамысловат: захват полковника фон Клюге проведут партизаны, а товарищ Константин отвечает за документы. Головой отвечает. Мне оставалось только покачать этой самой головой. После чего мне сразу подумалось о подписанной мною расписке с расстрельной статьей. Цела бумажка или где-то лежит, втоптанная в грязь? Знать бы наверняка! Мне очень не хотелось иметь дело с секретом особой важности. Уже то, что начальство разом плюнуло на все секретные циркуляры и приказы, в которых определялось отношение к военнослужащим, вышедшим из немецкого плена, говорило о том, что полковник и документы представляют собой важную государственную тайну. Ведь по-другому, я должен быть арестован и допрошен в соответствии со всеми положенными инструкциями и если бы партизанским командирам показалось, что я вру и увиливаю, то меня бы тут и шлепнули бы, как немецкого шпиона. А тут не только не арестовали, но и решили доверить секретные документы! Чудо чудное, диво небывалое! Все это я прокрутил в голове, потом отдал радиограмму.

— Что от меня требуется?

— Место для засады мы уже определили. Людей подобрали. Вы товарищ, в бой не лезьте. Ваше дело разобраться с документами и пленными, которых мы захватим, — он немного помолчал. — Теперь нам остается только ждать, когда наш человек с немецкого аэродрома знак подаст. Сами видите, уже третьи сутки тучи сплошные над головой висят. Никаких полетов нет. Поэтому пока отдыхайте. Мы вам одежду приготовили.

— Я пойду в немецкой форме.

— Почему? А, в прочем, это ваше дело! Людей я предупрежу.

Засаду партизаны приготовили грамотно, со знанием дела, вот только как всегда бывает, неожиданно выплыли детали, которые никакими точными планами и детальными разработками не учтешь. Вместо легкового автомобиля с охраной на дороге оказалась колонна из четырех автомобилей и мотоцикла с пулеметчиком, но хуже всего было то, что одним из автомобилей оказался полугусеничный бронетранспортер с двумя пулеметами.

Метко брошенная граната буквально перевернула мотоцикл, выбросив фрицев на дорогу, а с другой стороны затрещал пулемет и ударили винтовки, прошивая борта и кабину, ехавшего сзади, тентованного грузовика. Пулеметчика сняли сразу, но на его место мгновенно встал другой, а в добавление к пулеметам поверх бортов транспортера застрочили автоматы солдат, но неожиданность сыграла свою роль, и оборона фрицев была сломлена уже спустя несколько минут. Сначала противотанковая граната сорвала гусеницу, лишив путей отхода, а прилетевшая следом пара метко брошенных гранат довершили дело. Из всей колонны только легковой автомобиль выглядел более или менее достойно, не считая нескольких пулевых отверстий, спущенных шин и пары стекол, разбитых случайными осколками. Когда его водитель понял, что их не расстреливают на месте, он сделал все для того, чтобы остаться живым. Открыл дверцу и с диким криком: — Не стреляйте!! Я сдаюсь!! — мешком вывалился наружу. Вот только зря он старался, так как во время короткого боя партизаны понесли существенные потери. Позже мне стало известно, что в этой засаде погибло четверо партизан и еще трое получили ранения. Именно поэтому они выскочили на дорогу, злые как черти. Глаза бешеные, пальцы застыли на спусковых крючках. Им очень хотелось отомстить, добив до конца всех гитлеровцев, а тут еще строгий приказ: всех в автомобиле захватить живыми, во что бы то ни стало!

— Суки фрицевские, бросай оружие! Сдавайтесь, гады! — раздались со всех сторон крики.

После такого приглашения дверцы автомобиля почти разом распахнулись, и на землю полетело оружие.

— Выходи, фашисты! Живо, суки!

Три немецких офицеров вылезли из машины и сейчас неподвижно стояли и со страхом смотрели на приближающихся партизан. Но стоило партизанам приблизиться, как обер-лейтенант, чья левая рука была до времени прикрыта дверцей, вдруг вскинул ее и стал стрелять. Как оказалось, он был левшой и имел второй пистолет. Он просто высадил обойму в подходивших к машине партизан, за что получил несколько пуль в грудь и свалился в дорожную грязь.

— Не стрелять!! Мать вашу!! — сразу заорал командир отряда, прекрасно понимая, чем для него чревато невыполнения приказа высшего командования и кинулся вперед. — Это приказ!! Не стрелять!! Живыми брать!

Я видел, как он при этом бросил мельком взгляд на партизан, лежащих на земле, и заскрипел зубами от злости. Один из них лежал на спине, смотря в небо пустым взглядом, второй умирал, хрипя и булькая, с простреленной грудью. Третий стоявший поодаль, со злым и кривым боли лицом, держась за простреленную руку. Он и комиссар, тоже подбежал к машине, практически закрыли собой немецких офицеров. Только это спасло немцев от немедленной расправы. Только партизаны, матерясь сквозь зубы, медленно опустив оружие, стали расходиться, как неожиданно раздалось несколько выстрелов. Все, как один, мгновенно повернули стволы в сторону звука, но уже в следующую секунду стало все понятно: кто-то из партизан пристрелил забытого на какое-то время немца-шофера. То, что случилось на дороге, меня не удивило. Кому как не мне знать, что дисциплина в большинстве партизанских отрядах хромала на обе ноги. Настороженные и злые партизаны принялись осматривать трупы и собирать трофеи, а двое бойцов под присмотром комиссара, тем временем, обыскали обоих немецких офицеров, после чего подвели их к командиру. Стоя рядом, я внимательно оглядел немцев. Офицеры удивленно косились на мою немецкую форму, но при этом благоразумно помалкивали. Полковника абвера я сразу узнал, а вот второй офицер, в звании подполковника, был мне незнаком. Только я открыл рот, чтобы его спросить, как раздался крик молодого партизана, залезшего в бронетранспортер.

— Эй! Сюда! Тут наш!

На его крик кинулось сразу несколько человек. Командир отряда до этого разглядывавший немцев, повернул голову в его сторону: — Что там за наш, Сашка?!

— Не знаю. Один в нашей форме. Пленный, что ли.... У второго немецкая форма, но без погон, — неуверенно ответил молодой парень.

Стоило мне услышать эти слова, как я быстро зашагал к бронетранспортеру. Мозг быстро связал полковника абвера и старшего лейтенанта Мошкина, так как оба они имели прямое отношение к тайне. Если Мошков хоть и стал для меня в какой-то степени неожиданностью, но все равно не такой большой, как мертвец в военной форме без знаков различия. Им был предатель с фотографии, который несколькими днями позже опознал старшего лейтенанта в группе пленных.

"Почему их вместе везли? Или один был под охраной, а для предателя другого места не нашлось? Но почему они тогда они в бронетранспортере, а не в грузовике с солдатами. Хм. А куда фрицы второго предателя задевали?".

Долго ломать голову над этими вопросами я не стал, так как все эти загадки были не для моего ума. У меня было свое, четко очерченное задание. Спрыгнув на землю, я подошел к пленным к немецким офицерам. Командир, все это время стоявший рядом с фрицами, бросил на меня вопросительный взгляд, собираясь узнать у товарища из Москвы его особое мнение. В ответ я сделал многозначительное лицо, мол, потом поговорим и сразу обратился к немцам:

— Господа, здравствуйте. Насколько я понимаю, вы господин Густав фон Клюге?

— Вы хорошо осведомлены, господин русский разведчик, — ответил мне немецкий полковник. — Может, вы для начала представитесь?

— Вам это не нужно. Где документы?

— Какие документы? — при этом полковник усмехнулся краешками губ.

Он уже понял, что засада была организована именно на него и его не убьют прямо здесь, на грязной лесной дороге, поэтому вспыхнувший в нем страх смерти почти погас и теперь только тлел где-то, глубоко внутри него. Он им нужен живой. Его повезут в Москву. А там видно будет.

— Вам лучше знать. Вы же ради них сюда приехали.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Пусть так, — и я повернул голову к стоящему рядом с ним подполковнику. — А вы кто будете?

— Барон фон Болен.

— Вы имеете какое-либо отношение к полковнику?

— Нет.

— Значит, вы для меня бесполезны.

Подполковник вздрогнул. Он видел бросаемые на него, время от времени, взгляды партизан и понял, что в эти самые секунды решается его жизнь, но при этом повел себя как мужчина.

— Моя смерть ничего вам не даст.

Эта фраза из уст человека, почти приговоренного к смерти, была достойна уважения. В его глазах клубился страх, но при этом у него хватало силы воли держать себя в руках.

"Ничего мужик, крепкий, — подумал я, а вслух сказал:

— В лагере разберемся. Руки обоим связать. Заберем с собой.

— Обоих? — сразу уточнил командир отряда.

Я его понимал. Ему очень хотелось отдать на расправу своим парням этого лощеного гитлеровца, чтобы они как-то могли поквитаться за убитых товарищей.

— Обоих. Все найденные документы и бумаги, кроме военных книжек, должны быть переданы мне, Никита Семенович. А сейчас....

— Эй! Народ! А он дышит! Точно, еще живой!

Я обернулся на крик. Оказалось, что когда партизаны стали тащить из бронетранспортера тела Мошкина и предателя, старший лейтенант вдруг неожиданно застонал. Быстро подойдя к телу, я склонился над ним. Сейчас он смотрел прямо на меня, но, похоже, ничего не видел, потом снова закрыл глаза и провалился в забытье. Партизан, исполняющий роль санитара, вопросительно посмотрел на меня.

— Чего смотришь?! — зло бросил ему я. — Окажи ему помощь!

Тот коротко кивнул головой и принялся за дело. Я обернулся к командиру отряда.

— Никита Семенович, подойдите.

Подойдя, тот бросил взгляд на тела, лежащие на земле, потом посмотрел на меня. В его взгляде читался вопрос: что еще? Я ткнул пальцем в труп предателя.

— Это человек, которого мы искали. Запомните его лицо. Возможно, потом, вам придется давать показания.

Партизанский командир скривился, словно у него неожиданно заныл зуб, бросив на меня неприязненный взгляд. Зачем меня в свои дела вмешиваешь, говорил он, но вслух ничего не сказал, только кивнул головой. Я его понимал. Его отряд понес весьма ощутимые потери в людях, а тут еще вешают на шею обязательства, связанные с важной государственной тайной. И как потом все это для него обернется?

— А что второй? — спустя несколько секунд спросил он.

Стоило мне увидеть труп Мошкина, то сразу решил его не признавать, а вот теперь, когда оказалось, что он может выжить, передо мной снова встал тот же самый вопрос: признать или нет? Колебался до последней секунды и все же решил сказать: нет. Если что, решил я, скажу, что не хотел светить контрразведчика перед партизанами. Ведь неизвестно с какой миссией он оказался в тылу врага. То ли пленного, то ли разведчика.

— Не знаю этого человека, — после чего пошел к автомобилю и стал внимательно, с особой тщательностью, обыскивать его под неприязненными взглядами партизан, которых к машине не подпускал комиссар. Единственным результатом поисков поиска стали два портфеля, из кожи, желтого и коричневого цвета, лежавшие на заднем сиденье. Забрав их, подошел к командиру отряда: — Мы можем идти.

Сразу после того, как мы вернулись на базу, командир составил шифровку, но отсылать ее не стал, а почему-то показал мне. Текст короткий: задание выполнено. Полковник захвачен.

— Вы ничего не хотите добавить к тексту?

— Нет.

— Воля ваша. Будете допрашивать немцев?

— Фон Клюге — нет, а вот с другим, подполковником, поговорю. У вас есть человек, знающий немецкий язык?

— Сейчас никого нет. Девушка была. Учительница. Только ее в начале лета убило.

— Ясно.

Сейчас я исходил из одного мудрого правила: меньше знаешь — крепче спишь. Мне нельзя было влезать еще глубже в это дело, от которого явно попахивало дерьмом. Меня по любому будут крутить на допросах, так зачем давать следователям лишние шансы утопить меня. Именно поэтому портфели пленных немецких офицеров и все бумаги, которые были найдены, были сложены в мешок при командире и комиссаре, и теперь все это находилось в штабе, под охраной часового.

Подошло время ужина. Я только вышел из землянки, чтобы похлебать горячего, как ко мне подбежал совсем молодой партизан, почти мальчишка, с лицом, полный важности, видно от оказанного ему доверия, передал приказ: — Командир отряда приказал вам срочно прибыть в госпиталь!

— Куда? — невольно спросил я, озадаченный подобным распоряжением.

— В госпиталь! Срочно! — в следующий миг, наткнувшись на мой недовольный взгляд, сбросил с себя важный вид и уже совсем по-детски попросил: — Идемте быстрее, дяденька! Никита Семенович очень ждет!

В землянке, отведенной под госпиталь, стояло шесть топчанов. На двух дальних топчанах лежали раненые партизаны, которые сейчас спали, сладко похрапывая. На третьем лежал старший лейтенант Мошкин. Рядом с ним стояла женщина-врач, вытиравшая ему лицо влажной тряпочкой. Рядом, на стоящем против него топчане сидели двое: командир отряда и его заместитель по политической части Тихорук Василий Александрович. Только я хотел спросить, ради чего меня сюда позвали, как Мошкин, до этого лежавший молча, вдруг заметался, а затем вдруг заговорил... на отличном немецком языке. Я замер, удивленно глядя на него. У меня были хорошие учителя и богатая языковая практика, как во времена своего студенчества, так и в тылу у немцев, поэтому со временем изучил особенности нескольких немецких диалектов и, к примеру, мог отличить берлинца от австрийца. Именно поэтому спустя несколько минут слушая невнятный бред контрразведчика, мог дать голову на отсечение, что старший лейтенант ГБ Мошкин является жителем Берлина. Или очень долгое время там прожил. Я удивленно уставился на партизан: что это такое происходит? Командир при виде моего явного удивления усмехнулся:

— Вижу, товарищ Константин, что вы тоже удивлены. Хм. Просто загадка какая-то. Одет в нашу форму, а говорит по-немецки. Мы чего вас позвали. Вы послушайте его, может хоть что-то станет понятно.

— Хорошо.

"Мошкин" то выдавал скороговоркой слова и обрывки фраз, то вдруг начинал метаться и замолкал. Сначала мне ничего не было понятно, но со временем мне удалось выделить из его бреда четыре слова, повторяющихся с бессистемной периодичностью. "Третий этаж". "Архив". "Мое". "Не отдам".

После коротких раздумий я постарался сложить обрывки предложений, после чего можно было сделать только один вывод: он где-то хранит какой-то архив и не собирается его никому отдавать.

"Может подтолкнуть его к откровению. В бреду — может и выболтать, — но потом покосился на партизанских командиров и решил на время отложить эксперимент.

— Так что он говорит? — перебил мои мысли комиссар.

— Бормочет про какие-то три документа, которые должен сохранить, — выдал я собственную импровизацию перевода.

— Точно, — подтвердил мои слова командир отряда. — Все время тройку повторяет.

— Так он что, немец? — поинтересовался комиссар.

— Я не специалист, но, похоже, что так, — со специально добавленной ноткой неуверенности сказал я, потом повернулся к женщине-врачу: — Как он?

— Шесть осколков. Крови много потерял. Два из них вытащила, а остальные побоялась доставать. Слабый он очень. Не выдержит боли, умрет.

Внимательно посмотрел на "Мошкина". Тот лежал неподвижно с закрытыми глазами, только пальцы жили своей отдельной жизнью, комкая одеяло. На фоне его бледного и мокрого от пота лица два багрово-красных пятна на щеках смотрелись особенно ярко. Я снова задумался.

"Неужели он немецкий шпион? Хм. Если так, то тогда ясно, почему он ехал в бронетранспортере с иудой. Вот только почему он оказался среди пленных? Или он, как и я, в бессознательном состоянии.... А чего? Вполне. Погоди! А почему его предатель опознал, как человека Берии? Или они не связаны? Да и фиг с ними. Не мое это дело".

Пока я думал, командир с комиссаром обсуждали сказанные мною слова.

— Он их постоянно повторяет, а значит, для него они очень важны, Никита Семенович. Ты не думаешь, что они заключают в себе важную государственную тайну? — и он посмотрел на командира, потом на меня. Увидев кислое выражение наших лиц, осознал свою ошибку и решил исправить положение, сменив тему.

— Марина Васильевна, вот вы медицинский работник. Что вы скажите насчет того.... М-м-м.... Насколько можно верить словам раненого в таком состоянии? — поинтересовался политрук.

— Вы же знаете, Василий Александрович, что я не настоящий врач, а только фельдшер. Могу только сказать, что в горячке, больной чаще всего говорит о том, что его тревожит или он чего-то боится. Вот только это могут быть разные воспоминания. Недавние или давно прошедшие. Например, три года назад. И вообще, здесь хороший специалист нужен.

Командир отряда встал. За ним поднялся комиссар.

— Бред, он и есть бред, — утверждающе сказал командир, но при этом выжидающе посмотрел на меня. Что скажу?

Я пожал плечами.

— Вы остаетесь? — поинтересовался он.

— Посижу, послушаю. Может что-то пойму.

Командир кивнул головой и пошел, сопровождаемый замполитом, к выходу. Я присел на топчан, где до этого сидели товарищи командиры и задумался о том, что вся эта история попахивает еще хуже, чем я думал.

— Товарищ, вы здесь еще побудете? — неожиданный вопрос врача вырвал меня из мыслей.

Я поднял глаза.

— Могу побыть.

— Я отлучусь ненадолго. Дождитесь меня, пожалуйста.

— Хорошо.

Спустя минуту после ее ухода, я нагнулся к Мошкину и негромко сказал по-немецки: — Отдай архив. Мое.

Его воспаленный мозг не сразу, а спустя какое-то короткое время откликнулся на них:

— Мой архив! Интернациональная улица.... Третий этаж.... Мой! Никому не отдам! Мой! — его отрывистая и бессвязная речь в очередной раз оборвалась.

В течение получаса он еще дважды бредил, но то, что говорил, представляло собой повторение ранее сказанного, после чего дождавшись врача, я ушел. Весь вечер я раскладывал по полочкам, что мне случайно удалось узнать, после чего подвел итоги.

"Мошкин — это хорошо законспирированный немецкий агент. Непосредственно он не связан с перебежчиками, так как в противном случае тот бы его не сдал фрицам. Работал Мошкин по делу...м-м-м.... Скажем, назовем его для простоты "Архив". Этот архив, предположительно, лежит в одном из домов на улице Интернациональная. Город? 90% из 100, что это Москва. Что там? Хм! Проявленный интерес к нему немцев.... Секретная документация, схемы, чертежи? Скорее всего, что нет, чем да. Иначе отснял на микропленку и отправил бы обычным путем, с каким-нибудь курьером. Нет. Здесь что-то другое. И еще.... Почему он постоянно упоминает третий этаж?".

На следующий день, мне стало известно, что "Мошкин", так и не придя в сознание, умер около часа ночи. Узнав, я откровенно обрадовался этому факту, особенно после разговора с командиром и комиссаром.

— Так ничего и не выяснил, товарищ Константин?

— Как вы сказали, Никита Семенович, это был бред умирающего человека.

— Полностью с вами согласен, товарищ. Вот и наш комиссар тоже такого же мнения. Правда, Василий Александрович?

— Да. Согласен, — кивнул головой заместитель по политической части. — К тому же он умер, и все непонятное ушло вместе с ним.

— Согласен. Забыли, — поставил я точку в нашем разговоре.

Партизанские командиры, услышав мой вердикт, даже повеселели. Вопрос решен! И теперь это непонятное дело, от которого явственно пахло допросами у следователя госбезопасности, было полностью закрыто.

Выйдя из штаба, я направился в землянку, где держали под стражей пленного подполковника. Просто интересно было с ним поговорить, к тому же все равно делать было нечего.

— Здравствуйте, господин подполковник.

— Здравствуйте.... — он сделал паузу в надежде, что я представлюсь, а когда понял, что ответа не будет, продолжил. — У вас отчетливо прослеживается берлинский акцент.

— Мне уже не раз говорили. У вас, кстати, тоже не чисто немецкое произношение.

— М-м-м.... Скажем так. Швейцарский вариант немецкого языка. Я родился и вырос.... Впрочем, это неважно. Могу сказать только одно: у нашей семьи много родственников в Швейцарии.

— Вам повезло. Будет где отсидеться, когда закончится война. Впрочем, не о том разговор. Мне нужно все о вашей служебной деятельности. Коротко, четко и понятно.

Сразу говорю, что мне не надо секретов, вроде подготовки покушения вашими генералами на Гитлера. Надеюсь, вы....

Я шутил насчет заговора, намекая на то, что все, что не касается его военной деятельности и даром не нужно, а нужна только четкая и конкретная информация, и именно от нее будет зависеть его жизнь. Вот только от моих слов подполковник неожиданно дернулся, словно я его наотмашь хлестнул ладонью. Я даже сразу не понял, что случилось, и только спустя несколько секунд сообразил, что этот фриц сам, лично, участвует в заговоре генералов, пик которого придется где-то на лето 44 года. Хотя я сам с некоторым опозданием откликнулся на его неожиданное, пусть и не прямое, признание, но сразу решил, что хуже не будет, и решил изобразить знающего человека.

— Удивил вас, подполковник? Да знаем мы про заговор, знаем, но мешать не будем, так что пусть все идет, как идет.

Немец уже пришел в себя и, хотя понял, что выдал себя, но, так же, как и я, попытался исправить положение: — О чем вы говорите?! Какой заговор?!

— Вы знаете. Я знаю. И хватит об этом. Теперь мы будет говорить о том, что ценного вы можете нам предложить в обмен на вашу жизнь.

— Я пленный. Вы не можете меня расстрелять.

— Партизанский отряд потерял шесть бойцов. У каждого из них остались друзья-приятели, а возможно и родственники, которые хотят вашей смерти и то, что вы сами никого не убили, для них ничего не значит.

— Вы меня решили запугать?

— Нет. Мне это не нужно. Просто мне нужны сведения, которые помогут сохранить вам жизнь. В противном случае я скажу командиру отряда, что вы не имеете никакого отношения к нашей операции, и тогда уже он будет решать вашу судьбу.

Пару минут немец думал, потом заговорил:

— Как я уже говорил ранее: я — барон Арнольд фон Болен. Сын и зять немецких промышленников и финансистов. Наша семья богата и влиятельна, — при этих словах я усмехнулся: немец решил купить меня. Стоило подполковнику это понять, как он резко сменил тему. — Я служу в Управлении тыла и прибыл сюда с инспекцией....

После короткого разговора — допроса, вместе с изученными ранее документами, я понял, что немец оказался в одной машине с фон Клюге совершенно случайно. Как и полковник, он собирался лететь в Берлин, где было его основное место службы. Из того, что он мне рассказал, стало понятно, что ничего интересного она для меня не представляет и уже собирался завершить нашу беседу, как фон Болен с улыбкой на губах заметил, что каштаны в Париже ему нравятся больше, чем елки в русском лесу. После моего вопроса оказалось, что этой осенью барон провел почти месяц во Франции, в служебной командировке. В той жизни мне не раз довелось бывать в этой стране, и мне стало интересно, как живут французы сейчас. Немец оказался хорошим рассказчиком, интересно и живо описывая парижские кафе и французских девушек. При этом он ввернул фразу по-французски, я ему ответил, после чего, довольные друг другом, мы перешли на французский язык, а спустя какое-то время разговор случайно коснулся живописи, и я обрел в его лице неплохого затока картин. Разница во взглядах по направлениям в живописи вылилась в горячий спор, после чего наша беседа затянулась надолго и к концу мы уже болтали словно старые приятели, если не считать того, что были офицерами вражеских армий.

ГЛАВА 4

Всю следующую неделю мне пришлось провести в партизанском отряде и все из-за того, что на нашем участке фронта начались затяжные бои. Советские войска восстанавливали "статус-кво", то есть выбивали немцев с захваченных позиций, а кое-где даже продвинулись вперед. Все это пространство на десятки километров представляло сейчас собой жуткое зрелище: сожженные дотла деревни, позиции, несколько раз переходящие из рук в руки, постоянный рев артиллерийских орудий и сотни неубранных трупов, оставшихся лежать на изрытой снарядами и минами земле. Ко всему добавились авиационные налеты, так как временами небо очищалось от туч, и тогда в ход шли штурмовики, истребители и бомбардировщики, пока вдруг в какой-то день не наступила тишина. Отдельные разрывы и отзвуки далекой стрельбы в счет просто не шли. Через день командиру отряда пришел приказ: подготовить место для высадки десантной группы. Ни он, ни я этому не удивились, так как цель всей этой операции сводилась к одному: доставить полковника и его портфель в Москву. В том, что полковника не рискнули перевозить самолетом, был определенный смысл, так как партизанский отряд находился недалеко от линии фронта, а зенитная артиллерия у фрицев действовала весьма качественно.

Следующим вечером группа партизан была направлена для подготовки сигнальных костров, а уже утром они вернулись с 12 десантниками и шестью грузовыми контейнерами. По большей степени это были боеприпасы, медикаменты и продовольствие для отряда. Все население партизанского лагеря вышло их встретить. Все десантники были одеты в теплые ватные комбинезоны и белые маскировочные халаты, так как уже две недели лежал снег. Парашютисты были вооружены автоматами "ППШ" и двумя легкими пулеметами Дегтярева. У каждого имелся нож и гранаты. Их лица были мне незнакомы, за исключением одного человека. Это был товарищ Василий, с которым меня пару недель тому назад отправляли в тыл врага. Его появление меня не столько удивило, сколько насторожило, так как он мог оказаться, как и "Мошкин", немецким шпионом, а спустя несколько часов меня уже вызвали на допрос. В землянке кроме товарища Василия был еще один человек. Мужчина, лет сорока пяти, с простым лицом и седыми висками. Взгляд внимательный и цепкий. На столе стояли два портфеля, а рядом, выложенные из них документы, которые сейчас внимательно просматривал контрразведчик. Знаков различия у них не было, поэтому я просто сказал: — Здравствуйте, товарищи.

Оба в ответ кивнули головами.

— Садитесь, лейтенант, — предложил мне незнакомец. Как только я сел, он сразу продолжил. — Я следователь. Зовут меня Василий Терентьевич. Нам с товарищем майором необходимо знать, что случилось с вами за все время вашего нахождения в немецком тылу.

Я рассказал им почти все, умолчав только о Мошкине. Не зная, кто он, они вряд ли сильно им заинтересуются, тем более что командир отряда и комиссар тоже должны молчать. В крайнем случае, если спросят, скажу, что человек нес какой-то бред, который я толком так и не понял. Судя по всему, они о нем уже знали, но не заострили на нем своего внимания и ограничились только одним вопросом: — Вы хорошо помните людей на показанных вам в свое время фотографиях? Это точно не был второй из предателей?!

— Нет. Это был неизвестный мне человек. Кстати, если у вас есть эти самые фотографии, то можете показать их партизанам. Они подтвердят мои слова.

— Не надо нам указывать, что нужно делать! — неожиданно зло бросил мне следователь. — Лучше ответьте: вы заглядывали в портфель полковника фон Клюге?

— Нет. Его портфель все это время находился под охраной часового в штабе. К этому добавлю, что полковник по прибытии в партизанский лагерь был еще раз обыскан и все бумаги, найденные при нем, были помещены в портфель. Все это может подтвердить командование партизанского отряда.

— Всему свое время, лейтенант, а пока идет разговор о вас, поэтому мы вернемся снова к вопросу: что вы делали в тылу у немцев почти двое суток?!

Затем я снова и снова рассказывал, как очнулся под завалом, затем прятался, и как потом вышел к партизанам.

— Пусть так, как вы рассказываете, вот только почему я должен вам верить?

— Ваше право.

— Право мое, а жизнь ваша, — усмехнулся следователь. — И вы должны это понимать, лейтенант!

— Понимаю, но ничего добавить не могу, только замечу, что за двое суток сделать из человека немецкого агента невозможно.

— При желании все можно сделать, особенно если все как надо изложить на бумаге, — снова усмехнулся следователь. — Теперь мне хотелось бы узнать: о чем советский комсомолец и офицер может разговаривать с фашистом? Причем, как утверждают свидетели, вы, дважды вели с гитлеровцем разговоры.

Это была моя ошибка, но отказать себе в двух разговорах с умным человеком, который к тому же неплохо разбирается в живописи, я не мог. Уж больно тоскливо было сидеть в холодном и промозглом лесу.

— Я студент второго курса. Собираюсь свою жизнь связать с искусством, а подполковник, как оказалось, неплохо разбирается в живописи. А больше ни о чем мы с ним не говорили.

Следователь переглянулся с товарищем Василием и только когда тот кивнул головой, сказал: — Свободен, лейтенант.

Вечером того же дня меня неожиданно перевели на жительство в землянку, отведенную для парашютистов. Этот факт был напрямую связан с продолжавшимися весь день допросами, начиная от командира отряда и кончая женщиной-врачом. Мое обособленное положение в отряде и немецкая форма держали от меня партизан поодаль, на расстоянии, а если к этому приплюсовать два продолжительных разговора с фашистом, то вполне смогу сойти за подозрительного типа. Только мне было понятно, что все эти допросы нужны были контрразведчикам для выяснения возможной утечки информации, а людям же было невдомек, из-за чего их допрашивают, и они по простоте души решили, что дело во мне. Именно я так понял бросаемые на меня косые взгляды партизан.

Еще спустя сутки группа стала готовиться к переходу линии фронта. Детали мне были неизвестны, но из обрывочных фраз десантников стало понятно, что место намечено и нас с той стороны ждут. К тому же нам пообещали огневую поддержку, а при необходимости — атаку штрафной роты. Вот только фронт на участке перехода был нестабилен, а значит, немецкие позиции не были толком разведаны, поэтому шанс натолкнуться на врага, где ты его не ожидаешь, рос в геометрической прогрессии. С другой стороны через такую линию фронта пробираться проще — есть много сквозных "дырок" в немецкой обороне.

Партизанские разведчики, не только вывели нас из леса, но и частично разведали немецкие позиции. Я присутствовал вместе с остальными бойцами при разговоре командира десантников с партизанами, которые более десяти часов наблюдали за немецкими позициями. Несмотря на нарочитую уверенность, написанную большими буквами на лице командира разведчиков, в его глазах читалась нечто противоположное. Его можно было понять. Не имея понятия о секретах и минных заграждениях в полосе противника, ему только и оставалось идти вслепую, надеясь на собственную интуицию и удачу.

— Так... — говорит он, ставя крестик. — Что на дороге?

— Две колонны грузовиков проследовали, товарищ командир, а как стемнело — никого. Вот только у села Вилкино, что наполовину сожгли, фашисты устроили пулеметный пост. Три солдата там постоянно находятся. Надо обходить их по дуге или пробовать снять. Вот только правее немецкие танки и бронетранспортеры стоят.... Еще там стоят два бензозаправщика.

— А левее, на проселочной?

— Там немецкие пехотные части окопались.

— По всему выходит, товарищи, идти нам придется через сожженную деревню. Другого пути, похоже, у нас нет. По показаниям нашей разведки, которые получили по рации несколько часов назад, в деревне Вилкино расположен наблюдательный пост и два пулеметных расчета. Возможно, сидят снайпера. Если все так, то у нас есть хороший шанс пройти незамеченными, — командир десантников провел на карте карандашом жирную черту, потом оббежал всех взглядом. — Обстановка всем ясна? Вопросов нет? Тогда приказ: всем соблюдать полную тишину. Да и вы все сами прекрасно понимаете, что только в этом случае у нас есть хороший шанс проскочить через немецкие порядки. Сашко и Казачков! — перед командиром встали два десантника. — Головой отвечаете за пленных!

— Так точно, товарищ командир! — одновременно ответили бойцы.

Потом пошло распределение бойцов на время движения. В арьергарде шел пулеметчик и два автоматчика. Мне, как товарищу Василию и следователю, командир определил место сразу за головным дозором. За нами шли пленные, в сопровождении двух бойцов.

Мы вышли в четыре часа утра. Не успели мы подобраться к пулеметной точке, как неожиданно натолкнулись на полевую кухню, где старательный повар (на моих часах было пятнадцать минут пятого) начал стряпать для солдат завтрак при свете фонарей.

— Иоганн, где этот бездельник Брейгель? Вчера ему говорил, причем дважды, чтобы с утра у меня был запас дров! Где дрова?

— Не кипятись, Клаус! Сейчас я его найду, и он живо натаскает тебе целую поленницу.

— Если он через пять минут не будет здесь с дровами, я его так отделаю поленом, что, как говорят русские, родная мать не узнает!

Партизанские разведчики ничего о ней не говорили, а значит, она приехала сюда в полной темноте, уже поздним вечером. Если немецкий пост через полчаса должен был смениться и тогда, после того как он будет снят, у нас была бы фора в полчаса, то теперь придется убирать повара с его кухонными работниками. Они, конечно, могли ничего и не заметить, но рисковать в таком деле не стоило. Командир коротко объяснил четырем бойцам их задачи, после чего те бесшумно растворились в темноте. Нам оставалось только ждать, вслушиваясь в громкое бурчание повара. Вскоре появился пропавший помощник, на чью голову вылился поток ругани, после чего полилась вода в емкость, что-то грузили, размешивали. Вскоре до нас донесся дымок из трубы кухни. Где-то впереди пролаял немецкий пулемет и в небо полетели осветительные ракеты. Мы вжались в снег. Спустя десять минут послышались глухие звуки, которые моему уху были хорошо знакомы. Наши парни резали фрицев, вот только в какой-то момент, что-то пошло не так. Глухой удар, короткий вскрик и протяжный стон, правда, сразу прервавшийся. Тело напряглось, готовое действовать при малейшей опасности. Вернулись все четверо, вот только один из них теперь не боец. Половина его лица была обварена кипятком. Он с трудом сдерживал стоны. Разбираться не стали, а отослали его назад, к партизанам, а сами сразу двинулись дальше. Мы вошли в деревню и стали осторожно пробираться мимо пепелищ и обугленных остатков изб. Добрались до половины деревни, как впереди ударил черно-огненный взрыв, сопровождающийся криком боли. Дозор напоролся на мину! Мы замерли. Мозг отчаянно работал, просчитывая ситуацию. Единственный выход из этого положения — срочное отступление. Разворачиваться и бегом назад. Часть из нас сумела бы прорваться, пока немцы находились в растерянности. Вообще-то правильнее было идти по окраине деревни, рядом с немецкими позициями, так там точно не должно было быть мин, но теперь было поздно об этом думать. Назад! Срочно назад, на прорыв! Моя интуиция громко завыла, требуя немедленных действий. Прошло несколько секунд и над сожженной деревней повисли осветительные ракеты, где-то сбоку ударила короткая пулеметная очередь. Свет ракет осветил закаменевшие черты наших лиц. Я видел, что командир бросил быстрый взгляд на товарища Василия, а затем стал отдавать приказы:

— Зимин! Осадчук! Проверьте, что там впереди, с парнями, а затем пойдете дозором впереди! Меняем маршрут. Идем по краю деревни.

"Все же решил идти вперед. Идиот".

Спустя несколько минут немцы подняли тревогу. Судя по крикам, кто-то наткнулся на трупы. После чего послышались команды офицеров, а затем неожиданно для меня тяжело взревел танковый двигатель. Секунды хватило, чтобы понять, что немцы собираются нас просто расстрелять из пушки. Выбора больше не было, как и шансов выжить. Впереди нас ждали два пулеметных расчета. Пусть их было немного, с десяток, вот только теперь они знали о нашей группе. Правда, нам немного повезло. За минуту или две до поднятия общей тревоги наши разведчики первыми сумели обнаружить один из пулеметных расчетов и расстрелять его из автоматов, но уже в следующее мгновение над деревней повисло сразу три осветительные ракеты, залив мертвенно-белым светом обугленные остатки деревни. Ударила пушка танка. Снаряд разорвался где-то впереди нас. Не успела осесть от взрыва земля, как короткими очередями забил немецкий пулемет, заставив нас прижаться к земле. Новый свист снаряда и снова вздыбилась земля, мешая белый снег с черной промерзлой землей, и полетели вырванные из нее мерзлые комки вперемешку с осколками в разные стороны. До наших позиций оставалось, наверно, метров триста-четыреста. Вроде, близко, а на самом деле очень далеко. Успеешь несколько раз умереть, пока добежишь. Пуля она такая, самого быстрого бегуна легко догонит. Зажглась еще одна осветительная ракета; опускаясь, она осветила белым мертвым светом передний край обороны немцев.

— Осадчук! Климкин! Подавить пулемет! — отдал команду командир десантников, не успели выдвинуться названные бойцы, как он повернулся к товарищу Василию. — Как только пулемет замолкнет — уходите! Мы вас прикроем!

Новый грохот разрыва снаряда. Он ударил впереди нас, а вслед за ним смешалась пулеметные и автоматные очереди. Последовал взрыв гранаты, потом второй, чей-то вскрик разрезал воздух, а затем раздался хриплый и полный боли голос одного из десантников: — Командир, фрицам хана!

Командир приподнялся, повернул голову, видно хотел что-то сказать, но тут совсем рядом с нами разорвался новый снаряд, выпущенный из танка, а уже в следующую секунду коротко вскрикнул и ткнулся лицом в снег. Рядом с ним кто-то глухо и протяжно застонал. Все это время я держался чуть в стороне от группы, лежа за обгорелым бревном и пытаясь лихорадочно понять, что мне делать. Не успела вздрогнуть земля от нового разрыва танкового снаряда, как за нашей спиной раздался топот множества ног и короткие, лающие команды немецких офицеров.

"Вот и все, Костя Звягинцев. Как говориться, приплыли....".

Мои похоронные мысли перебило непонятное движение одной из фигур. Та вдруг неожиданно ожила и покатилась по снегу в мою сторону. Присмотрелся.

"Так это наш барон в бега подался!".

С шипением взлетели две осветительные ракеты, и почти сразу ударила пушка танка. Следом ударили немецкие автоматы — немцы старались прижать нас к земле. Все снова вжались в снег, явно не понимая, что делать дальше. Барон, демонстрируя удивительное хладнокровие, не обращая внимания на свист осколков, приподнял голову, скользнул взглядом вокруг себя и снова перекатился, затем еще раз и оказался где-то рядом со мной. Снова приподнял голову и только тогда увидел меня. Я не видел выражения его глаз, но даже в этот момент ощутил его испуг, разочарование и... надежду. Только теперь я понял, как ему удалось уйти от своих охранников. Один из бойцов, поставленных охранять пленных, раскинув руки, лежал в неестественной позе. За ним виднелось еще несколько замерших человеческих тел, только непонятно, живых или мертвых. В этот самый миг по немецким позициям ударили наши пушки и минометы. Воздух наполнился свистом снарядов и шипением мин. Десятки близких разрывов, ударивших по ушам, заставили сначала сжаться, а потом дико заколотиться сердце. Дикий грохот от разрывов бомб, снарядов и мин заполнил воздух. Взрывы следовали один за другим. Неожиданный артиллерийский налет заставил немцев за нашей спиной зарыться в землю. Нам дали шанс! Надо уходить! Прямо сейчас! С трудом преодолев инстинкт самосохранения, который с силой прижимал мое тело к земле, я заставил себя оторваться от земли, подползти к подполковнику, а затем достал нож и разрезал веревку на его руках, а после чего подтолкнул: давай двигай фриц к своим собратьям. Немец быстрым движением вытащил кляп изо рта, кивнул мне головой, после чего неловко, дергаясь всем телом, как паралитик, пополз в сторону своих позиций. Несмотря на то, что прошло всего несколько минут, мне казалось, что я лежу на снегу долгое-долгое время.

"Надо драпать! — и я быстро пополз вперед, к десантникам, которые только-только начали подниматься и осматриваться.

— Товарищ командир, надо уходить! — привстал на колени один из десантников, опираясь на пулемет.

— Уходим! — отдал приказ товарищ Василий. — Пленных.... Где второй?!

В это время я наклонился над немецким полковником. Тяжелое, судорожное дыхание. В левой части груди на белом балахоне расползлось темное пятно. Глаза закрыты. Поднял голову: — Оберст ранен!

— Мать твою! — выругался товарищ Василий и, бросив на меня бешеный взгляд, приказал. — Тащи его, лейтенант! Как хочешь, но тащи! Головой отвечаешь! Помогите ему! Вперед! Уходим!

Разрезав веревку на руках фон Клюге, мы с одним из двух оставшихся в живых десантников, поставили немца на ноги, после чего забросив его руки нам на плечи, поволокли бессознательное тело по снежному полю. Сзади нас, прикрывая нам спины, торопливо шел, пулеметчик. Впереди нас, уже далеко впереди маячили темные фигуры следователя и контрразведчика. Мы успели проскочить около ста метров, как в воздух взвились новые осветительные ракеты, залив все вокруг белым светом. Я тут же рухнул на землю, потянув за собой раненого, а за ним и десантника. Следом за нами шумно плюхнулся в снег, тяжело отдуваясь, пулеметчик. С немецких позиций сразу ударило несколько пулеметов, пересекаясь в воздухе очередями трассирующих пуль. Только спустя несколько секунд стало понятно, что внимание немецких пулеметчиков сосредоточено на не успевших вовремя упасть, бежавших впереди, контрразведчиков. Осторожно, чуть приподнял голову. В следующую секунду погасли ракеты. Рывком встал на колени, потом на ноги, поддерживая находящегося в бессознательном состоянии полковника. Быстро переглянувшись с десантником, который поддерживал немца с другой стороны, мы двинулись вперед ускоренным шагом. Где скользя, где увязая в снегу, мы спешили, как только могли, так как на кону стояли наши жизни. Лицо мокрое от пота, сердце колотиться по ребрам, мышцы словно налились свинцом, а ты спешишь, торопишься, потому что хочешь жить. Даже, несмотря на то, что мир сосредоточился на самом себе и цели, черной линии окопов, я успел заметить, что из пары контрразведчиков на ноги вскочила только одна фигура и побежала вперед. Кто это был, из-за бесформенного белого балахона было не разобрать, да мне в этот момент это было и неинтересно. Пулеметы фрицев били, не переставая, расчерчивая темноту белыми полосами трассеров. Второй наш забег закончился где-то в семидесяти метрах от наших окопов. Дальше мы уже ползли, волоча полковника за обе руки. В окопы нас уже втянули солдаты. Только я привалился к стенке окопа, как меня вдруг внезапно охватил какой-то непонятный страх, от которого внутри словно обдало холодом. Стало знобить. Страх за свою жизнь, долго сдерживаемый внутри, наконец, выполз наружу.

"Отходняк пошел".

Со мной это было уже много раз, так что симптомы мне были известны, как и то, что спустя пять-десять минут, приду в норму. В очередной раз коса смерти прошла над моей головой. Я слышал вопросы, но не отвечал на них. Вместо меня отвечали десантники. Спустя минуту, сквозь солдат, окруживших нас, пробились офицеры. Мне было плевать, кто из начальства там прибыл, поэтому даже не повернул голову в их сторону. К этому моменту напряжение уже стало спадать, а ее место занимала усталость. Захотелось спать.

— Где немецкий полковник?! — раздался чей-то голос.

Ему указали на тело в белом маскхалате, прислоненное к стенке окопа.

— Чего рты раззявили, мать вашу?!! — заорал прибывший начальник на солдат. — Его срочно в медсанбат! Лейтенант Тараторкин!

— Я, товарищ майор!

— Лейтенант, головой отвечаете за пленного! Вы меня поняли?!

— Так точно, товарищ майор!

Среди солдат началась легкая суматоха, которая всегда бывает при неожиданном появлении начальства.

— Макеев! Возьми людей и сопроводи разведчиков на КПП!

— Слушаюсь, товарищ майор!

Пригревшись, я почти заснул, как меня растолкали и сунули в руки миску с парящей кашей и кружку с горячим чаем. Второй раз меня разбудил какой-то сержант.

— Товарищ, просыпайтесь. Вас там вызывают.

Мне очень хотелось послать его подальше, но я пересилил себя, встал, а затем вышел за ним в темноту. Спустя минут двадцать мы добрались до барака, где жили контрразведчики. В помещении было тепло и сухо, благодаря двум железным бочкам, стенки которых отсвечивали багрово-вишневым цветом. В углу барака лежала приличная поленница дров. Четыре топчана, стол и два стула. В стенку вбито несколько гвоздей, изображавших вешалку. Освещение барака составляли две коптилки и отблески огня из самодельных печек. В тусклом, колеблющемся свете сидело двое незнакомых мне офицеров. Капитан и младший лейтенант. До моего прихода о чем-то оживленно говорившие, при виде меня они встали.

— Лейтенант Звягинцев, — представился я.

Я чертовски устал и был зол, поэтому не собирался придерживаться всех правил субординации, только вот капитану явно это не понравилось, и он только открыл рот, чтобы начать воспитывать меня, но наткнувшись на мой жесткий взгляд, похоже, передумал.

— В отношении тебя, лейтенант Звягинцев, у меня строгий приказ. Из этого барака — ни ногой. Только по нужде. Еду будут приносить тебе сюда. Младший лейтенант Васильев будет находиться постоянно с собой. Все ясно, лейтенант Звягинцев?!

— Так точно, товарищ капитан! А что с формой? Или мне так и ходить в немецком обмундировании?

Капитан на секунду задумался, а потом отчеканил: — Разберемся.

— Как скажете. Тогда я ложусь спать. Какой топчан свободный?

Следующие три дня я только и делал, что спал, ел, отвечал на вопросы следователя и играл в карты с младшим лейтенантом Васильевым. Товарища Василия, а вернее майора Васильченко, как он мне представился, видел только раз, на самом первом допросе. Он немного послушал, а затем ушел.

Следователь, сухо и по-деловому вел допросы. В большей степени его интересовали два момента. Мое нахождение в немецком тылу, и что я там делал, а так же где находился в момент бегства второго пленника. То, что я получил врачебную помощь и находился в немецком госпитале, снова скрыл, рассказывая, что прятался от немцев и шел двое суток к деревне, где жил староста — партизанский связной.

— Насчет побега пленного, могу сказать только то, что говорил раньше. Так как нас обстреливали со всех сторон, я лежал, как и все, лицом в снег.

— Вы, опытный разведчик, так себя вели?! Не верю!

— Не верите мне, товарищ лейтенант, спросите у других товарищей. Все они тоже опытные разведчики.

— Спросили и знаем, что вы неоднократно вели дружеские беседы с гитлеровским подполковником, который каким-то образом сумел сбежать. Нетрудно свести эти два факта вместе. Или вы так не думаете?

— Слово "неоднократно" здесь не проходит, так как мы с ним говорили только два раза. И говорили с ним только о французском Лувре и о картинах.

— О чем? Каком-таком лувре?

— Лувр — это художественный музей в Париже.

После моих слов лейтенант ожог меня злым взглядом. Шибко умный? Ничего! В его глазах читалось: дали бы мне тебя обработать по-настоящему, часа так на два, и ты бы у меня в ногах валялся, и прощения просил, со слезами на глазах!

— И вы дважды говорили с ним о его посещении музея?! Да это просто смешно!

— Мы говорили с ним о картинах и художниках.

— Ах, о картинах и художниках?! Ну, тогда понятно, — с издевкой произнес следователь. — Тогда мне интересно знать, почему вы в таком случае не стали разговаривать с фон Клюге?! Хотя бы о тех же картинах.

— Зачем? Чтобы бы вы меня сейчас спрашивали: о чем я говорил с немецким военным разведчиком?

Я улыбнулся, а лейтенанта просто перекосило от злобы.

— Не рассуждать!! Отвечать только на поставленные вопросы!! — заорал он.

Я промолчал, продолжая улыбаться. В этот момент в барак зашел Васильев.

— Идет допрос!! Выйдите, младший лейтенант!! — заорал на него выведенный из себя следователь.

— Мне что, свои папиросы даже забрать нельзя? — спокойно спросил он.

Следователь понял, что зашел несколько далеко, и поэтому уже спокойнее сказал: — Васильев, забирай свои папиросы и проваливай! Видишь, я работаю!

Тот неспешно подошел к своему топчану, достал из-под подушки пачку папирос, потом повернулся к следователю, сказал: — Что ты работаешь — не вижу, зато слышу, — после чего пошел к двери.

Дверь за младшим лейтенантом закрылась. Следователь с минуту смотрел на раскрытую папку с бумагами, потом помял несколько раз руками лицо и сказал уже спокойным голосом: — Расскажите мне, что вам рассказал немецкий подполковник. Все подробно, до мелочей. Я слушаю.

За все время я подписал девять протоколов допросов. Самые большие сомнения, как я мог понять, у следователя вызывало мое нахождение в тылу у немцев, хотя при этом он сам прекрасно понимал, что завербовать человека за двое суток, а затем снова забросить его уже агентом практически невозможно. Когда, в конце концов, следователь понял, что ходит по кругу, допросы прекратились. На четвертый день утром вместо следователя пришел майор Васильченко. Майор, усевшись за стол, некоторое время пристально смотрел на меня, потом сказал:

— Скажу сразу: непонятный ты мне, лейтенант. Весь твой послужной список говорит о тебе как об инициативном и боевом офицере. И награды твои боевые сами за себя говорят. Только вот за последнее время тебя словно подменили. Какой-то ты стал равнодушный, без огонька в душе. Все время стараешься в стороне держаться. Почему?

— Никак нет, товарищ майор. Я не равнодушный, а дисциплинированный офицер, который четко выполняет приказы командования. Приказали мне добраться до партизан, я добрался. Приказали мне сохранить документы и полковника фон Клюге — я сохранил. То, что не стал проявлять инициативу во время перехода линии фронта, так для этого во главе группы был поставлен соответствующий офицер. Или я чем-то не прав?

— Дисциплинированный.... Ну-ну. Именно из-за своей дисциплинированности ты и оказался на фронте.

"Интересно, что ему от меня надо?".

— Свою ошибку я понял и осознал. Можете мне поверить, товарищ майор, больше подобное не повториться.

— Осознал, говоришь. Это хорошо, — наступила короткая пауза, за которой последовал неожиданный вопрос. — И как тебе в новой должности?

— Да я в ней и двух дней не пробыл, так что сказать мне просто нечего, — с показным равнодушием ответил я, до сих пор не понимая цели этого разговора.

— И то верно. Вот только мне странно, как такой интеллигентный парень, студент, стал опытным разведчиком?

— Товарищ майор, я комсомолец и советский офицер, а поэтому слова "Родина в опасности" понимаю, как приказ, согласно которому надо сделать все для уничтожения врага!

Я заметил, что мои пафосные слова не произвели на майора особого впечатления, скорее всего, он даже пропустил их мимо ушей. Его интересовала моя реакция. Вот только на что?

— Я наслышан о ваших подвигах, Звягинцев. Наслышан. Вы один из всей разведгруппы в живых остались. Имеете два ордена и две медали. Все знаю. Вот только затем орденоносец вдруг превратился в особиста, прикомандированного к штрафной роте. Какой резкий поворот судьбы!

Вопроса в его словах не было, поэтому я только пожал плечами, дескать, всякое в жизни бывает! Тот с понимающим видом покивал головой, а затем задал новый неожиданный вопрос: — На что вы рассчитывали, лейтенант, когда избивали офицеров, старших вас по званию?

Этот вопрос неожиданно подтолкнул меня к мысли о вербовке. Похоже, майор, подталкивал мое сознание к совершенной по отношению ко мне несправедливости, чтобы затем посмотреть мою реакцию. Получив направление, в сторону которого мне надо было двигаться, я включил образ обиженного молодого человека, который героически воевал, а вместо признания заслуг, его засунули в штрафную роту.

— Передо мной тогда были не старшие офицеры, а подвыпившие мужики, нарывающиеся на драку! Что я должен был ждать, пока они мне наваляют?! — это должно было прозвучать по-мальчишески, с легкой обидой на случившуюся со мной несправедливость. За что со мной так поступили? Я честно заслужил лейтенантские погоны. Полгода в партизанах. Шесть ходок за линию фронта. Два ордена и две медали. Я не прятался за чужие спины и бил врага не жалея своей жизни. Я тоже считаю себя героем. При этом мне, то есть Косте Звягинцеву, сейчас 20 лет и два месяца. Он еще совсем молодой парень, а значит, он имеет полное право обидеться, пусть даже несколько и по-детски. Если я все правильно рассчитал, то контрразведчик должен был понять, что лейтенант Звягинцев обижен таким несправедливым решением командования, а своей подчеркнутой дисциплинированностью и официальностью старается это подчеркнуть. Как интеллигент. Именно так. Он же из интеллигентной семьи. Лейтенант решил теперь делать только то, что ему приказали и ни шага в сторону. Пусть так все и выглядит.

Если это действительно так, то я убью сразу двух зайцев. Сниму с себя ненужные подозрения и укачу отсюда обратно в Москву.

— Лейтенант Звягинцев! Вы, прежде всего, советский офицер, а значит, должны блюсти свою честь! К тому же перед вами были не подвыпившие мужики, а старшие по званию офицеры, один из которых Герой Советского Союза! Да, я знаю, что не вы первым начали эту драку. Только благодаря тому, что подполковник Митин оказался честным и принципиальным человеком, с вас не сняли погоны, лейтенант! Вот только это не оправдывает вас! Вы, боевой офицер, поступили, как сопливый мальчишка!

— Зачем вы все это мне говорите, товарищ майор государственной безопасности? — при этом я постарался набычиться, придав лицу недовольное и упрямое выражение. — Я уже свое наказание понес. Буду честно воевать здесь, на фронте.

— Мне нужно понять, насколько глубоко вы осознали свою ошибку. Вы понимаете меня?

— Вам-то лично это зачем? — прикинулся я недоумевающим дурачком.

— Вас ведь не устраивает такое положение?! — ответил он мне вопросом на вопрос, который должен был прозвучать для меня неожиданно, поэтому пришлось сделать вид, что растерялся.

— Что-то я вас не понимаю, — но совсем ничего не соображающим придурком выглядеть было нельзя, поэтому моя растерянность быстро исчезла. — Впрочем,... догадываюсь. Вы хотите меня взять к себе. Так?

Майор удовлетворенно кивнул головой. Он так и думал, что амбициозный молодой человек, считающий, что его предало собственное начальство, клюнет на его предложение, как голодная рыба на приманку. В нем есть сила, воля, жестокость. Он научился убивать, и в тоже время, глубоко внутри него сидит интеллигент. Сейчас он считает, что его, героя, незаслуженно обидели, кинули в грязь. Если такому в нужный момент подать руку помощи, то он будет готов за вас, хоть с чертями в аду сражаться.

— Я согласен, — сказал я, а сам подумал: — Клюнула рыбка. Клюнула!".

Майор, мало знал меня, и поэтому сделал выводы исходя из моего дела и из того, что видел. То есть видел он молодого человека, студента, сумевшего за два года превратиться в разведчика-профессионала. Вот только сам Звягинцев из интеллигентной семьи, что для майора Васильченко было показателем слабости человека. Он считал, что у таких людей нет железного стержня, а значит, из него никогда не получится настоящего борца за счастье народа. Нет, такие люди тоже нужны для строительства коммунизма, но на самом острие борьбы могут стоять только такие люди, как он сам. Сам по себе майор был неплохим человеком, прошедшим через голодное, безрадостное детство. Затем была бурная молодость в годы гражданской войны. Вернувшись в родной город, пошел на завод. Был членом партийного бюро родного предприятия. В НКВД его направили по партийному набору, когда Берия стал во главе наркомата НКВД, и началась очередная чистка кадров. Получив первый опыт борьбы с японско-германскими шпионами и врагами народа, он понял, что в первую очередь надо отринуть малейшие сомнения в своей работе и безоговорочно верить проводимой партией и правительством политике. Иван Павлович Васильченко был примерным семьянином, любил жену и детей, считал себя опытным работником и искренне верил, что его работа приближает светлое будущее всего человечества. Преданность и работоспособность Васильченко высоко ценил его начальник, подполковник Быков Илья Иванович. Он почти полностью доверял ему, но при этом ему не хотелось, чтобы разговор с лейтенантом проводил майор, так как тот был излишне прямолинеен и мог наломать дров, но и откладывать беседу было нельзя. Звягинцев понравился подполковнику своим ненатужным спокойствием еще тогда, в первую их встречу, а он доверял своей интуиции. Два осколка, полученные от разрыва снаряда, не вовремя уложили его на больничную койку, но не это его волновало, а то, что он не выполнил данное ему поручение. Сначала он не смог перехватить предателей, которые сумели ускользнуть от него, перейдя линию фронта, а затем сорвалась отправка в тыл майора Васильченко. Он понимал, что его ничего хорошего не ждет, когда он выйдет из госпиталя и тут вдруг неожиданно узнает, что лейтенант каким-то образом сумел добраться до партизанского отряда и готов выполнить порученное ему дело. В положении подполковника это было просто чудо! Он ухватился за Звягинцева, словно утопающий, который готов ухватиться за соломинку, лишь бы выжить, а спустя еще трое суток получает еще один царский подарок. Полковника фон Клюге. И сведения, что один из предателей мертв. Спустя неделю его доверенное лицо, майор Васильченко, подтвердил всю эту информацию. После чего подполковник дал свое разрешение на разговор с лейтенантом Звягинцевым. К тому же за это время сотрудники Быкова собрали всю нужную ему информацию о Звягинцеве. Все говорило о том, что, несмотря на молодость, Звягинцев, опытный, решительный и жесткий человек, не теряющий головы в сложных ситуациях, а главное, не боящийся проливать чужую кровь. Если такого человека привязать к себе и влить в свою группу.... К тому же лейтенант знал маленький кусочек тайны, и это тоже был немаловажный повод, чтобы держать его при себе. Если его как следует приласкать, так думал подполковник, Звягинцев станет его личным ручным волкодавом. Он будет есть из его рук и рвать горло тому, на кого Быков укажет.

В отличие от Быкова у меня был свой план и его первая часть, похоже, начала реализовываться. Я возвращаюсь в Москву, где постараюсь показать себя как можно лучше по службе, а это значит, буду делать то, что прикажут. То, что меня собирались использовать в качестве волкодава не вызывало ни малейших сомнений. Вопрос заключался только в том, в кого мне придется стрелять.

ГЛАВА 5

В тылу армий и дивизий был свой мир, устроенный и уютный, в отличие от передовой. Здесь тебя кормили, одевали и требовали только работу по специальности. Ты не мерз в передовом окопе, не ползал в маскхалате по снегу под немецкими пулями, не совал голову в землю при разрывах снарядов и авиабомб. Здесь тебя никто не пытался убить. Жизнь была тихая и размеренная. Все это я узнал из рассуждений Степы Васильева, которому очень хотелось заниматься настоящими делами, а вместо этого на него повесили всю канцелярию. Дело в том, что к своему несчастью парень имел отличный аттестат, великолепный почерк и, по неосторожности, проявил умение грамотно и правильно составлять документы.

— Вон смотри, Костя! Там у нас сидят пропагандисты. Они вместе с немцами-антифашистами выезжают к передовой и агитируют немецких солдат. Вон тот барак наш. Там сидит начальство, следователи и шифровальщики. Левее, то место, куда мы сейчас с тобой идем. Лазарет. Там дальше редакция, которая тискает как листовки для немцев, так и сочиняет передовицы в дивизионную газету для наших бойцов. Еще дальше, отсюда не видно, — узел связи, а за ним ремонтные мастерские.

Я шел, слушал его, а сам думал о том, что тыловики, считаются, как и мы, на фронте, имеют военные звания, форму, а кое-кто медали и ордена, а в тоже время живут здесь почти гражданской жизнью. Едят, пьют, заводят романы, устраивают пьянки по различным поводам. Нет, я все понимал, но все равно в этом было что-то неправильное и обидное для себя, хотя при этом понимал, что сам бы не смог так сидеть. Без кипящего в крови адреналина и перехватывающего дыхание риска мне война не война.

Сегодня был первый день, как оказался на свободе после домашнего ареста, так я называл свое трехдневное заключение в бараке. Только сегодня утром транспортным самолетом Васильченко улетел в Москву. Все это время он сидел здесь, пока врачи не дали добро на перевозку полковника фон Клюге. Как только тому стало лучше, майор забрал его с собой. Мне он ничего об этом говорить не стал (мне стало известно от Саши Васильева), а только сказал, чтобы я ждал вызова. Это было понятно. Из Москвы сначала должен прийти официальный запрос и только после этого последует перевод. Теперь мне нужно было вернуться в свою часть и отбыть там какое-то время. Неделю или две. Так как попутка отправлялась только на следующий день утром, то мне дали день, чтобы привести себя в порядок. Первым делом я собирался отправиться в баню, но вовремя вспомнил про повязку, которую мне наложили в партизанском лагере.

— Где тут госпиталь? — спросил я Васильева. — Мне надо снять повязку.

— Я тебя провожу! — живо откликнулся на мой вопрос Степа и кинулся к вешалке за шинелью.

— Тебе что делать больше нечего? — лукаво спросил я его, хотя прекрасно знал, что его туда тянет. Мне уже довелось от него слышать, что в дивизию прибыла красивая врачиха и теперь туда совершает ежедневное паломничество, чуть ли не треть всех офицеров дивизии.

— Прогуляюсь хоть немного, а то засиделся за бумагами, — при этом молодой парень даже немного покраснел. Я постарался скрыть усмешку. Мне нравился этот прямой и открытый парень. Одевшись, мы отправились с ним в госпиталь. Пока шли, мне показалось, что людей в тылу как-то прибавилось. Когда я спросил об этом Васильева, тот ответил, что сегодня в дивизию прибывает пополнение, вот и прибыли офицеры со всех подразделений. Мы подошли к большому бревенчатому бараку, над крышей которого из двух торчащих труб белесыми клубами тек густой дым. У входа несколькими группками толпились, поеживаясь, в наброшенных на плечи шинелях, раненые. Они, торопливо затягиваясь, курили, потом бросали самокрутки в снег и бежали обратно, в тепло.

— Вот мы и пришли....

Голос Степы неожиданно перебил громкий и веселый крик: — Костя!! Звягинцев!!

Стоило мне обернуться на крик, как я сам восторженно заорал: — Сашка!! Воровский!!

Мы подбежали друг к другу, несколько секунд пристально вглядывались друг в друга, затем крепко обнялись.

— Ты как здесь?! Ты откуда?! — почти одновременно спросили мы друг друга и тут же рассмеялись.

— Ого! Так ты у нас, Сашка, уже старший лейтенант! — первым начал говорить я. — И наградами наверно полгруди завешено! Ну, рассказывай, парень, как ты дошел до такой жизни!

— Нет! Это ты рассказывай! Уже лейтенант! Ты где? Неужели в нашей дивизии?!

Нам козыряли проходившие мимо солдаты, улыбались или бросали удивленные взгляды офицеры — мы никого не замечали, пытаясь рассказать друг другу в нескольких словах то, на что ушло два года нашей жизни. Первым это понял я и предложил перенести нашу встречу в более уютное, а главное, теплое место.

— Костя, ты прав! Мне прямо сейчас надо быть у заместителя командира дивизии по тылу, — тут он задумался на какое-то время. — Вот что! Приходи.... Погоди, ты знаешь, где узел связи?!

— Приблизительно знаю.

— Я ему покажу, — влез в наш разговор Степа.

— Извини, Саша. Это Степан Васильев. Скажем так, сослуживец. А это Александр Воровский, мой большой друг. Мы с ним вместе учились в институте.

— Рад знакомству, — Воровский и Васильев пожали друг другу руки.

— Слушай, давай подходи к четырем часам. Там командиром лейтенант — связист Цадель Семен. Если буду опаздывать, извини друг, дел много, он тебя примет. Он мой хороший приятель. Все! Побегу!

— Знаешь, Костя, — Васильев задумчиво посмотрел вслед моему другу, — я тоже хочу поступить в институт. Вот только пойду учиться на геолога. Это самая настоящая мужская профессия! Представляешь, тайга, горы, степи! Быть там, где еще не ступала нога человека....

— Это ты уже загнул, парень!

— Я имел в виду необжитые места!

Разговаривая, мы подошли к входу и, открыв дверь, пошли по коридору. Судя по всему, здесь когда-то была школа. По коридору сновали сестры и врачи в белых халатах, медленно брели раненые бойцы. Дальше я пошел один. Васильев остался в коридоре у входа, недалеко от ординаторской.

— Извините, а где здесь перевязочная? — спросил я младшего лейтенанта медицинской службы, крепко сложенную женщину лет сорока пяти, с приятным лицом, на котором выделялись добрые синие глаза. Взгляд мягкий, добрый и отзывчивый. Увидев его, так и хочется, прослезившись, упасть ей на грудь и поведать о своих детских шалостях. По крайней мере, мне так сейчас подумалось.

— Предпоследняя дверь. Там помещение разделено на два отделения. Одно из них — перевязочная.

— Спасибо.

В бараке было тепло. По дороге я снял вязаные перчатки и расстегнул шинель. Толкнув дверь, вошел. Большая комната была перегорожена и разбита на несколько помещений, своего рода, занавесками. Здесь, как я понял, располагались перевязочная и процедурная. На лавке, стоящей вдоль стены сидело два офицера и несколько солдат, дожидаясь своей очереди. Трое раненых солдат, морщась и кривясь от боли, сейчас медленно одевались у самодельной вешалки, натягивая на себя, кто гимнастерку, кто шинель.

— Следующие двое! — скомандовала медсестра, выглядывая из-за занавески.

В ожидании своей очереди, я сел на край лавки. На меня поглядывали с интересом, но спрашивать никто не стал. Я слышал, как солдаты между собой говорили о пополнении, которое должно к ним прибыть и одновременно гадали о том: сколько новых солдат получит дивизия. Спустя полчаса мне сделали легкую повязку, затем сказали, что у меня все нормально заживает и больше приходить к ним не надо. Одевшись, я ушел.

В половину четвертого подошел к избе, которая именовалась узлом связи. Узнав, что я друг Воровского лейтенант Семен Иосифович Цадель принял меня с распростертыми объятиями. Он оказался большим любителем книг, но еще больше любил стихи.

Мне здорово повезло, что лейтенант Васильев оказался непьющим человеком, и у него оказалась в запасе бутылка водки, которую он мне пожертвовал, так что я пришел в гости не с пустыми руками. Сеня оказался веселым, говорливым и жизнерадостным человеком.

Говорили обо всем, только тему войны он избегал и говорил лишь о той, мирной жизни, которая осталась у нас за спиной. Рассказывал о своей семье, о прогулках, о мороженом, о Волге, о различных смешных случаях, случившихся с ним или его многочисленными родственниками. Он был умелым рассказчиком, за его словами вставали живые образы людей. Он и к своим девушкам-радисткам хорошо относился, старался их опекать и защищать, насколько это было возможно. Вот только защитник из него получился плохой, как он сам признавал, потому что был излишне интеллигентен и мягок характером. В этом он мне признался, после того когда мы опрокинули внутрь по сотке спирта и закусили рыбными консервами с галетами. Вскоре пришел Воровский. Вид у него был замученный. Скинув шинель, он минут пять стоял у печки, отогревался, рассказывая, как принимали пополнение, а тем временем Семен готовил закуску для стола. Две банки тушенки, хлеб, три больших соленых огурца, половину фляжки спирта и моя бутылка водки. Воровский, удивил нас, притащив приличный кусок соленого, с чесночком, сала. На вопрос, откуда взял, просто отмолчался. Сели за стол, выпили, а потом рекой потекли вопросы и рассказы о двух годах военной жизни. Воровский возмужал, раздался вширь. На левой его широкой груди висел орден, две медали и золотистая нашивка за тяжелое ранение. Я ткнул в нее пальцем.

— А этим тебя за что наградили?

Сашка замялся, а потом усмехнулся и ответил: — Не сейчас. После войны расскажу. Договорились?

— Как скажешь. Вот только до ее конца нам с тобой дожить надо.

— Доживем, Костя. А твои где награды?

— Два ордена, две медали. И две красные нашивки. Почему не на груди? — я усмехнулся и повторил Сашкины слова. — После войны тебе расскажу.

Мы весело рассмеялись. Насчет остальных вопросов о службе отвечал уклончиво. Дескать, по немецким тылам время от времени шастаю. Цадель с моим приятелем понимающе переглянулись и больше вопросов не задавали. Два часа, что были отпущены Воровскому, пролетели незаметно. Как нам не хотелось расставаться, но пришлось, так как Сашке надо было ехать в свое подразделение с пополнением, а на следующее утро мы с сопровождающим меня лейтенантом Васильевым отбывали в расположение моей дивизии.

Странно, но меня там не ждали. Нет, с ними связались и дали знать, что я живой, но после исчезновения лейтенанта Звягинцева и по сей день я официально считался без вести пропавшим, так как кроме слов дивизия ,в которой я числился, никаких официальних бумаг не получила. И когда я снова оказался в кабинете майора Брылова, на лице хозяина кабинета было весьма удивленное выражение лица при виде меня.

Войдя, вскинул руку к козырьку фуражки.

— Товарищ майор, лейтенант Звягинцев прибыл для продолжения службы.

— Вот те раз! Я уже и не думал, что тебя, Звягинцев, снова к нам направят!

Майор встал из-за стола, затем перевел взгляд на Васильева. Тот сделал шаг вперед, отдал честь.

— Младший лейтенант Васильев. Сопровождал лейтенанта Звягинцева к месту службы. Вот сопроводительные документы, — и он передал тоненькую папку майору.

— У вас еще что-то есть, лейтенант?

— Никак нет, товарищ майор. Разрешите идти?

— Идите!

Не успела за лейтенантом закрыться дверь, как Брылов обошел стол и какое-то время смотрел мне в глаза, затем присел на столешницу.

— Ну, рассказывай, где тебя все эти три недели носило?

— Товарищ майор, там, в бумагах, все есть.

— Мне не бумаги важны, а человек. Рассказывай.

Пришлось коротко рассказать ему о моих странствиях. По окончании рассказа он неопределенно хмыкнул, потом уселся за стол и буркнул: — Прямо, хоть роман приключений пиши. Ладно, садись, а я бумаги полистаю.

Листал он их довольно долго. Прочитав, он, нередко снова возвращаясь к прочитанному тексту. Потом сложил бумаги в папку, закрыл ее и хлопнул по ней ладонью.

— И что мне с тобой делать? — спросил он.

— Как что делать? — недоуменно переспросил я. — Я здесь, что уже не служу?

— Не служишь, так как до сих пор числишься пропавшим без вести, поэтому, несмотря на эти бумаги, тебя придется проверить.

— Проверяйте, — легко согласился я. — Только медленно и очень тщательно.

После моих слов он уж больно внимательно на меня посмотрел, затем видно что-то сообразил, хмыкнул, потом неожиданно спросил: — Кое-что краем уха слышал. Тебя в Москву, что ли обратно забирают?

— С чего вы так решили, товарищ майор? — теперь уже с некоторым удивлением поинтересовался я у него.

— Тут официальный запрос на тебя пришел, как обычно, а я отписал, как положено. Вот только в таких случаях, как твой, бумагу одну не присылают, вместе с ней следователь приезжает, чтобы на месте уточнить, что за человек. Да и вид у тебя больно спокойный. Обычно после таких дел, люди нервные становятся, а ты наоборот.

— Точно не скажу, потому что сам толком ничего не знаю, — неопределенно ответил я.

Контрразведчик понимающе усмехнулся:

— Зато мне, лейтенант, все ясно.

Четыре следующих дня я, можно сказать, отдыхал. Следователь, предупрежденный майором, допросы проводил с ленцой и по времени долго их не затягивал. На пятый день, утром, пришел приказ о моем переводе. Получив паек на дорогу и проездные документы, я сел на попутку, после чего поздним вечером, сменив три машины, добрался до вокзала. Тут мне крупно повезло и с отправлением и с билетом, так как уже спустя час я сидел в поезде, идущим на Москву. Без пересадок. Поезд был переполнен, поэтому место нашлось только в общем вагоне. Правда, проводница клятвенно обещала перевести меня, как только освободится лежачее место. Судя по тому, что я видел, пройдя половину вагона, большинство людей ехали из эвакуации домой. Было много вещей и детей. Большинство пассажиров или спали, или просто лежали, глядя в потолок. Кое-кто из пассажиров ел, разложив скудную еду, другие перебрасывались в картишки или просто разговаривали. В вагоне было накурено, душно, был слышен плач детей. Я присел с краю на скамейку, а сидор поставил под ноги. Соседи, кто не спал, только равнодушно покосились на меня, но с вопросами не полезли. Было видно, что ехали люди издалека и уже устали от тяжелой дороги. Где-то за спиной был слышен отборный мат и шлепанье карт.

"Блатота едет, — подумал я, проваливаясь в сон. Не знаю, сколько проспал, но разбудил меня чей-то крик. Где-то минуту, спросонья, соображал, что это за крики, пока не понял, что кто-то из картежников смухлевал и его теперь за это били. Народ в вагоне притих. Я тряхнул головой, прогоняя сон, и неожиданно для себя разозлился. Человек отдыхает, а эти твари расшумелись. Вскочил на ноги. Сделал несколько шагов, я добрался до источника шума и, остановившись, усмехнулся.

"Вот же сука, эта проводница. Мест у нее нет".

Вместо забитого вещами и людьми купе сидело четверо уголовников. При виде меня двое уголовников бросили бить своего подельника и злобно уставились на меня. Еще один урка, сидевший в углу, у окна, до этого с кривой усмешкой, наблюдавший за избиением, в свою очередь перевел взгляд на меня. На столе стояла бутылка, наполовину заполненная мутным первачом, стаканы, закуска и разбросанные карты.

— Чего тебе, служивый?! — с усмешкой спросил меня уголовник, сидевший у окна. Под распахнутым пальто виднелась рубашка и пиджак, но при этом брюки были заправлены в хромовые сапоги, а во рту тускло блеснула золотом фикса.

"Я тут в тесноте сижу, а эти твари, как белые люди едут".

— Пасти заткнули, шавки! И не звука тут! — я специально провоцировал их на драку.

В светлых, серо-стального оттенка, глазах уголовника, только что бившего своего собрата по профессии, плеснулась ярость, а в следующую секунду в его руке блеснул нож, выхваченный из голенища сапога. Он, даже не сказал, а прошипел: — Ну, падла тебе не жить, — и ударил. Вернее попытался ударить, так как его удар ушел в пустоту, а сам уголовник захрипел, синея лицом, получив удар по горлу.

— Порву, сука! — с криком на меня бросился второй уголовник, но уже в следующую секунду отлетел назад, крича от боли и рухнул на подельника, которого избивал пару минут тому назад. Нижняя часть его лица была залита кровью, обильно струившейся из сломанного носа. На крики боли прибежала проводница, несколько мужчин, среди которых было трое солдат-фронтовиков. Женщина побледнела, увидев залитых кровью и хрипящих уголовников. Бросив на меня испуганный взгляд, виновато пробормотала: — Я что.... Я ничего.... Думала, они как люди....

— Мне плевать, что вы думали, когда сажали этих уродов. Когда ближайшая станция?

— Скоро! Через... пятнадцать минут, товарищ офицер!

Я повернулся к четвертому уголовнику, продолжавшему сидеть: — Своими ногами уйдете или вас отсюда вынесут. Выбирайте.

Того просто передернуло из-за моих слов. Его взгляд, направленный на меня, был полон дикой злобы.

— Тебе не жить, сука.

— Чего разговаривать с этой уголовной мордой, товарищ лейтенант! Набить ему рожу и выкинуть с поезда! — зло выкрикнул из-за моего плеча солдат.

Пассажиры тут же поддержали его гневными криками.

— Зря ты так сказал, парашник, — усмехнулся я, глядя в глаза урке. — Вставай! Мы с тобой в тамбуре этот разговор закончим.

Бандит попытался изобразить на лице наглую усмешку, но это ему плохо удалось. Он видел, что этот лейтенант только что проделал с его подельниками и прекрасно понимал, что его ждет. Он медленно встал и только сделал шаг по направлению ко мне, как сильнейший удар в солнечное сплетение, выбив из легких воздух, сложил его пополам. Вытаращив глаза и кривясь от боли, он просипел: — Ты же сказал... в тамбуре....

— Я передумал, — бросил я ему, нанося мощный удар в челюсть, который распрямил бандита, бросив его обратно на вагонную полку. После чего я повернулся к толпившимся за моей спиной мужчинам: — Товарищи! Не в службу, а в дружбу! Выкиньте это дерьмо в тамбур, а затем на станции из вагона!

— Это мы мигом, товарищ офицер! Хватай их, мужики!

Довольные пассажиры, которым уже до смерти надоели уголовники, с матом и грубыми шутками поволокли избитых и растерянных уголовников по проходу. Я огляделся. Поморщился, после чего повернулся к побледневшей и растерянной проводнице, которая прибежала на крики и шум.

— А вы чего столбом стоите? Приберитесь здесь! Живо!

— Да! Сейчас! Все сделаю, товарищ офицер! — женщина с каждым словом кивала головой, наподобие китайского болванчика, а затем, сорвавшись с места, побежала к своему купе.

Не успел поезд остановиться, как я закрыл глаза и вытянувшись во весь рост на нижней полке освободившегося купе, закрыл глаза и почти сразу провалился в сон.

Поезд пришел поздно вечером. К вечеру мороз еще больше усилился. Пока я прошел вокзал и привокзальную площадь, меня дважды останавливал военный патруль. Приходилось снимать перчатки, расстегивать шинель и лезть во внутренний карман за документами, теряя драгоценное тепло. Если честно сказать, то меня эти задержки не раздражали. Меня все это время не покидало чувство удовлетворенности, потому что я добился, чего хотел — вернулся в Москву. Теперь мне надо было устроиться здесь так, чтобы снова не оказаться на фронте. В свою нетопленную квартиру я не пошел, а остановился на сутки в гостинице. Переночевав, прямо с утра отправился в Управление. Большая часть дня у меня ушла на представление начальству и оформление документов. Меня не только поставили на вещевое и денежное довольствие, но и дали неожиданный, но очень приятный бонус: один день на устройство моих личных дел, который ушел на генеральную уборку квартиры, закупку продуктов и приведение себя в порядок.

Мой непосредственный начальник, майор Иван Павлович Васильченко, представил меня сотрудникам, моим будущим коллегам и тут выяснилось, что за неделю до меня в группу майора вошел еще один новичок — капитан Быстров Вячеслав Антонович. Бывший командир взвода пешей разведки. Остальные трое оперативников были старшими лейтенантами. Молодые, веселые, задиристые парни. На фронте из всех троих воевал только один из них — Максим Тарасов. Он как и капитан Быстров служил в полковой разведке, но был тяжело ранен. После госпиталя был неожиданно для себя направлен на курсы, а затем сюда. Имеет две медали. "За отвагу" и "За боевые заслуги". Один из лейтенантов оказался "потомственным чекистом". Так себя назвал Боря Матвеев. Как оказалось, отец у него еще с Гражданской войны в ЧК работал. Третий оперативник, Матвей Прохоров, начинал работать в милиции, но после совместной операции с ГБ по задержанию банды уголовников, среди которых затесалось двое немецких агентов, был направлен на курсы, а затем сюда, на Лубянку. Несмотря на их молодость, опыт работы у всех троих парней был солидный и боевой. Им не только доводилось вступать в схватки с немецкими парашютистами, но и выслеживать внедренных к нам вражеских агентов.

После знакомства, Васильченко объяснил мне задачи, которые решала контрразведка НКВД СССР. Как оказалось, что ее задачи во многом схожи с контрразведкой "Смерш" НКО. Интересоваться, зачем нужно дублировать задачи двумя военными ведомствами не стал. Не мой уровень. После короткой лекции расписался в нескольких бумагах о хранении военной тайны. После чего мне, опять же под расписку, вручили несколько методических пособий, такие как "Инструкция по организации розыска агентуры разведки противника" или "Материалы по распознаванию поддельных документов". Затем нашел комсорга и встал на учет в комсомольской организации. Заплатил взносы. Опять, уже в который раз, встал вопрос, об общественной нагрузке. Сказал, что обязательно над этим подумаю и ушел. Вернулся в комнату к оперативникам, где мне выделили стол. Некоторое время просто беседовали. Парней больше всего интересовало, за что я получил свои награды, после чего каждый занялся своей работой. Я решил, пока есть время почитать инструкции, но не успел добраться даже до середины брошюрки, как меня вместе с капитаном неожиданно вызвал к себе Васильченко.

— Садитесь, товарищи офицеры. Ставлю перед вами задачу....

Суть задания на первый взгляд была проста. На подходах к Москве сутки назад был расстрелян армейский патруль, пытавшийся задержать группу неизвестных лиц, а сегодня, пару часов назад, лесник из подмосковного лесного хозяйства позвонил в местное отделение НКВД и сообщил о двух подозрительных типах. Он их приметил во время своего обхода возле заброшенного дома, стоящего на самом краю леса.

— Как вы видите, район один и тот же. Да и расстояние между ними вполне подходит, — он провел пальцем по карте. — Где-то около двадцати километров. Сколько их и кто они, вам и предстоит узнать. Выезжаете прямо сейчас. Брать живьем. Стрелять на поражение в случае крайней необходимости. Капитан Быстров, вы назначаетесь старшим. Вам будут придана местная милиция и взвод солдат. Машина ждет. Вопросы есть?

— Дом рядом с лесом или поодаль? — поинтересовался капитан.

— Поодаль. Там вырубка была.

— Маскхалаты и ватники нам не помешали бы, товарищ майор, — заметил я. — Там наверно кругом чистое поле.

— Сейчас позвоню — получите. Еще вопросы?

Мы с капитаном переглянулись, затем Быстров сказал: — Больше вопросов нет, товарищ майор. Разрешите идти?

Догадаться было несложно, что начальство этим заданием хотело посмотреть, как новички поведут себя в настоящем деле.

Спустя три часа мы были на месте сбора, в деревне Шлыково, где нас встретил начальник местного отделения НКВД, старший лейтенант, вместе с двумя своими сотрудниками. Перезнакомились, после чего были представлены майору милиции. Пока перебрасывались общими фразами, приехал крытый брезентом грузовик. Из кабины машины ловко выпрыгнул армейский старший лейтенант. Подошел к нам. Кинул ладонь к козырьку: — Здравия желаю! Старший лейтенант Ведерников. Прислан для огневой поддержки операции.

— Сколько с тобой солдат, лейтенант? — поинтересовался Быстров.

— 22 бойца, товарищ капитан.

— А у вас, товарищ майор? — поинтересовался Быстров у милиционера.

— Семь человек, вместе со мной. Двое оперативников, остальные — постовые милиционеры.

— За домом кто-нибудь следит?

— Мой сотрудник сейчас наблюдает за домом, — ответил старший лейтенант НКВД.

— Пошлите к нему человека. Пусть узнает: что да как?

Лейтенант отошел к своим людям, чтобы отдать приказание. Быстров между тем обратился к леснику, который стоял немного поодаль: — Товарищ, подойдите поближе.

Когда тот подошел, спросил: — Как вас звать-величать?

— Кондратий Иванович Хвостев.

— Скажите, Кондратий Иванович, дом насколько близко к лесу стоит?

Лесник какое-то время подумал, а потом уже обстоятельно ответил: — Метров сто там будет до леса, товарищ командир. Только там не лес, а молодая поросль растет. За ней, ну никак вы не укроетесь. Так что голое место там вокруг избы, как моя коленка. Вот ежели стемнеет, то тогда да. Подкрадетесь.

— Ясно. А когда стемнеет?

Лесник задумчиво посмотрел на небо, потом сказал: — Часа через полтора, товарищ командир.

Капитан отвернулся и обратился к стоящим рядом с ним офицерам:

— Где-то в полутора километрах от нас, за лесом, в заброшенной избе, прячется группа немецких агентов. Если это те гады ползучие, кто вчера расстрелял армейский патруль, то отстреливаться они будут до последнего. Вот только плохо, что мы до сих пор не знаем: сколько их там? Теперь хочу услышать ваши предложения, товарищи офицеры. Начнем с вас, товарищ майор.

Милицейский начальник помялся, потом неуверенно сказал: — Думаю, нужно дождаться темноты. Людей можем зазря положить, если сейчас их штурмовать будем.

Армеец рассуждать не стал, а лихо отрапортовал: — Как прикажете, так и будем действовать, товарищ капитан!

Быстров посмотрел на начальника местной НКВД, затем на меня, и с еле уловимой усмешкой спросил: — А вы что скажете, коллеги?

В другое время я бы пожал плечами и отмолчался, но сейчас мне нужно было показать себя. Показать товар лицом.

— Я бы попробовал взять их, когда стемнеет. Только не штурмом, а в одиночку.

— Даже так? — усмехнулся Быстров, оценивающе глядя на меня. — Впрочем,... почему бы не попробовать.

Майор милиции и оба старших лейтенанта удивленно на меня уставились. Никак не могут понять: с чего это этому лейтенанту героя из себя корчить? То ли у молодого парня это самое геройство в заднице играет, то ли он действительно специалист в подобных делах? Вот только понять по его каменной физиономии ничего нельзя. Майор, опытный сыскарь, успевший повоевать, и после тяжелого ранения, снова вернувшийся на свое прежнее место, после некоторого раздумья решил, что парень совсем не прост. Быстров какое-то время задумчиво меня разглядывал, а потом сказал: — Решено. Идем вдвоем.

— Не доверяете, товарищ капитан? — усмехнулся я.

— Думаю, лишним не буду. Два года оттрубил в дивизионной разведке. У меня на личном счету было одиннадцать языков, пока меня.... Впрочем, это неважно. Значит так, товарищи офицеры. Ждем результатов от нашего наблюдателя, а затем мы с лейтенантом выдвигаемся к цели.

Ждать пришлось около двадцати минут, но ничего нового мы так и не узнали. Никаких новых лиц не было замечено. Решили, что как начнет темнеть — начать окружение дома, а до этого никакого движения. С расстановкой сил командирам определиться самим, но упор сделать на лес. Так как если агенты будут прорываться, то только в лес. Пока мы переодевались, пришли сумерки.

Сначала двигались осторожно, пригибаясь к самой земле, а потом поползли по-пластунски. Направление выбрали на ту сторону дома, где окно было заколочено досками. Человека на чердаке я заметил не сразу, а сначала просто уловил какое-то неясное движение. Замер. За мной замер Быстров. Проследив мой взгляд, чуть заметно кивнул головой. Он тоже что-то заметил. Осторожно показал ему три пальца. Три агента. В ответ последовал легкий кивок головой. Несколько минут наблюдали за чердаком. В какой-то момент мы даже заметили бледное пятно лица. Тот как-то уж пристально вглядывался вдаль. Заметил или ему просто что-то видится? Быстров нахмурился и я его понимал. Если они что-то заметили, то прямо сейчас будут прорываться в лес. Вот только как там дело с нашими? Замкнули кольцо окружения или нет? Впрочем, чего гадать! Нам надо как можно быстрее доползти до дома. Оказавшись под бревенчатой стеной, замерли, прислушиваясь. Было тихо. Неужели уже сбежали? Но тогда почему стоит тишина?

Осторожно приблизились к выбитому окну и сразу услышали обрывок негромкого разговора.

— Какого хера мы здесь затихарились, Клин? Или ты думаешь, что нас не ищут?

— Понятное дело, что ищут. Вот только не в тех местах.

— Гм. Что ж, тебе виднее, Клин.

— Хорош бока греть! Вылези, да осмотрись кругом, потом хавать будем.

"Если это агенты, то чего говорят, как урки?".

Вопрос как возник, так и исчез, стоило мне услышать тяжелые шаги. В вязкой от напряжения тишине было слышно, как потрескивали дрова в костре. Скользнув под заколоченным окном, я подобрался к углу избы, держа в руке нож. Стоило заскрипеть двери, как тело автоматически напряглось в преддверии схватки. Сейчас он переступит порог. Сделает шаг, другой.... В следующее мгновение послышался шум. Это с чердака спрыгнул наблюдатель.

— Слышь, Клин, нас, похоже, засекли. Плохо видно, но вроде там, — судя по еле заметной паузе, агент указал направление рукой, — какое-то движение. Братва, надо срочно рвать отсюдова!

На его слова первым откликнулся тот, кто стоял у двери. В его голосе прозвучали панические нотки: — Клин! Я же тебе говорил! Надо....

— Заткнись, падла! — резко оборвал его главарь. — Еще слово вякнешь — урою! Гадом буду! Теперь так. Игла, выйди, осмотрись. Шпалер держи наготове. Мы с Быком сейчас затушим костер и соберем жратву. Снова в лес пойдем. Там отсидимся.

Под ногами предателя заскрипел снег. Шаг, второй, третий.... Секунды его растерянности

при виде внезапно возникшей перед ним белой фигуры мне вполне хватило. Он еще только открывал рот для крика, как нож вошел ему в шею, вот только все равно раздался выстрел. Громкий, неожиданный, резко ударивший по ушам, звук. Да и что тут сделаешь, если эта тварь держала палец в напряжении на спусковом крючке. В два прыжка я оказался стоящим сбоку у двери, с пистолетом наготове.

— Клин, менты!! — раздался вопль

— Заткни пасть, сука!

Рядом со мной уже стоял Быстров, держа в руке пистолет.

— Похоже, это обычные уголовники, лейтенант, — тихо, почти прошептал капитан.

— И мне так кажется.

— Эй, гниды! Бросай оружие и выходи наружу с поднятыми руками! Даю минуту! После чего забросаем гранатами!

Неожиданно со стороны раздался шум. Мы, с капитаном, почти одновременно повернули головы в сторону леса. В нашу сторону, ломаной и редкой линией, тяжело переваливаясь в снегу, бежали солдаты со своим бравым командиром.

— Все! Время прошло! — крикнул капитан.

— Начальник! Мы сдаемся! Не шмаляйте! Мы выходим! — на два голоса завопили бандиты.

Когда первый из них оказался на пороге, Быстров закричал ему: — Три шага вперед! Мордой в снег, сука фашистская!

Со вторым бандитом разобрался я. Тот получил рукоятью пистолета по лицу и рухнул в снег с воплем: — За что, начальник?!

— Кто забросил?! С каким заданием?! Живо колись, падлы фашистские! — стал сразу допрашивать Быстров своего пленника, при этом тыча ему в голову стволом пистолета. — Молчать не советую! Мне и одной фашистской гниды хватит! А второго я в расход пущу!

— Начальник, погоди!! Я честный вор!! 58-ю мне не шей!! — дико заорал Клин, понявший, что их приняли за немецких агентов. — Побег на себя возьмем! И только!

Мы переглянулись с Быстровым. Все-таки это уголовники. Спустя несколько минут подбежал лейтенант со своими солдатами. Несмотря на то, что все они здорово запыхались, вид у всех был боевой.

— Взяли?! Ух, здорово! — воскликнул лейтенант, затем развернулся к лежащему на земле зэку с разбитым носом. — Все, гад фашистский, отпрыгался! Теперь к стенке тебя, шкуру продажную, поставят!

Быстров бросил быстрый взгляд на разошедшегося лейтенанта и отдал приказ: — Лейтенант, пусть твои солдаты обыщут дом. От подпола до чердака. Да пусть еще огонь разожгут. Погреться не мешало бы.

Дом и зэков быстро обыскали. В подтверждение слов бандита, ничего из шпионских атрибутов не было найдено. Ни документов, ни карт, ни батарей к рации. Вот только оружие у всех троих было неплохое. Три пистолета ТТ и три хороших ножа. К ним два рюкзака, набитые продуктами. Галеты, сало, крупа, консервы. Причем они были явно не из ограбленного по дороге деревенского продмага. И при этом на них были старые, рваные и прожженные во многих местах ватники, потрепанные треухи и кирзачи. Одежда беглого зэка.

После сигнальной ракеты, отменяющий облаву, к нам подошла милиция и начальник местной НКВД со своими сотрудниками. Непонятную ситуацию для нас окончательно прояснил милицейский майор, подошедший посмотреть на вражеских агентов. Стоило ему взглянуть на одного, как он весело, от души рассмеялся.

— Ха-ха-ха!! Фомкин, ты, что в немецкие шпионы подался?! Масть решил сменить?!

— Ты что, начальник! — заблажил чердачный наблюдатель. — Не! Не! Я честный вор! Я уже сказал! Побег на себя возьму! Но в суках никогда не числился!

О побеге группы заключенных начальник местного отделения милиции уже знал, так как получил ориентировку на Фомкина, бывшего жителя одной из местных деревень, а ныне дважды осужденного за кражи государственного имущества. Спустя десять минут все окончательно стало по своим местам. У Фомкина Михаила здесь жила мать, известная на всю округу самогонщица. Вот он и решил с двумя своими подельниками какое-то время пожить у нее, пока все не утихнет. Так они оказались в этих краях. С оружием и продовольствием тоже все решилось просто. Чисто случайно они наткнулись на шпионский грузовой контейнер, который распотрошили. Все, что могли, взяли с собой, а остальное бросили.

— Что там было?!

— Документы разные. Орденские книжки. Все чистое, незаполненное. Форма офицерская. Карты. Продукты. Оружие. Патроны.

Отвечали беглые зэки охотно, так прекрасно знали, что за побег им добавят по два-три года, а за предателей родины могут и к стенке поставить.

— Место показать можете?

Уголовники переглянулись, но ответил один Клин, бывший у бандитов за главаря: — Врать не буду, не знаю, начальник. Где-то ближе к окраине леса, но точно не скажу. Если только вот, Фома. Он местный.

— Ты знаешь, где контейнер?!

Тот шумно глотнул, потом спросил: — Начальник, а снисхождение нам за это будет?! Все-таки помощь....

Снова оказавшись на земле, уголовник быстро заговорил: — Начальник! Ты чего! Я же только спросил! Конечно, проведу, начальник! Я помню это место!

Спустя сутки мы вернулись в управление. Без шпионов, зато с грузовым контейнером. Почему агенты не подобрали его, был только один ответ. Не смогли найти. Я так и не узнал, что в ходе облавы, где-то в километре от обнаруженного груза, было найдено три спрятанных парашюта. Переночевав дома, я пришел в управление и сел писать отчет о проделанной работе. Сидеть в теплом кабинете, после двух суток, проведенных на морозе, было приятно, вот только взгляд на бумаги, лежащие передо мной, не давали ощутить полное удовлетворение. Впрочем, уже буквально через два часа меня вызвали в дежурную комнату, где собиралась следственная группа, которой было поручено дело по ограблению склада с оружием в одной из воинских частей, где был убит солдат, стоящий на внутреннем посту. Появился я в управлении уже только через неделю. Работы было много, причем не только оперативной, но и бумажной. Время от времени приходилось выезжать на "проверки". Так мы называли звонки от людей, которые просили проверить того или иного человека. Среди них было немало "пустышек", но именно по такому звонку мы с Максимом Тарасовым взяли власовца, который каким-то образом сумел добраться до Москвы и решившего отсидеться у матери. Приехал он под видом сержанта-фронтовика. Участкового вполне убедил шрам на животе и бумага из госпиталя, в которой говорилось, что боец получил множественные осколочные ранения живота, согласно которым был комиссован. Вот только не сумели мы эту сволочь взять живьем. Каким-то звериным чутьем тот понял, что мы пришли по его душу, и начал отстреливаться, а последний патрон пустил себе в висок. Следующие два дня меня не трогали. Все это время я приводил свои бумаги в порядок, потому что майор Васильченко строго заявил: если прямо сейчас не приведу бумаги в порядок, то буду иметь бледный вид. К вечеру второго дня я озверел, закопавшись в бумагах. На третий день утром пришел Быстров, но садиться не стал. Я только поставил чайник. Мы с ребятами собирались завтракать.

— Чай пить будешь? — спросил я его, при этом понимая, что он неспроста стоит и не раздевается.

— Нет. И ты тоже не будешь, — с ехидной улыбкой сообщил он мне. — Пять минут на сборы. Нас машина ждет.

— Куда едем?

— В область! Собирайся! — коротко бросил капитан и зашагал к двери.

Уже по пути он просветил меня по этому делу. На военный грузовик с продовольствием было совершено нападение. Водитель и солдат-охранник были убиты. Причем, это было уже второе нападение.

Уже на подъезде мы услышали выстрелы.

— Тормози! — скомандовал Быстров шоферу. Мы вылезли из машины, и пошли разбираться, кто тут в войну играет. Сначала мы определили, кто в кого стреляет. Солдаты (около взвода) с дюжиной милиционеров окружил хутор, где засела вооруженная банда. Прямо перед тем, как мы появились, прошел неудачный штурм. Солдаты во главе с лейтенантом кинулись в атаку, но тут с чердака ударил немецкий пулемет "МГ 34". Пулеметчик оказался опытным стрелком. Несколькими короткими очередями сумел срезать лейтенанта, сержанта и трех солдат. Остальные бойцы в спешке отступили и залегли. Из офицеров остался только младший лейтенант милиции, причем совсем зеленый.

— Младший лейтенант Лысенко, товарищ капитан государственной безопасности.

Милиционер был растерян и испуган, хотя старался держаться молодцом.

— Что тут произошло, лейтенант? Где старшие офицеры?

Он рассказал нам, что дежурный в отделении получил звонок о частой стрельбе в стороне хутора. После чего позвонил в местное отделение ГБ. Там сказали, что знают об этом и люди выехали на вызов. Потом его начальник, капитан Лисковец, приказал ему брать полуторку и постовых милиционеров, после чего выехать к хутору. Когда они приехали, здесь уже был армейский взвод из воинской части, расположенной в пяти километрах отсюда. Почему лейтенант начал атаку, ничего сказать он не смог, а судя по неподвижному телу лейтенанта, лежащего на снегу, мы никогда об этом не узнаем. Решил героем себя показать? Медаль заработать? Может быть.

— А чего твой капитан не приехал?

Младший лейтенант милиции пожал плечами: — Третьего дня банду брали, так ему плечо прострелили. В госпиталь он идти наотрез отказался. Вот....

— Ясно. А почему нас не дождались? — спросил я.

— Не знаю, товарищ лейтенант государственной безопасности. Нас для оцепления вызвали.

— Идиот! В героя решил поиграть! — в сердцах высказался Быстров. — Мало того, что сам по-дурацки погиб, так еще людей положил.

— Сколько их там? — спросил я.

Младший лейтенант виновато сказал: — Не могу точно знать. Трое, а может и четверо бандитов.

— С другой стороны хутор кто-нибудь прикрывает? — недовольно спросил Быстров, продолжая смотреть на трупы, грязно-серыми пятнами, лежащими на снегу.

Я его понимал. Стружку за проведение операции командование будет снимать со старшего офицера.

— Так точно! Там, с другой стороны, сержант. И отделение солдат.

— Надеюсь он не такой быстрый, как этот лейтенант?

— Никак нет, товарищ капитан. Тот сержант, сразу видно, дядька самостоятельный.

— Будем надеяться, — невесело усмехнулся капитан.

Я уже обдумал сложившуюся ситуацию и понял одно, что бандиты просто так не сдадутся, а значит, будут еще трупы. Вот только мне среди них быть не хотелось. Пулеметчик перекрывал все подходы с нашей стороны. Если их там четверо, то с какой стороны не штурмуй — потерь не избежать.

— Что будем делать, Звягинцев?

— Надо отвлечь пулеметчика, а затем подобраться поближе и забросать гранатами дом. Другого выхода не вижу.

Капитан громко хмыкнул, потом бросил невеселый взгляд на трупы и неожиданно сказал:

— Знаешь, лейтенант, скажу тебе прямо: что там, на фронте, что здесь — идет самая настоящая война. Знаешь, когда меня после госпиталя в Москве оставили, я думал, что все как-то по-другому будет.

— Решил, что как на службу ходить будешь. В 9 часов пришел, а в 6 часов с работы ушел. Так что ли? — съехидничал я.

— Нет, конечно, — усмехнулся Быстров, но спустя несколько секунд, бросив взгляд на хутор, помрачнел. — Ладно. Все это лирика.

Он развернулся и посмотрел на лейтенанта милиции.

— Ты, лейтенант, бери своих и солдат, после чего начинайте обстреливать чердак. Да так, чтобы эта сволочь головы не могла поднять. Команду стрелять даст этот офицер, — и Быстров кивком головы указал на меня. — Задание понял?

— Так точно, товарищ капитан! — бодрым голосом отчеканил он.

Теперь, когда ответственность взял на себя старший по званию офицер, милицейский лейтенант выглядел бодрым и где-то даже веселым.

— Вот и хорошо. Пришли мне сюда солдата с гранатами. Выполняй.

Когда милиционер ушел, я спросил у Быстрова: — Сам решил пойти?

— А кого еще посылать? Сам же видишь! Все, как один, птенцы необстрелянные!

— Вижу. Я прикрою.

У солдата, который принес гранаты, я забрал винтовку, после чего спрятавшись за деревом, стал высматривать пулеметчика в полумраке чердака. Сейчас ни его, ни пулемета не было видно. Для меня было странным, что бандиты никак не отреагировали на перемещение солдат. Ни одним выстрелом. Я бросил взгляд на напряженное лицо Быстрова, потом повернул голову в сторону и крикнул: — Бойцы! Огонь по чердаку!!

Загрохотали выстрелы, в одно мгновенье, взорвав тишину. В ту же секунду Быстров рванулся вперед. Не успел он сделать и двух десятков шагов, как в чердачном окне появился ствол пулемета. Бандит явно нервничал под градом пуль, так как успел дать две коротких очереди, но они взбили снежные фонтанчики левее и сзади бежавшего к дому капитана. Я прицелился и выстрелил в серую темноту чердака над самым пулеметным стволом. Вдруг неожиданно ствол пулемета резко дернулся и задрался в небо. В этот самый момент капитан бросил в разбитое окно, одну за другой, две гранаты. Дом содрогнулся.

— За мной, в атаку!! — заорал я и помчался к хутору. Из дома в ответ выстрелили всего три или четыре раза. Недалеко от меня, кто-то крикнул от боли, но я рвался вперед. Перемахнув забор, винтовку я бросил еще раньше, с пистолетом в руке, я уже подбегал к дому, как увидел в проеме разбитого окна чье-то перекошенное, залитое кровью лицо. Несколько раз выстрелил прямо в него и спустя несколько секунд в доме грохнул третий взрыв.

"Сука! Он же гнида хотел гранату в меня бросить! — пришла ко мне запоздавшая мысль, когда я уже прижался к бревнам стены. Сердце колотило так, словно хотело выбраться наружу. В горле пересохло.

— Быстров, ты где?! — закричал я, так как упустил его из виду во время атаки.

— Не боись, лейтенант! Меня так просто не убьешь! — весело закричал откуда-то из-за дома капитан. — И не спи там! Давай дело быстрей заканчивать!

Вот только заканчивать было нечего. Когда капитан ворвался в дом с группой бойцов, то нашел только трупы. Как оказалось, бандит с гранатой, которого я убил, оказался последним. Всего в доме насчитали пять трупов. Чуть позже, нашли хозяина с женой в подполе, сизых от холода.

— Кого мы теперь будем допрашивать? — спросил я с кривой усмешкой капитана.

Тот в ответ досадливо поморщился, понимая, что теперь связать нападения на военные машины и банду будет намного труднее. Правда, огорчались мы недолго, до допроса хозяев хутора. Оказалось, что бандиты уже несколько раз наведывались к ним за самогоном и соленьями, рассчитываясь с ними армейскими консервами. Нетрудно было сличить маркировку и понять, что можно с полной уверенностью объединять эти два дела в одно. Через пару дней мы передали собранный материал местным органам НКВД и отправились в Москву.

ГЛАВА 6

С командировками и дежурствами у меня смешались дни и недели. Приезжал домой, отсыпался и снова ехал в управление. Там меня ждали отчеты о проделанной работе, которые было необходимо сдать еще на прошлой неделе, новые командировки, выезды в составе опергруппы, тренировки в спортзале и тире. В коридоре как-то столкнулся с комсоргом, который с ходу потребовал от меня заметку в стенгазету и пятьдесят рублей в фонд помощи, который собирает наша комсомольская организация, то ли в пользу безработных, то ли беспризорных. Отдав деньги и клятвенно пообещав, что заметка будет готова к концу недели, я уже собрался идти дальше, но оказалось, что у комсорга есть ко мне еще претензии. Оказалось, что я пропустил подряд два занятия по политической грамотности и теперь он собирается поставить вопрос о моей политической незрелости на ближайшем комсомольском собрании. Я разозлился.

— Послушай, Васюков. Я работаю! Прихожу на работу к восьми и ухожу, в лучшем случае, в семь-восемь вечера, а то и в полночь! За последние две недели дважды был на выезде. Не было меня в управлении в это время. Понимаешь? Не было!

— Это не оправдание! Чтобы победить на идеологическом фронте — нам нужно учиться! Каждый день! Как говорил товарищ Ленин: учиться, учиться и еще раз учиться!

Мне очень хотелось сказать ему, что тот вместо того, чтобы заниматься делом, занимается хренью и при этом отвлекает от дела занятых людей, но вместо этого пришлось покаянно пообещать, что как только разгребу самые важные дела, то сразу займусь своим политическим образованием. После этого разговора, я пошел по коридору в нашу комнату и почти сразу наткнулся на своего непосредственного начальника. При виде меня Васильченко как-то нехорошо улыбнулся. По крайней мере, мне так вначале показалось, но уже спустя пару минут заулыбался и я.

— Отдохнуть, Звягинцев, не желаешь?

— Желаю, товарищ майор. Еще как желаю. Вот только....

— Завтра у тебя выходной день.

— Вы это серьезно? — не сразу поверил я своему счастью.

— Серьезно, лейтенант.

В комнате я посмотрел на отрывной календарь. Первый выходной день у меня пришелся на вторник. К тому же я ушел с работы рано, еще семи не было. Тарасов, сидевший за отчетами, оторвал взгляд от бумаг и завистливо сказал мне на прощание: — Счастливчик. А мне тут разгребать эту кучу до самой ночи. Эх! Иди уже, Костя, не трави душу.

Первой новостью стало письмо, которое я нашел в своем почтовом ящике. Судя по штемпелю, оно пролежало около двух недель. В нем была копия заключения о смерти Натальи Витальевны Скворешиной в результате сердечного приступа. Секунд пять не мог понять, какое отношение имеет ко мне смерть этой женщины и только брошенный взгляд на адрес заставил меня вспомнить. Калуга. Умерла бывшая хозяйка этой квартиры — моя фиктивная жена. Теперь ее больше не было, осталась только эта бумажка. Нетрудно было догадаться, что заключение о смерти прислала ее сестра. Заглянул в конверт. Больше никаких бумаг в нем не было.

"Теперь я официальный холостяк, — усмехнулся я и выбросил смерть уже незнакомой мне женщины из головы. Сейчас меня больше волновала горячая ванна. Приведя себя в порядок (почти полчаса отмокал в ванне), я пожевал тушенки, запил ее горячим чаем и завалился спать. Проснулся и вспомнил, что у меня целый день отдыха. Сердце приятно заныло от предвкушения грядущего праздника. Пожалел, что в Москве нет ни Костика, ни Сашки Воровского, после чего решил составить программу отдыха. В нее входило обязательное посещение ресторана и женщина. Мельком подумал о Татьяне, но почти сразу отмел ее кандидатуру. Красивая и умная девушка, но за ней ухаживать надо, а мне нужна страстная, горячая женщина, поэтому я, недолго думая, позвонил на квартиру профессора. Хозяин дома должен быть на работе, в своем институте, а Олечка, возможно, будет дома. Вот только мои ожидания не оправдались. Трубку снял профессор.

— Кто звонит? — голос резкий, недовольный.

— Костя Звягинцев. Не забыли меня?

— Помню! — зло вскричал профессор. — Еще как помню! Я тебя в своем доме принимал, а ты... ты, с этой сучкой, моей женой, спал! Теперь ты еще имеешь наглость звонить...!

— Стоп! Я только с фронта приехал, а вы мне такое заявляете! — приврал слегка я, лихорадочно вспоминая, когда мне в последний раз довелось видеть Олечку.

"Четыре месяца назад я... встречался с Костиком, а с ней.... — но додумать мне дал возмущенный вопль профессора.

— Этот капитан тоже так заявил, когда я его застал в своей постели! Эта тварь, шлюха, которую я ввел в свой дом....

— Я четыре месяца не был в вашем доме! Это вам понятно?! — при этом я добавил в голос командного тона.

Какое-то время ничего не было слышно, кроме громкого сопения разгневанного профессора и мне стало понятно, что тот до конца не уверен, был ли я любовником его жены или нет.

— Так что вам надо, Звягинцев? — наконец недовольно буркнул он.

— Меня интересует Костик. Где он сейчас? Если он в армии, тогда дайте номер его полевой почты.

— Какая-то зенитная... или пулеметная дивизия, — сухо буркнул профессор. — Подождите. Сейчас посмотрю где его письмо и продиктую адрес полевой почты.

Пока тот искал письмо, я подумал: — Если он у зенитчиков, то ему повезло. Все-таки не на передовой. Гм. Интересно, а где теперь Олечка обитает?".

Записав адрес полевой почты, я положил трубку. Ситуация несколько осложнилась. Я был немного знаком с парой ее подруг, но их телефоны уже давно потерялись, кроме Светы, с которой мы несколько раз встречались. Набрал ее домашний номер, но телефон не отвечал и тогда я позвонил на работу. На месте ее не оказалось, но девичий голос сказал, что Светлана Николаевна сейчас на заднем дворе — товар принимает.

— Надолго?

— Не знаю. Может еще минут двадцать,... а может и полчаса.

— Спасибо, — сказал я и положил трубку.

Выходить на улицу мне жутко не хотелось. Я достаточно намерзся за эти недели, но и есть консервы у меня не было никакого желания, так как основным продуктом у нас в командировках была эта самая тушенка. Правда, перебирая банки я нашел какие-то рыбные консервы, но и они не вызывали желания питаться дома. Хотелось жареной картошечки, сочной горячей отбивной, соленых огурчиков и прочих прелестей ресторанной кухни. Да так хотелось, что дважды слюну проглотил.

"Что-то надо делать. Время около одиннадцати. Гм, — я задумался на минуту. — Все. Решено. Иду обедать. Все остальное будем решать... после сытного обеда".

Я уже слышал, что в начале этого года открылось несколько коммерческих ресторанов и один из них, под названием "Аврора", находился не так далеко от меня.

Спустя полтора часа сытый и довольный жизнью, потягивая коньяк, я наблюдал за клиентами ресторана. Их было немного в будний день, к тому же деньги, что мне пришлось выложить за обед, составляли почти половину лейтенантского жалования. Первым делом внимание привлекла компания из трех молодых офицеров. Быстро жуя, они негромко, но очень оживленно, обсуждали. Не фронтовики, сразу определил я. В их глазах не было злой бесшабашности и глухой тоски, которая сразу выдавала человека, прибывшего с фронта. Вообще в зале сидело два десятка несколько человек. По большей части офицеры и две семейные пары гражданских лиц. Для большого зала ресторана это было почти ничтожное количество посетителей.

"Может мне просто подъехать к Светлане на работу? Пообщаюсь, заодно узнаю, что там случилось с Олечкой. М-м-м.... Решено. Так и сделаю".

Расплатившись по счету, я прошел через зал. Забрав у гардеробщика свою шинель, неторопливо надел ее, потом стал у зеркала, чтобы надеть шапку. Неожиданно хлопнула входная дверь и в зеркале отразилась фигура подтянутого капитана, который быстро прошел в зал.

"Не раздеваясь, поперся. Чего.... — не успел я так подумать, как понял, что мне его лицо несколько знакомо. — Где-то я его видел.... Вот только где?".

Стоило мне убрать мысленно с лица усы, как я сразу вспомнил это лицо. На фото. Это было лицо второго предателя, чью фотографию показывал мне Мошкин месяца полтора назад. И теперь этот иуда находится в Москве. В этом самом ресторане.

"Идти за ним в зал?".

Не успел я поставить перед собой этот вопрос, как капитан снова показался в вестибюле. Скользнул по мне внимательно-настороженным взглядом в тот момент, когда я протягивал гардеробщику гривенник, он быстро прошел мимо. Брать в одиночку я его не рискнул, так как было совершенно очевидно, что он настороже и готов стрелять при малейшей опасности. Об этом говорила его правая рука, находящаяся в кармане шинели.

"Что делать?".

Слепой случай случайно свел нас вместе. Чего мне сейчас меньше всего хотелось, так это приключений на свою задницу. А они будут, подсказывала мне интуиция. Может, плюнуть.... При этом было понятно, что разойтись нам с этим иудой просто так уже не получится. Выйдя из ресторана, я почти сразу увидел его, стоящего на углу и наблюдающего за входом в ресторан. Он явно кого-то ждал и хоть внешне держал себя в руках, нервничал, правда, сейчас он вытащил руку из кармана и похлопывал руками в перчатках.

Я оглянулся по сторонам, с видом никуда не торопящегося человека, и тут мне в глаза бросилась огромная очередь около продмага, находящегося на другой стороне улицы. Вот только тянулась она не из дверей, а со двора, и что меня в ней удивило, так это большое количество стоящих в ней мужчин. Неторопливо подойдя к хвосту очереди, я стал так, чтобы видеть краем глаза немецкого агента.

— За чем стоим? — поинтересовался я женщины, стоящей в хвосте очереди.

— Водку без талонов дают, — буркнула женщина, не поворачивая ко мне головы, закутанной в пуховой платок.

— И сколько она сейчас стоит без талонов?

— Вы что, с неба свалились? — обернулась ко мне женщина и, увидев перед собой молодого офицера, устало усмехнулась. Лицо у нее было сравнительно молодое, но при этом худое и изможденное. — Вы, похоже, недавно в Москве. Тридцать рублей бутылка. По две бутылки в руки дают.

— Действительно дешево! Мне приходилось и по пятьсот за бутылку платить.

— Так у нас на рынке столько же стоит. Вставайте, товарищ офицер. Очередь быстро идет.

— Уговорили, — в свою очередь усмехнулся я. — Постою.

Не успел я простоять и пяти минут, как за мной уже встало три человека. Один из них инвалид. Левый рукав его солдатской шинели был заткнут за ремень. Не успел встать, как сразу обратился ко мне с вопросом: — С какого фронта, лейтенант?

— С центрального.

— Ну и как там?

— Воюем, — и я криво усмехнулся.

— Довоевались уже. Так довоевались, что дальше некуда, — зло буркнула, стоящая за инвалидом старая женщина.

После ее крамольных слов разговоры в конце очереди сразу примолкли, зато дальше народ просто бурлил новостями, стараясь как можно быстрее поделиться со стоящими рядом с ним людьми. Кто-то из женщин хвалился, как ей удалось в этот месяц хорошо карточки отоварить, другая рассказывала о том, как они с мужем в деревню ездили без пропуска менять вещички на картошку, третья сетовала на горькую судьбу соседки. Та, на днях, сразу две похоронки получила — на мужа и на сына. Где-то впереди поругивали колхозников за сумасшедшие цены на рынках...

За мной уже выстроилось человек двадцать, когда капитан посмотрел на часы, после чего развернулся и пошел по улице, в обратную сторону от ресторана. Мне только и оставалось, что следовать за ним следом, так как ничего другого в голову не приходило.

— Нет. Не буду стоять, — словно сожалея, протянул я. — С другом договорился встретиться. По времени не успеваю на нашу встречу.

— Так если вы быстро обернетесь, мы очередь подержим. Правда, бабоньки? — неожиданно предложил инвалид, стоявший за два человека после меня.

Я ничего не успел ответить, как из очереди торопливо вышел незаметный мужчина, в черном мешковатом пальто и шапке-ушанке, до этого стоявший далеко впереди меня и торопливо пошел по улице вслед уходившему капитану.

— Мужчина, вы вернетесь?! — раздался голос одной из женщин. Но тот даже не обернулся на крик. Народ с некоторым недоумением проводил его взглядами. Водка дешевая, а тот не хочет стоять.

— Спасибо. Если получиться — вернусь, — с этими словами я вышел из очереди и пошел по улице, держа в поле зрения черное пальто.

Кое-какие навыки слежки у меня были, вот только практики кот наплакал. Засаду устроить или часового снять — это мое, а незаметно кого-то преследовать, тем более по городским улицам, — не мой профиль, особенно если это человек, натасканный для подобных дел. Когда преследователь в черном пальто неожиданно резко свернул за угол, я сразу последовал за ним. Народу было немного, только поэтому я отметил вышедшего из телефонной будки приземистого, плотного мужчину, одетого в телогрейку и треух, а его брюки были заправлены в кирзовые сапоги. Вроде ничего необычного, вот только переглянулись они с мужчиной в черном пальто. Не просто скользнули друг по другу рассеянным взглядом, а именно переглянулись так, словно передали друг другу невидимый пароль — опознание. Только теперь мне стало понятно, что чуть было не вмешался в секретную операцию, которую проводили наши контрразведчики.

"Ловите, парни, ловите. Теперь это не мое дело, — с этой мыслью я резко поменял направление. Увидев впереди сквер, я вдруг неожиданно вспомнил это место. Здесь недалеко была пивная, в которую мы ходили, будучи студентами. В первый раз меня сюда привел Костик. Потом мы нередко ходили сюда уже втроем. Сашка Воровский, Костик и я. Как я помнил, раньше в этом заведении вкусно и дешево кормили. Да и пиво было тогда не "балованное". С водочкой, да под бутерброды с колбасой и жирную селедочку, посыпанную лучком, шло оно просто замечательно.

"Водочки, грамм сто для снятия стресса сниму, а после этого к Светлане поеду".

Пивная была открыта. Мазнул глазами по названию "Павильон — закусочная ? 27", подошел, толкнул дверь. Не успел сделать и пары шагов, как понял, что война и здесь наложила свою лапу. Исчезла куда-то Зинаида Ивановна, пышная и румяная, приветливая хозяйка этого заведения, нередко отпускавшая студентам в долг, а вместо нее теперь стоял за стойкой мордатый мужик с вороватыми глазами. Подойдя к стойке, брезгливо огляделся. Раньше за спиной буфетчицы стояла пирамида из банок с крабами, которая теперь исчезла. На витрине, некогда радовавшей глаз свежими и разнообразными закусками, теперь лежали кучками тощие бутерброды с серой, непонятно из чего сделанной, колбасой, вареная картошка и нарезанная крупными кусками селедка. Посредине павильона, у стены, появилась железная печь. Раньше здесь было весело и шумно, правда, иногда и скандалили, но потом мирились, заливая мир водкой и пивом. Людей в дневные часы было немного. За длинными столами сидели три компании, и одна из них, блатная. Гуляла компания молодой шпаны. Говорили по "фене", стараясь показать всем, что они — солидные уркаганы. Смятые папироски в зубах. Нож, воткнутый в стол. Если из других посетителей никто на меня не обратил особого внимания, то шпана проводила меня подозрительными взглядами. Откуда он тут, такой гладкий здесь взялся? Взяв у буфетчика водку и тарелку с нарезанной селедкой и двумя тоненькими кусочками хлеба, я сел за стол, заваленный обрывками бумаги, рыбьих костей и свернутых кульков с окурками, которые служили пепельницами. Напротив меня сидело двое крепких мужичков рабочего вида. Обоим лет за пятьдесят. На ногтях черная, несмываемая кайма въевшейся, за десятки лет работы, грязи. Один из них в этот самый момент разливал шкалик водки в пиво.

— Привет, мужики! — поздоровался я.

— Здорово! — вразнобой ответили они, с любопытством оглядывая меня.

Я опрокинул в себя водку, занюхал кусочком хлеба. Посидел пару минут, чувствуя, как разливается во мне тепло, и только затем стал прокручивать сложившуюся ситуацию в голове, пока не пришел к выводу, что все сделал правильно, кроме одного. Мне надо было сразу сообщить об этом своему начальству, так как дело этих предателей было в ведении отдела подполковника Быкова. Да и эти товарищи, интересно из какого управления? Никого из них я раньше никогда не видел. При этом не замедлить сделать для себя еще один неутешительный вывод: мои планы на сегодня накрываются медным тазом. Я быстро встал и только развернулся к выходу, как один из работяг живо повернулся ко мне и спросил: — Вы что совсем уходите, товарищ офицер?

— Совсем.

— А это как? — задал он новый вопрос, но уже его приятель, жестом показал на тарелку с хлебом и селедкой.

— Это все вам.

— О, как подвалило нам, Петрович, — тут же высказался мужичок, до этого разбавлявший пиво водкой.

Когда я уже выходил, за моей спиной кто-то пьяным голосом пропел:

— "Посмотрела на часы

— половина третьего.

Капитана проводила,

а майора встретила...".

"Все-таки меня засекли! Мать вашу! — эта мысль молнией проскочила в моем мозгу, стоило мне перешагнуть порог и увидеть стоящую у бордюра напротив входа черную машину. В следующую секунду дверцы автомобиля распахнулись, из нее вылезли двое мужчин и быстрым шагом направились ко мне. Один из них был мужик в телогрейке, стоящий тогда на перекрестке. Это он меня выследил. Сейчас он шел следом за широким в кости мужчиной в кожаном пальто и бурках. Тот, остановившись напротив меня, достал и показал мне удостоверение "НКО. Главное управление контрразведки "СМЕРШ". "Ватник" встал сбоку, держа руку в кармане.

— Майор Сиротин, — представилось "кожаное пальто". — Прошу предъявить ваши документы, товарищ лейтенант.

— Здравия желаю, товарищ майор. Лейтенант Звягинцев, — и я продемонстрировал ему свое удостоверение.

Вместо того чтобы расслабиться при виде коллеги, мужчина, наоборот, напрягся, а глаза стали злыми и колючими. Я догадывался, почему так насторожился майор. Абакумов и Берия к этому времени стали, если можно так выразиться, противниками, борясь за внимание Сталина. Абакумов стал заместителем Сталина как наркома обороны, что значительно повысило его статус. Теперь он стал независим от Берии и превратился из подчиненного в его соперника. 15 мая 1943 года нарком внутренних дел Лаврентий Берия инициировал создание Отдела контрразведки (ОКР) "СМЕРШ" НКВД СССР. СМЕРШ Наркомата внутренних дел должен был обеспечить наведение общественного порядка по всей территории СССР, охрану тыла в непосредственной близости от фронта и на освобождаемых от оккупантов территориях, безопасность особо важных объектов и коммуникаций, охрану мест заключения, организацию спецсвязи.... Не говоря уже о борьбе со шпионажем и диверсиями. То есть обе эти организации занимались одним и тем же делом, а значит, на данный момент я выглядел не как коллега в борьбе со шпионами, а как конкурент. И это еще было мягко сказано.

— Кто ваш начальник?! — резко спросил он.

— Звоните в управление, товарищ майор.

— Пусть так. Тогда другой вопрос: что вы здесь делаете, лейтенант?!

— У меня выходной день. Наслаждаюсь отдыхом.

— Это тоже подтвердят в управлении? — усмехнулся майор, вот только усмешка у него была кривая. Он не верил мне.

— Так точно. Я могу идти?

— Нет. Вы поедете с нами.

— На каком основании?

— Мы проводим секретную операцию, и вы оказались в нее замешаны. Вот насколько серьезно, нам и предстоит выяснить.

— Сначала вам придется переговорить с моим начальством, товарищ майор, — ответил я, одновременно прикидывая, сколько у меня есть шансов вырубить обоих контрразведчиков. Получалось немного. "Ватник", стоящий настороже, стоит мне только дернуться, в ту же секунду выхватит пистолет и выстрелит. Убивать у него, конечно, приказа нет, но прострелить предплечье или ногу может вполне.

— Поедете с нами, лейтенант, а там и позвоните, — заявил майор уже в тоне приказа.

— Подчиняюсь приказу старшего по званию, — ответил я недовольным тоном.

Машина несколько минут покрутила по переулкам, потом выехала на улицу и остановилась. Ехали недолго. Минут семь.

— Выходите, лейтенант, — скомандовал мне майор-контрразведчик.

Не успел я ступить на снег, как у меня за спиной встал "ватник". Даже не видя его, я ощутил, как тот сразу напрягся и наверняка сунул руку в карман, где лежал пистолет.

Быстро огляделся по сторонам. На улице было несколько женщин, идущих по своим делам. Где-то в двадцати метрах неторопливо шел мужчина в бобровой шубе и шапке пирожком, держа портфель. Довольно далеко, у телефонной будки стояла молодая пара. То ли ссорились, то ли спорили, но было видно по их резким жестам, что говорили они явно на повышенных тонах. Совершенно незнакомая улица....

"Да нет, знакомая, — тут же поменял я свое мнение, стоило мне мазнуть взглядом по табличке с названием улицы. — Интернациональная".

— Идемте! Нам сюда, лейтенант! — позвал меня майор, стоя у подъезда дома.

— Куда сюда? Я думал, что мы едем в управление!

— У меня есть более простой способ убедиться в правдивости ваших слов, — жестко заявил майор.

— Сказано иди, значит, иди, — раздраженно и зло буркнул у меня за спиной "ватник".

В подъезде нас встретил еще один сотрудник. Мужчина в черном мешковатом пальто. При виде меня он ничего не сказал, только усмехнулся.

"Значит, это он меня еще там, в очереди, засек".

— Ничего нового? — спросил майор сотрудника, дежурившего в подъезде.

— Никак нет, товарищ майор.

— Идемте, лейтенант.

Не успели мы зайти в квартиру, расположенную на втором этаже, как в прихожую чуть ли не вбежал оперативник. Судя по его бледному лицу и растерянным глазам, можно было понять, что случилось нечто весьма неординарное.

— Товарищ майор, разрешите доложить! Задержанный....

— Молчать! В комнате все расскажешь. Трефьев! — он полуобернулся к стоящему за моей спиной "ватнику". — Проследи!

Тот понятливо кинул, после чего майор вышел за испуганным сотрудником в комнату, плотно закрыв за сбой дверь. Дом был старой постройки и поэтому двери представляли собой сплошной монолит, так что хоть за ней и говорили на повышенных тонах, разобрать было ничего нельзя. Прошло минут десять, когда снова появился майор с перекошенным от злости лицом. Брошенный на меня взгляд предвещал мне ничего хорошего. Что у них там случилось?

— Трефьев, остаешься здесь за старшего! — резко и зло скомандовал Сиротин. — Я в Управление! Лейтенант, идешь со мной!

Судя по тому, что меня перестали охранять, стало понятно, что выстроенное против меня обвинение каким-то образом сорвалось. Я не знал, что немецкий шпион имел двойную страховку: кроме ампулы с ядом в воротнике, который при его захвате опытные контрразведчики сразу оторвали, у того имелась вторая порция отравы под зубной коронкой. Шпион все тянул, не решаясь его использовать, но за него все решили контрразведчики, начав его обрабатывать. Один из ударов в челюсть привел яд в действие.

Майор, оставив меня сидеть в комнате дежурного, ушел докладываться начальству. Когда он снова появился, то его бледное лицо было покрыто испариной, которую тот непрерывно вытирал несвежим носовым платком.

— Идем.

Приведя меня в кабинет, Сиротин несколько минут сидел, глядя отсутствующим взглядом куда-то в пространство, потом словно очнулся, бросил на меня раздраженный взгляд, и только тогда снял трубку. Дозвонившись до моего начальства и коротко переговорив, передал мне трубку и только потом, получив устное разрешение подполковника Быкова, я около двух часов просидел у следователя, после чего подписав свои показания, покинул Управление "коллег" и поехал докладываться Быкову. Тот сначала выжал из меня все, до последней подробности, и только после чего отпустил домой, правда, уже в восьмом часу вечера. Единственное, что я получил в качестве компенсации за свой выходной день, это было разрешение выйти на работу, на пару часов позже.

Выйдя, я сел в трамвай и отправился домой, а в голове постоянно крутились события сегодняшнего дня. Шпион был захвачен и привел людей Абакумова в квартиру по улице Интернациональная. "Мошкин" как раз упоминал эту улицу. Вот только он тогда в бреду утверждал, что это был третий этаж. Может, бредил? А если нет? Тогда можно предположить, что квартира, расположенная на втором этаже, является всего-навсего ловушкой и тогда... тайник немецкого шпиона находится в квартире на третьем этаже. Почему именно этого дома? Не знаю, но интуиция говорила мне, что я на верном пути.

"А стоит мне во все это лезть? Зачем тебе надо?".

Несмотря на подобные мысли, я уже знал, что все равно проверю, тем более что у меня была такая возможность. Вернувшись, я переоделся в гражданскую одежду, после чего отправился в гости к одному человеку.

Еще в мою бытность студентом, мне случилось познакомиться с вором-домушником Тимохой. Он сразу пришел мне на ум, как только я подумал о квартире-двойнике. Вот только найду ли я его сейчас? Именно этот пункт в моем плане был самый слабый. Не сразу я нашел воровскую хазу, адрес которой мне в свое время дал вор. Теперь все зависело от того, на месте ли Тимоха, а главное, в каком состоянии он находится. Полтора часа мне пришлось потратить на поиски, пока я нашел нужный мне дом. Электричества в нем не было, зато в окнах мелькал колеблющийся свет — горели свечи. Толкнул калитку, затем прошел через двор и постучал в дверь. Спустя минуту, дверь со скрипом отворилась, и на пороге обрисовался в тусклом, неровном свете женский силуэт. Какое-то время женщина всматривалась в меня, потом подвыпившим голосом спросила: — Тебе чего, красавчик?

— Тимоха нужен. Скажи Студент пришел.

— Жди, Студент.

Спустя пару минут, на пороге показался Тимоха. На его плечах было наброшено пальто. Зябко передернув плечами, он несколько секунд вглядывался в меня и только потом воскликнул: — Здорово, Студент! Какими судьбами?

Быстро оглядел его. Определив, что тот не пьяный, достал руку из кармана и раскрыл ладонь. На ней лежало золотое женское украшение. Тот бросил взгляд на драгоценность, потом снова посмотрел на меня.

— И чего?

— У меня рыжье есть. Получишь его, если сговоримся по делу.

Вор оглянулся на дверь, закрыта ли она, и только потом спросил:

— Что за дело?

— Отойдем в сторону, там и объясню.

Когда я замолчал, он пару минут молчал, соображал, потом спросил: — Адрес скажи.

Стоило мне назвать адрес, как он радостно оскалился: — Так это барский дом. Чего уставился? Из старых домов, при царе построенных. Один кореш мне.... А! Ладно, знаю я такие дома. Тебе что там надо?

— Пока сам не знаю.

— Ты, паря, даешь!

— Так пойдешь или нет?

— Отвечаешь, что хавира пустая?

— Отвечаю!

Собрался Тимоха к моему удивлению быстро и спустя час мы уже подходили к дому. После короткого обсуждения, было решено проникнуть в дом через второй подъезд. В квартире наверняка оставили засаду, но при этом могли оставить пост на улице или в подъезде. Если за домом наблюдали, то вполне могли посчитать нас за жителей, поздно возвращавшихся домой. К моему удивлению я увидел, что чердак, через который мы добрались до первого подъезда, оказался не заперт. Тимоха увидев мое удивленное лицо, тихо шепнул: — Еще когда фриц Москву бомбил, указ издали, чтобы всегда был свободный доступ на крышу. До сих пор не отменили.

Добрались до третьего этажа. Я ему еще по дороге уже объяснил, что не знаю номера квартиры, на что вор буркнул: — Там разберемся.

— Стой на месте, — тихо скомандовал он мне, когда мы ступили на лестничную площадку, а сам, осторожно передвигаясь по площадке, стал щупать коврики у двери. Что он делал, угадать было нетрудно. На улице снег и жильцы квартир вытирают о половики ноги. Отсюда вывод: если в квартире живут люди — половик мокрый или влажный. У одной из квартир Тимоха остановился и кивнул головой в сторону двери. Испытывающим взглядом посмотрел на меня, как бы оценивая, нет ли у меня мандража, после чего тихо спросил: — Ну, что, идем?

Я кивнул головой. Тимоха оказался виртуозом своего дела, затратив менее пятнадцати минут на вскрытие двух дверных замков. Войдя вслед за ним в квартиру, я аккуратно прикрыл за собой дверь. Натянул на руки перчатки, а вторую пару, которую захватил с собой, сунул ему в руку. Тот удивленно посмотрел на них, но говорить ничего не стал, а просто натянул их на руки. Некоторое время мы оба вслушивались в тишину, заодно привыкая к темноте, и только потом прошли в комнату. Вокруг меня сомкнулась тяжелая, вязкая тишина, но вору она видно такой не казалась, потому что, он быстро, ловко почти бесшумно обошел всю квартиру, при этом задергивая тяжелые шторы на окнах, и только после этого включил фонарик. Следом за ним я щелкнул выключателем фонарика. Домушник, навел луч на стол, потом провел по нему пальцем и тихо сказал: — Месяца три, а то и больше здесь никого не было. Так что ищем?

— Осмотрись сам. Нужны места, где можно спрятать ценные вещи. И еще раз повторяю. Ничего не брать. Ничего. Ты меня понял?

— Да говорил ты уже. Чего повторяешь? — недовольно буркнул вор.

Он сначала заглянул на кухню, потом обшарил взглядом гостиную, подсвечивая себе фонариком, после чего исчез в спальне. Дожидаясь его, я остался сидеть на стуле в гостиной. Когда он вернулся, бросил на него вопросительный взгляд, но тот, проигнорировав его, сразу направился в ванную, а спустя пять минут вышел из нее с довольным видом, неся портфель в руке.

— Не это ищешь?

Я только пожал плечами.

— Что там?

— Сам сказал никуда не лезть, а я свое слово привык держать.

Портфель оказался довольно тяжелым. Открыв замки, заглянул. Тот на половину был заполнен холщевыми мешочками. Самому стало интересно. Достал один, под любопытным взглядом вора, а потом ссыпал содержимое в ладонь.

— Тьфу, — не скрывая своего разочарования, буркнул Тимоха. — Старинные монеты. И даром не нужны, пусть даже золотые. Спалиться на них — раз плюнуть. У меня кореш на таком товаре враз спалился. Четыре года потом лес валил.

Я закрыл портфель.

"Это совсем не то. Вот только что коллекция монет здесь делает? Может, от настоящего хозяина квартиры осталась? Или... заначка фрица. Отложил сукин сын на черный день".

— Я его заберу, но это не то. М-м-м.... Знаешь, я вот что сейчас подумал. Это вполне возможно, может быть чемодан или большая коробка.

Тот бросил на меня взгляд, в котором явственно читалось: с каким придурком меня судьба связала, после чего резко развернулся и пошел в прихожую, а спустя несколько минут разворошив в кладовой хлам, состоящий из старой обуви, узлов и баулов, достал потертый, старый чемодан. Положил его на пол, без слов ковырнул каким-то крючком замки и откинул крышку. Там лежали плотно упакованные два ряда папок.

— Тимоха, выйди пока в комнату.

Тот, скользнув взглядом по коричневому картону, что-то невнятно сказал и ушел в гостиную. Открыв верхнюю папку, я тут же ее закрыл, после чего с минуту тихо, но зло матерился. Отведя душу, закрыл чемодан и позвал вора.

— Закрой замки, и давай поставим его на место.

Мы поставили чемодан к дальней стенке, завалили его хламом. Я повернулся к Тимохе.

— Об этом ни слова, а еще лучше будет, если ты на пару недель уедешь куда-нибудь.

Тот на мои слова зло ощерился: — Ты, Студент, меня на что подписал, а?! Что-то политическое?!

— Успокойся. Держи. Это за работу и за молчание, — я вытащил руку из кармана и протянул ему замшевый мешочек.

Тот настороженно взял, развязал тесемки, высыпал содержимое на ладонь и, не удержавшись, ахнул от восторга.

— Вот это да! И каменья настоящие?

— Отвечаю!

— Кучеряво живешь!

— Так уедешь?

Тот только кивнул головой, не отрывая взгляда от золотых украшений. Потом поднял голову и уже довольным голосом сказал: — Студент, как такое дело подвернется — дай знать!

Спустя полчаса мы с ним расстались. Особой опасности с его стороны я не видел. Он только знал меня в лицо. И больше ничего. Привезя домой портфель, я первым делом поинтересовался его содержимым. Коллекция оказалась не только большой, но и разнообразной. Я нашел три мешочка, которые были наполнены золотыми монетами царской чеканки, лежавшими вперемешку со старинными серебряными и золотыми медалями. Увидев их, я решил, что это определенно заначка фрица, но окончательно утвердился в этой мысли только тогда, когда нашел на самом дне портфеля небольшой замшевый мешочек. Не успел взять его в руки, как сразу понял, что тот хранит бриллианты. Высыпал немного на руку. Посмотрел, потом ссыпал их обратно в мешочек. Спрятав портфель, пошел к двери, а спустя час уже находился на Интернациональной улице. Посмотрел на часы. Стрелки показывали пятнадцати час. Войдя в телефонную будку, снял трубку и набрал номер оперативного дежурного. На мое счастье дежурил майор Васильченко, и поэтому долго не пришлось ничего объяснять. Выслушав, он приказал мне продолжать наблюдение за домом, но никоим образом не вмешиваться и ждать подъезда оперативной группы. Положил трубку, я довольно усмехнулся, но сразу передернул плечами. Бр-р-р! Холодно, однако. Спустя пятнадцать минут подъехали две машины. Из первой вылез капитан Быстров. Я подошел к нему. Судя по его сонному и хмурому лицу, его выдернули из кровати.

— Что, лейтенант, в Шерлока Холмса решил поиграть?! Мать.... — и капитан витиевато выругался.

— Никак нет, товарищ капитан, — официально ответил я, при этом делая вид, что обиделся.

— Извини. Погорячился. Сейчас Быков подъедет, а пока обрисуй обстановку в общих словах.

Я повторил ему все то, что уже рассказал Васильченко. Решил наблюдать за домом, так как мне все это довольно странным показалось, а спустя полтора часа наблюдения вдруг заметил, как в квартире на третьем этаже мелькнул луч фонарика.

— И все? Ты в своем уме, Звягинцев?! А если у хозяев квартиры пробки перегорели?! Тогда что?

— Так света там до этого вообще не было, а потом фонарик засветил. Луч мелькал там..., — я посмотрел на часы, — минут двадцать, не меньше.

— Хм, — задумался капитан. — А из подъезда кто-нибудь выходил?

— Из первого подъезда, точно никто не выходил, товарищ капитан. Из второго вроде выходили.

— Что значит вроде, лейтенант?

— Так темно на улице. Много тут увидишь?

— Ладно, — недовольно буркнул Быстров. — Приедет подполковник — пусть сам с тобой разбирается.

Спустя десять минут подъехала вторая машина, которая привезла подполковника. После того как я изложил все Быкову, тот посмотрел на белевший в темноте фасад дома и коротко бросил: — Окна покажи.

Я показал, после чего он внимательно осмотрел дом, затем слегка повернув голову к стоящему за его спиной капитану, негромко приказал:

— Быстров, бери двух человек и эксперта. Попробуйте пройти чердаком. Если тот закрыт, возвращайтесь.

Спустя какое-то время от Быкова прибыл человек.

— Мы нашли следы на чердаке, товарищ подполковник, — отрапортовал оперативник. — Они привели нас к квартире номер 12.

После этих слов лицо подполковника приняло выражение гончего пса, взявшего след.

— Блокировать оба подъезда! Звягинцев, за мной!

Спустя пять минут, мы с Быковым стояли на лестничной площадке третьего этажа. У двери квартиры стоял эксперт вместе с капитаном. Увидев подполковника, Быстров подошел к нам.

— Эксперт говорит, что дверь квартиры недавно вскрывали, товарищ подполковник.

Быков нахмурился. Мне его мысли нетрудно было прочитать. Неужели, опоздали?!

— Вскрывайте дверь!

Тимоха, если исходить по времени вскрытия замков, превосходил эксперта, как минимум, в два раза. Щелкнул второй замок, и технический специалист быстро отошел в сторону. Кивок Быкова и в темный проем двери с оружием наготове быстро шагнул Быстров вместе с одним сотрудником. Еще спустя несколько минут мы все стояли среди ярко освещенной гостиной, за исключением одного из оперативников, оставшегося дежурить на площадке. Не надо быть экспертом, чтобы не заметить на полу мокрые, смазанные отпечатки ног и вскоре из ванной раздался голос одного из сотрудников: — Здесь что-то было!

На его голос сразу пошел эксперт. Подполковник заиграл желваками. Он явно нервничал, хотя старался не подавать вида. Я присел на тот же стул, на котором сидел, придя в квартиру пару часов тому назад, в первый раз. Неожиданно из прихожей раздался взволнованный голос оперативника: — Товарищ подполковник! Идите быстрее!

Быков резко метнулся в коридор, а спустя несколько минут раздался его громкий и довольный голос: — Быстров! Двух человек к подъезду! Еще двух оставить дежурить в квартире! Если что заметят, докладывать сразу! Ты едешь со мной!

Хлопнула входная дверь. Я встал и сказал, находящемуся в комнате оперативнику: — Если что, я домой пошел.

— Счастливый, — недовольным голосом протянул тот. — Интересно когда нас сменят, кто-нибудь знает?

Я пожал плечами и пошел к двери. Придя домой, я, помня разрешение начальника опоздать на работу на два часа, поставил будильник на девять часов вечера, затем с жадностью съел банку тушенки и лег спать. Утром меня разбудил телефонный звонок. Мне очень не хотелось вставать, но он звонил и звонил, не переставая. У меня и сомнений не было, что это звонят с работы. Не успел поднести трубку к уху, как услышал злой и раздраженный голос майора Васильченко: — Чтобы через час был на работе!

— Товарищ....

Услышав гудки, я положил трубку и посмотрел на часы. Семь часов и восемнадцать минут. Быстро умылся, оделся и приехал в Управление. Прошел проходную, поднялся на свой этаж, но не успел дойти до своей комнаты, как в коридоре появился майор Васильченко, с темными кругами под глазами. Ни слова не говоря, он потащил меня в кабинет подполковника. Уже то, что меня не вытащили ночью из постели, говорило о том, что у Быкова все должно было пройти благополучно. Или около того. Сизый дым, стоявший облаком в кабине, полная пепельница окурков и четыре недопитых стакана с чаем, стоящих на столе, говорили о том, что хозяин кабинета всю ночь провел в своем кабинете.

— Здравия желаю, товарищ....

— Садись, лейтенант, — махнул рукой Быков. — Нет у нас сейчас на это времени!

Я сел. С минуту подполковник изучал меня. Потом покачал головой и спросил:

— Ты хоть представляешь, что натворил?

— Никак нет, товарищ подполковник! — отрапортовал я.

Он устало усмехнулся:

— Взял и столкнул лбами два управления! Сейчас понимаешь?

— Так я же не просто так, товарищ подполковник, а для пользы дела старался, — прикинулся я непонимающим "ванькой".

— Это и так понятно, — буркнул сбоку Васильченко, дымя папиросой. — Вот что теперь дальше будет?

Я прекрасно понимал, в чем заключался этот далеко не риторический вопрос. Если компромат действительно имеет большую ценность, то есть определенная вероятность зачистки всех участников операции для того, чтобы не допустить даже намека на их существование, не говоря уже о том, чтобы кому-то знать о содержимом хотя бы одной из папок. Ведь по нынешнему времени, это была самая настоящая сверхбомба, которая может капитально подорвать устои целого государства. Если положить на одну чашку весов компромат на ряд первых лиц государства, а на другую — жизнь десятка обычных сотрудников.... Как вы думаете, что перевесит? Я не сомневался, что именно об этом как раз и думали оба офицера.

— Ты мне вот что скажи, лейтенант, как тебе в голову пришла мысль о засаде?

Это было самое слабое место в моем плане. В принципе, если бы они задались целью меня уличить, то им это наверняка удалось, вот только сейчас они не в состоянии были вникать и анализировать, так как на кону стояли их судьбы. И этот вопрос был задан чисто из проформы, потому что они привыкли докапываться до сути.

— Из-за злости, наверно. Хотелось доказать.... Честно говоря, не знаю. Но когда меня майор Сиротин вез в управление, я спокойно все обдумал и решил, что все как-то просто произошло. И шпиона взяли, и на явочную квартиру вышли. Вот только этот иуда не был похож на немецкого резидента. Дерганый он был, какой-то напряженный. В ресторан входил, а рука с пистолетом в кармане. При этом явно кого-то искал. Или к нему на встречу должен был прийти человек. Люди майора Сиротина должны были это сразу понять и следить за ним дальше, а не брать его. Но и тут что-то пошло не так. Верно? Ведь шпион умер? — задал я неожиданный вопрос.

Быков переглянулся с майором.

— Смотри, Васильченко, какой умный у тебя подчиненный. Не успеешь оглянуться, как подсидит тебя.

— А вы думаете, товарищ подполковник, что я держусь за это место?! Да чтобы вы знали....

Его слова так и повисли в воздухе, так как в этот самый момент раздался телефонный звонок. Подполковник чуть помедлил и только потом снял трубку: — Подполковник....

В следующую секунду он вскочил и вытянулся. Вслед за ним на ноги вскочил майор, а следом за ним я. Лица у обоих, что у майора, что у подполковника, стали предельно напряженные. Две следующие минуты только и было слышно в кабинете: — Да. Да. Так точно. Да. Так точно.

Только когда трубка легла на аппарат, подполковник шумно вздохнул и почти довольным голосом сказал: — Ну, вот и все закончилось, — после чего схватил со стола стакан с остывшим чаем и с удовольствием, в несколько больших глотков, выпил. Мы с майором стояли и молча, ждали продолжения. Вот только оно стало неожиданностью, и по большей части для меня.

— Лейтенант Звягинцев, выражаю вам от лица командования благодарность за проявленный профессионализм и отвагу в деле по выявлению фашистской агентуры, окопавшейся у нас в тылу!

Я сделал довольно-торжественное лицо, вытянулся и четко отрапортовал: — Служу Советскому Союзу!

Затем подполковник словно бы замялся, что было само по себе удивительно для такого прямого и жесткого человека, и после некоторого колебания, сказал: — Правильный ты человек, Звягинцев. И отличный боец! Храбрый, цепкий, сообразительный. Нам такие люди позарез нужны, вот только появились некоторые обстоятельства, из-за которых тебя от нас переводят.

— Товарищ подполковник, а что я не так сделал?! — воскликнул я, делая удивленное лицо, хотя при этом прекрасно понимал, что стоит за внезапным переводом. Если оставить меня в Управлении, то это станет прямым вызовом Абакумову. Это прекрасно понимали Сталин и Берия. Раскачивать лодку, в которой они все сидели, лишний раз никому не хотелось.

— Объяснять не буду. Думаю, со временем, сам поймешь.

— А куда меня переводят, хоть скажете?

— Верь — не верь, лейтенант, но этого даже я не знаю. А сейчас иди в отдел кадров.

— Спасибо за все, товарищ подполковник. Разрешите идти?!

Тот невесело усмехнулся.

— Иди, лейтенант.

Я отправился в отдел кадров, чтобы спустя двадцать минут выйти оттуда с круглыми глазами. Несмотря на свой богатый жизненный опыт, такого крутого поворота судьбы даже я не мог предвидеть. Не совсем понимая, что меня ждет впереди, зашел в свой, теперь уже бывший, кабинет, где тепло попрощался с товарищами. Несмотря на то, что я не так уж хорошо их знал, так как толком сойтись с кем-то поближе, у меня просто не было времени, но вместе с тем, в трудных и опасных ситуациях, под пулями бандитов, они показали себя надежными товарищами. Ребята не спрашивали, куда меня переводят, но при этом, видя мое неплохое настроение, поняли, что у Звягинцева вроде все неплохо складывается.

Операция "Архив" получила свое название еще полгода назад. Ее разработкой с самого начала стал заниматься отдел подполковника Быкова.

Все началось с того, что в один прекрасный день генерал из ведомства Абакумова получил некую информацию: найден архив, который содержал компрометирующие материалы на высокопоставленных лиц Советского Союза. Ниточка слухов и предположений о его возможном сосуществовании подобного компромата тянулась из далеких 30-е годов. Все эти слухи были связаны тем или иным образом с Бокием Глебом Ивановичем, начальником СПЕКО (Спецотдел). Этот отдел занимался радиоперехватом, дешифровкой, разработкой шифров, охраной государственных тайн и многим другим. Несмотря на то, что Бокий был только начальником отдела, он, в исключение из правил, подчинялся непосредственно только Центральному Комитету партии. Уже в те далекие годы уже ходили слухи, что компроматы на всю партийно-правительственную верхушку заносились в специальную "черную книгу", которая хранилась у Бокия. Когда началась большая чистка, начальник спецотдела был арестован, несколько месяцев находился под следствием, а затем особая тройка НКВД вынесла ему "расстрельный" приговор, приведенный в исполнение в тот же день, вот только "черная книга" так и не была найдена.

Неожиданно она снова возникла, словно феникс из пепла. Обладатели архива, долгие годы, державшие в тайне эти документы, собрались продать ее фашистам. Долго искали подходы, пока, наконец, не вышли на немецкую разведку. Основным звеном в этой цепочке стал старший лейтенант Мошкин или немецкий разведчик Пауль Гроссер. Проживший в России более шести лет, Гроссер, более чем кто-либо, понимал, что война Германией проиграна. Будучи весьма практичным человеком, он все чаще задумывался, что ему дальше делать, если Рейх рухнет, пока на него не вышли хозяева этих самых документов. Стоило ему понять и убедиться, какое мощное оружие попало ему в руки, он приложил все силы, чтобы выйти на настоящих хозяев архива. Спустя два месяца, наконец, он сумел выйти на них и после того, как узнал, где находится архив, зачистил всех, кто хоть в какой-то степени был посвящен в эту тайну. Затем он отправил двух своих агентов через линию фронта с образцами компрометирующих материалов, якобы полученных им от неких высокопоставленных лиц, которые хотят продать архив. Гроссер преследовал две цели. Давал Германии оружие, которое могло внести такой хаос и развал в верховные ветви власти советского государства, что по его действию оно было сравнимо с секретным оружием победы, которое Гитлер обещал немцам. При этом немецкий разведчик не собирался забывать о себе, так как деньги, полученные за архив, он собирался присвоить. Да и новое звание с железным крестом в придачу не помешает. Когда полковник абвера фон Клюге прилетел из Берлина чтобы лично удостовериться в подлинности доставленных документов, то уже спустя сутки он составил и отослал шифрованное донесение своему шефу, адмиралу Канарису. Германской армейской разведке был предоставлен отличный шанс отыграться за все свои неудачи, вот только нелепая случайность спутала все карты. Партизанская засада и внезапное исчезновение Гроссера и полковника фон Клюге заставило Канариса действовать быстро, чтобы попробовать исправить ситуацию. Второй агент, перешедший линию фронта с образцами архива, по фамилии Шмыглов, уже через несколько дней был сброшен в Московской области. Ему была поставлена задача как можно быстрее выйти на след владельцев архива.

Одновременно с армейским СМЕРШом к разработке операции "Архив" приступили контрразведчики Лаврения Берии. Они получили эти сведения от своего высокопоставленного информатора, служившего в ведомстве Абакумова.

До того самого дня, когда судьба столкнула меня с немецким шпионом, успехи поисков контрразведчиков обеих управлений были мало результативными из-за того, что старший лейтенант Мошкин, играющий немалую роль в операции "Архив", был немецким агентом. Большим успехом, как посчитали люди Берии, стал захват полковника фон Клюге, которому хватило четырех дней плотной физической обработки, чтобы рассказать все, что он знал, следователю. Они считали, что уже находятся в шаге от завершения операции, вот только это короткое расстояние стало для них непреодолимым из-за того, что Пауль Гроссер в разговорах с полковником подал информацию в частично искаженном виде. Во-первых, архив "Мошкин" считал своей собственностью и не собирался делиться ею до того самого момента, пока не получит за него деньги. Во-вторых, у него в тайнике-квартире хранилось кое-что еще, доставшееся ему во время чистки внутри НКВД в 1937-38 годах. Это время потом в истории назовут Большим террором. Именно тогда у него появилась очень дорогая и ценная коллекция старинных монет, а так же ряд ценных предметов искусства, которые со временем он продавал, а на деньги покупал бриллианты. Это был своеобразный билет в лучшую, безбедную жизнь, и он не собирался никому его отдавать. Он скрыл это ото всех, вот только не от меня. А дальше все было просто. Армейские контрразведчики сумели вычислить Шмыглова, который был у них в разработке, но брать его не стали в надежде, что тот их выведет на архив. Все шло по плану, пока я не появился. Сначала они приняли меня за немецкого агента, но когда на поверку человек оказался сотрудником конкурирующей стороны, то это могло означать только одно: люди Берии подобрались к архиву настолько близко, насколько это возможно. Другую версию контрразведчики Абакумова просто не рассматривали, хотя бы потому, что времени на анализ сложившейся ситуации у них просто не было. Майор Сиротин, созвонившись с начальством, получил прямой приказ: срочно форсировать события. Скоропалительность и непродуманность действий контрразведчиков привели к гибели немецкого агента и провалу операции.

Когда был найден чемодан, Быкову стоило только приоткрыть его, как он понял, что они нашли то, о чем уже долгие годы ходили смутные слухи. У него, человека с железными нервами, вдруг неожиданно и резко заколотилось в груди сердце, при этом одновременно он почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки. Он прекрасно представлял, что куча невзрачных картонных папок может легко привести к пуле в затылок. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы подавить чувство внезапно поднявшегося в его душе страха и осторожно, словно эта была ядовитая гадюка, вытянуть одну из картонных папок. Нескольких секунд подполковнику хватило, чтобы убедиться в подлинности документов, после чего он закрыл папку и бросил ее в чемодан. Быков выпрямился и замер. Теперь он отдаст приказ, и больше ничего от него не будет зависеть. Там где-то наверху будут решать: жить ему или умереть. Наткнувшись на непонимающий взгляд Васильченко, который не знал, что они ищут, неожиданно разозлился на себя, на свою неуверенность и страх:

— Майор! Срочно пошли людей на улицу! Пусть проверят подходы и сразу доложат!

После полученного доклада о том, что ничего подозрительного не замечено, последовал новый приказ:

— Майор, оставишь засаду, а сам берешь еще одного человека и едешь со мной!

Спустя полчаса Быков уже входил в кабинет наркома внутренних дел. Лаврентий Берия, молча, выслушал доклад подполковника, потом бросил на него острый испытывающий взгляд, и только потом спросил: — Быков, ты в папки заглядывал?

— Только в одну, товарищ Берия. И только затем, чтобы убедиться, что мы нашли то, что искали.

— Хорошо. Иди.

Еще через час автомобиль Берии понесся по ночным улицам столицы. Он был в курсе, что Абакумов уже был у Сталина с докладом. Несмотря на то, что именно его люди довели операцию "Архив" до конца, всесильный нарком волновался. В этих папках лежала бомба замедленного действия, которая могла взорваться в любой момент. Не успел он приехать, как его сразу провели в кабинет вождя.

— Рассказывай, Лаврентий.

— Товарищ Сталин, может сначала нам сюда папки с документами принесут?

— Хорошо. Пусть несут.

Дежурный офицер охраны внес чемодан и вышел. Берия открыл его, а затем откинул крышку. Сталин покосился на папки, уложенные в два ряда, и вдруг неожиданно произнес: — Значит, он все-таки собрал.

При этом он покачал укоризненно головой и только тогда обратился к наркому: — Говори, Лаврентий.

Внимательно выслушав наркома, Сталин неожиданно поинтересовался: — А как вышли на немецкого агента?

Берия смешался, так как торопился и не уяснил всех подробностей операции, но фамилию лейтенанта запомнил со слов Быкова.

— Лейтенант Звягинцев, товарищ Сталин. Он выследил немецкого агента. Служит в отделе подполковника Быкова.

— Так это я про него слышал от Абакумова?

— Наверно, товарищ Сталин.

— Почему так неуверенно говоришь, Лаврентий?

— Я ведь не знаю, что вам говорил генерал Абакумов, — с тщательно скрываемым волнением ответил нарком.

— Верно. Не знаешь, — хитро усмехнулся Сталин, внимательно смотревший в это время на наркома внутренних дел.— Да не волнуйся так, Лаврентий. Я тебе больше верю в этом деле.

Берия облегченно выдохнул воздух. Сталин некоторое время молчал, потом спросил:

— Теперь скажи мне: как много людей знает об этих папках?

— Из моих: только подполковник Быков, товарищ Сталин.

— Что он знает?

— Он заглядывал только в одну папку, чтобы убедиться в подлинности....

— Хорошо. Иди, Лаврентий.

Не успел нарком дойти до двери, как его неожиданно остановил голос Сталина: — Ты, Лаврентий, этого лейтенанта переведи из Управления куда-нибудь. Подальше.

Берия развернулся к вождю, пытаясь понять, что могут значить эти слова, как хозяин кабинета снова заговорил: — Он молодец. Свое дело хорошо сделал. Нашей советской стране нужна такая боевая молодежь.