Гессенская волчица-4

Многие "генштабисты" достигали высших воен­ных постов, имея за собой полтора года командования в строю только ротой и батальо­ном, проведя всю службу в различных канцеляриях. Сплошь и рядом офицеры Гене­рального Штаба назначались на военно-административ­ные должности, не снимая своего мун­дира. Достигнув кресла губерна­тора, градоначальника или же полицмейстера, они потом спокойно могли вернуться в строй, получив должность начальника дивизии.

Но главная беда заключалась в том, что в России не сущест­вовало Генерального Штаба, как центрального органа, занятого разработкой плана войны. Возглавлял шестисотенный корпус "генштабистов" на­чальник Главного штаба, который фактиче­ски являлся руководителем одного из управлений Военного ми­нистерства. Главный штаб ведал сведениями о войсках, делами по личному составу и комплектованию войск, делами по устрой­ству, службе, размещению и хозяйству войск, геодезическими работами, во­енно-статистическими описаниями, сбо­ром разве­дыва­тельных данных. Из его восьми отделений лишь одно ведало вопросами, относящимися к службе Генерального Штаба, и если германский Grosser Generalstab находил, чем занять девяносто "генштабистов" (из ста восьмидесяти имеющихся), а также семьдесят офицеров Nebenetat, то в русском Главном штабе по штату предусмат­ривалось иметь 3 генерала и 22 штаб-офицера Генерального Штаба. Двадцать пять человек из шести­сот, носящих мундир Гене­рального Штаба.

Правда, в 1894 году генерал Обручев попытался изменить ситуа­цию, представив Ванновскому проект реорганизации Глав­ного штаба. Его суть состояла в том, чтобы превратить Главный штаб в орган "высшего стратегического порядка", а его на­чальника сделать одно­временно товарищем (помощником) во­енного министра с правом док­лада непосредственно Импера­тору.

Предлагалась вменяемая структура штаба: отделы гене­рал-квартир­мей­стера, де­журного генерала, военно-топографический и по передви­жению войск (т.е. точно такая струк­тура, как в шта­бах пограничных военных окру­гов), причём началь­ники этих отделов должны быть при­равнены к начальникам главных управ­лений Воен­ного министерства. Таким образом, в лице ге­нерал-квар­тирмейстера появился бы человек, непосред­ственно руководящий всей стратегической частью и службой Генераль­ного Штаба.

Увы, Ваннов­ский счёл подобные "про­жекты" под­копом под себя и возвеличива­нием фигуры Обру­чева. Доклад был надёжно спрятан в пыльный шкаф, где и до­ждался прихода Пузыревского в кресло воен­ного министра.

И вот теперь военный министр представлял переработанный проект Обручева, призывая членов Комитета Государственной Обороны под­держать его предложения. Министра финансов, ра­зумеется, интересо­—

вало лишь одно, сколько будет стоить пред­лагаемая реформа. Генера­—

литет же интересовало совсем иное, а именно — порядок подчинённо­сти.

Если Пузыревский однозначно выступал за то, чтобы военный министр полностью сосредоточил в своих руках руково­дство армией, имея начальника Главного штаба своим первым помощником, то ко­-мандующий войсками Туркестанского округа генерал Куропаткин выступил с предложением обратиться к германскому опыту и создать Генеральный Штаб, независимый от Военного министерства. Хотя командующие войсками воен­ных округов были приглашены лишь для высказывания своего мнения и права голоса в Комитете не имели, выступление Ку­ропаткина было воспринято с большим вниманием.

Любитель длинных речей, говоривший всегда спокойно и свободно, с большим апломбом, Куропаткин умел произвести впечатление силь­ного человека, знающего своё дело. Не лишён­ный известного литера­турного дара, озарённый лучами скобе­левской славы, он восприни­мался многими слушателями, как естественный наследник скобелев­ского умения руководить людьми и бросать их в бой на смерть или победу.

И вот теперь Куропаткин предлагал коренным образом из­менить всю систему военного управления. Военное министер­ство виделось ему лишь учреждением, обслуживающим хозяй­ственные потребности армии, а начальник выделенного в само­стоятельную единицу Гене­рального Штаба — фактическим глав­ным начальником всем сухо­пут­ных сил. Военный министр таким образом превращался в номиналь­ную фигуру, обеспечи­вающую войска мундирами, боеприпасами, денежным доволь­ствием, казармами и лазаре­тами.

Пузыревский не стушевался и первым прокомментировал проект Куропаткина. Он говорил спокойно, уверенно, не пока­зывая волнения.

— Предложения Алексея Николаевича, господа, это фактиче­ски калька с германской системы. Не будем забывать, что в Германии не существует единого военного министерства. Прус­сия, Бавария, Саксо­ния, Вюртемберг — все они имеют своих во­енных министров. Всё это — последствия особого устройства Германской Империи, в которой по сей день сохранились коро­левства и герцогства с собственными мо­нархами. Я не могу считать такую организацию военного управления нормальной. Лебедь, рак и щука, вот что получается. При кайзере ещё суще­ствует особый "военный кабинет", ведающий личным составом офицерского корпуса. Может, и нам тогда создать что-либо подоб­-ное?

Куропаткин пустился в пространные рассуждения о том, что мил­лионная численность русской армии и географическое по­ложение России предполагают обязательное разделение воен­ного управления между Военным министерством и Генераль­ным Штабом, которому во время войны надлежит стать орга­ном по разработке стратегических планов и руководству дейст­вующей армией.

Начальник Главного штаба генерал Лобко слушал Куропат­кина очень внимательно, что-то чёркая синим карандашом в своём блок­ноте. Профессор военной администрации, сухой и строгий человек, генерал всегда был необычайно сдержан, и после того, как Куропат­кин закончил свою речь, Лобко загово­рил чёткими рубленными фра­зами.

— Вопросы полевого управления уже разрешены Высо­чайше ут­верждённым Положением. Высшим и полным начальником всех войск и чинов на театре войны, не исключая и членов Императорской Фамилии, определён Главнокомандую­щий. Создание Генерального Штаба в предлагаемом виде ло­мает всю систему. — Лобко посмотрел из-под пенсне на Куро­паткина, пристально и как-то весело. — Алексей Николаевич! Тем самым начальник Генерального Штаба превращается в Главнокомандующего. Уж не себя ли Вы прочите на это место?

— Не отрицаю, Ваше Высокопревосходительство, что началь­ник Генерального Штаба станет высшим начальником армии! Что же каса­ется моей персоны, то ежели Государыня соизволит пожаловать меня Высочайшим доверием, я, как и положено сол­дату, приму таковое назначение и буду служить Отечеству!

Голос Куропаткина прозвучал весьма пафосно, но у боль­шинства присутствующих это не вызвало особого энтузиазма. Великий Князь Николай Николаевич, видевший себя в мечтах выдающимся полководцем, который выиграет не одно сражение, не удер­жался и едко

спросил Куропаткина:

— Главнокомандующим — это прекрасно, но кто же при Вас будет Скобелевым?

Великокняжеская бестактность вызвала сдержанные смешки. Мно­гие из присутствующих помнили слова княгини Белосель­ской-Бело­зерской о том, что великий Скобе­лев называл Куропат­кина лишь прилежным исполни­телем. При этом "белый генерал" от­мечал, что Куропаткин никогда не в состоянии будет принять самостоятельное решение и взять на себя ответствен­ность, а по­тому будет неспо­собным военачальником во время войны.

Куропаткин что-то хотел возразить, но стушевался и лишь махнул рукой. В результате недолгого обсуждения его проект был провален с треском, как не заслуживающий внимания.

После многочасовых дебатов программа Пузыревского была ут­верждена большинством голосов. Изменялась структура Глав­ного штаба и положение его начальника, который отныне ста­новился по­мощником военного министра. В связи с этим спе­циально для гене­рала Лобко вводилась должность второго по­мощника военного мини­стра, а для генерала Бальца, которого Пузыревский выта­щил из Вар­шавы, вводилась должность главного начальника тыла.

Кавалеристы ликовали, ибо сбылась их мечта о возвращении гусар­ских и уланских наименований. Ставшая притчей во язы­цех "дра­гун­ская реформа" 1882 года не только лишила гусар и улан их нарядных мундиров, но и вызвала в армии волну отча­янных протестов. Доста­точно вспомнить, что в Киевском гусар­ском полку, после переимено­вания его в 27-й драгунский, все офи­церы демонстративно подали в отставку. А павлоградские гу­сары и вовсе устроили "похороны гусар­ского ментика". Похо­ронили честь по чести. Изготовили роскошный гроб, обитый гла­зетом, с лентами и кистями, и положили внутрь вен­герку с чак­чирами, ментик, гусарские сапоги-ботики. Гроб поставили на катафалк и под звуки похоронного марша всем полком прово­дили до кладбища, где под ружейный салют опустили в могилу. За эти "ко­щунственные похороны" командира полка отрешили от должности. И вот теперь справедливость восторжествовала. Комиссии под предсе­дательством барона Бильдерлинга поруча­лось подготовить и предста­вить на утверждение образцы новой военной формы, не только для гусар и улан, но и для всей русской армии.

* * *

Вечером канцлер собрал у себя дома на обед нескольких ге­нера­лов, которых знал очень давно, и теперь был рад увидеть в Петербурге. После обильных возлияний хозяин с гостями пере­местились в каби­нет, куда слуги подали кофе, ликёр и сигары. Удобно расположившись в креслах, генералы продолжили раз­говор, начатый ещё за столом.

Комитет Государственной Обороны согласовал ряд назначе­ний. Хотя Императрица должна была утвердить журнал совеща­ния, все прекрасно понимали, что это все лишь проформа, и те­перь живо обсу­ждали назначения.

Брат канцлера, граф Алексей Павлович Игнатьев, был недо­волен тем, что Киевский военный округ, которым он ко­мандо­вал, явно обошли.

— Вы меня извините, Виталий Николаевич, — сказал он, обращаясь к генералу Троцкому, недавно назначенному командую­щим войсками Варшавского округа, — но я решительно не могу понять, чем мой округ хуже Вашего... Разве тем, что наш воен­ный министр слу­жил в Варшаве, а не в Киеве. А сегодня я во время совещания просто делал отметки карандашом, сколько генералов Варшавского округа получили повышение, и цифра получилась весьма-весьма...

— Да будет Вам, Алексей Павлович, я ведь в Варшаве только пол­года, хотя, должен признать, что там ещё витает дух Гурко и Пузырев­ского. Я не спорю, что Александр Казимирович выдви­нул людей, лично ему известных, молодых и способных. Но вот как Сухомлинов стал помощником генерал-инспектора кавале­рии? Он ведь десять лет просидел в своей школе и не командо­вал даже дивизией.

— Как мне помнится, покойная супруга Сухомлинова прихо­дилась сестрой Евгении Фердинандовне. Так что близкое зна­комство имеет место, — заметил Алексей Павлович. — Но сам Су­хомлинов — человек дельный, как мне кажется, не без способ­ностей. Вот сработаются ли они с Николаем Николаеви­чем...

— Николай Николаевич — человек горячий, это верно, — ус­мехнулся канцлер. — Но как он сегодня отбрил Куропаткина? Любо-дорого по­смотреть. Мне Куропаткина даже жалко стало после такого афронта.

Генерал Дохтуров, только что принявший Одесский округ, ото­рвался от ликёра и заметил:

— Его Высочество не является образцом такта, но мы ведь не ин­ститутки, чёрт возьми. Я Куропаткина знаю близко и давно, а потому вынужден согласиться, что он никогда не станет дель­ным главноко­мандующим. Спору нет, он весьма умён, ло­вок, лично храбр, отличный исполнитель, недурной администра­тор, хороший начальник штаба, но ему не хватает именно самостоя­тельности. У него рабская душа. Он всегда будет думать только об одном: как бы угодить барину, как бы не скомпрометировать свою карьеру. Сделайте Куропаткина главно­командующим и я смогу предсказать всё наперёд, что в конце концов случится. Первоначальный план кампании будет хорош, но, дабы под­де­латься под петербургские настроения, Куропаткин его не испол­нит, а из­менит. Он будет вникать в мельчайшие подробности, командовать сам чуть ли не каждой ротой и этим только связы­вать руки ближай­шему начальству. Победив, он из лишней пре­досторожно­сти своей победе не поверит и обратит ее в пораже­ние, а потом, проиг­рав кампа­нию, он вернётся в Петербург, зася­дет и напишет многотом­ное сочи­нение, в котором докажет, что все, кроме него, виноваты.

Довольный собой, Дохтуров поправил свои роскошные се­деющие бакенбарды, и снова вернулся к ликёру.

— Ну, Дмитрий Петрович, прямо в точку! — рассмеялся канц­лер. — А ты, Алёша, — обратился он к брату, — меньше думай, что твой округ

обошли, а больше думай, как там порядок навести.

— Работы после Драгомирова хватает, — ответил Алексей Пав­лович. — Михаил Иванович распустил округ, к сожалению. В последнее время он больше с богатыми евреями в картишки иг­рал, поручив всю работу начальнику штаба. И всё равно Вар­шавскому округу военный министр больше благоволит...

Глава 39

Предложение канцлера встретиться с профессором Менде­леевым, который до того прислал в Зимний дворец объёмную записку о тамо­женных тарифах и развитии сельского хозяйства, первоначально оза­дачило Императрицу. Менделеевскую за­писку Аликс весьма внима­тельно прочитала, подчеркнув синим ка­рандашом наиболее заинтере­совавшие её моменты, и хотела передать документ графу Игнатьеву, но оказалось, что у канц­лера имеется второй экземпляр документа, который он уже тща­тельно изучил. Старый хитрец сумел вызвать у Императрицы живой интерес к знаменитому профессору, и когда она согласи­лась принять Менделеева, вы­торговал приглашение для глав­ного сотрудника журнала "Рус­ская Беседа" Шарапова.

Утро 15-го апреля было насыщенным. Императрица давно уже привыкла к жёсткому графику. Ранний подъём, затем кон­ная прогулка во внутреннем дворе, благо ясная и необычайно тё­плая погода этому способствовала. Завтракала Аликс обычно в своём угловом кабинете, окна которого выходили на Дворцовый мост и Адмиралтейство. Уви­тые живой зеленью ширмы выго­раживали небольшой подиум, слу­живший обзорной площадкой для любования видами Петербурга. Аликс не любила, чтобы ут­ром ей кто-то мешал, поэтому к столу были приглашены только самые близкие — Сергей Александрович с Эллой, Алек­сандр Михайлович с Ксенией, и дежурный флигель-адъютант Ор­лов.