↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 35
Гнетущая тишина повисла в кабинете. Канцлер был мрачнее тучи. Он читал многостраничный доклад, представленный Департаментом исполнительной полиции.
Директор департамента генерал Баранов молча сидел напротив, в ожидании бури. Исключительно талантливый администратор, сочетающий в себе редкую энергию, огромную инициативу и индивидуальность, генерал был человеком действия. Герой русско-турецкой войны, бывший петербургский градоначальник и нижегородский губернатор, игрок по натуре, он всегда тяготился мирной повседневной обстановкой, которая необычайно его угнетала. Зато в исключительных обстоятельствах, будь то бой с турецким броненосцем, либо же холерная эпидемия, Баранов чувствовал себя исключительно комфортно, на своём месте. Способность принимать быстрые решения, часто рискованно выходящие за пределы бюрократической рутины, всегда яркие и почти всегда двусмысленные, сочеталась с умением передавать свою энергию подчинённым. В Нижнем Новгороде губернские чиновники называли его "электрической машиной, которая накаливает присоединённые к ней лампочки".
Перелистав доклад несколько раз, Игнатьев вперил свой тяжёлый взгляд в Баранова. Выждав паузу, канцлер натужно выдавил из себя:
— Это что же такое творится в Петербурге? Это не столица Российской Империи, это Содом и Гоморра. Императорские театры превратились в сборище мужеложцев. Фрей, Гавликовский, Славин...
Баранов приготовился ответить, но не успел.
— Куда смотрит столичная полиция?— кулак канцлера с силой опустился на столешницу стола. — Раз уж министр внутренних дел сегодня болен и не присутствует, мнё придётся Вам высказать свои претензии, а уж потом и графу Иллариону Ивановичу...
— Увы, Ваше Сиятельство, но полиция в настоящее время может добраться лишь до отдельных лиц... Вы ведь представляете, что полиция весьма ограничена в своих возможностях, руки связаны, ибо за многими содомитами стоят весьма влиятельные покровители. Я уже не говорю, что среди этих содомитов имеются титулованные особы, занимающие весьма высокое положение...
Недовольное лицо канцлера скривилось, как от нестерпимой зубной боли.
— Николай Михайлович, — сказал он, — Вам должно быть хорошо известно, что князь Владимир Петрович Мещерский, о котором Вы вспомнили, приходится дядей моей невестке. Увы, но князь, несмотря на то, что был дружен с покойным Императором Александром Третьим, действительно содомит и является позором рода Мещерских...
— Ваше Сиятельство, я вообще-то говорил о действительном статском советнике графе Ламздорфе, который служит в Министерстве иностранных дел...
Мрачное лицо Игнатьева побагровело, казалось, что его вот-вот хватит удар. Рванув тесный воротник сюртука, граф медленно поднялся из-за стола и тихо спросил:
— Вы говорите о моём ближайшем сотруднике, Николай Михайлович? Который посвящён практически во все дипломатические секреты России? Который знаком со всеми секретными дипломатическими шифрами?
— Так точно, Ваше Сиятельство, речь идёт о графе Владимире Николаевиче Ламздорфе... Сведения полиции самые точные, ошибки быть не может. Я не включил его имя в доклад, дабы не создавать излишнего ажиотажа и не бросать тень на Вас, как министра иностранных дел.
Канцлер тяжело, по-стариковски, опустился в кресло, пытаясь осмыслить услышанное.
— Я недоволен Вами, генерал... Очень недоволен, — произнёс он разочарованно и медленно, с необычайной растяжкой слов. — Вы, вероятно, позабыли, в чём заключается Ваш долг, как высшего руководителя русской полиции, облечённого доверием нашей всемилостивейшей Государыни...
Баранов, несмотря на свои 59 лет, вскочил и распрямился, как стальная пружина. Встопорщенная борода, покрасневшая залысина и ярость в глазах свидетельствовали о его крайнем возмущении.
— Я, Ваше Сиятельство, всегда честно служил Отечеству, и ежели Вам будет угодно, я готов подать прошение об отставке! — голос генерала звучал звонко и молодо, но это не могло скрыть обиду, которая буквально клокотала в горле. — Я лишь исполнил свой долг, сообщив Вам о порочных наклонностях графа Ламздорфа!
— Будет Вам рвать душу, Николай Михайлович, — осадил его Иг—
натьев. — Моё недовольство связано с тем, что Вы абсолютно зря не включили в доклад графа Ламздорфа. Я ведь имел на него виды, хотел было продвинуть в товарищи министра, а в будущем — и в министры. И если у Вас есть сведения, порочащие Ламздорфа, то Ваша первейшая обязанность — поставить меня в известность, ничего не пряча и не скрывая!
— Виноват-с, Ваше Высокопревосходительство! — вытянулся в струнку Баранов. — Виноват-с и готов нести наказание за упущения по службе! Я от службы никогда не бегал и ответственности тоже не избегал, как Вашему Сиятельству должно быть известно!
— Да сядьте уже, — махнул рукой канцлер. — Что же Вы, право слово, как юный мичман, тянетесь передо мною... Не на плац-параде, слава Богу... Мы с Вами облечены Высочайшим доверием и обязаны честно выполнять свой долг! Давайте уж думать, что нам делать дальше со всей этой порочной сворой.
— Ваше Сиятельство, отдайте приказ и в двадцать четыре часа вся эта мерзость будет либо в тюрьме, либо выслана в Сибирь. Но, если давать делу официальный ход и начинать дознание, то боюсь, что в суде доказывать вину будет абсолютно нечем. К примеру, полиции достоверно известно, что молодых людей князю Мещерскому сводничает полковник Чехович. Но какой суд вынесет приговор Мещерскому или Чеховичу?
Канцлер хитро улыбнулся и ответил:
— Мне, Николай Михайлович, рассказывали, как Вы в Нижнем Новгороде производили дознание по поводу кражи семи тысяч рублей...
— Был такой грех, Ваше Сиятельство, — честно признался Баранов. — Приехал в Нижний один французик, всю ночь кутил с певичками, а поутру кинулся искать бумажник. А в бумажнике том было семь тысяч рублей... Он с жалобой ко мне. Я приказал хозяйке хора вернуть деньги, а та — в отказ. Вызвал я весь хор с хозяйкой во главе, построил в ряд и приказал сначала драть розгами хозяйку, а потом и певичек, через одну. Два городовых хозяйку отодрали — молчат. Первую певичку отодрали — молчат-с! Повалили третью. А она сразу в крик, за что ж меня, говорит, это, мол, хозяйка с Машкой деньги украли. Бумажник вернули, хозяйку вновь вместе с Машкой выдрали, да французику, чтоб знал, с кем пить, дали двадцать пять горячих...
— Вот видите, Николай Михайлович, знаете Вы хорошие способы, знаете. Хочу заметить, что способы эти весьма действенные... Так что мешает сейчас их использовать?
В глазах генерала заиграли чёртики. Баранов нехорошо усмехнулся и спросил:
— Не прикажете же мне сечь розгами гофмейстера Высочайшего двора графа Ламздорфа либо камергера князя Мещерского, Ваше Сиятельство?
— Я про этих субчиков пока не говорю, хотя с превеликим удовольствием подверг бы их такой экзекуции. Всё, что я могу сделать — это ходатайствовать перед Государыней о лишении их придворных чинов. Ламздорф уже сегодня будет мною отставлен от службы, а зловредную газетёнку "Гражданин", которую издаёт Мещерский, полиции придётся прикрыть. Прикрыть своей властью, в административном порядке.
— Будет сделано, Ваше Сиятельство! С превеликим удовольствием, а то невозможно читать написанные там глупости. Князь на полном серьёзе предлагает разрушить железные дороги и заводы, которые, якобы, уничтожают русское крестьянство... А ведь сам не носит лапти и домотканые порты.
Канцлер ещё раз пролистал доклад и добавил:
— Вы правы, Мещерский или Ламздорф пока что недосягаемы для правосудия... Но полиция ведь может поработать с иными фигурантами, которые числятся в Вашем списке. Там же есть рыбёшка помельче, чиновники средней руки. Вот, к примеру, Бурдуков и Гусев. Возьмите их, да заприте в холодную, чтобы испугались по полной. И я уверен, что тот же Бурдуков многое поведает про князя Мещерского. И не бойтесь переборщить с розгами, главное — получить результат! Моё благословение Вы имеете!
Канцлер чеканил слова, как будто забивал гвозди в осиновую доску. Заметив в глазах Баранова немой вопрос, он предварил его ре—
шительно и бесповоротно:
— Я знаю, Николай Михайлович, о чём хотите спросить... Про всех этих родственников, которые будут обивать пороги. А плевать, заслуги отцов не могут оправдать порочные наклонности детей. Сегодня у нас десятое апреля, и я жду через десять дней Вашего доклада! Пройдитесь по петербургским содомитам мелкой гребёнкой! И добудьте мне свидетельства виновности в отношение Мещерского и Ламздорфа, чтобы мы могли отправить их в Сибирь! Надеюсь, что уже сегодня самые одиозные личности будут ночевать не на тёплой перине, а на грязном тюфяке в "Крестах"... Зная наше светское общество, я просто уверен,
что вести об этом разнесутся по Петербургу мгновенно!
* * *
Отправив восвояси генерала Баранова, канцлер поспешил на вечерний доклад к Императрице. В кабинете Александры Фёдоровны он застал Великую Княгиню Елизавету, которая что-то рассказывала вполголоса, сидя в кресле у окна.
Сёстры были практически в одинаковых скромных тёмных платьях, обе хрупкие, высокие, сказочно прекрасные. Лишь глаза, сине-ледяные у Аликс и нежные серо-голубые у Эллы, отличали их между собой.
При появлении графа Игнатьева Елизавета Фёдоровна сразу умолкла и встала с кресла, явно собираясь покинуть кабинет. Императрица попросила сестру остаться, после чего пригласила канцлера к столу.
Николай Павлович, которого вообще было трудно чем-то смутить, весьма неуютно чувствовал себя под пристальным пытливым взглядом Елизаветы Фёдоровны. Он был прекрасно осведомлён о том, что Великая Княгиня почему-то недолюбливает его, и теперь старался не смотреть в её сторону.
Императрица протянула канцлеру папку и попросила ознакомиться. Увидев в его глазах немой вопрос, она пояснила:
— Это список тех лиц, граф, которые были ознакомлены с богопротивным мерзким сочинением и высказываниями Великого Князя Николая Михайловича. Он сам его составил... Собственноручно написал, никого не забыв и не пожалев...
— Я понял, Государыня, и жду приказаний.
— Николай Павлович, я не могу оставить безнаказанными тех, кто
вольно или невольно оказался причастным к этой непристойной истории. — Голос Императрицы звучал глухо, с заметным английским акцентом. — Но я теряюсь и не знаю, какое же должно быть наказание. Не вызовет ли это ненужных пересудов в обществе?
— Ваше Величество! Те пересуды, которые могут возникнуть, го-раздо менее опасны, чем существующая ситуация. Я осмелюсь напомнить, Государыня, что в своё время почивший в Бозе Государь Александр Второй был вынужден принять жестокое решение относительного Великого Князя Николая Константиновича, изобличённого в неблаговидном поступке. Но можно ли сравнивать кражу бриллиантов с
той хулой, которую позволил Его Высочество Николай Михайлович?
— Что же Вы посоветуете, граф? — вмешалась в разговор Елизавета Фёдоровна. — Не предавать же их всех суду, хотя мерзавцы они немалые... Вас не страшат все эти пересуды, которые обязательно возникнут? В этом списке — представители петербургского высшего света. Господи, этот скандал может задеть честь Императорской Фамилии!
Игнатьев тяжело вздохнул, нервно поправил свои роскошные усы и ответил тоном, не терпящим возражений:
— Все лица, указанные в списке, подлежат высылке из столицы в административном порядке! Со службы всех уволить, и военных и статских, невзирая на лица и заслуги! Без мундира и без права восстановления на службе! Без пенсии, с лишением всех чинов! В сложившейся ситуации было бы преступно оставить всё, как есть, никого не наказав.
— Вот видишь, my dear, — обратилась Императрица к сестре, — Николай Павлович оказался на твоей стороне.
— Я в этом и не сомневалась, — горячо отозвалась Елизавета. — Каждому должно воздаваться по заслугам его! Спасибо, Николай Павлович, — обратилась она к канцлеру, — я не сомневалась, что Вы — истинный друг нашей семьи! И я буду рада видеть Вас с графиней у себя в гостях! Только, чур, Вы должны мне обещать... Что не будете во время визита отвлекать моего мужа разговорами о служебных делах... Он и так после встреч с Вами долго не ложится спать, сидит в своём кабинете и пишет и пишет.
Канцлер вскочил, как юный корнет, и бодро отчеканил:
— Благодарю за оказанную честь, Ваше Высочество! Я обещаю, сделать всё возможное, чтобы Сергей Александрович больше времени проводил дома... Он в последнее время буквально поселился в своём штабе, и я не могу понять, когда же он спит...
Выйдя из-за стола, Императрица медленно подошла к окну. По-вернулась к нему спиной, обратилась к канцлеру:
— Вы меня убедили, Николай Павлович! Возьмите этот список и велите подготовить приказы об увольнении от службы всех, кто там указан, с лишением чинов и наград! А уж потом пусть полиция вышлет всех из Петербурга! При условии, что эти лица лишь были свидете-лями... А вот ежели кто из них сам распространял клевету... Аре-стовать!
— Слушаюсь, Ваше Величество! Позвольте мне также доложить относительно имеющихся сведениях о содомитах, которые, увы, имеются среди высокопоставленных лиц.
Солнечный свет падал на Игнатьева, а лицо Императрицы оказалось в тени, и за её мимикой было трудно следить. Но это не смутило канцлера, и он уверенно продолжил:
— Согласно совершенно достоверных сведений полиции подвержены пороку издатель газеты "Гражданин" князь Мещерский, который состоит камергером Высочайшего двора, и является моим свойственником... а также мой ближайший сотрудник гофмейстер граф Ламздорф...
— Что Вы предлагаете, Николай Павлович?
— Я, Государыня, приказал генералу Баранову арестовать всех известных содомитов, которые состоят в более скромных чинах, — безжалостно чеканил канцлер. — Арестовать и добыть от них показания, изобличающие Мещерского, Ламздорфа и полковника пограничной стражи Чеховича. Я буду просить Ваше Величество лишить чинов всех этих господ и разрешить предать их суду. Только такими жёсткими мерами можно добиться того, чтобы все эти пересуды и сплетни не коснулись Императорской Фамилии!
Императрица задумалась всего лишь на мгновение. Горделиво и величественно вскинув голову, она безжалостно отчеканила:
— Николай Павлович! Завтра я жду от Вас на подпись подготовленные документы! Я не потерплю, чтобы в Петербурге существовало порочное гнездо! Что же касается Великого Князя Николая Михайло—
вича, я уже приняла решение. Пусть пеняет на себя...
Глава 36
Утро 11-го апреля было серым и дождливым. Петербург живо об-суждал последние известия относительно ареста Великого Князя Николая Михайловича. Обыватели втихомолку шушукались, высказывая самые фантастические предположения по этому поводу, вплоть до того, что Великий Князь собирался арестовать "гессенскую волчицу" и возвести на престол Марию Фёдоровну... Придворные круги насторожились, ожидая, чем же закончится затянувшаяся интрига. Хитрые и осторожные царедворцы не решались открыто высказываться, опасаясь вездесущих игнатьевских шпионов...
Министра двора Рихтера беспокоили не столичные слухи и сплетни, беспокоила подготовка к коронации. Времени было в обрез, а ещё так много предстояло сделать. Даже коронационного платья для Императрицы не было! Для Рихтера, педантичного остзейского служаки, привыкшего всё делать строго по установленным правилам, ситуация была близка к катастрофической...
Он шёл в кабинет Императрицы, как на эшафот, бережно прижимая кожаную папку, в которой находились документы по коронации. Церемониал коронации был прописан до мельчайших подробностей, с указанием каждого действа, но Императрица до сих пор не утвердила его.
В кабинет Рихтер вошёл вместе с канцлером. Александра Фёдоровна встретила генералов приветливо, пригласила к столу и предложила Рихтеру докладывать.
Министр двора докладывал, как прилежный гимназист, подробно описывая все мероприятия коронация. Императрица, слушая Рихтера, теряла настроение. Она старалась не проявлять своё неудовольствие, но это плохо удавалось. Рихтер докладывал, как будто декламировал поэму, даже не заглядывая в бумаги, а Императрица нервно вертела пальцами карандаш. Её терпения хватило ненадолго, и, перебив министра, Александра Фёдоровна спросила:
— Какая сумма будет затрачена на коронацию?
— Государыня, планируются расходы почти на семь миллионов рублей! Это всё согласовано с министром финансов...
— Вам не кажется, что это чрезвычайно много, Оттон Борисович? — Царица сузила зрачки до нацеленных в министра копий, а голос стал отдавать металлом. — Мне говорили, что за эти деньги можно построить весьма хороший крейсер!
— Ваше Величество, все цены просчитаны и выверены. Уверяю, что злоупотреблений тут нет и быть не может. Коронационные праздники должны длиться двадцать дней. Банкеты, балы, концерты, приёмы... Охрана, только по ведомству дворцовой полиции, обходится в 73 тысячи рублей. Для раздачи народу будет заготовлено 400 тысяч узелков с царским набором — сайка, фунт колбасы, фунт конфет и пря-ников, золочёная кружка с царским вензелем...
Рихтер посмотрел в сторону канцлера, как будто ища у того поддержки. Императрица перехватила его взгляд и спросила:
— Оттон Борисович, я не обвиняю Вас в превышении расходов. Я прекрасно понимаю, как дорого обходятся подобные торжества. Но я задаю себе вопрос, есть ли необходимость в такой пышности? Подобная пышность присуща каким-либо радостным событиям, но для меня вступление на престол — вынужденная необходимость. Мне нечему радоваться. Я лишь исполняю волю покойного Государя...
— Государыня, траур уже закончился ... — неуверенно произнёс министр.
— В моей душе траур будет всегда, Оттон Борисович... Я потеряла не только Государя, но и горячо любимого мною мужа...
— Ваше Величество прикажет изменить предусмотренный порядок коронации?
— Да, Оттон Борисович, я желаю, чтобы церемония была сведена до необходимого минимума. Мне не важны все эти балы и банкеты, всё равно высший свет этого не оценит. Для меня гораздо важнее Земский собор, который готовит Николай Павлович. Я желаю услышать мой народ, узнать его чаяния. Я прошу сократить число церемоний. Согласитесь, что гораздо полезнее будет потратить деньги на армию или флот.
Канцлер, который до того сидел молча, решился вступить в беседу.
— Ваше Величество! Земский собор не потребует дополнительных затрат. Дворянские собрания, земства, духовенство — все они посылают депутатов на собственные средства. А вот что касается охраны, то осмелюсь напомнить, что "Священная дружина" готова обеспечить безопасность как царского поезда, так и царского кортежа. В Москве всё будет под самым пристальным контролем!
— Благодарю, Николай Павлович! Оттон Борисович! — Императрица повернулась к Рихтеру. — Я долго выбирала фасон платья для коронации, смотрела различные эскизы. И я пришла выводу, что платье не требуется.
— Не понял, Государыня, — недоумённо произнёс министр.
— Я просмотрела многие эскизы, но вес платья выходит почти двадцать четыре фунта. Для меня это весьма тяжело. И я вспомнила, что Екатерина Великая при вступлении на престол была одета в преобра-женский мундир. И я желаю последовать её примеру...
В кабинете воцарилась гробовая тишина. Матёрые генералы растерялись. Что для Рихтера, что для Игнатьева, желание Императрицы было новостью. Да, начиная с Павла Первого русские цари во время коронации всегда одевали мундир Преображенского полка, но чтобы в таком облачении короновать Императрицу? Видя возникшее замешательство, Александра Фёдоровна надломом бровей приказала канцлеру высказаться.
— Государыня, со времён блаженной памяти Императора Павла русские императрицы короновались исключительно как супруги царствующих императоров. — Голос графа звучал уверенно и убедительно. — Но предстоящая коронация будет иной по своей природе, ибо это коронация самодержавного монарха, а потому будет весьма символично использовать не платье, а именно мундир русской армии.
Рихтер горячо поддержал канцлера.
— Я согласен с Николаем Павловичем, Государыня... Будет правильно, когда русская царица выступит в военном мундире, как державный вождь армии и флота. Прикажете оставить парадную карету или же пожелаете следователь верхом?
Императрица оттаяла, ледяные глаза вновь стали прекрасно-синими.
— Думаю, Оттон Борисович, что в мундире я должна следовать именно верхом, на белом коне. — Заметив в глазах министра какое-то недоверие, продолжила: — Не беспокойтесь, я ведь выросла в Осборн-хаус.
— Государыня, я учту все повеления и представлю церемониал на утверждение, с учётом всех Ваших пожеланий и замечаний!
— Ездить верхом меня научила Granny, она сама в молодые годы могла проскакать без остановки тридцать лье... Прикажите, чтобы уже завтра мне представили для осмотра трёх-четырёх лошадей, я хочу сама сделать выбор...
Министр Императорского двора откланялся и покинул кабинет. Александра Фёдоровна дождалась, когда захлопнется дверь, после чего
обратилась к канцлеру.
— Николай Павлович! Что говорят про Великого Князя Николая Ми—
хайловича?
— В обществе хотят разные слухи, Государыня... Я уверен, что уже сегодня в Зимний дворец пожалуют некоторые представители Императорской семьи, в первую очередь Государыня Мария Фёдоровна и генерал-адмирал.
Императрица вышла из-за стола, медленно прошла к двери, как будто проверяя, никто ли не смеет подслушивать, затем вернулась в кресло.
— Пусть приходят, — медленно произнесла она. — С чем они пожалуют?
— Её Императорское Величество Государыня Мария Фёдоровна желает высказать протест по поводу Высочайшего повеления относительно Николая Михайловича. Она считает его высылку в Пермь слишком жестокой.
— Вы так authentically осведомлены обо всём, что происходит во дворцах, Николай Павлович, что мне иногда становится не по себе.
— Это мой долг, Государыня, — еле заметно усмехнулся канцлер. — Я обязан знать настроения подданных русской царицы, а Мария Фёдоровна является первой из подданных.
— Я благодарю Вас, Николай Павлович, за верную службу... Разумеется, я должна знать настроения среди моих подданных, даже если речь идёт о моих милых родственниках. Что же касается Николая Михайловича, то я желаю, чтобы уже завтра он убыл к месту ссылки. Я больше не желаю ничего слышать про этого человека.
— Позвольте задать вопрос, Государыня... Великий Князь является шефом Лейб-Гвардии 3-й Артиллерийской бригады и 82-го Дагестанского полка, он числится в Свите... Он — президент Русского Географического общества...
— Я ведь довольно ясно выразилась, Николай Павлович, — повысила голос Императрица. — Его Высочество лишается всех чинов, званий и должностей в России! Я не в силах простить его мерзкий поступок, он перешёл все границы! Он опозорил Императорскую Фамилию!
Немного успокоившись, Александра Фёдоровна приказала канцлеру доложить о мерах, планируемых для наполнения государственной казны. Но стоило Николаю Павловичу поведать о записке губернатора Шлиппе о необходимости введения государственной монополии на внешнюю торговлю хлебом, как молодая царица снова вернулась к разговору о Николае Михайловиче.
— Извините, но я не могу сосредоточиться, граф, — виноватым голосом сказала она. — Меня гложет мысль о том, что мне приходится разбирать intrafamily squabbles и выносить жестокие наказания для родственников. Но, что же делать? — На щеках Императрицы появились пунцовые пятна, а губы, спаянные ненавистью, скривились, уродуя прекрасное лицо. — Разве у меня есть иной выход? Покойный Государь завещал мне крепить единение царской семьи. Я пригласила в Россию княгиню Юрьевскую, я простила Великого Князя Михаила Михайловича, хотя внутренне я не в силах одобрить их поведение. Бог им судья!
— Ваше Величество! Я должен доложить, что в 1889 году Его Высочество Михаил Михайлович сватался к моей дочери Кате. Покойный Государь Александр Третий предложил Великому Князю обождать год, и если через год тот не переменит намерения, то получит Высочайшее благословение. Его Высочество дал слово, но уехав за границу, он женился на графине Меренберг.
— Я не знала про эту прискорбную историю, — тихо промолвила Императрица. — Мне очень жаль, что Великий Князь повёл себя недостойно...
— Дело прошлое, Государыня...
— Так что там предлагает тайный советник Шлиппе?
Игнатьев рассказал, как будучи екатеринославским губернатором, Шлиппе занимался скупкой зерна для преодоления последствий голода 1891 года. Блестяще выполнив поручение и получив за это Высочайшую благодарность, Шлиппе пришёл к выводу, что нужна срочная реформа в области экспорта зерна заграницу. В 1894 году он подал министру земледелия и государственных имуществ Ермолову обстоятельно мотивированную записку, в которой с немецкой аккуратностью доказывал, что необходимо создать для вывозимого хлеба государственную монополию. Согласно предлагаемого проекта весь свободный за удовлетворением потребностей населения хлеб должен был скупаться казной. Таким образом создавался бы государственный хлебный запас, из которого в случае надобности могли обеспечиваться неурожайные области самой России, а остальное зерно в тщательно отсортированном виде должно было идти на экспорт.
Реализация предложений Шлиппе, во-первых, избавляла Россию от угрозы голода, во-вторых, направляла огромные барыши, которые прежде выпадали на долю преимущественно иностранных фирм, в государственную казну. Вопрос этот был предметом суждения в министерствах, но Ермолов фактически угробил предложение Шлиппе на корню.
— Ермолов — это ведь Ваша креатура, Николай Павлович, — заметила Императрица. — Но теперь Вы явно им недовольны, почему?
— Так точно, Государыня! Тайный советник Ермолов имеет как положительные качества, так и отрицательные. Увы, очень многим высшим чинам не хватает дальновидности, прозорливости... Живут пока ещё воспоминаниями о прошлом, а ведь прогресс идёт вперёд, и требует от нас, высших чиновников, нового подхода. Иначе, Ваше Величество, России придётся плестись позади передовых европейских держав. Увы, но придётся очень многое ломать, ломать привычный уклад, избавляться от устарелых привычек. А при таковой ломке не приходится считаться с личностями, пусть даже весьма приятными.
— Что я могу сказать... Вы рискуете нажить себе врагов, Николай
Павлович... Весьма могущественных врагов, как в России, так и далеко за её пределами.
— Государыня! В настоящем положении я не вправе думать об этом, ибо осознаю, возложенную на меня ответственность перед престолом, перед Россией. Есть хорошая восточная поговорка, Ваше Величество, "Chien aboie - la caravane passe". И если газеты меня ругают, я знаю, что действую правильно. Сегодня по моему приказу закрыта газета "Гражданин", которую издавал известный Вашему Величеству князь Мещерский, и теперь жду нового шквала ненависти в свой адрес.
Не удивлюсь, ежели после высылки Мещерского из Петербурга за него будут ходатайствовать даже члены Императорской Фамилии.
Императрица взяла лежавшую на столе газету.
— Я прочитала, что писал князь Мещерский... Ага, вот это место, которое меня возмутило до глубины души, "железная дорога убивает все до неё бывшие народные ресурсы промысла и заработка там, где она проходит: село, деревня, местечко — всё беднеет и рушится". Неужели князь не понимает, что именно железные дороги, заводы и фабрики служат развитию страны?
— Увы, Государыня, такие вот настроения пока что имеются в обществе. Стоит ли удивляться, что огромная Россия, имеющая величайшие природные богатства, до настоящего времени вынуждена заказывать во Франции винтовки. По уровню промышленного производства Россия уступает ныне не только Северо-Американским Штатам и Британии, но Германии и даже Франции. А я вижу своим долгом, Государыня, чтобы русские промышленники диктовали свои условия Европе, чтобы русские заводы стали образцом для подражания! Кстати, долгое время газета "Гражданин" получала весомые субсидии от казны.
— Надеюсь, Николай Павлович, что пребывание за пределами Петербурга сделает князя Мещерского более разумным, — пошутила Императрица. — Я вижу, что Вы хотите мне сказать что-то важное? Я Вас слушаю...
Канцлер, видя, что Александра Фёдоровна пребывает в хорошем расположении духа, решился.
— Я буду просить Ваше Величество произвести определённые пере—
становки в правительстве. И начать — с меня, с министра иностранных дел...
Царица удивлённо посмотрела на Игнатьева, не понимая, что же именно он предлагает. Канцлер продолжил:
— Я одновременно совмещаю должности председателя Комитета министров, канцлера, министра иностранных дел и постоянного члена Комитета Государственной Обороны. И нагрузка всё возрастает, мне приходится отвлекаться на многие дела. Пост министра иностранных дел имеет первостепенное значение. Вот почему, Государыня, я хотел просить о назначении министром иностранных дел действительного
тайного советника Нелидова.
— Я не знакома с ним... Чем он замечателен?
— Он ныне наш посол в Константинополе. На дипломатической службе состоит уже сорок лет. Условия Сан-Стефанского договора мы писали вместе с ним. И переговоры с турками вели совместно. Я верю ему и считаю наиболее подходящим для поста министра.
— Я Вам обещала карт-бланш на назначения министров, — напомнила Александра Фёдоровна. — И я своё обещание сдержу. Есть ли ещё предложения по министрам? Если кто-то не справляется...
— Да, Ваше Величество! Я буду просить о назначении министром путей сообщений полковника Вендриха с производством его в генеральский чин, земледелия — тайного советника Шлиппе, а торговли — действительного статского советника Ковалевского.
— Вы широко размахнулись, Николай Павлович! Если Вы желаете видеть Шлиппе на посту министра, я понимаю, что Вы поддерживаете его идею относительно монополии на хлебную торговлю. Что скажут на это русские купцы? И как это скажется на наших отношениях с Ев—
ропой?
— Ваше Величество, уже долгое время хлебная торговля практически была в руках либо евреев, либо же иностранцев, которые наживались на труде русского крестьянина. Теперь, после ограничения прав евреев, главенствующую роль играют иностранные компании. А я хочу, чтобы русский хлеб приносил доход нашей казне. Введение государственной монополии благотворно отразится на состоянии финансов. Хватит уже побираться нам у французов, выпрашивать очередные займы.
Императрица наморщила лоб, как будто что-то вспоминая. В её прекрасных синих глазах промелькнуло удивление, сменившееся уве-ренностью.
— Но ведь Вы постоянно твердите мне, что в России не хватает денег. А если денег нет, то приходится их занимать! — поучительно произнесла царица.
— Я позволю себе поведать Вашему Величеству одну поучительную историю, — усмехнулся канцлер. — В 1887 году новый министр финансов Вышнеградский провёл ревизию платёжного баланса. Оказалось, что денег из России уходило больше, чем в Россию поступало. Платежи по внешнему долгу — 170 миллионов рублей в год. А вот российские подданные, которые ездили в Европу, вывозили 60 миллионов в год!
На лице Императрицы возникло недоумение, в глазах появилось сомнение в правдивости слов канцлера.
— Но это было девять лет назад, — сказала она. — Что же сейчас происходит?
— А ныне, Государыня, ситуация только ухудшилась. Больше стали вывозить! Крестьянин пашет деревянной сохой, сам лебеду ест, чтобы наши любители Европы могли тратить деньги в Париже и Баден-Бадене... Заметьте, что тратят деньги не на создание русских заводов и фабрик, а на парижские фасоны, на театры и гостиницы, на услуги официантов... Они увозят русские деньги во Францию, а мы потом просим эти деньги в виде займов! А лишь во время последнего голода, в 1892 году, в России умерло почти 400 тысяч человек!
— Но мы же не можем запретить нашим подданным путешествовать
и отдыхать в Ницце, Николай Павлович...
Канцлер поднялся из кресла.
— Ваше Величество! — голос графа был приподнято-радостным. — Так к чему же запрещать? Вот повысили плату за паспорта, и теперь за годичное пребывание в Париже наш дворянчик выложит в казну шестьсот целковых! Раз заплатит, второй раз — а там и подумает, не лучше ли ему в Крыму в море купаться! И сохранит свои деньги! И потратит их в России, купив русский товар!
— Я вижу, Николай Павлович, что Вы бы вообще запретили продажу в России иностранных товаров, — едко заметила Императрица.
— Увы, Ваше Величество, это невозможно, ибо в России пока что не производят многого из того, что необходимо! Русским офицерам нужны бинокли? Нужны! А вот оптическое стекло в России не выпускают! Вообще не выпускают! И потому приходится бинокли покупать у немца Карла Цейса, а дальномеры — у англичан Барра и Струда! А если, не дай Бог, случится война с Германией или Британией?
— Я Вас, кажется, начинаю понимать... Я сама хочу, чтобы товары, выпускаемые в России, были не хуже европейских.
Канцлер, решив воспользоваться подходящим моментом, чтобы изложить царице свои мысли, расходился не на шутку. Глаза горели молодым огнём, усы встопорщились.
— Пока что, Государыня, мы не можем самостоятельно обеспечить Россию всем необходимым, хотя к этому нужно стремиться... России нужны новые заводы и фабрики, да такие, чтобы не хуже, а лучше европейских были! Но, помилуй Бог, к чему же ввозить в Россию то, что уже производится руками русского народа?
— К примеру?
— К примеру, Ваше Величество, те же вина и коньяки! Неужели "Chateau Lafite" или "Chateau Larose" лучше тех вин, которые производит князь Голицын в Абрау-Дюрсо или Парадизе? А тифлисский
коньяк Сараджева неужто хуже, чем тот же "Camus"?
— Но не могу же я запретить своим подданным пить французские вина, — робко ответила Александра Фёдоровна.
— Ваше Величество! — горячо заговорил Игнатьев. — Кайзер Вильгельм поступил проще. Он показал личный пример своим подданным, и теперь в его штаб-квартире нет французских вин. Подаются лишь германские вина, а вместо "Veuve Clicquot" — исключительно немецкое игристое!
— Мой берлинский кузен — большой оригинал... Вы хотите втянуть меня в complot против иностранных товаров, Николай Павлович?
— Это заговор в интересах России, Государыня! Я вижу свой долг в том, чтобы коренным образом изменить Россию! Россию называют "хлебной житницей Европы", а русский крестьянин влачит полуголодное существование. Молоко, коровье масло, творог, мясо, всё это появляется на крестьянском столе в исключительных случаях, на свадьбах, при разговении, в престольные праздники. Хроническое недоедание — обычное явление в крестьянской семье. Многие русские солдаты впервые в жизни едят мясо в армии, ибо в деревне мяса никогда не ели. Наш крестьянин питается ржаным хлебом, пшеничную муку он не видит. А всё почему? Поясню, Ваше Величество... Средний урожай пшеницы с десятины составляет у нас 55 пудов, в то время как в Германии — 157 пудов, а в Бельгии — 168 пудов. И с рожью, с овсом — та же прискорбная картина! Много ли можно получить, когда землю пашут старинной деревянной сохой, да на тощей лошадёнке?
— Вы — мой канцлер, Николай Павлович! Всё в Ваших руках, а я — Ваш союзник в борьбе с бедностью и голодом!
— Именно потому, Ваше Величество, я желаю видеть в правительстве новых людей, заражённых новыми идеями. Если в ближайшее время России не рванёт вперёд, как она смогла сделать это благодаря гению Петра Великого, то в двадцатом веке нам придётся плестись в хвосте всей Европы! Экономическая слабость вызовет нашу военную слабость, и тогда Россия перестанет быть великой державой!
— Неужели всё так мрачно? — голос Императрицы звучал встревожено. Она вертела в пальцах карандаш, методично постукивая им о
бронзовую пепельницу.
— Предвидеть опасности — это мой долг, Ваше Величество! По моему приказу тайным советником Шванебахом была подготовлена записка о состоянии сельского хозяйства в Европе и Северо-Амери-канских Штатах. Выводы для нас неутешительны! Там многие уже применяют для вспашки полей локомобили. Паровые самоходы, лобогрейки, молотилки! А что у нас? Деревянная соха, деревянная борона, серп и коса! Если ряд помещиков, которые пытаются создать у себя культурные хозяйства, да немцы-колонисты, обзавелись машинами, то, опять же, это всё машины привозные.
— Я хочу сама ознакомиться с запиской Шванебаха, Николай Павлович! Всё, что Вы мне сказали, вызывает тревогу... Я не думала, что всё обстоит так плохо, а теперь вижу, что Россия весьма отстаёт от европейских государств.
— Я ведь не зря сегодня говорил об ограничениях для иностранных товаров. Государыня! Если русские подданные перестанут вывозить миллионы в Париж, можно будет устроить внутренний займ.
— Вы говорите про государственные облигации? Я читала про ценные бумаги, пришлось учиться основам финансов... Но есть ли в этом смысл?
— Да, Ваше Величество! Зачем нам брать в долг деньги во Франции, ежели мы можем получить их в России? Беря в долг у французов, мы тем самым обогащаем их, а не себя. Уверен, что мы можем обойтись без внешних займов. Способов таких имеется немало. Это и облигации, это и введение государственной монополии на хлеботорговлю! И в обязательном порядке нужно распространить винную монополию, которую учредили два года назад в четырёх губерниях, на всю Россию! А ещё я буду просить Ваше Величество ввести монополию на торговлю мехами! Хватит уже американцам обирать русских туземцев! В ближайшее время, Ваше Величество, я представлю предложения Комитета министров относительно финансов, а также относительно земельного вопроса. Предстоит принять важнейшие решения, которые через десять-пятнадцать лет смогут изменить Россию и сделать её лидером если не во всём мире, то хотя бы в Европе!
Вошедший дежурный флигель-адъютант подобострастно доложил,
что Императрица Мария Фёдоровна и Августейший генерал-адмирал настоятельно требуют встречи с Великим Князем Николаем Михайловичем и желают видеть Александру Фёдоровну.
На лице Императрицы отразилось смятение. Она прекрасно пони-мала, что от неожиданного визита свекрови ничего хорошего ожидать не приходится, а потому решила отсрочить неизбежный скандал.
— Передайте Её Величеству и Его Высочеству, что я жду их завтра в десять утра в своей библиотеке, — приказала она флигель-адъ-ютанту. — Принять их сегодня я не в силах из-за плохого самочувствия...
— Государыня, Её Императорское Величество и Его Высочество требуют немедленной встречи с Его Высочеством Николаем Михайловичем, — напомнил смущённый полковник. — Как прикажете ответить на это требование?
— Передайте им, полковник, что Великий Князь Николай Михайлович находится под арестом, а потому встретиться с ним не представляется возможным... Так что пусть подождут до завтра... До завтра...
Глава 37
Утро следующего дня было ознаменовано весьма скверной пасмурной погодой, что испортило настроение Императрицы. Прогулка во внутреннем дворе Зимнего дворца была для неё редкой возможностью пообщаться с природой. Уже целый год Аликс вела жизнь затворницы, спрятавшись от всего мира за толстыми дворцовыми стенами, и лишь недавно стала выходить на прогулки, чтобы вкусить свежего воздуха и солнечного света.
После прогулки — утренний чай, во время которого только что вернувшийся из Кобурга Великий Князь Павел Александрович рассказывал подробности о свадьбе племянницы, Сандры Эдинбургской. Рассеянно выслушав милые светские новости, Императрица огорошила Великого Князя известием о последнем скандале с Николаем Михайловичем.
— Я не могу поверить, чтобы Николай мог так низко опуститься, —
подавленно произнёс Павел Александрович. — Немыслимо, просто немыслимо! Аликс, неужели его вина не вызывает сомнения?
— Увы, дядя Павел... Но свой дневник он заполнял собственной рукой. Я читала этот мерзкий дневник, и там он не пощадил ни дядю Сержа, ни меня, ни даже покойного Ники... Грязь и зависть, грязь и ещё раз зависть!!! Русский Великий Князь оказался сплетником, завистливым клеветником!
— Господи, опять скандал! Пойдут пересуды, будут всем нам косточки перемывать!
— Увы, но что же мне делать? Сегодня в десять у меня будут Мария Фёдоровна и генерал-адмирал. Уверена, что они будут просить меня смягчить наказание для этого недостойного человека... Я прошу тебя присутствовать и поддержать меня. Я не отступлю, пусть Мария Фёдоровна и обижается на меня...
Великий Князь поставил чашку на стол. Лицо его стало серьёзным, а красивые притягательные глаза штатного дамского угодника — безжалостными.
— Аликс, ты можешь на меня рассчитывать!
— Спасибо, я знала, что ты был опорой моему Ники... Но... Я очень прошу... разберись в своих отношениях с Ольгой Пистолькорс... Мне доносят, что она живёт у тебя в Москве, не стесняясь никого и ничего. Но ты ведь не частное лицо, ты генерал-губернатор!
Павел Александрович, как ошпаренный, выскочил из-за стола. Лощёный мартовский кот превратился в разъярённого тигра. Глаза засверкали, усы вытянулись в тонкие стрелки.
— Я люблю эту женщину! Люблю и не стыжусь этого! И ты, Аликс, знаешь не хуже меня, что такое любовь! Можешь уволить меня от службы, но я никогда не откажусь от Ольги!
— А как же её муж? Ты же понимаешь, что совершаешь двойной грех... У неё трое детей от законного мужа, и ты лишаешь их матери...
— Пистолькорс остался адъютантом у Владимира Александровича. Он не желает дать Ольге развод. А дети сейчас у его родственников в Петербурге. Если пожелаешь — помоги ей развестись с Пистолькорсом!
Александра Фёдоровна затихла, судорожно сжалась, как будто от удара. Смахнув набежавшую слезу, она тихо произнесла:
— Храни вас обоих Господь... Я помогу Ольге с разводом. Пусть хоть кто-то будет счастлив на нашей грешной земле... Мне больше нечего сказать.
* * *
Ровно в десять Императрица вошла в библиотеку в сопровождении графа Игнатьева. Аликс сразу же заметила, что ожидавшие её родственники разделились на две группы.
Мария Фёдоровна по-хозяйски заняла кресло в углу, около лестницы, ведущей на хоры к книжным шкафам. Украшенное рюшами платье с палевым шлейфом, со светло-зелёной отделкой, ожерелье из бриллиантов с бирюзой придавали ей грациозный и элегантный вид.
Рядом с ней, за массивным ореховым столом, сидел Владимир Александрович, хмурый и сосредоточенный, в полном фельдмаршальском убранстве. Мария Павловна зачем-то нарядилась в вызывающее оранжевое платье, которое делало её похожей на кокотку.
Константин Константинович и Елизавета Маврикиевна, которые явно нервничали и чувствовали себя не в своей тарелке, ютились у торца стола и тихо переговаривались.
Генерал-адмирал стоял у камина, нависая семипудовой глыбой над Евгением и Георгием Лейхтенбергскими, которым вполголоса рассказывал очередную скабрезную историю.
За вторым столом сидели Павел Александрович и Елизавета Фёдоровна. Элла, как всегда, была прекрасна. Строгое тёмно-зелёное платье и чудесное сапфировое ожерелье лишь подчёркивали её изысканную красоту. Павел, сменивший щегольскую венгерку Гродненского полка на свитский сюртук, был непривычно мрачен.
При появлении Императрицы все умолкли. Сидевшие — почтительно встали для приветствия. Лишь Мария Фёдоровна не шелохнулась и осталась сидеть, глядя на невестку прямо в упор, показывая собственную значимость и независимость.
Аликс не стала обострять ситуацию и сделала вид, что не заметила вызывающего поведения свекрови. Она сдержанно поздоровалась с присутствующими, села в кресло рядом с Эллой, после чего обратилась к канцлеру:
— Присаживайтесь, Николай Павлович!
Не успел канцлер усесться, как Мария Фёдоровна разразилась гневной тирадой.
— Присутствие графа Игнатьева здесь неуместно! — безапелляционно заявила она. — Мы собрались, чтобы обсудить вопросы, имеющие касательство исключительно к Императорской Фамилии! В своём кругу, без посторонних!
Аликс, смущённая таким напором свекрови, не успела ничего ответить, а генерал-адмирал уже перешёл в наступление.
Алексей Александрович, не обращая внимания на Императрицу, бесцеремонно обратился к канцлеру:
— Действительно, граф, Вы не можете присутствовать на семейном совете! Ну что это за выдумки? Вы пока что не член Императорской Фамилии!
Слушая надменный голос Великого Князя, Аликс побледнела. Её длинные тонкие пальцы инстинктивно сжали поручни кресла. Всего год назад подобная конфликтная ситуация привела бы Императрицу в паническое замешательство, но теперь бестактное поведение генерал-адмирала вызвало у неё приступ гнева.
— Если Ваше Высочество изволит заметить, то Вы находитесь в моей библиотеке, — медленно произнесла Императрица. Её голос звучал твёрдо и язвительно. — А потому я определяю, кого мне приглашать!
— Но это семейный совет! — взвился генерал-адмирал. Он буквально задыхался от возмущения и теперь, переводя взгляд то на Марию Фёдоровну, то на Владимира Александровича, искал у них поддержки.
— Мы собрались не на Afternoon Tea, а для того, чтобы обсудить вопросы, касающиеся интересов государства. Если кому-то не нравится присутствие графа Николая Павловича, он волен уйти. Потому
не тратьте моё время, Ваше Высочество. Мне оно дорого.
После того, как Алексей Александрович смолк, Аликс обратилась к свекрови:
— Ваше Величество просило о встрече. Я слушаю...
Глаза Марии Фёдоровны недобро сверкнули, но она сумела сдержать негодование. Тщательно подбирая слова, Гневная обратилась к царственной невестке.
— Все мы... Мы второй день пытаемся добиться встречи с Николаем Михайловичем... Но Рихтер категорически отказывается допустить нас, ссылаясь на Высочайшее повеление!
— Оттон Борисович исполняет мой приказ, — тихо ответила Аликс, глядя в глаза свекрови.
— Но я настаиваю на такой встрече! Я желаю видеть Николая! — повысила голос Мария Фёдоровна. — Точно также, как его желают видеть иные члены нашей семьи. Вчера флигель-адъютант заявил, что Николай содержится под арестом!
— Увы, Ваше Величество, но это невозможно, — ледяным тоном ответила Аликс.
— Что же препятствует мне встретиться с Николаем?
— Сегодня утром он покинул Петербург и поездом выехал в Пермь...
В библиотеке воцарилось гробовое молчание, а сцена всеобщего изумления поистине была достойна пера великого Гоголя.
— Куда? Зачем в Пермь? — удивлённо воскликнула молчавшая до того Мария Павловна.
— К месту своего проживания... Я определила для Великого Князя именно этот город, где он будет проживать в качестве частного лица.
— Господи! Да что же это творится? — Мария Фёдоровна не смогла сдержать возмущение. — Это просто немыслимо! Немыслимо!
— Почему же немыслимо? В своё время Николай Константинович был сослан в Ташкент Императором Александром Вторым. Неужели Пермь хуже Ташкента?
Константин Константинович, услышав упоминание о старшем брате, опозорившем семью кражей бриллиантов, потупил глаза. А вот генерал-адмирал не на шутку разволновался. Он вскочил со своего места и обратился к Аликс:
— Это решительным образом невозможно! Вы так спокойно говорите
о том, что русский Великий Князь, русский генерал, выслан в какую-то Богом забытую Пермь?
Алексей Александрович застыл в наполеоновской позе. Огромный, величественный, картинно засунув правую руку за борт щегольского флотского сюртука, на котором одиноко белел георгиевский крест, полученный за русско-турецкую войну. Этот "le Beau Brum-mell" обладал недюжинным артистическим талантом и в любой обстановке прежде всего думал о том, как он выглядит.
На Императрицу театральные эффекты генерал-адмирала не оказали никакого воздействия. Она выдержала небольшую паузу и тихо произнесла:
— Со вчерашнего дня Великий Князь Николай Михайлович больше не состоит на службе. Он лишён всех чинов и уволен от всех должностей. Прошу всех запомнить, что отныне он не более, чем частное лицо. И больше я никогда... Слышите? Никогда не желаю слышать его имя!
— Но почему всё так стремительно? Невозможно принимать решения относительно Великого Князя так поспешно и необдуманно. Почему Вы даже не поинтересовались нашим мнением, мнением всей Императорской Фамилии? — не сдавался генерал-адмирал. — И как можно за какую-то шалость, пусть даже не совсем пристойную, подвергать такому жестокому наказанию?
— Если мне понадобится совет Вашего Высочества — я непременно к Вам обращусь! Но что касается Николая Михайловича, то я обошлась самостоятельно! Относительно наказания... Я проявила преступную снисходительность, ибо Великий Князь за свои богомерзкие деяния заслуживал каторги!
Не давая генерал-адмиралу опомниться, Аликс добила его язвительным вопросом:
— Или Вы желаете, чтобы его предали суду? Что же, если Николай Михайлович выскажет такое пожелание, предстать перед военным судом, я буду должна удовлетворить его. И пусть его судят... Боюсь, что после вынесения приговора я уже не смогу обеспечить ему комфортного проживания в Перми.
Константин Константинович, дотоле притихший, встрепенулся и
воскликнул:
— Предать суду? За какое-то стихотворение?
Он поднялся, нервно одёрнул мундир. Нескладный астеник почти двухметрового роста, с длинной шеей и плоской грудной клеткой, Великий Князь совершенно не был похож на военного человека. Актёр-любитель и поэт, публиковавший свои вирши под псевдонимом "К.Р.", был чрезвычайно робким и осторожным. Вот и сейчас в его мечтательных глазах читалась растерянность. Судорожно заламывая длинные артистические пальцы, унизанные кольцами, Константин Константинович из-за волнения издавал какие-то нечленораздельные звуки. Владимир Александрович не выдержал первым:
— Да помолчи хоть ты, Костя! Николай сам виноват! В простонародье за такие пакостные штучки морду бьют! Посмей он такое про меня сказать или написать, так я бы его в бараний рог скрутил самолично!
Незадачливый поэт осёкся на полуслове, стушевался и вернулся в кресло, а вот генерал-адмирал не желал признать своё поражение. Стерев пот с побагровевшего лица, он гневно обратился к Императрице:
— Ваши слова звучат просто оскорбительно для меня! Вы решили не вовсе считаться с моим мнением? Даже покойный Николай не принимал решений, не выслушав меня!
Аликс не успела ответить, ибо Мария Фёдоровна решила вступить в бой. Она говорила беспрерывно, срываясь на крик, высказывая накопившиеся претензии. Всё вспомнила, ничего не забыла. И покойного Николая, и несчастного Георгия, отрешённого от трона, и даже приглашённую на коронацию Юрьевскую. Хрупкая датчанка бушевала и никто не решался её остановить. Но, стоило Гневной задеть Сергея Александровича, как Элла бесцеремонно перебила затянувшийся монолог.
— Не трогайте моего мужа! — тихо, но твёрдо произнесла она, гордо подняв голову. — Сергей — чистый душой и помыслами, и никто не смеет возводить хулу на него! Даже Ваше Величество не смеет!
Глаза Эллы, удивительно красиво очерченные, смотрели спокойно и мягко. В ней, несмотря на всю её кротость и застенчивость, чувствовалась необычайная самоуверенность и сознание своей моральной си—
лы.
— В сложившейся безумной ситуации я больше не могу исполнять должность генерал-адмирала, — глухо принёс Алексей Александрович. — Я подаю в отставку! Прямо сегодня — в отставку!
В царской библиотеке воцарилась мёртвая тишина. Неожиданный ход генерал-адмирала все восприняли, как неуклюжую попытку восстановить свои пошатнувшиеся позиции. Аликс не растерялась. Выдержав паузу, звонком вызвала флигель-адъютанта.
— Принесите Его Высочеству перо и бумагу, он желает написать прошение об отставке!
Смущённый ротмистр весьма проворно удалился и уже через две минуты вернулся с бронзовым письменным прибором и стопкой бумаги.
Генерал-адмирал опешил. Его стремительный блеф с угрозой отставкой привёл не к ожидаемой капитуляции Императрицы, а к собственной сокрушительной катастрофе. Багровое лицо, обрамлённое роскошной бородой, побелело, в глазах читалась растерянность. Казалось, что под пристальным взглядом Аликс Великий Князь стал меньше ростом.
— Вы не передумали? — вопрос царицы был язвительным и даже насмешливым.
В наступившей гнетущей тишине он грузно уселся за стол и начал писать прошение. Первая попытка ему явно не удалась, генерал-адмирал нервно перечеркнул написанное и взял второй лист. В библиотеке воцарилась полная тишина, такая, что мерный скрип пера оглушал присутствующих сильнее раскатов грома...
* * *
Отставка генерал-адмирала вызвала живое обсуждение в петербургском обществе. Всемилостивейший рескрипт на имя Великого Князя Алексея Александровича, растиражированный газетёрами, никого не обманул. Дворцовые сплетни быстро распространились по столице, и знающие люди вполголоса рассказывали о том, как молодая царица вынудила Алексея Александровича написать прошение.
Старые царедворцы лишь укоризненно качали головами, не рискуя открыто высказать своё неудовольствие. Зато молодые флотские офицеры радостно ликовали, узнав, что новым Главным начальником флота и морского ведомства назначен Великий Князь Александр Михайлович, пожалованный чином контр-адмирала Свиты. Его записки, безжалостно критикующие настоящее состояние русского флота, давно ходили по рукам, становясь предметом жарких споров в кают-компаниях и Кронштадском морском собрании, повергая в уныние старых "марсофлотцев".
Глава 38
Военный министр Пузыревский был очень разносторонней личностью. Человек от природы самостоятельный, мастер острого слова и тонкой иронии, автор самых беспощадных характеристик, он имел многочисленных врагов в высшем свете. Во времена министерства Ванновского генерал имел репутацию беспокойного прожектёра, систематически забрасывающего Главный штаб своими многочисленными идеями.
Пять лет, проведённых им подле Гурко на посту начальника штаба Варшавского военного округа, выработали в Пузыревском необычайную требовательность к подчинённым. Никогда не повышавший голоса, генерал знал, что достаточно ему произнести властно, твёрдо и спокойно: "Чтоб я этого более не видел", и что "этого" более и не будет.
У Гурко же Пузыревский перенял доминирующий принцип обучения войск — натаскивание их в поле с созданием при этом возможно более трудной обстановки. Опыт минувшей русско-турецкой войны был использован в Варшавском военном округе широко и полно. Зимние маневры, стрельбы и походные движения с ночлегом в поле зимой, трудные форсированные марши, преодоление всяких серьёзных местных препятствий. Кавалерия постоянно находилась в движении, получая задачи на лихость и быстроту, разведку, действия в массах. Заняв кресло военного министра, Пузыревский начал переносить варшавский опыт на всю русскую армии, приведя в уныние бравых гвардейцев, привыкших к опереточным Красносельским летним маневрам.
Пузыревский добился воссоздания Комитета по устройству и образованию войск, который стал ведать вопросами боевой подготовки, физическим развитием солдат, составлением уставов, инструкций и наставлений. Председателем комитета был назначен генерал Мевес, заслуженно считавшийся знатоком строевого и хозяйственного быта войск. Коренной гвардеец, требовательный и даже суровый военачальник, он был известен тем, что никогда не допускал ареста офицера, признавая мерой воспитания лишь внушение и выговор со стороны командира и воздействие полковых товарищей. А вот если эти меры не действуют — значит офицер к военной службе не годен, и его нужно из армии удалять.
Не понаслышке зная о состоянии войск, генерал Мевес начал свою работу с предложений улучшить их физическое состояние. Чтобы поставить работу на должный уровень, для подготовки грамотных инструкторов гимнастики открыли Офицерскую гимнастическо-фехтовальную школу, а в Варшаве, Москве, Киеве, Ташкенте, Одессе и Харькове создали окружные гимнастическо-фехтовальные школы, в которых обучались также и унтер-офицеры. Для обучения элитных войск гвардии и Гренадерского корпуса по предложению Мевеса сформировали два гимнастическо-фехтовальных батальона.
Если сам Мевес большей частью был занят кабинетной работой, то его помощник генерал Васмунд, неутомимый, живой и разнообразный, буквально не вылезал из войск. Он, со свойственной ему живостью, окунулся в вопросы обучения, придав полевым занятиям и маневрам интересный и нешаблонный характер, вошедший в полное противоречие с привычной казённой тактикой Красносельских сборов. Но Васмунд не был самим собой, если бы с немецкой дотошливостью не въедался в сущность самых, казалось бы, незначительных вопросов. Генерал всегда умел быстро схватывать суть дела и оставить глубокий след своей деятельностью. Его натура, полная несокрушимой энергии и железной воли, требовала вседневной кипучей деятельности и не знала слова "нет", а в генеральской голове постоянно крутились новые идеи и изобретения.
В 1887 году, командуя стрелковым батальоном, генерал заинтере—
совался хлебопечением, в результате чего изобрёл двухъярусные печи, которые давали отличный хлеб, большой припёк и экономию дров. "Печи Васмунда" получили широкое распространение в армии. В гвардии же был принят на снабжение солдатский ранец, проект которого был придуман Васмундом по опыту походной жизни.
И вот теперь, получив весьма широкие полномочия, генерал посягнул не только на спокойствие генералов и полковников, но даже на хозяйственную часть, запретив отправку солдат осенью на частные заработки. И это в то время, когда практически во всех частях по окончании летних лагерных учений солдаты отправлялись на заработки, на месяц-два. Обычно командир батальона или полка договаривался с каким-нибудь помещиком и отправлял солдат на сенокос. Или же по договорённости солдатики строили железные дороги и дома, работали на фабриках. Треть заработанных денег получал сам солдат; другая треть вычиталась на закупку необходимого имущества, которое не могло быть изготовлено в полковых мастерских, а также на улучшения питания нижних чинов; ещё треть шла в пользу не бывших на работах.
А что было делать командирам? Хорошо было служить в тех гвардейских частях, где командир полка или эскадрона обладал значительным состоянием и мог себе позволить потратить личные средства на содержание нижних чинов, а вот в армейских полках приходилось изворачиваться и искать заработки на стороне. Ведь солдатам не полагалось от казны ни подушек, ни одеял, ни постельного белья, не говоря уже о полотенцах!
Русский солдат не получал даже сапог, а лишь сапожный товар и деньги на пошив сапог... целых 35 копеек в год. Обычно, чтобы пошить сапоги, солдату приходилось к этой сумме добавлять свои кровные 2 рубля. Кстати, нижнее бельё и гимнастические рубахи — всё это шилось в полковых швальнях, силами самих же нижних чинов.
В результате обучение нижних чинов было поставлено таким образом, что систематически они обучались лишь четыре месяца первого года службы до постановки их в строй, а после того большая часть времени уходила на всякие наряды, на хозяйственные работы в полку и на вольные работы.
И вот на всё это посмел посягнуть генерал Васмунд! На недоумённые вопросы начальников дивизий и полковых командиров, как же им обходиться без дополнительных солдатских приработков, он лишь усмехался и начинал горячо доказывать, что существующую порочную систему хозяйствования и довольствия войск давно пора менять... Многие игнорировали указания Васмунда, считая, что пройдёт совсем немного времени, и эта несусветная глупость будет отменена. В результате два полковника, подполковник, шесть капитанов и два ротмистра поплатились за свою легкомысленность отставкой.
Разумеется, что больше всех доставалось от Васмунда гвардии и частям Петербургского военного округа, которые первыми стали учиться по-новому и привыкать к новым требованиям. Ночные атаки, форсированные марши по 20-25 вёрст в грязь и дождь, и стрельба, стрельба, стрельба...
Сам прекрасный стрелок, горячо увлекающийся охотой и стрелковым делом, генерал требовал, чтобы командир того полка, который не получал за стрельбы оценки "отлично", отрешался от должности. А лыжи? Если раньше на лыжах ходили лишь "охотничьи команды" пехотных полков, то теперь на лыжню встали кавалергарды и артиллеристы, драгуны и сапёры. В полковых швальнях срочным образом перекраивали старые шинели в лыжные куртки, из экономических сумм заказывали "финские шапки".
Если раньше после дневных маневров в Красном Селе гвардейские офицеры спокойно отправлялись к Кюба или Донону, чтобы там насладиться прелестями французской кухни, то после изматывающих тренировок на новый лад юные поручики и молодые ротмистры буквально валились с ног. Тут бы до постели добраться и упасть замертво. Измученные гвардейские остряки не заставили себя ждать, наградив Васмунда издевательским прозвищем "enfant terrible".
* * *
Заседание Комитета Государственной Обороны проходило в расширенном составе. В кабинете Великого Князя Сергея Александровича было тесно от собравшихся генералов и адмиралов, сверкающих блеском погон и аксельбантов. Среди них выделялась штатская фигура нового министра иностранных дел Нелидова, облачённая в тёмно-серую пиджачную пару.
Военный министр представлял объёмный документ, который именовался "Программа мероприятий по усилению обороны государства и развитию сухопутных вооруженных сил России".
Съехавшиеся со всей России командующие войсками военных округов, хотя и были предварительно ознакомлены с содержанием программы, не уставали удивляться размаху Пузыревского. Рассчитанная на ближайшие десять лет программа предусматривала не только формирование новых дивизий и корпусов, но и существенное переустройство войск и войскового хозяйства, изменение штатов, а также перевооружение полевой артиллерии на скорострельные системы и масштабное внедрение пулемётов.
Пузыревский считал крепости на западных границах России необходимостью, ибо знал слабые пропускные возможности отечественных железных дорог, не способных обеспечить быструю мобилизацию. Знал генерал и про то, какие допотопные орудия числятся в штатах русских крепостей. Став военным министром, он сразу же обратил внимание на новинку, которая предлагалась на вооружение русской армии — пулемёты Максима, сочтя, что такие скорострелки будут весьма кстати в крепостях, где на вооружении в качестве противоштурмовых орудий до сих пор состояли гладкоствольные медные "единороги". Картечь из "единорогов" летела не далее, чем на 300-350 метров, а потому в реальном бою вражеская пехота могла спокойно перебить расчёты этих орудий из винтовок с дальнего расстояния.
В мае 1895 года пулемёты были введены в состав вооружения крепостей, но лишь в важнейших западных крепостях — Варшаве, Новогеоргиевске, Зегрже, Брест-Литовске, Ивангороде, Ковно и Осовце. Перед этим Особое совещание, собиравшееся в феврале и марте, признало необходимым иметь 250 пулемётов для крепостей, ибо воспринимало новый вид оружия исключительно как средство для обороны крепостей. Правда, Особое совещание признало необходимым иметь 24 пулемёта в Особом запасе в Одессе, но ведь это капля в море для миллионной русской армии.
Новый военный министр заявил, что уж ежели русская армия может получить такое оружие, как пулемёты, то следует полностью снабдить ими все русские крепости. Вопрос упирался в стоимость, ибо британская фирма "Maxim-Nordenfelt" заломила по 347 фунтов стерлингов за каждый пулемёт...
"Программа" предусматривала переформирование пехотных 4-батальонных полков в 3-батальонные, а за счёт высвободившихся четвёртых батальонов — создание новых дивизий.
Предлагалось к 1-му января 1897 года развернуть из резервных бригад пять новых пехотных дивизий — в Киеве, Вильне, Полтаве, Риге и Варшаве, а также управления трёх армейских корпусов.
В Москве создавалась 4-я гренадерская дивизия и управление 2-го Гренадерского корпуса, а на Кавказе — 2-я Кавказская гренадерская дивизия и управления трёх армейских корпусов. Пузыревский планировал передислоцировать к 1898 году оба гренадерских корпуса в Варшавский военный округ, а 3-ю Гвардейскую пехотную дивизию — из Варшавы в Петербург.
В Финляндии, где обстановка оставалась тревожной, две новые стрелковые бригады вместе с уже имеющейся должны были составить Финляндский армейский корпус.
Закаспийская область включалась в состав Туркестанского военного округа. Туркестанские линейные батальоны переформировывались в стрелковые, а стрелковые бригады отныне сводились в три корпуса — два Туркестанских и Отдельный Закаспийский.
Коренной реформе подвергалась регулярная кавалерия. Великий
князь Николай Николаевич уже давно высказывался за то, чтобы вернуть кавалерийским полкам исторические наименования гусар и улан, и вот теперь комиссия генерала Сухомлинова предложила свой проект, одобренный Пузыревским. Речь уже шла не только о переименовании драгунских полков, но и структурной реорганизации. Предлагалось, чтобы в кавалерийских дивизиях остались только регулярные полки, а казачьи полки предлагалось вывести и сформировать из них казачьи дивизии. Данная мера объяснялась с тем, что регулярная кавалерия и казачьи полки имели в военное время разную систему комплектования. К примеру, три регулярных полка 1-й кавалерийской дивизии пополнялись из кадра кавалерийского запаса N 1, квартирующего в городе Сызрань Симбирской губернии, а вот входивший в состав дивизии 1-й Донской казачий полк должен был получать пополнение особо, из запасной сотни, дислоцирующейся в Донской области. Вот почему было признано целесообразным иметь в составе дивизии полки: драгунский, конно-егерский, уланский и гусарский, для чего нужно было заново сформировать 15 конно-егерских полков.
В состав дивизии штатно вводилась конно-сапёрная команда и обозный эскадрон, придавался конно-артиллерийский дивизион из двух конных батарей по 6 орудий и конно-артиллерийский парк. Армейские дивизии сводились в 5 кавалерийских корпусов, гвардейская конница выделялась в Гвардейский кавалерийский корпус...
Докладывая по каждому пункту "Программы", военный министр озвучивал и финансовую сторону, называя суммы, которые предполагалось потратить на развитие армии. И каждая озвученная им цифра буквально заставляла кривиться министра финансов. Облачённый в парадный мундир шефа пограничной стражи, Плеске чувствовал себя немного не в своей тарелке, но не считал нужным скрывать своё явное неудовольствие, хотя давным-давно был ознакомлен с финансовыми требованиями Пузыревского. Уж слишком велики были запросы военного ведомства, а русский бюджет и так трещал по швам благодаря игнатьевским реформам.
Воспользовавшись паузой, Плеске вклинился в доклад военного министра:
— Вы разорите казну, Александр Казимирович, своими прожектами
о солдатских одеялах! Помилуй Бог, где прикажете брать средства на все эти изыски?
Вместо Пузыревского ответил канцлер:
— По копеечке соберём, но армию без денег не оставим! И это не забота военного министра, господа, искать деньги! Это забота всего Комитета министров и завтра мы как раз будем обсуждать этот вопрос, где взять побольше денег для казны. А то привыкли побираться у французов, в то время, когда деньги — они прямо под ногами валяются, нужно только с умом наклониться да подобрать.
Великий Князь Александр Михайлович, сидевший до того с отстранённым видом, резко всполошился. Откашлявшись, он обратился к канцлеру:
— Николай Павлович! Вы же знаете, что весьма скоро будет представлена программа судостроения, которая потребует колоссальных затрат! Вот и придётся выбирать, или же строить новые броненосцы и крейсера, или же снабжать пехоту одеялами!
Пузыревский ответил за канцлера.
— Я не берусь судить о тяжести флотской службы, Ваше Высочество, — голос генерала был тихим, но твёрдым. — Но я прекрасно осведомлён о быте нижних чинов в армии. Русский солдат спит на деревянных нарах, на соломенных тюфяках и подушках, без наволочек. А укрывается шинелью, мокрой после дождя, грязной после учения. Я на днях посетил военную тюрьму, и должен сказать Вашему Высочеству, что быт арестантов практически не отличается от быта нижних чинов. Но мы же должны делать различие между преступниками и защитниками Отечества?
После долгих перепалок предложения Пузыревского были приняты, но Великий Князь Александр Михайлович настоял, чтобы в журнале было записано его отдельное мнение о необходимости усилить сухопутные силы лишь на Дальнем Востоке. Во второй части доклада военный министр повёл речь о создании полноценного Генерального Штаба. В России существовала Николаевская академия Генерального Штаба, существовал многочисленный корпус офицеров Генерального Штаба, но вот самого Генерального Штаба не было в помине с 1865 года. Офицеры, окончившие академию по первому разряду, переводились в Генеральный Штаб, получая особый мундир, украшенный чёрным бархатным воротником и серебряными аксель—
бантами, а также право на ускоренное производство в чины.
Корпус офицеров Генерального Штаба, которых в войсках именовали не иначе, как "моментами", предназначался для составления дислокаций, маршрутов и диспозиций для боя и для движения; производства военных обозрений, съёмок и рекогносцировок; вождения колонн на театре войны вообще и на поле сражения в особенности; избрания совместно с военными инженерами позиций и пунктов для крепостей и укреплений; выполнения военно-статистических, военно-исторических и военно-административных работ.
Штабная служба протекала в дивизионных и корпусных штабах, для меньшинства — в штабе военного округа. Только это меньшинство и занималась настоящей работой Генерального Штаба, остальные же "академики" корпели за письменным столом, составляя бесчисленные донесения, ведомости, ответы на пустяковые запросы, что вполне было по силам любому заурядному офицеру без академического образования. Несколько лет такого бумажного опыта постепенно превращали "генштабиста" в рядового канцеляриста. Полученные в результате кропотливого труда знания утрачивались, а ум всё больше обращался к мелочам, к формализму, к казуистике. Те, кто достиг должности начальника штаба дивизии, затем автоматически получали в командование полк, а дальше всё шло по накатанной дорожке. Бригада, дивизия, корпус.
Многие "генштабисты" достигали высших военных постов, имея за собой полтора года командования в строю только ротой и батальоном, проведя всю службу в различных канцеляриях. Сплошь и рядом офицеры Генерального Штаба назначались на военно-административные должности, не снимая своего мундира. Достигнув кресла губернатора, градоначальника или же полицмейстера, они потом спокойно могли вернуться в строй, получив должность начальника дивизии.
Но главная беда заключалась в том, что в России не существовало Генерального Штаба, как центрального органа, занятого разработкой плана войны. Возглавлял шестисотенный корпус "генштабистов" начальник Главного штаба, который фактически являлся руководителем одного из управлений Военного министерства. Главный штаб ведал сведениями о войсках, делами по личному составу и комплектованию войск, делами по устройству, службе, размещению и хозяйству войск, геодезическими работами, военно-статистическими описаниями, сбором разведывательных данных. Из его восьми отделений лишь одно ведало вопросами, относящимися к службе Генерального Штаба, и если германский Grosser Generalstab находил, чем занять девяносто "генштабистов" (из ста восьмидесяти имеющихся), а также семьдесят офицеров Nebenetat, то в русском Главном штабе по штату предусматривалось иметь 3 генерала и 22 штаб-офицера Генерального Штаба. Двадцать пять человек из шестисот, носящих мундир Генерального Штаба.
Правда, в 1894 году генерал Обручев попытался изменить ситуацию, представив Ванновскому проект реорганизации Главного штаба. Его суть состояла в том, чтобы превратить Главный штаб в орган "высшего стратегического порядка", а его начальника сделать одновременно товарищем (помощником) военного министра с правом доклада непосредственно Императору.
Предлагалась вменяемая структура штаба: отделы генерал-квартирмейстера, дежурного генерала, военно-топографический и по передвижению войск (т.е. точно такая структура, как в штабах пограничных военных округов), причём начальники этих отделов должны быть приравнены к начальникам главных управлений Военного министерства. Таким образом, в лице генерал-квартирмейстера появился бы человек, непосредственно руководящий всей стратегической частью и службой Генерального Штаба.
Увы, Ванновский счёл подобные "прожекты" подкопом под себя и возвеличиванием фигуры Обручева. Доклад был надёжно спрятан в пыльный шкаф, где и дождался прихода Пузыревского в кресло военного министра.
И вот теперь военный министр представлял переработанный проект Обручева, призывая членов Комитета Государственной Обороны поддержать его предложения. Министра финансов, разумеется, интересо—
вало лишь одно, сколько будет стоить предлагаемая реформа. Генера—
литет же интересовало совсем иное, а именно — порядок подчинённости.
Если Пузыревский однозначно выступал за то, чтобы военный министр полностью сосредоточил в своих руках руководство армией, имея начальника Главного штаба своим первым помощником, то ко-мандующий войсками Туркестанского округа генерал Куропаткин выступил с предложением обратиться к германскому опыту и создать Генеральный Штаб, независимый от Военного министерства. Хотя командующие войсками военных округов были приглашены лишь для высказывания своего мнения и права голоса в Комитете не имели, выступление Куропаткина было воспринято с большим вниманием.
Любитель длинных речей, говоривший всегда спокойно и свободно, с большим апломбом, Куропаткин умел произвести впечатление сильного человека, знающего своё дело. Не лишённый известного литературного дара, озарённый лучами скобелевской славы, он воспринимался многими слушателями, как естественный наследник скобелевского умения руководить людьми и бросать их в бой на смерть или победу.
И вот теперь Куропаткин предлагал коренным образом изменить всю систему военного управления. Военное министерство виделось ему лишь учреждением, обслуживающим хозяйственные потребности армии, а начальник выделенного в самостоятельную единицу Генерального Штаба — фактическим главным начальником всем сухопутных сил. Военный министр таким образом превращался в номинальную фигуру, обеспечивающую войска мундирами, боеприпасами, денежным довольствием, казармами и лазаретами.
Пузыревский не стушевался и первым прокомментировал проект Куропаткина. Он говорил спокойно, уверенно, не показывая волнения.
— Предложения Алексея Николаевича, господа, это фактически калька с германской системы. Не будем забывать, что в Германии не существует единого военного министерства. Пруссия, Бавария, Саксония, Вюртемберг — все они имеют своих военных министров. Всё это — последствия особого устройства Германской Империи, в которой по сей день сохранились королевства и герцогства с собственными монархами. Я не могу считать такую организацию военного управления нормальной. Лебедь, рак и щука, вот что получается. При кайзере ещё существует особый "военный кабинет", ведающий личным составом офицерского корпуса. Может, и нам тогда создать что-либо подоб-ное?
Куропаткин пустился в пространные рассуждения о том, что миллионная численность русской армии и географическое положение России предполагают обязательное разделение военного управления между Военным министерством и Генеральным Штабом, которому во время войны надлежит стать органом по разработке стратегических планов и руководству действующей армией.
Начальник Главного штаба генерал Лобко слушал Куропаткина очень внимательно, что-то чёркая синим карандашом в своём блокноте. Профессор военной администрации, сухой и строгий человек, генерал всегда был необычайно сдержан, и после того, как Куропаткин закончил свою речь, Лобко заговорил чёткими рубленными фразами.
— Вопросы полевого управления уже разрешены Высочайше утверждённым Положением. Высшим и полным начальником всех войск и чинов на театре войны, не исключая и членов Императорской Фамилии, определён Главнокомандующий. Создание Генерального Штаба в предлагаемом виде ломает всю систему. — Лобко посмотрел из-под пенсне на Куропаткина, пристально и как-то весело. — Алексей Николаевич! Тем самым начальник Генерального Штаба превращается в Главнокомандующего. Уж не себя ли Вы прочите на это место?
— Не отрицаю, Ваше Высокопревосходительство, что начальник Генерального Штаба станет высшим начальником армии! Что же касается моей персоны, то ежели Государыня соизволит пожаловать меня Высочайшим доверием, я, как и положено солдату, приму таковое назначение и буду служить Отечеству!
Голос Куропаткина прозвучал весьма пафосно, но у большинства присутствующих это не вызвало особого энтузиазма. Великий Князь Николай Николаевич, видевший себя в мечтах выдающимся полководцем, который выиграет не одно сражение, не удержался и едко
спросил Куропаткина:
— Главнокомандующим — это прекрасно, но кто же при Вас будет Скобелевым?
Великокняжеская бестактность вызвала сдержанные смешки. Многие из присутствующих помнили слова княгини Белосельской-Белозерской о том, что великий Скобелев называл Куропаткина лишь прилежным исполнителем. При этом "белый генерал" отмечал, что Куропаткин никогда не в состоянии будет принять самостоятельное решение и взять на себя ответственность, а потому будет неспособным военачальником во время войны.
Куропаткин что-то хотел возразить, но стушевался и лишь махнул рукой. В результате недолгого обсуждения его проект был провален с треском, как не заслуживающий внимания.
После многочасовых дебатов программа Пузыревского была утверждена большинством голосов. Изменялась структура Главного штаба и положение его начальника, который отныне становился помощником военного министра. В связи с этим специально для генерала Лобко вводилась должность второго помощника военного министра, а для генерала Бальца, которого Пузыревский вытащил из Варшавы, вводилась должность главного начальника тыла.
Кавалеристы ликовали, ибо сбылась их мечта о возвращении гусарских и уланских наименований. Ставшая притчей во языцех "драгунская реформа" 1882 года не только лишила гусар и улан их нарядных мундиров, но и вызвала в армии волну отчаянных протестов. Достаточно вспомнить, что в Киевском гусарском полку, после переименования его в 27-й драгунский, все офицеры демонстративно подали в отставку. А павлоградские гусары и вовсе устроили "похороны гусарского ментика". Похоронили честь по чести. Изготовили роскошный гроб, обитый глазетом, с лентами и кистями, и положили внутрь венгерку с чакчирами, ментик, гусарские сапоги-ботики. Гроб поставили на катафалк и под звуки похоронного марша всем полком проводили до кладбища, где под ружейный салют опустили в могилу. За эти "кощунственные похороны" командира полка отрешили от должности. И вот теперь справедливость восторжествовала. Комиссии под председательством барона Бильдерлинга поручалось подготовить и представить на утверждение образцы новой военной формы, не только для гусар и улан, но и для всей русской армии.
* * *
Вечером канцлер собрал у себя дома на обед нескольких генералов, которых знал очень давно, и теперь был рад увидеть в Петербурге. После обильных возлияний хозяин с гостями переместились в кабинет, куда слуги подали кофе, ликёр и сигары. Удобно расположившись в креслах, генералы продолжили разговор, начатый ещё за столом.
Комитет Государственной Обороны согласовал ряд назначений. Хотя Императрица должна была утвердить журнал совещания, все прекрасно понимали, что это все лишь проформа, и теперь живо обсуждали назначения.
Брат канцлера, граф Алексей Павлович Игнатьев, был недоволен тем, что Киевский военный округ, которым он командовал, явно обошли.
— Вы меня извините, Виталий Николаевич, — сказал он, обращаясь к генералу Троцкому, недавно назначенному командующим войсками Варшавского округа, — но я решительно не могу понять, чем мой округ хуже Вашего... Разве тем, что наш военный министр служил в Варшаве, а не в Киеве. А сегодня я во время совещания просто делал отметки карандашом, сколько генералов Варшавского округа получили повышение, и цифра получилась весьма-весьма...
— Да будет Вам, Алексей Павлович, я ведь в Варшаве только полгода, хотя, должен признать, что там ещё витает дух Гурко и Пузыревского. Я не спорю, что Александр Казимирович выдвинул людей, лично ему известных, молодых и способных. Но вот как Сухомлинов стал помощником генерал-инспектора кавалерии? Он ведь десять лет просидел в своей школе и не командовал даже дивизией.
— Как мне помнится, покойная супруга Сухомлинова приходилась сестрой Евгении Фердинандовне. Так что близкое знакомство имеет место, — заметил Алексей Павлович. — Но сам Сухомлинов — человек дельный, как мне кажется, не без способностей. Вот сработаются ли они с Николаем Николаевичем...
— Николай Николаевич — человек горячий, это верно, — усмехнулся канцлер. — Но как он сегодня отбрил Куропаткина? Любо-дорого посмотреть. Мне Куропаткина даже жалко стало после такого афронта.
Генерал Дохтуров, только что принявший Одесский округ, оторвался от ликёра и заметил:
— Его Высочество не является образцом такта, но мы ведь не институтки, чёрт возьми. Я Куропаткина знаю близко и давно, а потому вынужден согласиться, что он никогда не станет дельным главнокомандующим. Спору нет, он весьма умён, ловок, лично храбр, отличный исполнитель, недурной администратор, хороший начальник штаба, но ему не хватает именно самостоятельности. У него рабская душа. Он всегда будет думать только об одном: как бы угодить барину, как бы не скомпрометировать свою карьеру. Сделайте Куропаткина главнокомандующим и я смогу предсказать всё наперёд, что в конце концов случится. Первоначальный план кампании будет хорош, но, дабы подделаться под петербургские настроения, Куропаткин его не исполнит, а изменит. Он будет вникать в мельчайшие подробности, командовать сам чуть ли не каждой ротой и этим только связывать руки ближайшему начальству. Победив, он из лишней предосторожности своей победе не поверит и обратит ее в поражение, а потом, проиграв кампанию, он вернётся в Петербург, засядет и напишет многотомное сочинение, в котором докажет, что все, кроме него, виноваты.
Довольный собой, Дохтуров поправил свои роскошные седеющие бакенбарды, и снова вернулся к ликёру.
— Ну, Дмитрий Петрович, прямо в точку! — рассмеялся канцлер. — А ты, Алёша, — обратился он к брату, — меньше думай, что твой округ
обошли, а больше думай, как там порядок навести.
— Работы после Драгомирова хватает, — ответил Алексей Павлович. — Михаил Иванович распустил округ, к сожалению. В последнее время он больше с богатыми евреями в картишки играл, поручив всю работу начальнику штаба. И всё равно Варшавскому округу военный министр больше благоволит...
Глава 39
Предложение канцлера встретиться с профессором Менделеевым, который до того прислал в Зимний дворец объёмную записку о таможенных тарифах и развитии сельского хозяйства, первоначально озадачило Императрицу. Менделеевскую записку Аликс весьма внимательно прочитала, подчеркнув синим карандашом наиболее заинтересовавшие её моменты, и хотела передать документ графу Игнатьеву, но оказалось, что у канцлера имеется второй экземпляр документа, который он уже тщательно изучил. Старый хитрец сумел вызвать у Императрицы живой интерес к знаменитому профессору, и когда она согласилась принять Менделеева, выторговал приглашение для главного сотрудника журнала "Русская Беседа" Шарапова.
Утро 15-го апреля было насыщенным. Императрица давно уже привыкла к жёсткому графику. Ранний подъём, затем конная прогулка во внутреннем дворе, благо ясная и необычайно тёплая погода этому способствовала. Завтракала Аликс обычно в своём угловом кабинете, окна которого выходили на Дворцовый мост и Адмиралтейство. Увитые живой зеленью ширмы выгораживали небольшой подиум, служивший обзорной площадкой для любования видами Петербурга. Аликс не любила, чтобы утром ей кто-то мешал, поэтому к столу были приглашены только самые близкие — Сергей Александрович с Эллой, Александр Михайлович с Ксенией, и дежурный флигель-адъютант Орлов.
Завтрак был традиционно скромным — кофе, чай, шоколад, ветчина. Ну, и само собой, горячие калачи, которые подавались завёрнутыми в
подогретую салфетку. С первых дней жизни в России Аликс полюбила калачи и, несмотря на свою экономность, даже смирилась с тем, что воду для их приготовления приходилось доставлять из Москвы. В своё время петербургские булочники создали легенду, что калачное тесто можно приготовлять как следует только на воде из Москвы-реки, потому приходилось гнать по рельсам цистерны с москворецкой водичкой.
За столом шла милая, довольно откровенная беседа. Присутствие Орлова никого не смущало. Десять лет, проведённых в лейб-гусарском строю, делали флигель-адъютанта желанным гостем в Зимнем дворце. Поинтересовавшись у сестры самочувствием дочки, Элла обратилась к Орлову:
— Говорят, Александр Афиногенович, что Вы прошли по Финляндии огнём и мечом?
— Я лишь исполнил свой долг, Ваше Высочество! Невозможно было позволить этим мерзавцам бунтовать дальше!
— Но злые языки обвиняют Вас в излишней жестокости, — неожиданно вмешалась Ксения. — Неужели была необходимость так расправляться с финнами? Я прекрасно помню, какие милые они были, когда мы были в Гельсингфорсе с Папа?...
Смутить Орлова было тяжело, лишь побагровевший плохо зарубцевавшийся шрам на правой щеке выдал его волнение. Выдержав паузу, подполковник поставил на скатерть бокал с мадерой, прикоснулся пальцем к шраму и ответил:
— Это, Ваше Высочество, подарок от тех самых "милых финнов". А вторая пуля, пардон, пробила плечо Вашего покорного слуги... В тот злосчастный день в моём дивизионе погибло пять нижних чинов. Ну и потом финны показали себя во всей красе. Если бы мы не задавили мятеж в зародыше, могла загореться вся Финляндия, а там — недалеко и до Прибалтики.
— Ксенюшка, ты не права, — мягко заметил Александр Михайлович, обращаясь к жене. — "Милые финны" оказались не такими уж милыми и миролюбивыми. Александр Афиногенович скромничает и не рассказывает нам, как он гонял мятежников по лесам.
Александра Фёдоровна слушала молча, изредка бросая взгляды на Орлова. Скромное тёмное платье лишь подчёркивало её красоту. Гибкий, тонкий, как тростинка, стан, не испорченный материнством. Нежное белое лицо с бледно-розовым румянцем. Рыжевато-золотистые волосы, синие глаза, наполненные печалью. На руке простой перстенёк с эмблемой свастики.
— Мне докладывали о погибших, — тихо сказала она. — Скажите, Александр Афиногенович, чем я могу помочь их семьям?
— Государыня, я отправил деньги семьям погибших жандармов. Во власти Вашего Величества пожаловать государевы награды погибшим.
— Спасибо, что Вы мне напомнили о погибших. Вечная им память! Я попрошу Вас, Александр Афиногенович, представить мне лично списки всех погибших, не только Вашего дивизиона, но других частей.
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Сделав небольшую паузу, Александра Фёдоровна сказала:
— Вас же, за верную службу и преданность престолу, поздравляю полковником!
Орлов резко вскочил, чтобы высказать слова благодарности, но Императрица жестом руки попросила его помолчать и продолжила:
— Я желаю, чтобы Вы приняли под начало моих улан.
Выразив слова благодарности, Орлов прильнул к протянутой руке Императрицы. Присутствующие не могли не заметить, как горят глаза свежеиспечённого полковника. Огнём страсти к прекрасной женщине.
* * *
Менделеев и Шарапов вошли в кабинет вслед за канцлером. Игнатьев представил гостей Императрице, которая милостиво протянула руку для поцелуя и пригласила располагаться поудобнее. Пока гости усаживались, Александра Фёдоровна внимательно рассматривала посетителей, таких не похожих друг на друга.
В Менделееве всё выдавало человека учёного, интеллигентного — его растрёпанные волосы, мечтательные глаза, манера держать себя. И даже одетый по случаю форменный сюртук Министерства финансов, украшенный шитыми звёздами тайного советника, не мог придать ему чиновничьего лоска. Совсем иное зрелище представлял из себя Шарапов. Окладистая борода, колючий взгляд, какая-то настороженность, заметная в движениях. Именно с него Аликс решила начать.
— А Вы очень зло пишете, Сергей Фёдорович. — Императрица взяла лежавшую на столе газету, нашла в ней интересующую фразу. — Из-за этого, кажется, закрыли Вашу газету? "Петровское дворянское древо в России, основанное на табели о рангах, древо заграничное и у нас столь же бесплодное, как и евангельская смоковница". Чем же так провинилось наше дворянство? Или Вы замахнулись на деяния великого Петра?
— Я не могу не признать множества заслуг Петра Великого, Государыня, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил общепринятым восторгам. Менее других люблю за его увлечения западною культурою и попирание всех чисто русских обычаев. Невозможно насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время, как переходный период, и было необходимо, но мне оно несимпатично. Царя Иоанна Грозного попрекают жестокостью, дескать, много крови пролил, но ведь Пётр казнил гораздо больше, а сколько народа загнулось от непосильного труда?
Императрица не перебивала, слушала внимательно, и Шарапов продолжал:
— Флот построил немалый, верно, но всё из сырого дерева, и уж сразу после смерти Петра флот тот весь сгнил. Самое страшное — было искоренено русское начало, после чего уже и самодержавная власть постепенно стала превращаться во власть чиновников. Самодержавие обратилось в самодержавие министра, в самодержавие директора и даже столоначальника. И я уверен, Ваше Величество, что оживи ныне царь Пётр, да увидь наших чиновников-лихоимцев, он бы сам бил их своей палкой!
— Но Вы же знаете, что в мае созывается Земский собор, по предложению Николая Павловича! — голос Императрицы стал более жёстким. — Мы желаем знать чаяния нашего народа!
— Государыня! После этого известия по всей России молят Всевышнего о благополучии Вашего Величества! Поверьте, что нет ни единого села, где бы не говорили о царской милости, о Земском соборе. После ограничения еврейского засилья это второй важный шаг, который сделан за прошедший год. Россия тяжело больна и наш долг — вылечить её. Я уверен, что лекарство — не новая теория, а здравый смысл. Он затуманился и исчез у нас за странными и нелепыми понятиями о либерализме, реакции... Его надо отыскать и восстановить, и тогда правительство сможет править, а народ — жить. Да, я порою пишу очень зло, ибо вижу своим долгом будить русскую заснувшую мысль, указывать невежественным и легкомысленным современникам, какие громадные богатства лежат под спудом, какой свет ума и национальной русской мысли заблестит впереди.
Шарапов говорил горячо, очень искренне, глаза его излучали какую-то несокрушимую уверенность в своей правоте.
— Ваше Величество! — вмешался канцлер. — Сергей Фёдорович не просто талантливый писатель, болеющий душою за Россию. Он замечательный сельский хозяин, который на практике показал, как можно и нужно работать. В своей усадьбе он создал мастерскую по производству конных плугов, которые пользуются спросом у крестьян из-за удобства, простоты и дешевизны.
— Я даже прочитала брошюры Сергея Фёдоровича по сельскому хозяйству, и они меня весьма заинтересовали, — сообщила Императрица.
— Я весьма польщён, Государыня. Я на практике попытался хозяйствовать по-новому и считаю, что мне это удалось. Наши либералы-западники уверяют, что русское сельское хозяйство должно пройти по тому же пути, что прошла Европа. Категорически не согласен! — Шарапов замотал головой из стороны в сторону. — Россия — это не Европа!
— В чём же такое отличие заключается? Мне всегда казалось, что Россия — это часть Европы!
— В Европе после ликвидации общины земля сосредоточилась в руках состоятельного класса населения, и выработался такой порядок, при котором владелец земли является предпринимателем, а безземельная часть населения — рабочей массой. Землевладелец предлагает работу за плату, а безземельное население волей-неволей принимает эту работу. В России крестьяне после реформы 1861 года стали поголовно землевладельцами. Да, Ваше Величество, крестьянская община является коллективным землевладельцем, а потому нашему крестьянину не грозит полное разорение, ибо земля не может быть отчуждена от общины. Дальше. В Европе основные налоги взимаются с землевладельца и с промышленника, а пролетариат платит лишь косвенные налоги. В России же основная масса податей взимается с крестьянских общин. И очень важно, что у нас помещик может иметь капитал, машины — но в страду у него рабочих нет. Чтобы их найти, ему нужно каким-то образом прижать крестьян, чтобы они, забросив своё хозяйство, пошли работать на помещичьи поля. Для этого используются "отрезки", расположенные так, что крестьянину нельзя пройти мимо них, даже чтобы выпустить свой скот на выгон. У нас в батраки идут лишь неспособные к самостоятельному хозяйствованию отбросы сельского населения. А если бы все помещики решили вести хозяйство на основе наёмного труда, тогда они за год разорились бы. С 1861 года по всей России идёт борьба помещиков с крестьянами, и ежели не уничтожить эту противоположность интересов, она неминуемо взорвёт Россию.
— Неужели Вы тоже про революцию? — встрепенулась Императрица.
— Нет, Государыня, я говорю о том самом страшном русском бунте, который сдержать будет невозможно. Ведь гибнет село, и голод у нас случается периодически. И это в конце девятнадцатого века! Нельзя доводить крестьянина до отчаяния, иначе он возьмётся за дубину! Существует множество мнений, как спасти русскую деревню. Одни призывают образованную городскую молодёжь поселиться в сельской местности и заняться земледельческим трудом. Другие предлагают создавать сельскохозяйственные коммуны из опять же городской интеллигенции. Но суть вопроса в том, что деревня и так перенаселена, ей нужны не дополнительные рабочие руки, а агрономы. Городская молодёжь, интеллигенция, люди книжного воспитания, менее всего подходят на эту роль. Я пошёл иным путём. У себя в Сосновке, а это всего 400 десятин земли и 40 крестьянских дворов, я заключил договор с общиной о совместном труде. Я определяю, что и когда делать, а крестьяне беспрекословно выполняют все мои команды. Союз барина и мужика! Крестьяне получают от меня луга, выгон для скота, пашню, семена. Обязуются же сделать все работы, начиная от вывоза навоза, вспашки, сева, заканчивая уборкой урожая. И весь урожай свозится в мой амбар, там молотьба происходит, а уж потом всё распределяется среди крестьян, а часть урожая продаётся на сторону. Осенью крестьянский скот обеспечен сеном и клевером, недоимок никаких нет, на хозяйственные расходы остаётся порядочная наличность. Тем самым я уничтожаю бедность! Да, беднякам приходится много работать, но уклониться нельзя, ибо крестьяне не примут в стадо скота уклонившегося домохозяина. Я тоже не приму, и бедняк волей-неволей работает. Это, конечно, насилие своего рода, но через год-два у такого бедняка казённые недоимки заплачены, вещи из заклада выкуплены, появляется свободная копейка. Мужики ко мне относятся с добром, понимая, что моё хозяйство — это и их хозяйство. Чем лучше барину, тем лучше и мужикам, всей общине.
— Вы действительно барин, Сергей Фёдорович, но мне приходилось слышать, что бедность крестьян вызвана исключительно нехваткой земли. Исходя из этого следует, что выход из сложившейся ситуации — переселение крестьян на свободные земли, так ведь?
— Позвольте мне ответить, Ваше Величество, — Менделеев, который до того, казалось, думал о чём-то постороннем, решил поддержать Шарапова.
— Разумеется, Дмитрий Иванович, мы ведь говорим здесь по-домашнему, без лишнего этикета.
— Я не соглашусь с Вашим Величеством, ибо бедность крестьян вызвано истощением почв, именно вследствие низкой культуры земледелия. Большинство крестьян по сей день пользуются сохой, низкокачественными семенами и малопродуктивным скотом. Видели бы Вы крестьянских лошадок, они ростом с собаку. Дайте крестьянам все помещичьи земли, они быстро доведут их до истощения. Потому полностью поддержу Сергея Фёдоровича во мнении, что только союз барина и мужика могут изменить русскую деревню.
Встав из кресла, Аликс подошла к окну. Не глядя на гостей, спросила Менделеева:
— Думаю, что среди крестьян есть разные люди. Может, стоит принять закон и распустить общины? Пусть каждый самостоятельно работает, проявляет свои таланты. Или Вы тоже за сохранение крестьянской общины, Дмитрий Иванович?
— Да, Ваше Величество, но считаю, что община не должна быть ярмом, и что желающие должны иметь возможность отхода. На фабриках ведь тоже нужны свободные рабочие руки. Я сам лет тридцать назад купил в Боблово около 400 десятин земли, где были луга, леса и 60
десятин пахотной земли, весьма запущенной. Мне предрекали великий неуспех. Шесть лет я затратил. Стал использовать многополье, хорошее удобрение, купил машины, завёл симментальский и швицкий скот, чтобы использовать луга и иметь своё удобрение. Когда я покупал землю, то средний урожай ржи на десятину пашни не превышал шести четвертей, а в худшие было лишь четыре-пять. На пятый год средний урожай ржи достиг у меня до десяти, а на шестой — до четырнадцати четвертей. Урожаи увеличились, молочное хозяйство, творог и сметана, дали доход, да ещё и откорм свиней стал выгодным. Профессора привозили студентов сельскохозяйственной академии осматривать мое хозяйство. И это всё в результате союза культурного хозяина и трудолюбивых крестьян.
— Скажите, господа, много ли в России таких вот культурных хозяйств, которые могут поспорить с Европой? — обратилась Императрица ко всем присутствующим.
— Таких хозяйств очень мало, Государыня, — ответил за всех Игнатьев. — Подвижников типа Сергея Фёдоровича у нас — раз-два и обчёлся, а нужно их — сотни и тысячи.
— Насаждение культурных хозяйств в России возможно только сверху, — добавил Менделеев. — Но развитие сельского хозяйства невозможно без развития промышленности. Я не был ни фабрикантом, ни заводчиком, ни торговцем, но уверен, что без них нельзя думать о прочном развитии благосостояния России. Изменение современного положения нашего хозяйства совершенно немыслимо без затраты громадных капиталов, а капиталы могут накопляться только при помощи развития капиталистической промышленности. Но ни Европа, ни Северо-Американские Штаты не горят желанием развивать промышленность в России. Они пытаются тушить всякие промышленные зачатки, понижая цены на сырье и переделанные продукты. При устройстве одного из первых зеркальных заводов в России бельгийские производители зеркал понизили свои цены для России до невозможности русского производства, сбыли заготовленный уже товар и одновременно убили начавшийся русский завод. Именно поэтому, Ваше Величество, я был и буду сторонником протекционизма. Правильные таможенные тарифы — это тоже оружие.
— Но я знаю, что договор о тарифах, подписанный с Германией, не совсем на пользу России, — проявила свою осведомлённость Императ—
рица. — Мы проиграли тарифную войну?
— Не совсем так, Ваше Величество, это, говоря языком военным, не поражение в войне, это лишь неудача в одном сражении, — ловко выкрутился Менделеев. — Было бы желание, а способы всегда найдутся. Да, у нас с немцами договор на десять лет и мы не можем менять тарифы, но кто запрещает России обложить ввозимые товары налогом с продаж? Введением акцизов и государственных монополий возможно регулировать внешнюю торговлю, сделав невыгодной поставку иностранных товаров в Россию, именно тех товаров, которые мы способны делать самостоятельно.
— Винная монополия уже действует, нефтяная — тоже. Николай Павлович предлагает монополию на вывоз хлеба. А что возможно ещё? — Императрица переводила взгляд с Менделеева на Шарапова и обратно.
Шарапов ответил первым:
— Россия обладает огромными запасами платины, ртути, марганца. Я давно говорю, что крайне необходимо ввести на всё это государственную монополию, и тем самым наполнять нашу казну. А пока всё это в частных руках — добыча и торговля ведётся неорганизованно, в результате чего цена на это сырьё падает. И ещё. Табачная монополия, приносящая всем, без исключения, странам, где она введена, огромные доходы, у нас почему-то не востребована. Из всех предметов обложения больше всего может принести потребление табака. Это налог на предмет не необходимый, относительно легко поддающийся учёту и совершенно доступный для государственного приготовления. Но самая доходная монополия — элеваторная на хлеба и лён. Принцип здесь тот, что, оставляя хлебную и льняную торговлю свободной, казна весь вывозимый хлеб и лён выпускает не иначе, как проведя сквозь свою сеть элеваторов и подвергнув их там обезличению, очистке и браковке. Несомненный успех этого дела, в связи с необходимостью правильно поставить дело нашего народного продовольствия и иметь государственный хлебный фонд, вызовет организацию государственной сети элеваторов и для внутренней хлебной торговли.
Менделеев продолжил:
— Покойный Государь Александр Третий ввёл в 1891 году начала протекционизма, а сейчас их надо развивать дальше. Вот яркий пример. Когда я предлагал широко развить бакинское нефтяное дело, Рейтерн на моё мнение, что вместо миллиона пудов можно легко довести у нас добычу нефти до сотен миллионов пудов, а вместо ввоза американского керосина — вывозить русский керосин за границу, скептически заметил, "что это мои профессорские мечтания". Время нас рассудило, мечтания мои осуществились, а всё потому, что рекомендованные меры были приняты и государство вместо сотен тысяч рублей стало получать от этого дела десятки миллионов рублей ежегодно.
Александра Фёдоровна улыбнулась, её прекрасные синие глаза как-то по-озорному сверкнули.
— Вам не кажется, господа, что мы четверо сейчас напоминаем заговорщиков? — спросила она. — Мы ведь плетём заговор против Европы.
— Тогда уже и против Америки, Ваше Величество, — ответил Шарапов. — И против еврейских банкиров, которые никак не могут смириться с тем, что Россия ускользает из-под их власти. Но есть опасность, что Россия может вернуться под гнёт еврейских банкиров-спекулянтов, под власть биржи. Если будет принят проект, сочинённый в своё время господином Витте, о введении в оборот золотого рубля, то Россию ждёт великая беда.
Александра Фёдоровна внимательно посмотрела на канцлера, затем перевела взгляд на Шарапова.
— Я сама не в восторге от личности господина Витте... Но я знакома с мнением некоторых признанных специалистов в области финансов, которые, опять же, выступают за введение золотого стандарта. Я читала записки Гурьева и Рейнбота. Они уверенно заявляют, что серебро изжило себя, как валютный металл, из-за перепроизводства, и обещают для России твёрдое положение рубля. Как я понимаю, кредитные билеты можно будет свободно обменивать на золото, а количество бумажных денег в обращении будет зависеть от размера золотого
запаса.
Шарапов сощурил глаза, желваки заиграли на его скулах.
— Нет ничего презреннее, Ваше Величество, чем учёный, который меняет своё мнение в зависимости от ситуации. Я осведомлён о том, что сейчас за золотой стандарт ратует даже Миклашевский, после определённых встреч с Витте. А ведь несколько лет назад он восторженно хвалил бумажные деньги, признавая их огромное значение для России. Но я хочу пояснить, государыня, чем чревато введение золотого рубля. Поверьте, в России и сегодня уже не хватает свободных денег. И земледелие, и промышленность буквально задыхаются от недостатка оборотных средств! Наше вечное безденежье обусловлено финансовыми теориями, которые возобладали в 1857 году. По этим теориям банкноты назвали "сладким ядом", выпуск которых, якобы, может привести к финансовой катастрофе. — Голос Шарапова стал жёстким, указательный палец правой руки непроизвольно застучал о стол в такт его словам. — И плевать теоретикам, что безденежье, недостаток оборотного средства парализует, по рукам и ногам вяжет народный труд, мешает накоплению национальных капиталов, заставляет разоряться.
— Но если мы введём золотую валюту, то получим приток денег из стран, где они дешевы, в Россию, которая в них нуждается и где они дороги. Разве Вы не согласны, Сергей Фёдорович? Разве не нужны России дополнительные деньги?
На вопрос Императрицы ответил Менделеев:
— Прошу прощения, Ваше Величество, но это абсолютно ложная теория. В настоящее время Россия отгорожена от международного денежного рынка, что представляет неудобство лишь для нашего министра финансов, ибо делать займы неудобно. А вот с принятием золотого рубля появится тесная связь между нашим денежным рынком и международным. Россия от этого лишь проиграет. Пока что мы экономически слабая страна, с неблагоприятным расчётным балансом. Мы сами себя лишим возможности расширять своё денежное обращение, а во время денежных кризисов на международных рынках, при усилении всюду спроса на деньги, мы будет испытывать сильнейшее стеснение в деньгах и подвергаться опасности потерять своё золото.
Императрица стала что-то записывать в своём блокноте, а Менде-леев продолжил:
— Золото само по себе обладает способностью перетекать в ту страну, в которой чувствует себя наиболее благоприятно. Уверен, что кредитные билеты будут стягиваться в кассы Государственного банка в обмен на золото. Золото будет уходить из касс, плавно перетекая во Францию, Англию, Италию, а кредитные билеты будут сжигаться. В результате свободные средства банка сократятся, что и приведёт к ограничению ссудных операций. Я напомню, Ваше Величество, что еще тридцать лет назад в России был недостаток в оборотных средствах, и многие промышленники прибегали к выпуску всевозможных собственных бон, "денежных записок", которые заменяли недостающую наличность. Но в 1870 году правительство запретило использование таких заменителей денег.
Сделав дипломатическую паузу, Менделеев сказал:
— Думаю, что Николай Павлович помнит, как разорился Мальцов именно из-за нехватки оборотных средств.
Сидевший до того молча, граф Игнатьев недовольно скривился, после чего заговорил, обращаясь к Императрице.
— Речь идёт про моего дядюшку, умершего три года назад. Сергей Иванович был младшим братом моей матушки...
Рассказ канцлера поразил Александру Фёдоровну, которая услышала о трагической судьбе замечательного русского промышленника. Блестящий кавалергардский офицер вышел в отставку и за двадцать лет создал Мальцовский промышленный район на стыке Калужской, Орловской и Смоленской губерний, где проживало 100 тысяч человек, из которых 13-15 тысяч работали на построенных им предприятиях. 25 крупных заводов (чугунолитейные, железоделательные, механические, паровозовагонные, винокуренные, пивоваренные, лесопильные, кирпичные, фаянсовые) и 130 обслуживающих их предприятий составляли промышленную империю Мальцова.
У Мальцова применялись самые новые технологии и самые новые машины из Европы. Были построены печи Сименса для выплавки рессорной стали, ранее в России непроизводимой. Дабы уменьшить вырубку лесов, велась разработка каменного угля и торфа. Для того, чтобы связать воедино удалённые заводы, в 1877 году была построена узкоколейная железная дорога протяжённостью в 203 версты. Паровозы и вагоны — собственного производства. По рекам ходили пароходы собственного изготовления. Первый в России частный телеграф и даже телефонная связь. В этом оазисе среди окружающего бездорожья и бескормицы были созданы десятки образцовых ферм, которые поражали своими высокими урожаями. Производство стекла, фаянса, паровозов, вагонов, рельс, земледельческих орудий, локомобилей... Девиз генерала-фабриканта был простым: "Россия должна освободиться от иностранной зависимости! Все своё!"
Но самое главное, что отличало мальцовские заводы — это совершенно особые отношения между хозяевами и рабочими, чисто патриархальные. В уставе Мальцовского товарищества было записано, что хозяева обязаны поддерживать в надлежащем виде и порядке больницы и аптеки, продолжать выплаты пенсий и пособий сиротам, вдовам и немощным рабочим, а также ежегодно выделять из доходов определённый процент на благотворительность.
Уже в 1860-е годы доменный рабочий у Мальцова зарабатывал 18-25 рублей, тогда как на государственных заводах старший мастер получал 15-20 рублей.
Рабочий день составлял 10-12 часов, а на особо тяжёлых производствах был 8-часовым, в то время, как для России обычным был рабочий день по четырнадцать часов.
Для рабочих были выстроены одно— и двухэтажные дома с огородами. На средства Мальцова содержались бесплатные школы и 8 больниц, были открыты две аптеки, в 1876 году была построена "пятилетка" — техническое училище по обучению черчению, механике и химии. В итоге — среди рабочих почти поголовная грамотность и отсутствие пьянства.
Современник писал о промышленном районе Мальцова так: "Здесь была если не Америка, потому что здесь не было того оживленного индивидуального развития, какое характеризует Америку, то своего рода Аркадия: население жило здесь, не заботясь о завтрашнем дне, и не опасалось никаких невзгод... Что такое другие наши заводские районы? Рассадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего. Приезжайте сюда, вы не встретите ни одного нищего, а пьяные разве в Людинове попадутся вам, да и то редко. Это не вырож-дающееся поколение, каким является население окрестностей, это — люди сильные и сытые".
Александра Фёдоровна внимательно слушала канцлера, делала записи в своём блокноте. Особенно её заинтересовал рассказ о том, как Мальцов ввёл в оборот "мальцовки" — записки-талоны номиналом от трёх копеек до пяти рублей, которыми частично выплачивали зарплату. Изначально на "мальцовки" в заводских в магазинах отпускались товары повседневного спроса по ценам, близким к себестоимости. Но затем "мальцовки" стали использовать в денежном обороте центральных губерний наравне с общегосударственными кредитными билетами.
— Если всё так было прекрасно, почему же Ваш дядюшка разорился? И зачем ему нужны были эти самые "мальцовки"?
— Денежные записки он стал печатать, Государыня, именно из-за нехватки оборотных средств. Этот тот самый бич русской промышленности, да и сельского хозяйства, о котором говорили Сергей Фёдорович и Дмитрий Иванович. А вот когда в 1870 году правительство запретило выпуск таких талонов, начались финансовые проблемы. А добило дядюшку государство. Он по заказу Департамента железных дорог заключил договор на изготовление в течение шести лет 150 паровозов и трёх тысяч вагонов, платформ и угольных вагонов из отечественных материалов. Дядюшка вложил в дело более двух миллионов собственных денег, но Департамент разместил заказы за границей. Да к тому Моршанско-Сызранская дорога, для которой Мальцов изготовил паровозов на полмиллиона, и которые она приняла, отказалась оплачивать заказ из-за, якобы, банкротства. К 1880 году на складах оказалось затаренной готовой продукции на полтора миллиона. В результате мальцовское предприятие за долг перед казной в три миллиона было передано в государству, а потом признано несостоятельным. Это при том, Государыня, что оценивалось оно больше, чем в пятнадцать
миллионов, а англичане готовы были дать и все тридцать миллионов!
— Николай Павлович, но ведь существуют банки! — удивилась Императрица. — Существуют кредиты! И вся Европа, начиная от крупнейших промышленников, заканчивая мелкими лавочниками, пользуется
кредитами! И если у Вашего дядюшки было имущества на столько миллионов, что мешало ему занять деньги в банке?
— Позвольте мне, Ваше Величество, — дерзко вклинился Шарапов. — Взять кредит в России может лишь иностранец. Русскому в банк дорога закрыта. Вы ведь знаете, что наш внешний долг весьма существенен, и что наш Государственный банк зависим от иностранных банков? — После кивка Императрицы, он продолжил. — Допустим, я прихожу в наш Государственный банк и прошу кредита на миллион, и кредит этот вполне обеспечен моим имуществом. Но у него нет средств, и мне предложат лишь сто тысяч. Остальные девятьсот тысяч я буду искать у ростовщика, под огромный процент. В то же время немец свободно открывает себе практически безграничный кредит в Берлине или Дрездене, а бельгиец — в Брюсселе или Париже. И немцу или бельгийцу наш, русский Государственный банк выдаст хоть десять миллионов. Поясню, почему. "Deutsche Bank" или "Comptoir d'Escompte" купит тратту для России и наш Государственный банк обязан беспрекословно её выплатить. Мы помним, что наш банк является должником... А чтобы исполнить эту "трассировку", закроют кредиты русским людям, создадут искусственное безденежье в нескольких губерниях. При этом от того, что иностранец открывает новое дело, количество денег в России не увеличивается. Их наоборот, становится все меньше и меньше. Всё это — биржевые фокусы.
— Мне понятна Ваша позиция, Сергей Фёдорович.
— Это не только моя позиция, Ваше Величество! Весьма многие экономисты убеждены, что введение в обращение золотого рубля нанесёт удар по сельскому хозяйству, что приведёт к полному упадку и разорению. Переход к золотому обращению обогатит не страну, а небольшую группу людей, которые и ратуют за золотой рубль, покупая газет—
чиков, которые публикуют ликующие призывы.
— Государыня, — канцлер закашлялся, но быстро исправился, — я об-ращался за консультациями, по моей просьбе записки составили прекрасные финансисты, Оль и Бутми, которые резко отрицательно высказались по поводу золотого рубля.
— Но, Николай Павлович, против золотого рубля — всего лишь несколько человек, как мне докладывал Плеске. Большинство же русских профессоров — за золотой рубль.
— Если Ваше Величество позволит, я легко это поясню! — получив одобрительный кивок, Шарапов продолжил. — С введением золотого рубля изменится соотношение, и деньги по отношению к товарам станут дороже. И тогда, Государыня, в выигрыше будут не производители материального богатства, а банкиры и биржевики, жиреющие на спекуляциях, и ещё те, кто получает твёрдое денежное содержание. Наша интеллигенция, представители кафедральной науки, как раз относятся к этой категории людей. Для них чужды интересы промышленности и земледелия, с которыми они знакомы лишь теоретически. И представители кафедральной науки истово защищают золотой рубль, обещающий им самим большие удобства за те же деньги. Финансовое ведомство же имеет свои резоны, ибо в странах с золотой валютой покупательная сила налогов растёт автоматически, без изменения суммы самих налогов. Промышленность и земледелие будет разоряться, но государственную роспись можно сверстать без дефицита, не прибегая к непопулярному повышению налогов. Вот и весь "секрет Полишинеля"!
— Господи, как же всё запутано, — тяжело вздохнула Императрица. — Раньше я считала, что Россия должна идти по пути Европы, той же Британии, чтобы достигнуть расцвета, но теперь возникает всё больше
вопросов.
— Не сочтите за дерзость, Ваше Величество... Знакомо ли Вам русское выражение "Что русскому хорошо..." — Менделеев не успел дого—
ворить, ибо Александра Фёдоровна перебила его.
— "...то немцу смерть!" — в её голосе появились нотки недоумения. — Госпожа Шнейдер весьма сурово учит меня русскому языку, и это выражение мне растолковала.
— Я к тому, Государыня, что невозможно механически следовать примеру Европы, — Менделеев неловко поправил пенсне, пристально глядя на Аликс. — Не будем забывать, что Россия набралась столько займов, что должна всему миру. Мы — мировой дебитор. Британия же — мировой кредитор, и ей несомненно выгодно вздорожание золота, ей выгодно разорять своих дебиторов! Именно потому золотой рубль России противопоказан!
Шарапов положил на стол Императрицы две книжки:
— Я приготовил для Вашего Величества мою книжку о бумажном рубле и вторую, совместную с господином Олем, относительно серебра. Уверен, Государыня, что приведённые нами доводы более, чем убедительны...
* * *
— Господин Шарапов — довольно наивный человек, — сказала Императрица, оставшись в кабинете вдвоём с канцлером. Уловив вопросительный взгляд графа Игнатьева, продолжила. — Он преподнёс мне свою книгу про бумажный рубль, не думая, что я перед встречей уже прочитала её.
— Ваше Величество, я не устаю удивляться Вашей энергии!
— Меня с детства учили всё делать самой. Да, Николай Павлович, меня готовили к роли жены, матери, хозяйки семейного очага... Когда я приехала в Россию, помню, как возмутилась тем, что каминные решетки были в ужасном состоянии. Я приказала служанке привести их в порядок, но оказалось, что она не знает, как покрывать решётки графитом. Вызванный лакей тоже не имел понятия о чистке каминных решеток. Пришлось мне самой показывать прислуге, как это надлежит делать. Никогда не забуду их удивлённых глаз! Я стараюсь вникнуть во всё сама, иначе как же я смогу управлять Россией?
Глава 40
Утро 16-го апреля было серым, неприветливым. Грозовые тучи, заполонившие небо над Петербургом, не выдержали и разразились бурным ливнем. Аликс, проснувшаяся от раскатов грома, была не в настроении. Вынужденная отказаться от прогулки, она самолично покормила Ольгу, после отправилась в свой кабинет, где засела за накопившиеся бумаги. Утренний чай приказала принести туда же, чтобы не отвлекаться от работы.
Пришедшая Элла составила компанию. За чаем сёстры неспешно обсуждали последние события. Милая беседа была прервана маленьким лохматым существом — шотландским терьером Эрой, неожиданно выскочившим из-под кресла и вцепившейся в каблук Елизаветы Фёдоровны. Аликс, безумно любившая свою собачку, привезённую из Англии, пришла в восторг, рассмеялась, её настроение улучшилось.
Элла осторожно заговорила о предстоящей коронации:
— Не поспешила ли ты, пригласив Бисмарка в Москву? Ты ведь понимаешь, что французами его приглашение будет непременно истолковано превратно, как твоё стремление возобновить союз с Германией... Старик будет для французов как красная тряпка для быка. Его бульдожье лицо под Pickelhaube — это символ возвышения Пруссии...
— Ну и пусть! — Императрица отставила в сторону чашку с чаем. — По-моему, французы слишком уж зазнались. Они хотят быть союзниками России, надеясь на силу русского штыка, при этом пытаются душить нашу торговлю своими тарифами. Так что пусть лишний раз подумают... Я покамест Франции ничего не обещала... Как раз представится удобный случай подразнить их образом "железного канцлера". Кстати, Бисмарк вчера прислал мне благодарственную телеграмму за приглашение. Я вот думаю, не сделать ли мне князя Бис—
марка шефом какого-либо русского полка...
— Я представляю, какое лицо будет у Марии Фёдоровны при виде Бисмарка, — хитро улыбнулась Элла. — Она ведь не скрывает свою датскую тоску по Шлезвигу и ненависть ко всему прусскому.
— Знаешь, милая, я просто не хочу обращать внимание на то, что там подумает моя свекровь. Мне сейчас важны не интересы Дании или Пруссии, а интересы России. В конце концов, наш отец тоже был не в восторге от того, что Гессен попал в подчинение Берлину. А кузена Вилли cute dad просто на дух не переносил.
В глазах Эллы промелькнула тоска. За окнами дворца прогремел гром, сверкнула молния. Это отвлекло Эллу и она тихо сказала:
— Надеюсь, что кузен Вилли не приедет на твою коронацию. Меньше всего мне бы хотелось встречаться с этим самодовольным болваном.
— Наши желания совпадают. В конце концов — это ведь моя коронация, а кайзер на любой свадьбе желает быть невестой, а на любых похоронах — покойником. Вот Генриха я буду искренне рада видеть, жаль, что он будет без Ирены.
— Серж мне рассказывал одну презабавную историю про Вильгельма, — вспомнила Элла. — Ты же знаешь, что Вилли обожает всякие иностранные мундиры, вероятно, у него их больше, чем у любого иного монарха. Твой тесть назначил его шефом Выборгского полка, и вот в 1888 году Вилли в Красном Селе обходил строй полка, в русском мундире. Заметив, что у горнистов в руках серебряные трубы, спросил, за что полк был награждён такими высокими знаками отличия. Горнист тут же отчеканил — за взятие Берлина в 1760-м году, Ваше Императорское Величество! Бедный Вилли так растерялся, что не знал, как ему реагировать, а Александр Третий наградил горниста десятью рублями за находчивость.
Аликс рассмеялась и напомнила сестре, что ведь когда-то кайзер был влюблён в неё и не скрывал своих чувств. Элла досадливо отмахнулась, а затем не удержалась и подпустила шпильку.
— Да ну, не напоминай мне про Вилли, это так давно было... А вчера я заметила, как на тебя смотрел Орлов, какими восхищёнными глазами. Влюблёнными глазами...
Аликс мгновенно вспыхнула. Красные пятна покрыли её лицо, в глазах появилось необычайное смущение. Стараясь не смотреть в глаза сестре, Императрица стала яростно протестовать:
— Элла, как тебе могло придти в голову подобное? Я удивлена! What nonsense?
— Милая, я лишь сказала то, что заметили все присутствующие. И Серж, и Сандро с Ксенией...
— Вздор и ещё раз вздор! — в голосе Аликс явственно зазвучал акцент, вызванный волнением. — Орлов — верный слуга престола, доблестный офицер, и смотрел он на меня, как на русскую царицу! Как тебе не стыдно, Элла? Ты же прекрасно знаешь, что память Ники для меня священна, что в моей жизни уже никогда не будет иного мужчины...
Императрица встала, подошла к окну, чтобы спрятать свои глаза, в которых царила растерянность.
— Ну, не сердись, моя маленькая Алике, — Элла подошла к сестре и нежно обняла её. Повернула к себе, посмотрела прямо в глаза. — Что с тобой? Ты испугана?
— Я порой не знаю, что со мною творится! Элла, если бы не воля Николая, чтобы я заняла российский престол, я бы ушла в монастырь, чтобы там в молитвах найти успокоение души. Но я не могу сделать этого, не могу... Каждый день я несу свой крест, встречаюсь с министрами, с придворными, и меня не покидает страх, что я что-то делаю не так, как должно! — голос задрожал, но Аликс справилась с волнением. — Я больше года провела в стенах Зимнего, лишь раз его покинув, когда хоронили Ники... Поездка в Москву вызывает у меня невольный страх, я никому не могла признаться, но тебе скажу. Ведь там будет масса разного люда, тысячи, десятки тысяч. Что мешает бомбистам затесаться среди толпы? Что мешает им снова попытаться совершить злодеяние?
Элла поспешила успокоить сестру, что ей нечего беспокоиться, ибо те меры, которые планируются для охраны коронационных торжеств, не позволят никаким бомбистам даже приблизиться к императорскому кортежу.
— Ты же знаешь, сколько там будет войск, полиции, жандармов! Аликс! Поверь, что нынче охраны будет столько, что ты будешь в полной безопасности! Сейчас и в Петербурге всё совершенно иначе, чем год назад. Буквально за месяц на улицах появились многочисленные патрули Добровольной охраны. Хотя многие и недолюбливают их и прозвали "опричниками", стало спокойнее не только вокруг Зимнего дворца или Аничкова, но и во всей столице. И в Москве "Священная дружина" будет начеку...
— Я пока что не знаю Москвы, — грустно отозвалась Аликс. — Видела лишь на литографиях и картинах.
Прожив в Москве четыре года, Елизавета Фёдоровна всей душой полюбила этот город и его жителей, и теперь пыталась донести до сестры, что её страхи напрасны.
— Я уверена, что тебе понравится Москва. Я не знаю второго такого города, величественного, красивого. Петербург — это город европейский, где ни на йоту нет ничего русского. В Москве же пахнет Россией, там средоточение истинного русского духа. Когда я слышу звон московских колоколов, то сердце замирает. Пока мы жили в Петербурге, Серж говорил, что его жизнь — батальон, его интерес — рота, его мир — казарма, его горизонт — Миллионная, где квартируют преображенцы. После переезда в Москву, когда он стал общаться со многими людьми, я заметила, как стали меняться его интересы. Он разговаривал с купцами, принимал депутации московских рабочих... Сама атмосфера московская разительно отличается от петербургской чиновничьей затхлости. Хотя Петербург — официальная первая столица Империи, душа России именно в Москве!
— Мне уже несколько раз приходила в голову... затрудняюсь по-русски... а, вспомнила, шальная мысль, вот... Шальная мысль — перенести столицу в Москву! Я люблю мою новую страну. Она так молода, так полна сил и так много хорошего в ней, но крайне неуравновешенна и наивна. Я чувствую, что нужны перемены, что нужно что-то делать такое, чтобы жизнь в России изменилась к лучшему. Я знаю, что Ники очень любил Москву, восхищался великолепием древнего Кремля... Он мне даже говорил, что мечтает когда-либо восстановить обряды и костюмы московского двора, вместо европейских, введённых Им-ператором Петром.
— Серж тоже думал об этом. Почему в России всё должно быть, как в Европе? Зачем нам нужен "егермейстер", если есть исконно русское слово "сокольничий". Зачем иностранное слово "камергер", если его можно заменить на русского "стольника". Меня весьма прельщает русская старина, Аликс, и твоя "шальная мысль" о том, чтобы сделать Москву столицей, мне решительно по душе! Россия нуждается в обновлении, поверь мне!
Аликс взяла со стола какую-то газету и обратилась к сестре:
— Кстати, Элла, хотела тебе показать один премилый пасквиль, который я нашла в "Daily Graphic". Пасквиль весьма талантливый, злой и очень наглый. Меня тут называют русским чудовищем, которое выгнало из России миллион евреев, а нашу бабушку Викторию обвиняют в потакательстве.
— Бедная бабушка, и ей досталось... И кто автор сего пасквиля?
— Некто Винстон Черчилль. Никогда про такого не слышала даже.
Элла наморщила лобик, пытаясь что-то вспомнить.
— Это не сын ли покойного сэра Рандольфа, того, что из герцогов Мальборо? — задала она вопрос сама себе. — Да, скорее всего это он. И я не удивляюсь, ибо сэр Рандольф издавна водился с евреями, и не только с Ротшильдами, но и с бароном Гиршем, тем самым, который занимается переселением евреев в Аргентину и Канаду. Но скажи мне, неужели действительно миллион евреев выехал из России?
— Не совсем так. Мне Илларион Иванович докладывал, что за год выехало примерно семьсот тысяч. Игнатьев радуется, что Россия очищается. Увы, под этой маркой из России пытаются выехать и те, кого жандармы внесли в списки неблагонадёжных, и кому выезд запрещён.
Императрица говорила со знанием дела, ибо прочитав утром доклад
министра внутренних дел, пришла в ярость, узнав, что нашлись хитрецы, сумевшие обойти жандармские запреты и выехать за границу. Всего месяц прошёл, как был введён новый порядок выезда из России, сделавший практически невозможным легальное пересечение границы для лиц, внесённых в жандармские списки неблагонадёжных. И этого месяца хватило, чтобы желающие покинуть пределы Империи додумались до того, что можно вступить в брак с еврейкой, после чего вполне законно получить документы на эмиграцию. Таким образом удалось выехать в Германию Иосифу Пилсудскому, который за причастность к подготовке покушения на Александра Третьего отбыл пять лет в сибирской ссылке, а по возвращению в Вильну был замечен в общении с польскими революционерами. Получив отказ в Виленском жандармском управлении, где его прекрасно знали, Пилсудский не растерялся, быстротечно оформил брак с девицей Сурой-Ривкой Исааковной Розенбад, после чего получил в Варшаве заветный паспорт с зелёной обложкой. Особый цимус произошедшему придавал тот факт, что новоявленная супруга приходилась дочерью печально знаменитой воровке "Соньке Золотой Ручке", отбывавшей каторгу на Сахалине.
На докладе Александра Фёдоровна синим карандашом написала: "Илларион Иванович! Если главный жандарм Варшавы не способен обеспечить порядок - пусть идёт в отставку".
Рассказывая сестре про этот вопиющий случай, Императрица стала нервно расхаживать по кабинету.
— Ну что ты так разволновалась из-за одного поляка? — спросила Элла.
— Нет, ты не понимаешь, тут дело не в одном поляке, которому удалось улизнуть за границу. Я боюсь, что полицейское дело у нас поставлено не так, как то должно. А что тогда творится на таможнях? Я ведь ещё в прошлом году запретила, чтобы евреи вывозили за границу золото и драгоценные камни. Разумеется, умные люди будут придумывать, как и где можно спрятать недозволенное. Боюсь, что миллион уехавших евреев вывез немало ценностей из России.
— А вот это ты зря переживаешь, Аликс! — Элла засмеялась. — Таможенники такой террор устроили... Мне буквально третьего дня фрейлина рассказала анекдот, который гуляет по Петербургу. Нет, ты послушай... Пожилой еврей стоит в очереди на одесской таможне, держит в руках клетку с большим попугаем, и расспрашивает всех, как можно провезти бриллиантовое колье. Кто-то из очереди шутливо сказал, что не только бриллианты, но и живых попугаев нельзя вывозить, а только лишь чучело или тушку... Услышав это, попугай из клетки громогласно произносит: "Хоть тушкой, хоть чучелом! Но ехать то надо!"
Аликс, не очень любившая анекдоты, рассмеялась. Звонко, громко, как она умела смеяться в юности. Её настроение улучшилось, хандра ушла.
* * *
После завтрака Императрица слушала доклад графа Воронцова-Дашкова и Плеве. Новости были скандальными, ибо начальник московского охранного отделения полковник Бердяев умудрился проиграть в Охотничьем клубе почти 10 тысяч казённых рублей.
— Ведь господин Бердяев, если мне не изменяет память, в прошлом году изобличил преступную группу Распутина? — спросила Императрица.
— Так точно, Ваше Величество! — ответил министр. — Он был представлен Вашему Величеству и Вам было угодно наградить его чином полковника и "Анной" второй степени.
— Что Вы можете сказать про Бердяева, Илларион Иванович? Что это за человек?
— Мне известно, что он вдов, на иждивении имеет троих детей. Как работник — выше всяких похвал. Работы не чурается. Судя по докладам, в Москве охранное отделение в ближайшее время разгромит две подпольные организации, которые занимаются революционной пропагандой. А в Петербурге, опять же благодаря московским агентам, нам удалось вплотную подобраться к подпольной типографии.
— Московские агенты работают в Петербурге? — удивилась Императрица. — А чем же занято петербургское охранное отделение?
— Да, Ваше Величество, мы с Вячеславом Константиновичем пришли к выводу, что московская агентура работает более эффективно, ибо розыск в Москве поставлен на должную высоту благодаря как са-мому Бердяеву, так и его помощнику Зубатову. Зубатову всего тридцать два года, но опыта ему не занимать. Кстати, Ваше Величество, это именно Зубатов уведомил Департамент о проигрыше Бердяева.
— А что же петербургское отделение, Вячеслав Константинович? — Императрица перевела взгляд на Плеве. — Плохо работает?
— Ваше Величество! Осмелюсь доложить, что полковник Секеринский в последнее время работает с большими нареканиями. Не знаю, что тому виной, его возраст, а ему уже пятьдесят восемь, или же усталость.
— Тогда зачем же Вы его держите на службе? — в голосе Александры Фёдоровны зазвучали нотки явного неудовольствия. — Неужели в Вашем Департаменте нет более способных сотрудников?
Плеве всегда слыл человеком, умеющим приспосабливаться и угадывать желания начальства. Большой государственный опыт в сочетании с природными задатками позволяли ему практически всегда быть на плаву. Вот и сейчас он сориентировался мгновенно:
— Ваше Величество! Я рискну предложить заменить Секеринского коллежским секретарём Зубатовым!
Граф Воронцов-Дашков удивлённо посмотрел на Плеве, который, как ни в чём не бывало, теребил золотую цепочку карманного "брегета". Министр счёл необходимым высказаться:
— Ваше Величество, я бы поостерёгся в отношении господина Зубатова. Не спорю, он замечательный сотрудник, но поставить его во главе охранного отделения в столице Империи? И дело даже не в том, что он носит всего лишь чин десятого класса. Чин — дело наживное! Но его поступок относительно Бердяева! Доносительство в отношении своего прямого начальника, пусть даже и проигравшего казённые деньги, оправдания не находит!
— Илларион Иванович! — Императрица посмотрела на министра с
укоризной. — К чему же в делах полиции такая излишняя щепетильность и морализаторство? Сделайте Бердяеву внушение и скажите, что я прощаю его. Казённые суммы он, разумеется, должен вернуть. А вот господина Зубатова почему бы не попробовать в роли начальника охранного отделения столицы? Вячеслав Константинович! Как Вы можете охарактеризовать сего господина?
— Ваше Величество! Я знаком не только с письменными докладами Зубатова, я неоднократно общался с ним лично. Он убеждён, что одними полицейскими мерами искоренить крамолу невозможно, особенно это касается рабочей среды. Зубатов прекрасно знаком со всеми социалистическими теориями, знает произведения революционных корифеев, и потому считает, что главная задача в настоящее время — это парализовать крамолу в рабочей среде посредством идейной борьбы с революционными теориями и принятием государством решительных мер для защиты работников от своеволия со стороны заводчиков.
— Господин Зубатов желает ограничить права заводчиков?
— Нет, Ваше Величество, он желает, чтобы все, в том числе и заводчики, подчинялись единым правилам. Нужно смотреть правде в глаза, Ваше Величество. Да, я был и остаюсь сторонником самых решительных и жестоких мер в отношение всякого революционного сброда! Но, зачастую, наши заводчики в погоне за прибылями забывают о том, что на их фабриках и заводах работают русские люди, а не бессловесные скоты. Нищенские расценки, членовредительство в цехах, грязь и болезни, всё это толкает рабочих в сторону краснобаев, которые способны имеющееся недовольство обратить против существующего строя!
— Как велико влияние революционеров среди рабочих? И что тогда Вы мне скажете по поводу русской интеллигенции?
— Я, Ваше Величество, уже говорил, что та часть нашей общественности, в общежитии именуемая интеллигенцией, имеет одну, принадлежащую ей природную особенность: она принципиально, но и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, направленные к дискредитированию государственной власти. Именно из числа разночинной интеллигенции выходят все эти агитаторы и бомбисты. Но сейчас наблюдается, как новые вожаки зарождаются среди самих ра-бочих. Вожаки, которые могут быть опасны гораздо больше, чем все
эти либералы...
Граф Воронцов-Дашков слушал молча. Представитель высшей ари—
стократии, он был весьма далёк от всяких теорий. Ни трагическая гибель сына, ни годичное пребывание на посту министра внутренних дел, ничто не могло изменить Иллариона Ивановича. Полицейское дело оставалось для него чужим, а всякие революционные теории чем-то очень далёким и непонятным.
* * *
На следующий день Зубатов был назначен начальником петербургского охранного отделения с производством в следующий чин. Для России это назначение стало полной неожиданностью. Впервые во главе охранного отделения оказался не жандармский офицер, а штатское лицо, да ещё с претензией на свою исключительность.
Получив извещение о своём назначении, Зубатов набрался наглости телеграфировать Плеве, что он готов принять должность при условии, что ему будет дозволено забрать в Петербург часть Летучего отряда филеров вместе с мастером сыскного дела Медниковым.
Глава 41
19-е апреля принесло новости из далёкой Персии. Шах Наср-Эддин, дружественный России, пал от руки убийцы. Канцлера это встревожило, ибо нарушало его планы относительно Персии. Но пока что его занимало другое. Назначенное заседание Комитета министров обещало быть непростым, ибо должны были решаться важнейшие вопросы развития экономики и финансового устройства России. Комитет министров был органом коллегиальным, решения принимались большинством голосов. Разумеется, что последнее слово всегда было за Императрицей, и она могла, если считала необходимым, не согласиться с большинством, а утвердить мнение меньшинства. Но для канцлера было важно, чтобы на его стороне было большинство.
Кроме собственно министров в состав Комитета по закону входили
и иные лица — председатель Государственного Совета, председатели департаментов Государственного Совета, Государственный секретарь.
Ведавший в Государственном Совете бюджетными вопросами статс-секретарь Сольский хотя и считался знатоком своего дела, но по характеру был человек чрезвычайно осторожный, чуждый каким-либо изменениям в государственной жизни. К тому же после перенесённого семь лет назад апоплексического удара он лишился подвижности обеих ног и мог передвигаться только при помощи двух палок. Председатели двух иных департаментов, Стояновский и Островский, были людьми весьма почтенного возраста и слабого здоровья.
Великий Князь Александр Михайлович, совсем недавно ставший членом Комитета министров, был на стороне канцлера. Сергей Александрович во многом ещё сомневался, а вот отставной генерал-адмирал Алексей Александрович непременно должен был выступить против любых преобразований хотя бы потому, что они предложены графом Игнатьевым.
Заседание Комитета министров началось ровно в 10 часов в Белом зале Мариинского дворца. Расположившись в окружении великих князей, канцлер объявил повестку, хотя все присутствующие и так были осведомлены о том, какие вопросы выставлены на обсуждение.
Вопрос о введении государственной монополии на добычу платины, ртути и марганца был первым. Князь Абамелек-Лазарев привёл цифры, которые ясно доказывали, что Россия, обладающая исключительными возможностями по добыче платины, вместо того, чтобы диктовать свои условия и извлекать максимальную пользу, позволила заграбастать всё английской фирме "Джонсон, Маттей и К®". Гордые бритты, ставшие истинным хозяином платинового Урала, заключили с владельцами крупных приисков длительные контракты, в которых цена устанавливалась на пять лет вперёд. Россия добывала платины в 40 раз больше, чем все остальные страны, вместе взятые, но вывозила за границу исключительно сырую платину. Англия же, не добывая ни одного золотника платины, но обладая аффинажным заводом, стала монополистом и получила возможность устанавливать произвольные цены.
Аналогичная ситуация сложилась с марганцем, без которого стало невозможным стальное производство. В 1893 году в России было добыто 244 972 пуда марганцевой руды, а во всём остальном мире — только 195 157. Снабжая все промышленные страны марганцевою рудой, Россия сама не имела производства ферромангана, ввозя его во всё возрастающем количестве из тех же государств, в которые поставляла сырьё. Разумеется, что добыча марганцевой руды в России находилась в руках иностранцев.
Министр промышленности поведал, что уже утром 19-го апреля поступило прошение прусского подданного Ротштейна и гражданина Северо-Американских Соединенных штатов Смита о разрешении учредить им "Никополь-Мариупольское горное и металлургическое общество" для разработки марганцевых руд в имении Великого Князя Михаила Николаевича, находящемся в Екатеринославской губернии.
Михаил Николаевич, услышав своё имя, оживился.
— Мне мой управляющий что-то говорил по этому поводу, — пояснил он. — А кто такой этот Ротштейн?
— Прошу прощения, Ваше Высочество, но Ротштейн — это хитрый еврейский прохвост, весьма приближённый к Ротшильдам. Господин Витте в своё время сделал его вхожим в наше Министерство финансов.
— Ко мне он не ходит, — проворчал Плеске, недовольный упоминанием его ведомства.
— Я не знаю, куда он нынче ходит, но я никогда не соглашусь отдать этому прохвосту русский марганец! — голос Абамелек-Лазарева звучал твёрдо и уверенно.
— Позвольте, Семён Семёнович, но что же дурного Вы узрели в намерении Ротштейна? — спросил граф Пратасов-Бахметев. — Создаст он акционерное общество, поставит заводик, начнёт работать. Выпи—
шет из Европы инженеров и техников, которые, опять же, научат наших работать.
— А вот тут вы глубоко заблуждаетесь, Николай Алексеевич! Да, иностранные техники едут в Россию, но служат не нам, не русскому предпринимателю, а иностранной компании. Ничего русский народ от них не заимствует, даже не учится, ибо иностранцы к себе на заводы ни практикантов, ни учеников русских не берут.
Великий Князь Алексей Александрович, который в отличие от остальных, одетых в повседневные сюртуки, облёкся в парадный мундир с эполетами, откашлялся и пошёл в наступление:
— Что же Вы предлагаете, любезный князь? Чем же Вам иностранцы не угодили? Лично я не вижу никакой разницы, будет русский промышленник или германский или бельгийский.
Горячая армянская кровь министра забурлила, он не сдержался и вспылил:
— А вот я вижу, Ваше Высочество! Вижу огромную разницу! В миллионных предприятиях, основываемых на иностранные капиталы, мы имеем только самое обыкновенное снимание сливок! Промышленное хищничество, где русские играют ту же роль, что негры, индусы либо китайцы. Мы дожили до того, что Екатеринославская губерния называется "белым Конго". Снимать сливки прекрасно умеют и наши промышленные тузы. Но от этих русских тузов России остаётся много чего, начиная от Третьяковской галереи, заканчивая учебными и благотворительными заведениями! А от иностранцев останутся опустошенные рудные и угольные месторождения да сведённые леса! Только
вот, господа, мы не вправе себе позволить жить по старинной формуле "AprХs nous le dИluge!"
Попросивший слова министр торговли Ковалевский говорил спокойно, выдержанно. Молодой ещё, 38-летний русоволосый крепыш, человек редкой по разносторонности эрудиции и необыкновенной трудоспособности, он умел убеждать:
— Я, господа, давно слежу за деятельностью иностранных компаний в России. Действуют они по формуле "AprХs nous le dИsert!" Известно ли вам, что по сей день в Петербурге сжигают каменный уголь, привезённый из Англии? Почему мы переплачиваем англичанам, когда у нас в Донецком бассейне добывают уголь по бросовым ценам?
Листая блокнот, Ковалевский на живых примерах доказывал, что иностранцы в России захватили в свои руки львиную долю поставок для казны. Обеспеченные казённые заказы, которые могли бы выполняться русскими заводами, будь у них оборотный капитал, уходят к иностранцам, которые немыслимо поднимают цены. Не успели каменноугольные копи попасть в иностранные руки, как казённые железные дороги стали переплачивать на первых же поставках угля сотни тысяч. Практически ничего нового в смысле техники иностранцы не вносят. Техника бурения и добычи нефти в Баку уже была на огромной высоте, когда пришли Ротшильды на всё готовое и сразу же страшно подняли цены. Теперь же иностранные капиталы вкладываются в ткацкое дело, но ведь русская техника по прядению и ткачеству стоит ничуть не ниже, а в красильном деле даже выше иностранной.
— Скажите, Владимир Иванович, — обратился Великий Князь Сергей Александрович, — может быть и наши, русские промышленники, получают казённые заказы в Германии или Франции? Чем чёрт не шутит...
— Я был бы рад ответить утвердительно, Ваше Высочество, но таких фактов у меня не имеется, — скривился Ковалевский в гримасе. — Зато я могу доложить о том, что практически все городские конки управляются у нас из Брюсселя. Московская конка — это бельгийская "Генеральная компания трамваев Москвы и России". Одесская — это бельгийское общество "Трамваи Одессы", тифлисская — бельгийское "Анонимное общество трамваев Тифлиса".
— Я не могу понять, кто мог додуматься отобрать у иностранцев право добывать платину и ртуть! — не успокаивался Алексей Александрович. Великий Князь был не чужд дружбе с французскими промышленниками, и потому не мог допустить, чтобы их интересы были хоть в чём то ущемлены. — Неужели мало того, что после бакинской истории с Ротшильдами нас в Европе почитают за варваров? Но дело даже не в этом. Кто мне скажет, что будет с владельцами платиновых рудников? Как мне известно, основные рудники на Урале принадлежат Демидовым и Шуваловым. Неужто у них предлагается отобрать их исконные земли? Но ведь это же хуже, чем революция!
— Нет, Ваше Высочество, государство Российское — не разбойник с большой дороги, — ответил канцлер. — Махать кистенём нам не к лицу. Предлагается поступить так же, как с нефтеносными землями.
Стояновский, 75-летний благообразный старец с белой шкиперской бородкой, возразил:
— Я был категорическим противником изъятия нефтеносных земель, но Вы, Ваше Сиятельство, провели это дело мимо Государственного Совета, через Высочайший указ. И теперь я буду категорически против того, чтобы изымать каким-либо образом платиновые или ртутные рудники у их владельцев. Такое изъятие собственности противно праву.
— Ну почему же, Николай Иванович, позвольте спросить? Интересы государства превыше, чем интересы отдельных особ, пусть даже и титулованных.
Князь Абамелек-Лазарев поддержал канцлера:
— Вам известно, господа, что я сам промышленник, и я уже начал разработку платины в не очень больших объёмах. Но я, прежде всего, служу Государыне, служу России. Да, как промышленник я кое-что потеряю в случае введения монополии государства, не спорю. Но как русский — я выиграю несоизмеримо! И потому прошу всех брать мой пример!
Голосование по первому вопросу прошло нервно, но Игнатьев своего добился. По второму вопросу — о хлебной торговле — докладывал министр землеустройства и земледелия Шлиппе, который хотя и пребывал в должности ровно неделю, но знал вопрос очень глубоко.
Россия, занимавшая второе место в мире (после Соединённых Штатов) по хлебной торговле, уже давно попала в зависимость от европейских дельцов, наложивших лапу на русскую пшеницу. Поставляя в Европу огромные количества хлеба, взращенного на крестьянском поте, Россия не получала тех выгод, которые могла и должна была получать, и которые получали вездесущие американцы.
Стихийные начала в русской торговле давно превратились во всеобщую беду. Случается хороший урожай — и русские хлебопашцы наводняют своим хлебом порты, невзирая ни на спрос, ни на цены. Случается неурожай — и в Россию приходит царь-голод. Пошли дожди, дороги превратились в непроходимую грязь — подвоз хлеба прекратился и портам нечем торговать. Но вот собран урожай, окончены работы в поле — и хлеб стремительно идёт на рынок, понижая цены всюду, где можно.
Совсем иная картина сложилась в Соединённых Штатах, где благодаря хорошей организации система хлебных запасов стала той защитной средой, которая оградила цены от непосредственного влияния урожая. Предприимчивые американцы построили больше тысячи элеваторов, которые стали не просто хранилищами, но и местом сортировки зерна.
В России сумели построить всего пятьдесят элеваторов, которые сортировкой не занимались вовсе, в результате чего русская хлеботорговля подчинена исключительно размерам урожая и необходимости выручить осенью известную сумму денег. Появление русского хлеба в значительном размере всегда сопровождается понижением цен на европейских рынках.
Шлиппе сделал однозначный вывод — если правительство желает исправить существующее положение, необходимо незамедлительно ввести государственную монополию на внешнюю хлебную торговлю путём создания сети государственных элеваторов. Это позволит не только повысить цены на русских хлеб, но и спасти от возможного голода десятки тысяч людей.
Первым выступил Великий Князь Михаил Николаевич:
— А нужно ли государству вмешиваться в дело торговли, ежели купцы, как русские, так и иностранные, и так справляются? Наши землевладельцы вольны в своём выборе, кому и по какой цене продавать хлеб.
— Ваше Высочество! К сожалению, на торговле русским хлебом наживаются не русские купцы, а прохвосты типа Дрейфуса. Если раньше иностранцы скупали зерно у русских крупных поставщиков, то теперь они непосредственно выходят на самых мелких производителей и скупают уже всё у них. Весь барыш идёт в карман еврейским дельцам, а мог бы идти в русскую казну.
— А этот Дрейфус — еврей? — удивился Сергей Александрович.
— Да, Ваше Высочество! Он французский подданный, но сам — эль—
засский еврей.
— Тогда почему он ещё работает на территории Российской Империи? — возмутился Великий Князь. — Или для него закон не писан, Владимир Карлович?
— Этого я не могу знать, Ваше Высочество! Вверенное мне ведомство имеет иную компетенцию, — Шлиппе оставался невозмутимым. Хотя он происходил из саксонского рода и в военной службе никогда не служил, юношеская выправка и седые усы с загнутыми вверх кончиками, придавали ему бравый вид прусского офицера.
— Илларион Иванович! — Великий Князь переключился на графа Воронцова-Дашкова. — Доколе евреи будут нарушать законы Империи? Чёрт знает, что творится!
— Формально они ничего не нарушают, Ваше Высочество! После того, как в Баку полицмейстера выкинули со службы, а ротшильдовских прихвостней подвергли штрафам, евреи стали гораздо осторожнее. Сам Дрейфус преспокойно сидит себе в Париже, а в России работают его представители.
— В таком случае, господа, мы просто обязаны одобрить предложение о введении монополии на торговлю хлебом! — констатировал Великий Князь. — Тем самым и казну российскую наполним, и ударим по рукам хитрым евреям!
Канцлер попросил высказаться всех присутствующих. Александр Михайлович, который три года назад посетил Соединённые Штаты, после чего стал мечтать про американизацию России, горячо высказался в поддержку монополии. Его поддержали большинство министров. Сольский, Островский, Стояновский и Государственный контролёр Филиппов выступили против. А вот Победоносцев пустился в длинные рассуждения. Было непонятно, поддерживает ли он точку зрения Великого Князя Михаила Николаевича или же Сергея Александровича.
Канцлер, не выдержав занудных рассуждений, задал вопрос в лоб:
— Константин Петрович, всё-таки, Вы за введение монополии или же против?
Но обер-прокурор, старый битый волк, не желал высказаться открыто, и снова стал юлить, чтобы не обидеть кого-либо из великокня—
жеской братии.
Игнатьев усмехнулся в свои густые усы и прокомментировал позицию Победоносцева:
— То флейту слышу я, то звуки фортепьяно...
Голосование прошло снова в пользу канцлера. Николай Павлович не скрывал своего удовлетворения, тихо посмеивался, заражая других своей неутомимой энергией.
По третьему вопросу докладывал министр государственных имуществ принц Ольденбургский. Пробыв год на министерском посту, принц ужаснулся, узнав о масштабах хищнического разграбления национальных богатств России.
Издавна огромные запасы пушного зверя привлекали в Сибирь промышленников и торговцев. Меха соболей, лисиц, белок, бобров, куниц, горностаев в огромных количествах продавались на Ирбитской, Нижегородской и Якутской ярмарках, откуда уплывали на меховые аукционы в Лондоне и Лейпциге. Некоторые суммы получала с этого государственная казна. Гораздо больший доход был у купцов, подмявших под себя торговлю пушниной. Но основной навар получали иностранные компании, которые занимались вывозом пушнины и могли диктовать России свои цены.
В это время восточное побережье России подвергалось тотальному грабежу со стороны канадских, американских и японских браконьеров. Лежбища морских бобров — каланов и морских котиков на Камчатке и Командорских островах как магнит притягивали к себе шхуны из Сан-Франциско, Ванкувера и Иокагамы. Котиков и каланов убивали не только на суше, но и в воде, не разбирая ни пола, ни возраста. Масса зверя пропадала, раненые животные уходили в море и там погибали во множестве.
В 1893 году добыча котиков на расстоянии десяти миль вдоль русского тихоокеанского побережья и тридцати миль вокруг Командорских островов и острова Тюлений была запрещена, но возможностей противостоять хищникам у России просто не было. Ну что могли сделать два-три русских корабля против двух сотен быстроходных шхун? Если браконьерское судно задерживалось русскими кораблями за пределами трёх морских миль, то его экипаж не отправляли во Владивостокский окружной суд, а выдавали на третейский суд в порту приписки. От юрисдикции над экипажами английских шхун Россия отказалась вообще, их должны были передавать британским властям для предания суду.
В одном 1894 году в командорских водах было убито 79 тысяч котиков. В результате безжалостного уничтожения численность котиков сократилась многократно, а каланы оказались на грани исчезновения.
Легальный промысел котиков и каланов с 1891 года был отдан на откуп Русскому Товариществу котиковых промыслов на десять лет, принося российской казне в год около 80 тысяч рублей. Четыре учредителя — Прозоров, Савич, Гринвальд и Лепёшкин — держали в своих руках всю добычу. В то же время десятки тысяч ценных шкур уходило в Сан-Франциско, откуда переправлялись в Лондон, чтобы превратиться в шубки для европейских модниц стоимостью уже в миллионы.
Американские и канадские браконьеры били в русских водах китов, добывали моржей и тюленей, сивучей и нерп, зарабатывая на этом миллионы, а японцы, пользуясь отсутствием охраны русского побережья, чувствовали себя полными хозяевами рыбных запасов. В 1892 году отставной лейтенант японского флота Гундзи Таданари основал "Общество курильских служащих", которое занялось хищнической добычей рыбы вдоль побережья Камчатки.
На русском Севере безнаказанно хозяйничали норвежцы, которые били китов, моржей, тюленей и белых медведей.
Все, кому не лень, пользовались национальным богатством России, вот только сами русские ничего от этого не получали.
Принц Ольденбургский предлагал вернуться к государственной монополии на внешнюю торговлю мехами, моржовым клыком, шкурами морского зверя, китовым жиром и усом. В своё время подобная монополия уже вводилась царём Иоанном Грозным, но была отменена Екатериной Великой из-за невозможности контролировать пушной промысел. Для защиты русских пределов от иностранных браконьеров предлагалось создать управления морских промыслов на Камчатке, во Владивостоке и Архангельске, одновременно объявив 10-мильную зону русскими территориальными водами, за незаконный промысел в которых браконьеров можно было бы предавать суду.
Министр иностранных дел Нелидов заметил, что односторонние действия России могут привести к международному скандалу.
— Но ведь мы уже пробовали договариваться с британцами три года назад, — ответил Александр Михайлович. — А воз и ныне там... Пока мы будем созывать международные конференции, японцы и американцы и вовсе распоясаются.
— Николай Павлович! — обратился Сандро к канцлеру. — Флот готов передать для охраны морских промыслов старые корабли, которые уже потеряли всякое боевое значение, но вполне справятся с браконьерами.
— Спасибо, Ваше Высочество, но пока суд да дело, я попрошу Вас, как Главного начальника флота, посодействовать и направить к Камчатке побольше наших корабликов. Японцы там вообще обнаглели, доходит до перестрелок! Хотя, по большому счёту, необходимо строить в Петропавловске военный порт, строить там же консервный завод, по типу владивостокского. И на Сахалине строить завод. Там ведь рыбных запасов на многие миллионы! И нужно, чтобы там работали русские люди, а то, как мне докладывают, там всё больше японцы да прочие иноземцы подвизаются.
— Я Вас понял, Николай Павлович! Всё равно мы будем усиливать флот на Тихом океане, так что несколько кораблей там не помешают. А чтобы поостудить горячие головы — я прикажу топить любого, кто посмеет оказать неповиновение!
Алексей Александрович неодобрительно хмыкнул.
— Легко сказать, да тяжело сделать... Нет у нас людишек на Камчатке, а Николай Павлович предлагает ещё и иностранцев оттуда выгнать. Может, вообще из России всех иностранных техников и инженеров изгоним? А? Только с чем останемся...
Министр промышленности как будто ждал великокняжеской реплики.
— Да, Ваше Высочество! Кто ж поспорит, что иностранные техники
лучше наших? Да, они знают очень немного, но умеют, что нужно. Ес-ли бельгиец — красильщик, то он полный невежда в акушерстве или астрономии, но он надевает фартук и берётся за покраску тканей. А наш технолог-химик всё знает, и нефтяные смазочные масла, и способы кристаллизации сахара, и технологию анилиновых красок. Он же ещё образованный европеец! Он изучал право, литературу, зоологию, астрономию, философию, высшую математику! Это цвет нашей интеллигенции, лучший жених для любой барышни, и вдруг, надевай фартук и становись заниматься покраской
— По Вашему мнению, князь, русские не способны давать хороших техников? — недобро усмехнулся Алексей Александрович.
— Вашему Высочеству известно, что я по крови армянин... А что касаемо техников, то наши, получив диплом технолога, большей частью идут не на фабрики, а в профессора, в департаменты, словом туда, где пишут бумаги, или произносят речи, но где не работают практически... Слава Богу, наше образование изменилось, но пока что Россия расплачивается за неудачно организованные наши специальные школы. Именно потому канадцы и норвежцы бьют наших китов и богатеют на этом, а мы вынуждены лишь думать, как с этим бороться.
Канцлер заглянул в свой блокнот.
— Китобойный промысел, господа, практически весь в руках иностранцев. И так будет до тех пор, пока мы сами не возьмёмся за добычу китов. На Мурмане всё уже давно умерло, а в Охотском море пока что работает лишь финская компания да ещё в прошлом году граф Кейзерлинг при финансовой поддержке правительства начал промысел и теперь же пытается организовать производство китовых консервов. А мы нуждаемся не только в организации государственной торговли мехами и продуктами морского промысла, но и в организации переработки рыбы, китового мяса и жира.
Министр финансов Плеске недовольно заметил:
— Всё-таки, я бы поостерёгся, господа, вот так нарушать свободу
торговли... Введение любой монополии существенным образом отра—
зится на наших купцах и промышленниках. Тот же Сорокоумовский не скажет нам "спасибо", а ведь он один из самых крупных торговцев пушниной.
— Я не спорю о коммерческих талантах господина Сорокоумовского, Эдуард Дмитриевич, — канцлер покачал головой. — Но всё дело в том, что основная нажива от русского соболя достаётся не ему, а англичанам и германцам. А я хочу, чтобы доходы от русской пушнины обогащали не еврейских дельцов из Европы, а русских купцов и русскую казну. Смысл предложений Его Высочества принца Александра Петровича состоит в том, чтобы русское государство получило монополию именно на внешнюю торговлю. Я буду только рад, если наши купцы будут изготавливать из русской пушнины шубы или манто и затем продавать их в Европу, как готовые изделия, и пополнять каз—
ну. Но что касается сырой пушнины — это должно быть прерогативой казны. Только так мы сможем поддерживать желаемые для нас цены.
Победоносцев скептически посмотрел из-под очков и довольно ехидно поинтересовался:
— А в чём же разница, Николай Павлович, позвольте полюбопытствовать? Что шуба, что сырая пушнина, ведь в любом случае барыши оседают в кармане русского купца.
— Я тоже так когда-то думал, любезный Константин Петрович. Но у меня было довольно много времени, почти четырнадцать лет, чтобы не только заседать в Государственном Совете, но иногда читать увлекательные и поучительные книги. Я случайно ознакомился с книгой некоего фон Хорника и пришёл к выводу, что мысли там весьма и весьма занятные. Кстати, господа, советую всем ознакомиться, называется она "жsterreich Эber alles wann es nur will".
— Какие же откровения там изложены?
— Основные мысли можно сформулировать в виде девяти пунктов. Я специально записал себе их, чтобы не запамятовать. Первый пункт — каждый клочок земли в стране должен использоваться для сельского хозяйства, добычи полезных ископаемых и их обработки. Второй — все добытые в стране сырые материалы следует использовать для собственной переработки, поскольку стоимость конечных товаров выше, чем сырья. Третий — надлежит стимулировать рост рабочего населения. Четвёртый — всякий вывоз золота и серебра следует запретить, а все отечественные деньги надлежит держать в обращении. Пятый — всякий импорт иностранных товаров надлежит всемерно ограничивать. Шестой — иностранные товары, без которых обойтись невозможно, следует выменивать за отечественные товары, а не на золото и серебро. Седьмой — следует всячески стремиться к тому, чтобы ввоз иностранных товаров ограничивался сырьем, которое может быть переработано в стране. Восьмой пункт — следует неустанно искать возможности для продажи иностранцам излишков обработанного продукта. Наконец, господа, пункт девятый, должен быть запрещен ввоз тех товаров, которые имеются в достатке, такого же качества и могут быть произведены в стране.
— Это теперь должно стать принципами деятельности русского правительства? — спросил Победоносцев.
— Я надеюсь, что именно так и будет, — ответил канцер. Тихо, но очень твёрдо и уверенно.
Следующим докладывал министр финансов. Плеске упорно продвигал идею введения в России золотого стандарта, при котором любой желающий мог бы свободно обменять в Государственном банке бумажные ассигнации на полновесный золотой рубль. Предложение было весьма заманчивым, ибо министр обещал после его реализации наплыв в Россию европейских промышленников, готовых вложить деньги в развитие производства, в постройку новых заводов и фабрик.
По существу, Плеске лишь озвучивал идею господина Витте, который ещё при жизни Николая Второго пытался ввести в России свободное хождение золотого рубля. Большинство министров, с которыми канцлер предварительно уже побеседовал с участием Шарапова, отнеслись к проекту весьма скептически. При голосовании Плеске остался в подавляющем меньшинстве.
А вот второе его предложение, о введении табачной монополии, вызвало самый живой интерес. Французский опыт доказал, что государство может получать миллионы, распространив монополию на фабрикацию табака и табачных изделий и на торговлю таковыми. Весь произведённый табак поставлялся по определённым казною ценам на казённые табачные фабрики, где и перерабатывался. Продажа табака и табачных изделий производилась в казённых табачных лавках, в которых обычно работали отставные солдаты и инвалиды. Таким образом французская казна получала в год до 400 миллионов франков. Принимая во внимание, что потребление табака в России будет гораздо больше, чем во Франции, предполагалось, что и доходы казны будут гораздо больше. Разногласий это предложение не вызвало.
Зато представленный министром финансов проект Уложения о налогах и сборах пришлось обсуждать до вечера. Уж слишком революционными показались предложенные изменения. Существовавшая в России фискальная система имела две особенности. Первая особенность — значительное преобладание косвенных налогов по сравнению с бюджетами иных крупных государств Европы. Если в Пруссии косвенные налоги превышали прямые в два раза, в Британии — в 2,75 раза, а во Франции в три раза, то в России — в шесть раз. Таким образом, косвенные налоги обременяли всё население, без различия имущественного состояния.
Вторая особенность — незначительность обложения недвижимости по сравнению с той же Францией или Британией, что приводило к несправедливому распределению налогового бремени.
В 1884 году в докладе Александру Третьему покойный министр финансов Бунге, ссылаясь на положительный опыт Англии и Пруссии, предлагал ввести подоходный налог, который считал наиболее целесообразным и справедливым. Эти предложения вызвали такое сопротивление со стороны дворянства, что Бунге не решился сразу приступить к его введению, опасаясь ломки хозяйственных отношений.
И вот теперь Плеске предложил три новых налога — подоходный (с доходов, от торговых и промышленных капиталов, промыслов и личного труда), личный налог с лиц рабочего возраста и усадебный налог с усадеб всех без различия сословий. Для лиц свободных профессий (адвокатов, врачей, художников) предусматривался отдельный порядок исчисления налогов. По мнению Министерства финансов введение всесословных налогов с прогрессивной шкалой должно было бы уравнять податное бремя, преимущественно отягчающее наименее зажиточные классы населения. Тем паче, что в Финляндии подоход—
ный налог существовал уже давно и полностью себя оправдал.
Кроме того, впервые в России предлагалось ввести налог на роскошь. Подобные налоги давно уже существовали не только во Франции, но и в Пруссии, Баварии, Бадене, но чтобы предложить такое в России? А Плеске предложил обложить налогом не только биллиарды, тотализатор, охоту, экипажи, охотничьих и комнатных собак, основанные на увеселениях заведения, но также ювелирные изделия и изделия из ценных мехов.
Поддержав предложения Министерства финансов, граф Игнатьев выдвинул свои дополнения, предлагая обложить специальным налогом ввозимые из-за границы дорогостоящие вина и коньяки, различные заграничные деликатесы, иностранную парфюмерию, ткани и одежду, изделия из кожи. Вся хитрость заключалась в том, что канцлер вёл речь не о таможенных пошлинах, а именно о новых внутренних налогах, что не давало шансов той же Германии обвинить Россию в повышении таможенных тарифов...
Глава 42
Тяжёлые колёса мерно стучали по рельсам. Синие вагоны, богато украшенные позолотой, отсчитывали вёрсты, всё дальше удаляясь от Петербурга. Всё ближе к древней Москве, всё ближе к златоглавому Успенскому собору, в котором должно состояться венчание на царство.
Царский поезд отправился из Петербурга глубокой ночью, на чём настояла Александра Фёдоровна. После годичного перерыва она впервые покинула Зимний дворец, предприняв все возможные меры предосторожности. При следовании царского кортежа по обеим сторонам Невского проспекта, от Зимнего дворца до Николаевского вокзала, сплошной стеной стояли лейб-егеря и дружинники Добровольной ох-раны, ощетинившиеся штыками.
Ранним утром 22-го апреля Императрица проснулась в своём купе, разбуженная первыми лучами весеннего солнца. Она давно не чувствовала себя так комфортно, как теперь, и потому позволила себе хотя бы немного поленивиться, понежиться в тёплой мягкой постели, от чего уже давно отвыкла. Двенадцать месяцев, прошедшие после смерти мужа, стали суровым испытанием на прочность, заставившим работать без выходных по 10-12 часов в сутки. Всё же природное женское любопытство перебороло лень, и Аликс непреодолимо захотелось просто сидеть и смотреть в окно, любуясь русскими пейзажами.
Полтора года назад, в октябре 1894 года, она уже была в Москве, где останавливался шедший из Севастополя траурный поезд с гробом Александра Третьего, но тогда большей частью была занята тем, что пыталась успокоить Николая, которого смерть отца и свалившееся на плечи царствование привели в состояние шока. Теперь же можно было просто смотреть за окно, где воздух лёгкими ветрами разносит по обширным просторам лесов и рек запах весны, где появляются первые нежно-зелёные побеги травы, а по дорогам и просекам игриво журчат ручьи, вереницей переплетаясь и сверкая бликами лучей на ярком апрельском солнце.
"Пусть милая Герингер хорошенько выспится, — подумала Аликс. — Ей предстоят тяжёлые дни, а я сегодня могу и сама одеться". Накинув пеньюар, она подошла к окну и опустила раму. В купе пахло свежей древесиной. Императорский поезд совершал свой первый рейс, совсем недавно покинув цеха Александровского завода. Деревянные части вагона были сделаны из индийского тика. Панели, потолки и мебель — из полированного дуба, ореха, белого и серого бука, клёна и карельской берёзы, и всё это отделано английским кретоном светло-зелёного цвета.
Покойный Николай так и не успел воспользоваться новым литерным поездом. Его купе, отделанное кожей тёмно-оливкового цвета и досками красного полированного дерева, сиротливо пустовало. Мысль об этом нарушила спокойствие Аликс, заставила моментально переключиться и настроиться на рабочий лад.
Императрицу волновали как предстоящие встречи с многочислен-ными европейскими родственничками, так и возможные проблемы с
японскими и итальянскими дипломатами. Она была уверена, что последние действия России в Корее и в Эритрее не останутся без ответа, и несомненно, что Ямагата и Виктор-Эммануил будут пытаться договориться, либо с ней лично, либо с Игнатьевым. Хотя были задеты жизненные интересы Японии и Италии, отступать было некуда, ибо принципиальное решение уже было принято, и заключалось оно в том, что Россия обязана укрепиться как в Корее, так и на берегах Красного моря, получив таким образом три новых порта для российского флота, тем паче, что в Гензане, Мозампо и в бухте Рахейта уже высадились русские инженеры.
Вторым весьма щекотливым моментом был приезд на коронацию князя Бисмарка, который для Франции был символом её поражения в войне 1870 года. Возвращение отторгнутых провинций Эльзаса и Лотарингии уже лет двадцать как стало французской идеей фикс, а тут молодая русская царица лично приглашает в Москву ненавистного галлам прусского канцлера! И это при том, что французскую делегацию будет возглавлять генерал Буадефр, тот самый, который в 1892 году подписал франко-русскую конвенцию о военном союзе.
Аликс пока ещё не определилась относительно судьбы франко-русского союза. Не доверяя советчикам, она самостоятельно занялась изучением взаимоотношений России с европейскими державами. С большим удивлением она открыла для себя, что после того, как в 1890 году милый кузен Вилли отказался продолжить "договор перестраховки", покойный Александр III был вынужден искать сближения с безбожной республиканской Францией, которая к тому времени уже стала источником получения многомиллионных кредитов, так
необходимых для развития русских железных дорог и промышленности.
Императрица понимала, что после подписанной с Францией военной конвенции за каждый полученный франк России придётся расплачиваться кровью своих солдат. В Париже спят и видят, как русский "паровой каток" безудержно двинется на Берлин, а ловкие французы тем временем вернут себе Эльзас и Лотарингию. И что тут делать? А тут ещё эти извечные англо-русские противоречия, которые не способна разрешить даже любимая бабушка королева Виктория, хотя и управляет империей, в которой никогда не заходит солнце...
И ещё этот хитроумный китайский посланник, который искренне считает свою отсталую страну средоточием Вселенной, но при этом не стесняется просить денег у русского министра иностранных дел. Нелидов докладывал Императрице, что Китай должен выплатить Японии контрибуции на 270 миллионов таэлей, и потому укутанный в шелка желтолицый истукан просит денег, ссылаясь на прошлогодние обещания бывшего министра финансов Витте, взамен же обещает русско-китайский военный союз и разрешение строить железную дорогу через Маньчжурию.
Вспомнив про Витте, Аликс скривилась как от кислого лимона. Надо же, этот негодяй уже год, как покинул Россию, а его зловредное влияние всё сохраняется. Решение отказаться от железной дороги через Маньчжурию было уже принято, и менять его Императрица не собиралась. А вот что касается военного союза, она не могла определиться, как лучше поступить. С одной стороны — Китай всего год назад потерпел сокрушительное поражение от японцев, показав всему миру, что воевать китайцы не умеют и что воевать им просто нечем. С другой стороны — в Китае проживает не меньше четырёхсот миллионов человек, и если с умом подойти к делу, то можно будет использовать этого колосса в своих интересах.
* * *
Древняя первопрестольная столица была щедро украшена флагами,
гирляндами, цветами, вензелями, драпировками, и даже серая неприветливая погода не могла испортить впечатление Императрицы от происходящего. Из окна вагона она видела огромные толпы народа, собравшиеся у Тверской заставы, чтобы встретить её. Уже не принцессу Алису Гессенскую, а русскую Государыню.
Поезд прибыл к Брестскому вокзалу. Белоснежный Царский павильон с двумя застеклёнными террасами был заполнен встречающими. Блестящие мундиры, русские и иностранные, разноцветные орденские ленты, ордена, сверкающие эполеты.
На платформе выстроился почётный караул гвардейских улан с полковником Орловым и Великим Князем Георгием Михайловичем.
Под крики "Ура!" поезд, тихо подвигавшийся к платформе, остановился. Оркестр заиграл "Встречу", протяжно прозвучала команда: "На караул!"
Видя огромную толпу встречающих, Аликс на мгновение растерялась, но потом взяла себя в руки и ступила на платформу.
Все высочайшие особы, украшенные голубыми андреевскими лентами, почтительно отдали честь, выстроившись в ряд: Сергей Александрович, Владимир Александрович с сыновьями, Константин Константинович, Николай Николаевич, Михаил Николаевич, князья Романовские, принцы Ольденбургские, герцоги Мекленбург-Стрелиц-кие. За ними толпились иностранные гости, среди которых Аликс разглядела принца Генриха Прусского в русском драгунском мундире и князя Бисмарка в белоснежном кирасирском колете с жёлтыми отворотами. А ещё дальше — генералитет и высшие сановники, министры, члены Государственного Совета, свитские чины.
На фоне всего этого сверкающего великолепия многочисленные дружинники Добровольной охраны в своей чёрной форме, оцепившие павильон, смотрелись мрачно и зловеще. Не зря же в среде интеллигенции их прозвали "опричниками"...
Императрица приняла рапорт о состоянии войск от Великого Князя Сергея Александровича и волнующимся, напряжённым голосом обра—
тилась к почётному караулу с приветствием:
— Здорово, братцы-уланы!
Ответное "Здравия желаем, Ваше Императорское Величест-во-о-о! Ура!" караула было подхвачено оркестром, заигравшим "Боже, Царя храни!" Из многотысячной толпы раздавались восторженные приветственные крики, которые становились всё громче и громче. Москвичи, в большинстве своём ожидавшие увидеть напыщенную иностранку, были приятно удивлены, когда из Императорского вагона вышла ослепительная красавица, одетая в скромное тёмное платье, украшенное единственной бриллиантовой брошью, и теперь не могли сдержать свои эмоции.
Сопровождаемая блестящей свитой офицеров гвардейской кавалерии, карета мигом домчала Императрицу к воротам Петровского дворца, где ей предстояло прожить три дня перед торжественным въездом в Москву. Воодушевлённая оказанным ей тёплым приёмом, Аликс была на седьмом небе от счастья.
* * *
Едва разместившись в своих покоях, проведав дочку, Аликс незамедлительно приступила к исполнению своих обязанностей. Проследовав в дворцовую гостиную, она приказала дежурному флигель-адъютанту пригласить светлейшую княгиню Юрьевскую, ожидающую аудиенции.
В гостиную вошла невысокая женщина, сохранившая в свои 49 лет былую девичью стройность. Светлые карие глаза, красивый рот с тонкими губами, нос с горбинкой, чуть высоковатый надменный лоб, чудесные каштановые волосы. Строгое, почти траурное, чёрное платье, но на запястье — золотой браслет, богато убранный бриллиантами, на шее — медальон с жемчугом... и ещё эти серьги с рубинами, окружёнными бриллиантами. Лёгкий, почти незаметный, "книксен", и нелишённый гордости поклон. В общем, как и положено вдове Императора, той, чьим предком был Святой Михаил Черниговский.
— Здравствуйте, Ваше Величество, — голос княгини Юрьевской оказался глухим, глубоким. Говорила она, едва двигая губами, почти не открывая рта, и казалось, слова её выскакивали сквозь нос.
— Я рада, что Ваше Высочество приняли моё приглашение, — Аликс
протянула руку для поцелуя.
Княгиня насторожилась, как будто ожидая какого-то подвоха. Она замерла на мгновение, после чего неуверенным голосом произнесла:
— Мой почивший в Бозе супруг в своё время всемилостивейше даровал мне титул "Светлости", Ваше Величество...
— Я знаю об этом, Екатерина Михайловна, но я сочла величайшей несправедливостью, чтоб венчанная супруга русского царя была отделена от Императорской Фамилии незаслуженными преградами. Как мне известно, покойный Государь Александр Николаевич желал Вашей коронации, но Господь Бог не даровал ему этой возможности... И тем паче несправедливым было, что дети усопшего Императора не получили полагавшегося им титула "Высочества". И потому сегодня мною подписан Высочайший указ о даровании Вам и Вашим детям титула "Императорского Высочества" и причислении к Императорской Фамилии. С сегодняшнего дня Вы кавалерственная дама Большого креста ордена Святой Великомученицы Екатерины, а Ваш сын — кавалер ордена Андрея Первозванного и мой флигель-адъютант.
Кровь прилила к лицу княгини. Поцеловав руку Императрицы, она принялась благодарить, не впадая, однако, в излишнее подобострастие. Всем своим видом Юрьевская показывала, что она и её дети получили лишь то, что им давно принадлежало по праву. Но переданную ей муаровую орденскую ленту со знаком Большого креста Святой Ольги она моментально надела через правое плечо.
Аликс стало немного смешно от такой поспешности, но она сдержалась и предложила Юрьевской присесть. Она хорошо запомнила слова канцлера, как важно подружиться с княгиней, которая в своё время стала причиной феерического скандала в Императорской фамилии. Главное — княгиню Юрьевскую искренне ненавидели Императрица Мария Фёдоровна и Великая Княгиня Мария Павловна, а это значило не так уж и мало.
Общаясь с Юрьевской, Аликс невольно вспомнила историю соб-ственной семьи, когда её овдовевший отец вступил в морганати—
ческий брак с некоей вдовой русского дипломата Александриной-Иоанной Гуттен-Чапской, которая получила титул графини фон Ромрод. Императрица хорошо помнила, какой скандал вызвал этот неравнородный брак.
— Я буду рада видеть Вас в Ваших покоях в Зимнем дворце, Екатерина Михайловна, — сделала Императрица следующий щедрый подарок. — Ваши комнаты на третьем этаже свободны и Вы можете посе-литься там, когда пожелаете...
После непродолжительной светской беседы Аликс пригласила княгиню на традиционный пятичасовой чай. В столовой их уже ожидали Сергей Александрович, Элла, Михаил Николаевич и Сандро с Ксенией. Все они встретили княгиню Юрьевскую, как добрую старую знакомую, как будто и не было пятнадцатилетнего изгнания.
После злодейского убийства Царя-Освободителя новый Император Александр III сделал всё, чтобы Юрьевская покинула Россию. Не смог простить того, что эта выскочка потащила его отца под венец всего через 40 дней после смерти Императрицы Марии Александровны. Не мог забыть и того, как сразу же после этой злополучной свадьбы по дворцу поползли разговоры о незаконном происхождении покойной Марии Александровны. Злые языки утверждали, что отцом Императрицы был не герцог Людвиг Гессенский, а некий швейцарец, с которым открыто сожительствовала её мать Вильгельмина Баденская. Эти слухи сразу же вызывали ехидный вопрос, а кто же более достоин быть наследником русского престола — внук швейцарца Цесаревич Александр или потомок чистокровных Рюриковичей князь Георгий Юрьевский, тем паче, что сам Александр II неоднократно говорил о том, что желает короновать свою морганатическую супругу, а своего любимого Гогу сделать великим князем. Но произошло то, что произошло, и Александр III, который тяжело переносил все эти слухи, не простил княгине Юрьевской такого унижения. Перед своим отъездом из России Екатерина Михайловна сказала Императору, что когда её дочери подрастут, они вернутся в Петербург и будут устраивать блестящие балы. В ответ она услышала: "На Вашем месте я бы затворился в монастырь, а не мечтал о балах!"
Потому чаепитие прошло хотя и в доброжелательной, но довольно натянутой обстановке. Нахлынувшие воспоминания явно не способствовали откровенному общению между родственниками, и Аликс была рада, когда смогла, наконец, удалиться.
Конец первой книги
Фрей Яльмар Александрович, артист Императорского Мариинского театра.
Гавликовский Николай Людвигович, артист балета Императорских театров.
Славин Александр Александрович, актёр Императорского Александрийского театра.
Графиня Игнатьева София Сергеевна, урожденная княжна Мещерская. Фрейлина, кавалерственная дама ордена Святой Великомученицы Екатерины.
Чехович Казимир Иванович, полковник. Генерал для поручений при командире Отдельного корпуса пограничной стражи (1893).
Бурдуков Николай Фёдорович, титулярный советник. Чиновник особых поручений.
Гусев Астерий Александрович, коллежский советник. Чиновник для поручений при Государственном контролёре.
(англ.) моя дорогая.
Osbourne House — дворец королевы Виктории в городке Ист-Коус на острове Уайт.
(англ.) бабушка (т.е. королева Виктория).
(англ.) достоверно.
Шлиппе Владимир Карлович (Рудольф Август Вольдемар), тайный советник. В 1890-1893 гг. Екатеринославский губернатор. С 1893 г. Тульский губернатор. Камергер.
(англ.) внутрисемейные склоки.
Графиня Игнатьева Екатерина Николаевна, фрейлина Высочайшего Двора.
(франц.) "Собака лает — караван идёт".
"Гражданин" N 268, 29-е сентября 1894 года, стр. 3
Нелидов Александр Иванович, действительный тайный советник. Посол в Константинополе (1883).
Фон Вендрих Альфред Альфредович, полковник. Член Инженерного Совета Министерства путей сообщения (1893).
Ковалевский Владимир Иванович, действительный статский советник. Кандидат сельского хозяйства (1875). Директор Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов (1892).
Вышнеградский Иван Алексеевич, действительный тайный советник. В 1887-1892 гг. министр финансов. Член Государственного Совета. Почётный член Императорской Санкт-Петербургской академии наук (1888).
Князь Голицын Лев Сергеевич, главный винодел Главного управления уделов Министерства Императорского двора (1891). Член-корреспондент Московского археоло-гического общества (1877).
Сараджев (Сараджишвили) Давид Захарьевич, владелец коньячных заводов в Тифлисе, Кизляре, Эривани, Калараше, Баку.
(франц.) "Вдова Клико".
(франц.) заговор.
Шванебах Пётр Христианович, тайный советник. Член Совета министра финансов, почётный опекун.
Александра Луиза Ольга Виктория, принцесса Эдинбургская и Саксен-Кобург-Готская. Дочь Великой Княгини Марии Александровны и герцога Альфреда.
Фон Пистолькос Эрик-Гергард Августович, ротмистр. Адъютант при Главнокомандующем войсками Гвардии и Петербургского военного округа.
Хо?ры (от греч. ????? — хор, древнерусское наименование — пола?ти) — в архитектуре верхняя открытая галерея или балкон на уровне второго этажа.
Князь Романовский Георгий Максимилианович, 6-й герцог Лейхтенбергский, князь Эйхштедский де Богарне, полковник. Флигель-адъютант. Член Императорского Дома.
(англ.) послеобеденный чай.
(франц.) "Красавчик Бруммель". Прозвище лондонского денди Джорджа Брайана Браммела, законодателя моды 1820-х годов.
Ромейко-Гурко Иосиф Владимирович, генерал-фельдмаршал. В 1883-1894 гг. Варшавский генерал губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа.
Фон Мевес Ричард Троянович, генерал-лейтенант. С 1894 г. командир Лейб-Гвардии Павловского полка. С 1894 г. начальник 23-й пехотной дивизии.
Васмунд Георгий Робертович, генерал-майор. С 1894 г. в распоряжении Главнокомандующего войсками Гвардии и Петербургского военного округа.
Разновидность зимней шапки с меховым спускающимся околышем (назатыльником), прикрывающим уши и шею.
Ресторан "CafХ de Paris", ранее принадлежавший Жан-Пьеру Кюба.
Ресторан "Donon", ранее принадлежавший Жану Батисту Донону.
(франц.) "несносный ребёнок".
Ќ-пуд. "единороги" обр. 1838 года и 10-фунт. горные "единороги" обр. 1838 года.
"Особый запас" — склад артиллерийских орудий и иного имущества для планировавшегося русского десанта по захвату Босфора.
"Maxim-Nordenfelt Guns and Ammunition Company" — основана в 1888 г. Хайремом Максимом и Торстеном Норденфельдом.
Примерно 3266 рублей.
Сухомлинов Владимир Александрович, генерал-майор. С 1886 г. начальник Офицерской кавалерийской школы.
"Свод военных постановлений 1869 года", изд. 1-е. Ч. 2. Кн. V. СПб.,1891. Статья 123.
"Свод военных постановлений 1869 года", изд. 2-е. Ч. 1. Кн. 1. СПб.,1893. Статья 136.
(немецк.) Большой Генеральный Штаб.
(немецк.) дополнительный штат.
Куропаткин Алексей Николаевич, генерал-лейтенант. Начальник Туркестанской стрелковой бригады (1882), состоял генералом при Главном штабе (1883), начальник и командующий войсками Закаспийской области и заведующий Закаспийской военной железной дорогой (1890).
"Положение о полевом управлении войск в военное время" от 26 февраля 1890 г. (ПСЗ Российской Империи, изд. 3, т. X, ст. N 6609).
Княгиня Белосельская-Белозерская Надежда Дмитриевна, урожденная Скобелева.
Бальц Александр Фёдорович, генерал-лейтенант. Начальник штаба Гвардейского корпуса (1884), окружной интендант Варшавского военного округа (1894).
Барон фон Бильдерлинг Александр Александрович, генерал-лейтенант. Помощник начальника Главного штаба (1891).
Троцкий Виталий Николаевич, генерал от инфантерии. Помощник командующего войсками Киевского военного округа (1890). Командующий войсками Виленского военного округа (1895).
Сухомлинова Любовь Фердинандовна, урожденная баронесса фон Корф.
Пузыревская Евгения Фердинандовна, урожденная баронесса фон Корф.
Дохтуров Дмитрий Петрович, генерал-лейтенант. Командир 11-го армейского корпуса (1895).
Шарапов Сергей Фёдорович, подпоручик в отставке. Смоленский помещик. Издатель газеты "Русское Дело" (1886-1889). Учредитель акционерного общества "Пахарь". В 1891-1892 гг. служил в Министерстве финансов, в 1894 г. — в Министерстве государственных имуществ.
Лейб-Гвардии Уланский Её Императорского Величества Государыни Императри-цы Александры Фёдоровны полк.
"Русское дело", 1889, N 6.
Вяземский уезд Смоленской губернии.
Клинский уезд Московской губернии.
Граф Рейтерн Михаил Христофорович, действительный тайный советник. Министр финансов (1862-1878). Председатель Комитета министров (1881-1886). Председатель Комитета финансов (1885-1890).
Гурьев Александр Николаевич, коллежский асессор. Учёный секретарь Учёного комитета Министерства финансов (1889). Магистр финансового права.
Рейнбот Александр Евгеньевич, статский советник. Чиновник особых поручений Министерства финансов.
Миклашевский Александр Николаевич, приват-доцент Императорского Московского университета. Магистр политической экономии и статистики.
Миклашевский А.Н. Бумажные деньги, их цена и значение для народного хозяйства. "Экономический журнал". 1891. Кн. 11-12.
Мальцов Сергей Иванович, генерал-майор в отставке. Почётный член Общества содействия русской торговли и промышленности. Учредитель и собственник Мальцовского промышленно-торгового товарищества.
Немирович-Данченко В. И. Америка в России. "Русская мысль". 1882, N 1, стр. 318-355.
"Deutsche Bank" — германский банк, созданный 22 января 1870 года.
"Comptoir National d`Escompte de Paris" — французский банк, образованный декретом 7 марта 1848 года.
Тратта (итал. tratta) — переводной вексель, который содержит безусловный приказ кредитора заёмщику об уплате в оговоренный срок определённой суммы денег, обозначенной в документе, третьему лицу или предъявителю векселя.
Оль Павел Васильевич, публицист. Бухгалтер Страхового товарищества "Саламандра", член правлений: Северного стеклопромышленного общества, Товарищества Шлиссельбургского пароходства.
Бутми де Кацман Георгий Васильевич, поручик в отставке. Бессарабский помещик. Автор ряда работ по проблемам финансового хозяйства и золотой валюты.
Шарапов С.Ф. Бумажный рубль. Его теория и практика. Исследование о научных законах бумаго-денежного обращения в самодержавном государстве. СПб., 1895.
Оль П., Шарапов С.Ф. Мнимое перепроизводство серебра. СПб., 1889.
Pickelhaube — германская каска с пикой.
По результатам австро-прусско-датской войны 1864 года Дания потеряла герцогства Шлезвиг, Гольштпейн и Саксен-Лауэнбург.
Великий герцог Гессенский и Прирейнский Людвиг IV.
(англ.) милый папа.
Принц Генрих-Альберт-Вильгельм Прусский, младший брат германского император Вильгельма II. Шеф 33-го драгунского Изюмского полка.
Принцесса Ирена Луиза Мария Анна Прусская, урожденная принцесса Гессенская и Прирейнская. Сестра Александры Фёдоровны и Елизаветы Фёдоровны.
85-й пехотный Выборгский полк награждён 28 сентября 1760 г. серебряными трубами с надписью "За взятие Берлина в 1760 году".
(англ.) Что за вздор?
Лорд Черчилль Рандольф Генри Спенсер, канцлер казначейства и лидер Палаты общин английского парламента.
Барон де Гирш Морис, владелец банковского дома "Bischoffsheim & Goldschmidt".
Блювштейн Софья Ивановна (Шейндля-Сура Лейбовна).
Императорский орден Святой Анны.
Зубатов Сергей Васильевич, коллежский секретарь. Помощник начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве (1888).
Секеринский Пётр Васильевич, полковник. Начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Санкт-Петербурге (1888).
Медников Евстратий Павлович, коллежский асессор. Чиновник канцелярии московского обер-полицмейстера (1890).
Сольский Дмитрий Мартынович, действительный тайный советник. Председатель Департамента государственной экономии Государственного Совета (1892).
Стояновский Николай Иванович, действительный тайный советник. Председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного Совета (1884). Сенатор.
Островский Михаил Николаевич, действительный тайный советник, статс-секретарь. Председатель Департамента законов Государственного Совета (1893).
Ротштейн Адольф Юльевич, член правления и директор Санкт-Петербургского Международного коммерческого банка (1890).
Граф Пратасов-Бахметев Николай Алексеевич, генерал от кавалерии, генерал-адъютант. Главноуправляющий Собственной Его Императорского Величества канцелярией по учреждениям императрицы Марии. Член Государственного Совета (1890).
(франц.) "После нас хоть потоп!"
(франц.) "Позади нас пустыня!"
"Societe Anonyme des Tramways d'Odessa".
"Socitete anonyme des tramways de Tiflis".
Луи-Дрейфус Леопольд, владелец французской хлеботорговой компании "Louis Dreyfus & Co".
Филиппов Тертий Иванович, действительный тайный советник. Сенатор (1883). Государственный контролёр (1899).
Прозоров Алексей Яковлевич, статский советник. Председатель Санкт-Петербургского биржевого комитета.
Савич Иван Яковлевич, статский советник. Член правлений Санкт-Петербургского Международного банка.
Гринвальд Павел Михайлович, коммерции советник.
Лепёшкин Василий Николаевич, потомственный почётный гражданин.
"Объединённая Российско-Финляндская китоловная компания".
Граф Кейзерлинг Генрих Гугович, лейтенант флота в отставке. Учредитель "Тихоокеанского китобойного и рыбопромышленного акционерного общества графа Кейзерлинга и К®".
Сорокоумовский Пётр Павлович, коммерции советник. Владелец Торгового дома "Павел Сорокоумовский и сыновья", старшина Московского биржевого комитета, гильдейский староста Московской купеческой управы.
Фон Хорник Филипп Вильгельм, австрийский камералист XVII века.
(немец.) "Австрия превыше всего, если она того пожелает".
Герингер Мария Фёдоровна, камер-фрау Императрицы.
Маркиз Ямагата Аритомо, маршал. Генерал-инспектор японской армии.
Принц Виктор-Эмманиул Неаполитанский, наследник итальянского престола.
Ле Мутон де Буадефр Рауль Франсуа Шарль, дивизионный генерал. Начальник Генерального штаба Франции (1894).
Тайный договор между Россией и Германией 1887 года, согласно которому каждая сторона обязалась сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны другой стороны с любой третьей великой державой, кроме случаев нападения Германии на Францию или России на Австро-Венгрию.
Граф Ли-Хун-Чжан, государственный секретарь Империи Цин.
Примерно 540 миллионов рублей.
Князь Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, герцог Лауэнбургский имел чин генерал-полковника в ранге генерал-фельдмаршала и состоял шефом Магдебургского кирасирского фон Зейдлица полка N 7.
Михаил Всеволодович, князь Переяславский, Новгородский, Черниговский, Галицкий. Великий князь Киевский (1238-1239, 1241-1243). Казнён по приказу хана Батыя (1246). Причислен к лику святых на Соборе 1547 г.
Светлейший князь Юрьевский Георгий Александрович, корнет.
Людвиг IV (Фридрих Вильгельм Людвиг Карл), великий герцог Гессенский и Прирейнский (1877-1892).
Людвиг II, великий герцог Гессенский и Прирейнский (1830-1848). Прадед Импе-ратрицы Александры Фёдоровны.
Барон фон Сенарклен де Гранси Август Людвиг, генерал-майор. Камергер великой герцогини Гессенской и Прирейнской Вильгельмины Луизы Баденской.
92
93
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|