Кордон

Анджей снова дохнул себе в ладонь, потянул носом. Скривился.

— Нет, не примут меня за шпиона! Ни за йормландского, ни за синяка-русина. Какой я шпион, к чертям лысым?! Штаны грязные, морда небритая, глаза как у вовкулака красные, изо рта так несет, что листья облетают! Не стать мне уникумом, Царицей Небесной клянусь!

Водичка промолчал. То ли не знал мудреного слова 'уникум' — что вряд ли, ландфебель был умен не по чину — то ли просто решил вслух мнения своего не выказывать.

— Скажи мне, друг Янек, — погаснув, спросил Подолянский, — пан начальник обмолвился, что у тебя есть что-то личное к Бганам. Что случилось? Если не секрет, конечно.

— Да какой секрет, если вся округа знает. Да и в бригаде шепчутся. Я бы их, суков, всех бы, своими бы руками подавил! Года три назад я к девке местной сватался, из Новой Бгановки. Ох и девка, друже, огонь! Так те гадюки узнали, и к ней сразу. Ты что, мол, дура, с лягашом бывшим жить собралась?! Та мне гарбуза и поднесла [Классическая форма отказа незавидному жениху], курва! Я сразу до Иштвана — это из Бгановского кубла брат старший. Ты чего, говорю, творишь, паскудник?! Так вот, слово за слово, я ему десяток зубов выхлестнул, они мне в отместку три ребра сломали. Оглоблей. Впятером.

— Не договорились, выходит?

— Да куда там, — махнул рукой разом погрустневший Водичка, — одни беды от этих... Девок.

— Понимаю тебя, друг Янек, ох, как понимаю, — горько усмехнулся Подолянский. — А дай-ка фляжечку свою, гляну, что там на дне изнутри написано...

Так, за разговором кончилась и фляжечка, и дорога. За очередным поворотом, лес расступился, перетек вдруг в луг — кусты подлеска Бганы благоразумно извели.

— А вот и хутор!

— Не, пан прапорщик, — подал голос один из рядовых, — хутора, простите, это у вас, на коронных землях. А у нас тут только мызы. Ну или если хозяева подопьют до полубеспамятства, то тогда фольварк. В подпитии тут у кажного сразу гордость из дупы лезет. И мызу иначе, чем фольварком [Мыза' и 'фольварк' — обозначают поместье, но фольварк применяется, когда хозяин шляхтич], уже и не честят. Упаси вас Царица Небесная Бгановку хутором назвать! Граничары, они ж памятливые, и падлючие. Оскорбятся и запомнят надолго.

— Весело тут у вас, — Анджей не нашелся, чем дополнить, просто кивнул.

— Оно б, если все выжечь, куда веселее было бы! — Водичка щурился на мызу, словно разглядывал ее через прицел тяжелого орудия. — И соли сверху сыпануть, чтоб племя их поганое не росло!

— Да уж, — крутнул головой Анджей, — верю, что девка — огонь. Но жечь... Пока не будем. Там, поди, и сами себя пропололи знатно. Давай внутрь, что ли?

Сказать было куда проще, чем сделать. Мыза в первых лучах восходящего солнца казалась сущей крепостью. Высокий, в два человеческих роста, частокол из ошкуренных сосновых бревен. Могучие двустворчатые ворота из толстенных плах. Запертые, по ранешнему времени. За неровным частоколом, по трем углам, виднелись вышки. Тоже немаленькие, каждая саженей по семь-восемь. На ближней к воротам, на длинной кривоватой жердине, неопрятным комком болтался кусок ткани. Против солнца разглядеть не получалось, но, похоже, что флаг Республики.

Дыма не поднималось ни из одной труб Бгановской мызы. На вышках людей тоже не было.

Посовещавшись, решили разделиться. Двое на опушке спешиваются, сторожат лошадей. Остальные работают по профилю. Анджей, Водичка и четверо рядовых подали коней вперед. Прапорщик с ландфебелем, не сговариваясь, скинули шинели, остались в одних кителях. У Анджея еще с Академии остался не лучший опыт огневого боя в шинели. С тех пор верхняя одежда всегда летела в одну сторону, а прапорщик — в другую, с дополнительным патронташем через плечо. У ландфебеля, видимо, опыт был не менее познавательный.

Пограничники цепью двинулись через луг к воротам.

Бревна частокола кое-где побило пулями, светлели зарубки от топоров. В одном месте чернела подпалина.

— Орки? — поинтересовался Анджей, кивнув на отметины. Про орков много рассказывали в Академии, считая первейшей опасностью в этих краях. На каторге про зеленошкурых тоже любили вспоминать надзиратели. Каждый из которых, если верить пьяной похвальбе, укокошил минимум по десятку вражин.

— Нет. То чашники Жижки Вырви-Глаза приходили за солеварню спрашивать.

— Чашники?

— Чашники это, в местных реалиях, граничарских, вроде как собутыльники. Но чутка дружней, — правая ладонь Водички, покоилась на взведенном револьвере, великан ни на миг не упускал вышки из под прицела. — Не сказать, что друг за друга в огонь сиганут, но какое-то товарищество блюдут.

— И за какую солеварню мстили?

— Которую, кабы не полвека назад делили. Делили-делили, делили-делили... Пару хат спалили, не договорившись. С полдюжины баб снасильничали, опять же.

— Убитых много?

— Да если б! — вздохнул ландфебель. — Тут всерьез не ратаются [воюют, мордобойничают]. Больше гонор выказывают: дед деда убил, а правнуки и посейчас грызутся. Оттого и вроде громко все, а на деле... На деле тихо. Было.

— Зеленые, значит, по разряду сказок? Что ж, врать не буду, чего-то подобного ждал.

— Как-то так, шановне паньство[Уважаемое общество высокоморальных и архикультурных людей]. Правды ради, раньше орки тут постоянно в набеги ходили. Дожидались, пока погода установится. Или теплая, чтобы вплавь или холод, чтоб по льду перескочить. Летом, понятное дело, больше ради пакости, чем для поживы. А вот зимой уже тщательнее, под метелку всё выгребали по мызам. И телеги ворованные гнали через реку, и скот. Бывалоча и людей утаскивали. В ихних-то стойбищах поганых, в середине зимы, жрут всех подряд. И своих, и чужих.

— А сейчас из-за чего притихли? Не из-за заставы же? Она, как понимаю, тут с аншлюса стоит?

— Ну да, ровным счетом сорок семь лет, — подтвердил Водичка. — С той поры, как орков гномы в оборот взяли.

— А им зачем?

— Орочьи банды обычно с востока приходили, через горы, по краешку южных границ Герцогства. Тем же путем и возвращались. Герцоги плевать на то хотели, ничего полезного в тех горах на поверхности нет. Да и 'граница', считай одно слово без содержания, линия на карте, без намека на стражу.

— Так там же гномий край, — удивился Подолянский.

— Все так. Но гномам до той суеты наверху дела нет. Не было. Они серьезным промыслом под горой заняты, шурфы бьют, шахты роют. А тут дикари какие-то бегают, головами птичьими размахивают. И пусть себе бегают, лишь бы вниз не совались. Но вот с полвека тому дед нынешнего герцога решил подобрососедствовать, отношения подправить. А йормы, они же с гномами, считай, в одном доме живут, чуть ли не роднятся. Металлурги херовы! — Водичка выразительно сплюнул. — И гномы зеленых за горло крепенько взяли. Через горы прохода бандам не стало, с концами. И все.

— Что 'все'? Всех? — осторожно уточнил Анджей. Пограничники остановились у ворот.

— Да если бы! — вздохнул кровожадный ландфебель. Закатил мечтательно глаза. — Но бегать прекратили. Гномы оркам морду в кровь разбили. А те, не будь дураки, сели по восточным болотам и носа не кажут. Глядишь, и сами себя пережрут, в конце концов.

— Злой ты, друг Янек. Видит Царица Небесная, злой!

— Не мы такие, жизнь такая, — развел руками ландфебель. — А те зеленые, что у нас в приграничье остались, те посмирнели, осели, кое-кто и своим хозяйством обзавелся. Ворованное большей частью, но зато свое. Почти соседи получается, хотя, конечно, диковатые и шумные. Но с былым не сравнить, слава те Царица-заступница... Не помню уж, когда в последний раз головы ошкуривали с волосами... И вспоминать не хочу.

— Ладно, про жизнь в другой раз. Открывай ворота! — скомандовал прапорщик. Рядовые спешились, забарабанили прикладами в створки. Попыхтели без толку. Ворота ожидаемо оказались заперты. Не поддавалась и маленькая калиточка, заметная лишь вблизи. За стеной кто-то сыпал матерком, какая-то баба заходилась в плаче, выла протяжно, на одной ноте.

Анджей хмуро наблюдал за возней рядовых у ворот, медленно закипая. Тяжелые створки, сотрясаемые ударами сапог и прикладов, ходили ходуном, но всё бестолку. Обитатели Старой Бгановки упоенно горевали, будто ночи не хватило нареветься. На власть, явившуюся по первому зову, бгановцы решили наплевать. Того и гляди, скоро веник в сортир макнут и по роже треснут...

Подолянский вынул ноги из стремян, забрался в седло, замахал руками, балансируя. Сабля-чечуга у пояса равновесия не добавляла — не додумался снять.

— Это, господин прапорщик, вы, прошу прощения, что за кунштюк удумали? — поднял голову Водичка, внимательно глядя на командира.

— Лошадь придержи! — пропыхтел Подолянский, примеряясь. По всему выходило, что если подпрыгнуть хорошенько, то до заостренных концов бревен он доставал. А дальше дело простое. Зацепился, подтянулся...

— Зря я вам фляжечку давал, — хмыкнул Водичка, глядя снизу вверх. — Вы, пан Анджей, гимнастику свою гвардейскую придержите чутка, окажите любезность. Где это видано, чтобы офицер Корпуса, будто кот помоешный, по заборам сигал? Лучше по воротам из пушки трахнуть. Все знают, что мы в своем праве. И если не убьем никого — то уже благодетели. А через забор нельзя, последний подпасок заплюет, поверьте уж на слово. И Цмок, опять же, клистир мне с песочком сделает, что не уберег от такого позору.

Анджей с недовольным лицом плюхнулся в седло, склонился над вьюком.

— Раз так нельзя, и... Пушки у нас, так понимаю, нет? Давайте бомбой. Под петлю, и дело с концом.

— У вас бомба есть? — Ландфебель присвистнул, в восхищении. Рядовые, вполуха слушавшие командиров, переглянулись с уважением.

— Как знал, что понадобится, — хмыкнул Анджей и вытащил ручную гранату. Выглядела она весьма убедительно: темно-зеленый кругляш, с крупное яблоко размером, эльфийская золотистая вязь на рубчатых боках.

— А можно, я жахну? — совершенно по-детски попросил вдруг Водичка. — Я с войны в руках не держал боевую бомбу!

Подолянский молча протянул шар ландфебелю, чье лицо озарилось улыбкой.

От разрушений ворота уберег мальчишка, очень вовремя свесившийся с вышки. Он пару раз лупнул глазами и пронзительно заверещал:

— Пеньки [одно из именований пограничников. Сидят, мол, под кустами, как пеньки. Естественно, выдумано теми, кого доблестные стражи линии и проходящей по этой линии вертикальной поверхности, определяющие пределы государственной территории (суши, вод, недр и воздушного пространства), взяли за жопу на правонарушении] приперлись!

— Пеньки?!

— Не любят нас в Бгановках, не любят, — философски заключил Водичка и с явной неохотой вернул бомбу. — С другой стороны, ценный припас сэкономили.

Ворота открылись меньше, чем через минуту, обе створки сразу — чуть не пришибли.

Подолянский схватился за револьвер, за спиной заклацали затворы 'барабанок'. Перемазанные кровью мужики, которые стояли за воротами, больше смахивали на лесную нечисть, чем на людей. Нечисть, впрочем, при виде 'панов ахвицеров' не сдергивает шапки. Да и, в целом, должна держаться поувереннее. Мужики же переминались с ноги на ногу, зыркали испуганно из под косматых бровей... Оружия в руках Анджей не заметил — и на том спасибо.

Окровавленные бгановцы дернулись закрыть ворота за въехавшими пограничниками.

— На месте стоять, племя сучье! — по-гвардейски рыкнул Подолянский, отчего хуторяне с перепугу присели. Прапорщик повернулся к своим бойцам, ткнул пальцем:

— Ты и ты, оружие к бою, стоять у ворот. Никого внутрь, никого наружу. Побежит кто — стрелять к херам псячьим. В брюхо цельте!

Водичка только крякнул.

За воротами, под надежной защитой частокола, стоял десяток домов, все из тех же неохватных бревен. Похоже, из-за обилия леса, камень тут не признавали. Дома соединялись крытыми коридорами из плохо отесанных горбылей, часть дворового пространства прикрыли навесами из дранки от дождя и снега. По правую руку от ворот стояли грязные сараи, от которых несло навозом.

Налетел порыв ветра, перебил мирный аромат хлевов железным запахом крови. Много тут ее пролилось, ох, много...

Показалось на миг, что выйдет сейчас из-за угла пани Охмушева, улыбнется жалобно. Как тогда, в тот вечер роковой... Эх, не надо было все так усложнять...

— Вы, пан Анджей, если блевать надумали, то без стеснения, в себе не держите. Тут-то ущерба Корпусу никакого... — по-своему понял мимолетно нахлынувшую бледность прапорщика верный оруженосец Водичка.

Подолянский криво усмехнулся, прогоняя ненужные воспоминания: — Благодарю, Янек. Но трупов я навидался. Сдержусь как-нибудь.

Ландфебель недоверчиво дернул усом, но промолчал.

Со стороны воняющих сараев выскочил очередной мужик в тулупе — будто ждал специально, пока пограничники договорят. Здоровенный, выше и шире Водички. Анджей мысленно выругался. Что за Пограничье такое, что здесь себя задохликом глистявым чувствуешь?! Местных молоком медвежьим поят в детстве, что ли?

— Ох, панове, слава тебе Царица Небесная, приехали вы, ох, слава тебе... — Плаксиво, навзрыд, совершенно по-бабьи запричитал мужик, заламывая руки. — Пойдемте ж скорее, тут недалеко, за коровником все сразу.

Пошли...

Анджей с трудом справился с взбунтовавшимся желудком. Правда, как встал поперек горла комок, отдающий желчной горечью, так и стоял — даже очередной глоток из фляги запасливого ландфебеля не помог.

За коровником приключилась сущая бойня. С дюжину тел, все свалены вповалку. Зарубленные, застреленные, заколотые... Стены коровника забрызгало кровью и мозгами на полсажени вверх.

Оружия валялось много, все больше холодное: топоры, вилы, косы, еще что-то сельское, Анджею не знакомое. Огнестрельного толком не было. Только у стены одиноко лежала древняя армейская 'пистонка', с размолоченным в щепу прикладом. Блеснула в траве новенькая 'мышебойка', которую прапорщик, как бы ни мутило, подобрал и сунул в карман. И как возможную улику — очень уж чужеродно смотрелась разряженная городская игрушка посреди граничарской мызы... Да и так. На всякий случай.

Мертвецы лежали в кучу — словно место убийства заранее подготовили и очертили гигантским циркулем. И убиваемые с убийцами договорились очерченную линию не переступать. За воображаемым кругом умерли всего двое. У одного меж лопаток торчал топор, врубившийся в хребет. Второй лежал на спине, с развороченным животом — в покойника стреляли картечью. Стреляли в упор — кожух опален — но не изнутри круга. Похоже, что единственного пережившего бойню встретили 'снаружи', у угла хлева. И ружье, конечно же, давным-давно припрятали. Кордонный вопрос за нумером раз — где?

Водичка, пока командир предавался размышлениям, шагнул за 'черту', опустился на колено. Коснулся темно-бордовой лужи. Кровь уже засохла и палец уперся в прогнувшуюся корку.

— Сбрехал малец у нас на заставе. Кораблики по крови у него пускать можно. Какие тут кораблики, тут разве что на пастилу нарезать, если сахару досыпать. И в аптеках, как гематоген, торговать.

Рядом стоящего селянина громко и протяжно стошнило.