Сполиарум

-Мы передумали. -она опустила голову и я не понял, жалеет ли она о том и насколько ей неприятно вспоминать.

-Почему?

-У него ничего не получилось.

На сей раз мне пришлось приложить намного больше усилий. Но в эту минуту она была так уязвима, что я не мог не воспользоваться тем и положил ладонь на ее руку. Повернув голову, она посмотрела на меня взглядом слишком спокойным, чтобы я мог насладиться им и тогда я положил книгу на кушетку, сжав запястье девушки притянул ее к себе.и поцеловал остававшиеся неподвижными сухие губы. От нее пахло гниющими дешевыми мечтами и в любой другой ситуации я не обратил бы внимание на такое существо, но здесь она была единственной девушкой, доступной мне. Для меня оставалось неизвестным, как она пробиралась сюда и зачем. Я не был настолько наивным, чтобы поверить ей, когда она сказала, что делает это только для того, чтобы видеть меня. Возможно, ей позволяли приходить в зеленую комнату, подобной которой могло не быть на других этажах, чтобы она отдыхала и проводила приятное время в обществе растений. В некий момент я позволил себе предположить, что я самозабвенно и с удовольствием галлюцинирую ею, но тогда мне нужно было признать, что и многое другое, включая врача, приходившую за ней и крайне неодобрительно относившуюся к нашему общению, реакцию других мужчин, видевших Алену и расспросы, которым я подвергался ввиду того, что меня часто видели рядом с ней. Особенно донимал меня толстый мужчина лет пятидесяти, явно проявлявший повышенный интерес к неудавшейся самоубийце. Его тело едва помещалось в голубой пижаме, на брюках которой оставили свой след еда и всевозможные жидкости, в том числе, как я полагал, и произведенные его собственным телом, ноги в красных выцветших тапочках с трудом поднимались над полом, от запястья до локтя покрытые густыми черными волосами руки несли на предплечьях татуировки улыбающихся девушек с большими грудями. Я успел в подробностях рассмотреть их в процедурной, когда был следующим за ним и наблюдал, как в его вены и огромные ягодицы погружаются иглы, к которым я испытывал в тот момент слезливое и отчаянное сочувствие. Гладко выбритая лысина, которую он имел обыкновение ласкать, когда разговаривал с кем-либо раздражала меня, мне было неприятно видеть его продолговатый маленький череп, несколько шрамов на которых он объяснял автокатастрофой. Я предпочитал обходить его стороной, а он старательно выискивал меня для того, чтобы снова и снова расспрашивать об Алене. Он не узнал от меня ничего, кроме ее имени. Меня чрезвычайно забавляла его настойчивость и, будь он хоть немного другим, то я поведал бы ему немало подробностей о девушке, ее детстве, любовниках и сексуальных предпочтениях. Возможно, она даже испытывала бы извращенное влечение к толстым и лысым мужчинам только для того, чтобы я позабавился его настойчивыми к ней приставаниями и удивлением после очередного отказа.

Она принесла мне проигрыватель компакт-дисков, старый, в побитом корпусе из синего пластика и я, погрузив в свои уши пластиковые капсулы, услышал примитивную композицию, составленную из простого ритма и внушающей жалость мелодии электронных инструментов. Уже сама по себе она убедила меня в никчемности юного музыканта, но когда я посмотрел на экран проигрывателя и узнал у черных на зеленовато-сером фоне букв, что название сего произведения имеет отношение к грызунам, то позволил себе снисходительно усмехнуться, признавая правоту за всеми словами Алены об отсутствии будущего.

Закончив свой быстрый и никчемный поцелуй, я выпрямился, раскрыл книгу и сделал вид, что читаю, краем глаза наблюдая за неподвижно сидящей девушкой. Некоторое время она провела не шелохнувшись, затем вздрогнула, резко вскинула голову, посмотрела на меня, вскочила и бросилась прочь. Улыбнувшись ей вслед, я закрыл книгу, а за ней и глаза, прижался затылком к стене и стал воображать о том, что может произойти далее. Конечно же, у меня не могло возникнуть с ней никаких продолжительных отношений. Было бы последней, хотя и забавной глупостью заводить таковые с пациенткой психиатрической клиники. Она не была красива и не обладала ничем другим из того, что могло бы меня привлечь, поэтому я сомневался, что после своего выхода захочу когда-либо встретиться с ней. Но здесь она была лучшим развлечением и я намеревался во всей полноте насладиться им. Для этого мне следовало быть неторопливым и последовательным, каковым я и оставался в последующие несколько дней, когда Алена никак не проявляла себя. Наслаждаясь неопределенностью, я улыбался и читал книгу, оставаясь в своей палате, увлеченно следя за приключениями частного детектива — импотента, посмеиваясь над его любовными неудачами. На пятый день Алена оказалась сидящей в зеленой комнате, когда я пришел туда. Держа в руках горшок с унылой фиалкой, она всматривалась в ее маленькие цветы, как будто бы искала среди них съедобных насекомых. Заметив меня, она поставила его на пол, между своих зеленых тапочек. Сегодня ее одеждой притворялись красная футболка с белой полосой поперек груди и темно-синие джинсы, но ее внешний вид был мне безразличен. Я придавал значение только внешности тех, кто мог повлиять на мою жизнь. Как только я приблизился к ней, она сжала ладони между коленей и опустила голову. Ей было восемнадцать лет и она не была готова к тому, что я мог потребовать от нее. Положив книгу на зеленый пластиковый табурет, тосковавший возле входа, я остался стоять, внимательно глядя на нее, с улыбчивым нетерпением ожидая от девушки всего, что она сочтет нужным. Опустив голову и глядя на пол, она встала, повернулась ко мне, двумя неуверенными, медленными шагами подошла ко мне, руки ее поднялись одновременным прерывистым движением, прикоснулись к моим плечам, сжали их и она обняла меня, прижалась ко мне с нежностью увядающей сомнамбулы, но было в том больше смирения и подчинения, чем содержали иные минуты, когда лежащая на спине девушка раздвигала передо мной согнутые ноги. Сжав пальцами ее левую мочку, непригодную для ношения серьги, я почувствовал, как, с увлечением следуя за подступающим вожделением, слабость склоняет меня, тяжелой темнотой обволакивая тело и скапливаясь на кончиках ногтей и, отвлекшись от ее неловких объятий, поспешил сесть на кушетку. Глубоко и медленно дыша, чтобы восстановить зрение и сознание, я смотрел на нее, чувствуя, что губы мои не могут отвлечься от снисходительной и торжествующей улыбки. Впрочем, я чувствовал и некоторое разочарование от того, что все оказалось так просто. Она стояла спиной ко мне, опустив голову и руки, совершенно неподвижная, тихая и пустая, подобно бутону, из которого насекомые высосали весь нектар, растения окружали ее, тихо потрескивала и гудела лампа, не способная решить, желает ли она производить свет. Я забыл закрыть за собой дверь и теперь прохладный воздух, тянущий с собой конечности слов и звук гремящей в столовой посуды, вторгался в зеленую комнату из коридора. Медленно повернувшись, она подошла ко мне и села слева, движения ее были плавными и расслабленно-нежными, такими, какие можно увидеть у падающей мертвой птицы, когда перья ее все еще ловят небо, не имея сил отказаться от этой порочной привычки. Возможно, несчастная находилась под воздействием препаратов, но мне это было безразлично. Положив руку на ее мягкий живот, я пробрался под тонкую ткань, поднялся выше и на крохотном возвышении нащупал и сжал между пальцами маленький сосок. Ничего интересного. Она сидела, опустив голову и громко дыша, никак иначе не отвечая на мои ласки, но рука ее потянулась и легла на мой член, стала поглаживать его через ткань брюк, чего мне было вполне достаточно. У меня было несколько предположений о том, как, когда и где мне удастся совокупиться с ней, но я должен был обрести абсолютную уверенность в том, что не буду замечен персоналом или другими пациентами, да и в настоящем своем состоянии едва ли смог бы насладиться ею — плоть моя была недостаточно тверда для того и сил, я был уверен, оказалось бы недостаточно для того, чтобы достичь удовольствия самому и утвердить его в ней. Чужое наслаждение нередко значило для меня больше собственного, через него я убеждался в своей власти, ведь причинить боль слишком просто для того, чтобы она могла удовлетворить меня даруемым ею могуществом. От случайного движения воздуха дверь захлопнулась с такой силой, что голубое полупрозрачное стекло в ней задрожало, пульсируя отраженным неоновым блеском и я вздрогнул от того, Алена же не обратила внимания, продолжая ласкать меня движениями однообразными и монотонными, слишком скучными для того, чтобы быть приятными мне, привыкшему к женщинам и мужчинам, чьи поцелуи никогда не повторялись. Но именно в этом своем состоянии она казалась мне наиболее привлекательной, потому я отстранил ее руку, быстро поцеловал ее губы, поднялся, забрал книгу и скрылся в своей палате, чтобы обдумать возможность совокупления. К сожалению, сестра не догадалась принести мне презервативы. Когда она лежала в больнице, отравившись грибами, я был более заботливым и при каждом моем посещении она с воодушевлением рассказывала о своих приключениях с молодым хирургом, в которые я верил лишь потому, что она путалась в деталях, именах и особенностях плоти. Я был уверен, что Алена до сих пор оставалась девственницей и это должно было причинить некоторые неудобства, но даже учитывая их я предпочел бы воспользоваться презервативом, чтобы избежать контакта с ее плевой и невинной кровью и постараться избежать беременности. Первое беспокоило меня больше. Словно бы смеясь над моими чувствами, вселенная чаще всего сталкивала меня с девственницами и нередко, после того, как мои пальцы узнавали эту подробность, я бежал, сдерживая позывы рвоты, особенно сильными становившиеся тогда, когда во всем остальном девушка была мне приятна, казалась красивой и особенно в том случае, если были рыжими ее волосы. К счастью, Алена почти не была мне симпатична, что существенно упрощало ситуацию и наделяло меня решимостью. В отличие от других заведений, где мне доводилось пребывать, здесь я заметил только одного санитара — мужчину и он скорее был враждебен ко мне, причиной чему я видел мою сестру. Возможно, в разговоре, последовавшем после визита, она отказала ему не только в номере телефона, но и в знакомстве. Помня ее настроение, зная ее вкусы и пристрастия, ее перенятую у меня привычку намеренно совершать поступки разрушительные, существующие вне предполагаемой последовательности, я легко мог вообразить подобное, несмотря на то, что именно такой внешности молодые люди привлекали ее больше прочих. В других больницах мне всегда удавалось создать хорошие отношения с ординаторами и санитарами, настолько хорошие, что нередко мы вместе курили, посмеиваясь над безумными выходками прочих пациентов, благо мое сознание, когда не было оно растворено препаратами, оставалось пригодным для логичного мышления, а диагноз обычно был недостаточно определенным, чтобы считать меня опасным или недостойным общения. Я помню случаи, когда ординаторы угощали меня сигаретами и пивом, выпускали на запрещенную прогулку, с которой я всегда возвращался, не помышляя о побеге, чувствуя невозможным нарушить данное обещание. Но просить светловолосого санитара о том, чтобы он принес мне презервативы показалось мне настолько смешным, что я не смог сдержать улыбки. Это и было бы настоящим безумием и на мгновение мне захотелось совершить его, но оно намного увеличило бы срок моего пребывания здесь, что показалось мне весьма неуместным. Размышляя над этим, я вошел в свою палату и обнаружил, что вторая кровать занята.

Молодой человек, сидевший на ней показался мне знакомым. Когда-то у меня был приятель, внешностью очень похожий на него, только он никогда не носил длинных волос, но всегда выглядел таким же смущенным и неуверенным, движения его были такими же незаконченно — резкими и ощутимо слабыми, вызывавшими во мне ощущение легкого превосходства и неверного отвращения, как то случалось, когда я находился рядом с ребенком или с любым другим существом, которое уже исходя из первого впечатления не должно было иметь никакой близости со мной или было глупым настолько, что вызывало желание уничтожить его.

-Меня зовут Алексей, -не поднимаясь, сказал он, когда я еще закрывал дверь.

У него даже было такое же имя.

Я кивнул и представился, положил книгу на столик у окна, сел на свою кровать, отметив, что оставленная мной коробка для карт, по случайной и удачной прихоти, покорная игре в задумчивую аккуратность расположившаяся в соответствии со сторонами и углом столика не сдвинулась со своего места.

Некоторое время мы смотрели друг на друга. Его черная футболка, украшенная изображением чудовища с рогатой головой красной рептилии, держащего в каждой когтистой руке по горящему человеческому черепу была сочтена мной пределом бесвкусия, но я никогда не сообщал кому-либо свое мнение, кроме того единственного случая, когда всегда возбуждавший во мне эстетическое наслаждение, а иногда — и желание, редко посещавший меня друг пришел ко мне одетый в отвратительные синие шорты. Прошло уже несколько лет, но до сих пор я время от времени посмеиваюсь над ним, припоминая тот случай, что всегда расстраивает его, именно этим и доставляя мне несравненное удовольствие. И я больше никогда не видел его в шортах. Понимание чужого отсутствия вкуса естественным образом создавало во мне ощущение собственного превосходства, каковое не может быть неприятным. К тому же руки моего нового соседа, бледностью сравнимые с моими, были гораздо тоньше и слабее, что породило во мне сладкие видения о том, как, я, подняв пальцами его волосы, сжимаю тонкую шею, глядя в глаза, остающиеся спокойными и безразличными, пока я душу его.

Он рассказал мне, что должен был оказаться здесь еще два дня назад, но решил повременить, так как его девушка должна была быть судьей и он желал стать свидетелем тому. Не совсем понимая, о чем он говорит, я спросил и узнал, что она была судьей на соревнованиях по боевым искусствам. Я рассмеялся. Мне хотелось узнать, как она выглядит, но сама мысль о том, что это болезненное и субтильное существо может иметь близость с девушкой сильной и способной противостоять мужчинам показалась мне настолько удивительной и невероятной, что смех мой был вызван только изумлением и восторгом, но никак не желанием унизить. Вселенная не переставала восхищать меня непредсказуемостью и противоречивостью своей.

Поспешив объяснить ему причины моего смеха, я заметил, что он нисколько не обиделся на меня и в словах моих не было нужды. Вероятнее всего, он счел мою реакцию признаком психического расстройства, приведшего меня сюда. Сам же он, как я успел понять и без его рассказов, оказался здесь по собственной воле для того, чтобы избавиться от того, что сам назвал депрессией. Я сочувствующе кивал, глядя на зеленый картон, под которым таились фотографии и сожалея, что рассматривать их придется теперь в темноте зеленой комнаты. Попросив его показать снимок девушки, я узнал, что она не любит сохранять свой образ и только несколько было у него изображений, да и те он хранил в своем доме с особой бережностью и тщательностью. Я понимающе улыбнулся, ведь и у меня самого были тайники, где содержались особые ценности.