Непрощенные...

Климович крикнул из чрева танка:

— Заводить движок?

— Погоди!

Лучше опоздать, чем лезть впереди. Зарычали моторы танков Анисимова.

— Заводи!

Стартер застрекотал, мотор подхватил. Климович поддал газу.

Соседи ломанулись к местам засады. Анисимов семафорил что-то своими тряпками на палках.

— Выдвигаемся!

Танк дернулся и пополз на точку "раз". Встали, ждем. Климович танк не глушит, хотя у остальных, вроде, дым уже не идет. Прислушался. Точно. Заглушили.

— Выключайся!

— А?

— Глуши, говорю!

Мотор рыкнул и затих.

Сержант в который раз перебирал снаряды, насвистывая что-то неуловимо знакомое. Я обомлел. Ослиный хрен ему в зад!!! Это ж "Убили негра"! "Ай-я-яй, убили негра. Убили негра, убили". Это он про застреленного немца? Мелодия, выходит, древняя? Или как?

Спросить рыжего некогда. Вдали загудели моторы.

Анисимов снова флажками машет. Я ему просто кивнул и рукой показал. Хорошо, мол. Все в порядке! А сам на соседей пялюсь. Что делать будут?

Так, завели движки. Но вперед не лезут. Видимо, ждут сигнала.

— Заводи!

Мотор обиженно чихнул и загудел. Ждем. Рядом вылез рыжий. Он будет наводить и стрелять, ему в башне надо. Нет же! Видимо, любопытство разобрало. Даже не спросил разрешения. Хорошо бы отчитать, но... не с руки как-то. Я повернулся к полю.

Вот и немцы. Впереди парочка легких коробочек с тонкими пушками на левой стороне, дальше еще три таких же. Итого — пять. Потом еще четыре танка. Эти — знакомые "тридцатьпятки", как рыжий их обозвал, с нормальными орудиями... Итого — девять штук. В принципе, если повезет...

— Спереди "двойки". У них пушки 20 мм, но автоматические. Лупят — что пулемет, — информирует рыжий.

Откуда такие умные сержанты в бронетанковых войсках? Сглотнул слюну пересохшим ртом. Жрать хочется, а еще и пить приперло!

Следом за первыми девятью, на поле выкатили еще пять танков. Такие же коробчонки, как и первые, но всего их — четырнадцать! Против нас четырех. К тому же последние танки на прицепе пушки тянут!

— Плохо дело. Все сразу, — резюмирует рыжий.

— Да это не плохо! Это — писец! Сваливаем! — кричу я. — Их в три раза больше! Нас в землю затопчут!

Рыжий как-то странно посмотрел и смачно плюнул с башни.

— Не бзди, лейтенант! Не таких зверей нагибали.

"Нагибали"? Это — язык сорок первого года?

Времени поговорить с сержантом не осталось. Первые танки немецкой роты втянулись на дорогу перед фермой и катили к переправе. Еще минута и уйдут на ту сторону.

Анисимов замахал флажком, нырнул внутрь и захлопнул люк.

Сержант тоже исчез.

Я чуть задержался, пытаясь закрыть крышку люка.

— Не парься, лейтенант. Лучше проложи ее ремнем или лопаткой и не захлопывай. Чтоб свалить успели, если подожгут.

Рыжий уже ворочал "прикладом". Я послушно подхватил протянутую лопату и всадил ее между люком и башней.

Грохнула пушка танка Анисимова. Первый из немцев вспух и брызнул в стороны осколками. Как будто на мину налетел.

Грохнули пушки остальных. Выстрелил и рыжий.

Попали все. Не так удачно, как командир, но с пользой. Одна из "двоек" закрутилась на месте, теряя гусеницу, у второй клюнула пушка, наша цель задымила бортом.

— Кого следующего? — заорал сержант.

Мне что ли?

— Цель?!

Назвать, видимо, в кого стрелять.

— Крайнего левого!

Уже сворачивали с дороги угловатые "тридцатьпятки". Пулеметы их строчили в кусты, а пушки смещались в сторону засады.

— Как выстрелю, сдавай назад, Коля, и дуй на вторую лежку!

Пушка грохнула, посылая снаряд. Крайняя "тридцатьпятка" дернулась и вильнула в сторону.

— Пошли!

Танк подал назад, уходя вниз по балке. Заросли в месте, где только что была наша башня, будто топор рубанул. Вспух взрыв, обрушивая на броню комья земли и веток.

— Осколочным бьют, бестолочи! Думают батарея.

Мы влетели во второй капонир. Рыжий скалится в ухмылке, упершись плечом в приклад.

— Н-на!

Снова попали! Одна из "двоек", потерявшая гусеницу и яростно молотившая по кустам из автоматической пушчонки, вспыхнула. Из открытого люка полезли танкисты.

— Не спи, лейтенант! Вали гадов!

Пулемет! К скрежету поворачиваемой пушки и реву движка добавился грохот моего пулемета. Очередь пошла низко, с большим недобором.

— Назад сдавай! — орет рыжий.

Мехвод послушно отводит танк. И снова капонир вспухает взрывами. Уже не одним — двумя сразу!

— На первый дуй!

Снова высовываемся. Стреляем.

Аллах, это страшно, когда по тебе стреляют из танков! Кажется, что все, что выпущено из них, летит прямо в лицо.

Мы снова попали. Добили "раненую" "тридцатьпятку" — и снова назад.

Вокруг только взрывы. Мы — последние из "наших"?

Часто-часто стучат автоматические пушки, прошивая кусты над насыпью. Бьют вслепую — нас боятся.

— Давай вперед, вдоль балки, — орет мехводу рыжий. — Выскочим справа. Заодно посмотрим, может кто еще живой!

Посмотрели... Кроме нас, выживших не осталось. Три дымящихся остова чадили в кустах! Сержант скрежетал зубами, я высматриваю спасшихся. Никого? Никого...

"БТ-2" — быстрая машинка. Прошли по кустам, как бульдозер. Нас с дороги не видно, сюрприз немцам может выйти.

Посмотрел на рыжего. Того не узнать: то набычится, то крутится волчком, глаза горят, ладони на маховичках поворота так и мелькают, орет. В родную стихию попал, другой человек совсем. Адреналин его, что ли захлестывает? В кайф человеку воевать! Удивительно, но это, похоже, это заразно. Меня тоже трясет. Ушло желание все бросить и забиться под сиденье, или открыть люк и сбежать. Хотелось к орудию. Чтоб стрелять и попадать, отсыпая свинцовые и металлические подарочки гостям. Свистеть, как рыжий, я не умел. Пальцами выбил на прикладе пулемета "салам далла" и даже что-то радостно заорал в ответ сержанту, когда наш "БТ-2" вывалился из леса и врезался в замершую у кустов "двойку". Таран не получился. Удар-то произошел, но раздавить немцев не удалось. Мы отскочили, сержант опустил ствол и дважды в упор выстрелил в башню немца. Если там остались живые после первого выстрела, то вторым снарядом их размазало по стенкам.

— Отходим!

Танк послушно взревел.

И тут выключили свет.

* * *

Олег.

Первой в нас засадила "тридцатьпятка". Повезло — в корму. От удара "бэтэшка" содрогнулась, лопата выскочила из-под люка, крышкой приложило "летеху" по голове. Он как раз приподнялся. Лейтенант сполз в башню, но я подхватил и выкинул наружу. Сообразивший Коля выскочил из танка и помог оттащить Паляницу в сторону. Вовремя: по "БТ" стали садить "двадцатимиллиметровки". Тяжелые пули прошивали броню, как бумагу. А чего ее прошивать? 15 миллиметров для такой пушки как бумага. А говорят, первыми камикадзе были японцы...

Мы оттащили "летеху" в кусты, здесь он пришел в себя. Вовремя. Затаились. Кустарник вокруг фермы богатый, но мы его изрядно вытоптали. "Бэтэшка" наша горит, что немцы? Заметили нас или нет? Если да, то жить нам недолго.

Пулеметная очередь пропела над головами, ветки, сбитые пулями, посыпались на спины. Заметили, гады! По кустам справа словно косой прошли: ветки, щепки, листья так и брызнули. Понятно. Прочесывают кустарник огнем. Когда мы выскакивали, просекли, а вот куда отползли, не видели. Это ненадолго. Подтянутся, ударят со всех стволов... Пуля не конфета, проглотишь — не переваришь.

— Делай, как я!

Я двинулся первым, метров через десять оглянулся: Паляница и механик ползли следом. Механик работал локтями привычно, а вот "летеха" оттопырил зад и шлепал ладошками как младенец. Где и чему его учили? Красный командир, туды его в качель! Луг за кустарником пошел вниз, и я встал: теперь не достанут. Следом поднялись механик с "летехой".

— Бегом, марш!

До опушки леса было метров пятьсот, и преодолеть открытый взгляду лужок предстояло как можно быстрее. Если немцы поспеют раньше... Я не оглядывался, но по запаленному дыханию позади слышал: не отстают. Паляница вскоре обогнал меня — длинноногий черт! — и замаячил впереди. Я наддал. В лес мы влетели почти одновременно, Коля прибежал минуту спустя. Здесь он повалился, держась за правый бок. Я не тревожил: летели, как на Олимпиаде. Даже быстрее. Там сражаешься за деньги и славу, здесь — за жизнь!

Паляниця болтался рядом, но молчал, предоставляя мне право решать. Правильно. Заикнись он, и предложил бы ему топать своей дорожкой. Я глянул в сторону дальних кустов. Вдоль них ползала немецкая "двойка". Вовремя сдернули! Остальные не успели. Жалко ребят, толком познакомиться не успели, но все равно жалко. Правильные парни, не захотели отступать. Всем бы так в сорок первом... Эх!

Оставалось прикинуть диспозицию. Выглядело грустно. Налицо трое безлошадных танкистов. Оружия нет (карабин остался в танке, "Парабеллум" можно не считать), еды нет, воды нет, курево кончилось; хорошо, хоть спички остались. Здорово пригодилась бы карта, но она отсутствует, так же, как компас и прочие полезные в блуждании по лесам вещи. Зато дорога известна — на Восток. Я глянул на солнце, часы, затем на деревья, определяя направление. Тому, кто бродил в сибирской тайге, не проблема.

— Двинули!..

В лесу было душно, пахло хвоей и разогретой смолой, скоро я взмок. Остальные тоже вытирали лбы. Где-то наверху пели птички (что им война!), но как-то лениво. Жара! Пить хотелось немилосердно, но вода не попадалась. Спустя полчаса выбрели на тропинку. Она бежала к востоку, идти стало легче. Шли, не таясь: в лесу немцам делать нечего, они сейчас на дорогах, а вот нам найти хутор или деревню было бы кстати. Есть хотелось не меньше, чем пить. Время за полдень, а мы и не завтракали. Обшарить развалины хутора не получилось, у Анисимова еды не было. В линейных танках нашелся бы НЗ, но погибший взвод был учебным. В том-то и дело, что был...

Тропинка побежала вниз, спускаясь в балку. По дну бежал ручеек: узкий, с прозрачной, холодной водой. Не сговариваясь, мы подбежали, рухнули на животы и приникли к воде. Пили, пили и пили, утоляя накопившуюся жажду и набирая влагу про запас. Когда спутники отвались от воды, я стащил сапоги, размотал портянки и опустил ступни в прохладный речей. Механик последовал моему примеру, а вот "летеха" не стал. Его дело. Нет лучшего средства снять усталость, как окунуть ноги в холодную воду — проверено опытом.

После питья есть захотелось еще больше. Мы шагали по лесной тропинке, а она все не кончалась. В желудке немилосердно бурчало, я невольно шарил взглядом по лесной подстилке. Грибов не видно, что и понятно — июнь, ягодник не попадался, яблоки на соснах не растут... Господи, скорей бы жилье! Не дадут хлеба, так в огород можно залезть, морковки подергать, бурачков. Картошки, пусть даже мелкой...У нас пистолет, прогнать побоятся.

Чарующий запах тушеного мяса пощекотал мне ноздри, заставив замереть. Галлюцинация? Добегался! Я оглянулся на спутников. Они остановились и крутили головами, принюхиваясь. Всем одновременно мерещиться не может.

— Там, — указал рукой механик. Паляниця подтвердил, экипаж, не ожидая команды, свернул с тропинки и вломился в кусты. Мне оставалось только возглавить движение. Запах то пропадал: он возникал снова и снова, каждый раз усиливаясь. Я достал "Парабеллум" и загнал патрон в ствол. Крестьяне не тушат свинину в лесах, мясо — еда военных. Или же советская часть, или... В последнем случае будем щелкать зубами, немцы если и угостят, то свинцом. Зато про голод забудем...

Гул моторов прервал размышления. Неподалеку, и как раз в том направлении, куда мы двигались, проходила дорога. Судя по звуку, по ней шла колонна. Чья? Наша или немецкая?

Лес кончился внезапно. Мы стояли на краю небольшой полянки, за ней сквозь редкие деревья виднелась дорога. Вернее, крыши тентов проходящих машин — дорога шла ниже. Заметить оттуда нас не могли. А вот с поляны... Посреди нее стояла полевая кухня на огромных деревянных колесах. Железная труба дымила, двое запряженных битюгов флегматично щипали траву. Поодаль суетился солдат в сером мундире. Он разделывал пилой сухую лесину. Притаившись за кустом орешника, я обшарил взглядом поляну. Никого. Странно. Внезапно, пришедшим откуда-то сверху озарением, понял, что немец один. Свернул с дороги за дровишками. Оставить кухню на обочине не решился: вдруг утащат чего? Да и дрова носить далеко. Хозяйственный...

Немец тем временем закончил пилить, отнес поленья кухне, сгрузил и заглянул в котел. Облако пара вырвалось наружу. Ветер дул в нашу сторону, и неудержимо манящий запах достиг через секунду. За моей спиной зашевелились Паляниця с механиком, стало слышно, как заурчало в их животах. Черт!

Оглянулся. Серо-стальная форма танкистов отличается по цвету от немецкого "фельдграу", но сходство есть. Кто не рискует, тот не обедает!

Наше появление немец прозевал, а когда заметил, застыл недоуменно. Мы шли, вразвалку, не спеша, как идут к ротной кухне уставшие в боях солдаты. Пока немец соображал, мы подошли совсем близко. Он догадался в последний момент и дернулся к упряжке, но "Парабеллум" уже смотрел ему в лицо.

— Хальт!

Немец замер. Прекрасно! Мне не хотелось стрелять — могли услышать с дороги. Паляниця метнулся к упряжке и вернулся с карабином в руках. На ремне, переброшенном через плечо, — гроздь подсумков. Вот и славно! Это очень легкомысленно, господин фриц, оставлять оружие в повозке, его следует держать под рукой.

— Где остальные?

Паляниця перевел. Немец зачастил, испуганно бегая глазами по нашим лицам.

— Он один, — резюмировал "летеха". — Второго повара ранили осколком, он отвозил его в госпиталь, теперь догоняет своих. По пути решил запастись дровами.

Что и следовало доказать.

— Что в котле?

— Картофель с мясом, — перевел лейтенант.

— Мы обожаем картошку с мясом! — сообщил я и поторопил немца: — Шнель!

Он метнулся к упряжке, спустя минуту в руках каждого была алюминиевая миска с тушеной картошкой. У немца нашлись и ложки. Шипя и обжигаясь, мы набросились на еду. Картошка оказалась слегка не доваренной, но на это было плевать: горячее сырым не бывает. Ели стоя, не забывая поглядывать по сторонам: береженого бог бережет. Миски опустели, немец наполнил их снова. В это раз не торопились, первый голод утолен. Закончив, облизал ложку и сунул за голенище сапога: пригодится. Моему примеру последовали лейтенант и Коля-мехвод. Немец принял у нас миски, метнулся к кухне и открыл крышку второго бака. В ноздри ударил забытый аромат. Кофе? Ну, конечно! Чай в Вермахте не пьют.

Немец наполнил алюминиевые кружки и поднес нам. Паляниця схватил и жадно припал, а вот Коля, отхлебнув, сплюнул:

— Горько!

Я попробовал — без сахара. Зато бодрит.

— Пей, Коля, это полезно!

Механик послушался. Морщась, он осушил кружку до дна. Повертел ее в руках и со вздохом вернул немцу. Все правильно: вещмешков у нас нет, за голенище кружку не засунешь. Я отдал немцу свою, а вот Паляница попросил добавки. Где, интересно, пристрастился? В Красной Армии до войны кофе не подавали...