Два противоположных начала боролись в нем. Одно, изначальное, помнившее свет, что был до Песни, говорило: "Дети не должны убивать. Это противоестественно!". Другое, что рождалось в поединках, в долгих странствиях в волчьем обличье, в неудовлетворенной жажде творения, утверждало совсем другое. "Жизнь — это вечный бой. Побеждает сильнейший. Честь и жалость — пустые слова. Главное — победа...". Это было в его сильных, не знающих еще боли руках, в воспоминаниях о ночной охоте в волчьей стае на заснеженных северных равнинах.
Три дня пути. Трое суток видений. Однообразных — кровь, боль и смерть. Зарево пожара над подожженным поселком — пока только первым. Лица Элдар, искаженные болью или странной радостью. Лица Майар со странной скорбью в глазах: они все же поняли, что ведут войну с разумными существами. С теми самыми Детьми Эру, прихода которых так долго ждали. Но именно это понимание сделало их безжалостными. Они видели эльфов только такими — бесконечно опасными, вооруженными странными мечами и мощной магией, использовавшей иные, нежели привычно им, силы. Воинство Амана не хотело проливать кровь понапрасну. Они предпочли бы взять этих бедных искаженных волей Врага существ в плен, чтобы попытаться вылечить их от зла.
Да только те не хотели сдаваться. Их никто этому не учил — отступать перед опасностью, сдаваться без борьбы. Они так четко знали — это их земля. Их дома. Их право жить своей судьбой. Своей собственной, самим выбирать себе пути и наставников. Эльфы не особенно вникали в перипетии многотысячелетнего конфликта, что раздирал Арду на темную и светлую стороны, заставлял великое Равновесие балансировать словно на лезвии меча между двумя равно гибельными формами: торжеством Света или победой Тьмы. Им было все равно — вопрос для них звучал совсем по-иному: кто-то хочет лишить их дома и свободы.
И сражались до последнего и дети, и женщины. И юная девушка, из рук которой ловким приемом был выбит меч, деланно замерла, словно сдаваясь — только для того, чтобы неожиданно полоснуть себе по горлу выхваченным из-за пояса кинжалом. А другой мужчина предпочел взорвать последний магический огонь — погибнув, но не сдавшись. Логика их была проста: "Мы не сдадимся тем, кто пришел на наши земли с оружием. Лучше смерть, чем плен!" Где-то там, среди сражавшихся была Айрэ — его Айрэ — и он нисколько не сомневался, что она так же предпочтет смерть плену. А это означало разлуку навек: никто не знал, где и когда доведется встретиться тем, кто был Измененными — выбравшими путь смертных.
Война Могуществ Арды.
Несколько слов брошены вождю одного из восточных племен Элдар, дети отданы под его попечение. Он быстро простился с ними, отводя глаза, когда его спрашивали о судьбах родителей. Тридцать серьезных малышей в темной дорожной одежде стояли тесным кругом, странно выделяясь среди светлых одеяний и веселых улыбок обитателей лесного города. Глаза детей Мориэн были недетски суровыми.
— Зачем ты привел нас сюда?
— Ты обманул нас, сказал, что скоро мы вернемся обратно...
Артано не знал, что им ответить — но ему было безразлично, в чем его будут обвинять. Ему необходимо было скорее вернуться обратно: быть может, он еще успеет к последнему бою. Он должен там быть, должен! И потому он не стал тратить время, просто молча ушел прочь. Потом, все потом. Потом он будет просить прощения у каждого из этих малышей — а сейчас ему пора в путь.
Он знал, что сражение безнадежно проиграно. Войско бессмертных могло восстанавливать свои силы бесконечно. А Элдар гибли один раз — и навсегда. Но его не волновал исход боев, собственная судьба, возможный плен. Важным было только одно — возможность встать в этом бою спиной к спине с Владыкой. Доказать ему свою верность — кровью, жизнью.
... предельно быстрый бег через лесные дебри. Стерты в кровь волчьи лапы, разрывается грудь от нехватки воздуха. Даже Майар не всесильны, и пусть сам Владыка когда-то сказал, что Артано сильнее всех известных ему Майар — он тоже мог знать усталость. И все же бежал, хотя кровавый пот застилал глаза. Только стук собственного сердца он слышал, только то, что было далеко отсюда — видел. И хотелось бежать еще быстрее, но он не знал твари быстрее, чем волк.
А потом стало окончательно поздно, и оставалось только упасть на землю и смотреть, хотя бы и хотелось выцарапать себе глаза, чтобы ничего не знать, ничего не видеть...
... потому что то, что он видел, было много страшнее, чем собственная смерть.
Последний бой шел перед замком Мэлькора — и сам он сражался в первом ряду обороняющихся. Черный, как ночь, полный доспех, до боли знакомый меч с простой деревянной рукоятью. Это было ослепительно красиво — и страшно. Никто не мог и близко подойти к черному вихрю, вокруг которого лезвие словно размазывалось в дымном воздухе в серебристое пятно. Клинок будто бы был сразу во многих местах — и никому не было пощады. Легкий и изящный меч в умелых руках был воистину смертоносен. В одиночку Вала теснил Майар, выкашивая серебристой молнией смерти ряд за рядом. Казалось, еще немного — и войско противника дрогнет под неистовым натиском одинокого мечника. Он наступал медленно, но неуклонно, и его путь был вымощен серебряно-кровавой черепицей мертвых тел.
И все же он был один — а Майар учатся быстро. Они постепенно наступали с флангов, и вот уже оставалось не более десятка защитников, и они были безнадежно окружены. Еще миг — и Вала остался один. И все же он сражался — так же уверенно и страшно, словно и не замечал, что бьется один. Воины замерли, опасливо расступаясь перед ним — легкий клинок непрестанно выписывал круговые движения, готовый сразить любого приблизившегося.
Но вот Майар расступились, и среди них показался некто, без доспеха, в красно-золотом одеянии. Он был высок и необыкновенно широкоплеч, с коротко и неровно обрезанными рыжеватыми волосами и густой рыжей бородой. Артано почувствовал в нем Вала, но видел он рыжебородого впервые. Незнакомый Вала был безоружен, только на правой руке была доходящая до локтя латная перчатка.
Мэлькор опустил, а затем отбросил меч. К ужасу Артано, туда же полетел шлем и неожиданно быстро скинутая кольчуга. Теперь на Вала была только рубашка из тонкой черной ткани — так же, как на противнике. В руке — только короткий кинжал. И — рассеченное едва ли не до кости левое плечо — темная и густая кровь заливает всю руку, выплескиваясь из рассеченных сосудов. Артано застонал и сжал руками виски. Видение то ускользало, то было особенно ярким.
Противники медленно и непостижимо плавно кружились друг вокруг друга, нащупывая возможности к нападению, проверяя друг друга едва уловимыми постороннему взгляду обманными движениями. Потом рыжебородый Вала неожиданно попытался ударить правой рукой, облаченной в перчатку, но в ответ получил легкий, но болезненный порез на предплечье другой руки. Еще и еще удары, парирования... Артано видел, что незнакомец гораздо медлительнее — но он пользовался обеими руками. Владыка не нападал — только защищался, и это говорило о том, что он не надеется выиграть поединок.
Соперники сошлись врукопашную, обхватив друг друга словно бы в радостном объятии — только вздутые мускулы на руках и спинах противоречили идиллической картине. Над полем битвы повисла звенящая, страшная тишина — ни звука, ни шороха. Все напряженно следили за единоборством. Слишком долгое время силы казались равными, исход никто не решился бы сейчас предсказать... и все равно настал момент, когда силы стали покидать Мэлькора. Рыжеволосый медленно пригибал его к земле. Тот высвободился каким-то молниеносным приемом — и тут же получил сокрушительный удар в лицо. Мэлькор упал на колени, но тут же поднялся — навстречу еще одному удару. И поднялся вновь — и вновь удар. А четвертого удара не последовало — Артано увидел, как кто-то вышедший в круг, удержал уже занесенную руку торжествующего победителя. По небесно-синему с золотым шитьем плащу Артано узнал Манвэ.
Подошли двое Майар в золотых одеяниях Майар Аулэ. Они несли большую, и, по всей видимости, тяжелую цепь из черного металла. Вала дерзко и надменно улыбнулся разбитыми в кровь губами и сам протянул им руки. Именно он — раненый, с разбитым лицом и скованными руками казался сейчас победителем: стоящий свободно и уверенно, с удивительно гордо откинутой головой и насмешливым взглядом. И под этим взглядом отводили глаза все, на кого падал пристальный взор светлых глаз. И в какой-то момент Артано показалось, что Владыка смотрит прямо ему самому в глаза.
"Я вернусь, ученик!" — услышал он. Или послышалось?
И темное беспамятство поглотило его.
От Войны Могуществ 25 год
Он уже почти и не помнил — каково это, пребывать в облике ином, нежели звериный. Слишком уж это было страшно — принимать облик Детей Эру. Память неотступно шла за ним по пятам, преследуя, не давая передышки. А облик зверя — что ж, у зверей есть один прекрасный дар, дар беспамятства. И оно накидывало тонкую полупрозрачную пелену на все события прошлого, оставляя важными и значимыми только нынешние, сиюминутные: запах, след, голод...
Еще в первый или второй год после разгрома он построил на юго-востоке от руин замка, что завоеватели называли странно и неуклюже — Утумно, небольшую крепость. Тогда он впервые заинтересовался тем, как строить неприступные замки — и его первое личное творение вполне соответствовало замыслу. Замок стоял на острове, расположенном в центре лесного озера. С берегом его соединял только широкий каменный мост, на который были наложены мощные охранные чары. Сам остров был окружен выступающей высоко из воды каменной гладкой стеной, поднимающейся на много ростов. Стена была мрачной и толстой, отполированной до блеска, только по самому верху исчерченной узкими щелями бойниц.
Сам замок, в противоположность стенам, был легким, почти игрушечным. Тонкие стройные башни, арки, высокие своды, широкие проемы окон, невесомые лестницы... Широкий внутренний двор, вымощенный серыми каменными плитами. Лежа на нагретых солнцем плитах, можно было лениво следить зоркими волчьими глазами за движением облаков по ослепительно синему небу над Средиземьем, а можно было мчаться по блестящему камню моста — на охоту, вперед, в лес... Беззаботные теплые дни, ленивые и скучные, перемежаемые только животным восторгом ночных погонь за пленительно источающим запах страха зайцем... Но этого всегда было недостаточно, и огромный черный волк выл ночами на ненавистный равнодушный лик луны — и сам не знал отчего.
Зато это прекрасно знала черная птица, что кружилась лунными ночами над башнями Тол-ин-Гаурхот, Волчьего острова — знала и ненавидела это знание. Полет был не развлечением — лекарством. Все Айнур могли принимать облик реальных или небывалых живых существ, и полеты были для них довольно обыденны, но для Артано возможность проноситься бесшумным вихрем над пустой землей была более, чем умением. Мчаться вниз к застывшей в молчании заснеженной равнине, пьянея от страха разбиться об обманчиво-м ягкие снежные глыбы, любоваться сияющей на ломком льду лунной дорожкой, из последнего усилия могучих, но все же не всесильных крыльев взмывать вверх в ладони от острых клыков скал — что могло быть лучше? В такие минуты казалось, что отступает память и боль, а душа становится росчерком неведомого пера на ночных равнинах, залитых лунным светом.
Память и боль... Он выучил значение этих слов навсегда. Память всегда была рядом, за спиной — молчаливый охотник. Боль — была просто тем, что снова и снова втыкалось в беззащитную грудь. Картины прошлого — отвратительный наркотик: не можешь отказаться, хоть и знаешь его смертоносность. Вновь и вновь вспоминать — только затем, чтобы вновь валиться кубарем с каменных ступеней замка, швырнув себя в твердые стены: заглушить физической болью душевную. Сдирать в кровь когти, бессильно пытаясь проскрести насквозь скалы...
Он не мог не возвращаться на руины. Груда черных камней — вот что осталось ему. Дымных и еще хранящих память об жестокой магии, которой были разрушены. И выл одинокий волк лунными ночами, и от этого воя у всего живого леденела в жилах кровь. Память... Память только об одном — о Владыке. Его голос, его глаза, его короткие отрывистые замечания. Его умелые сильные руки, руки мастера и властелина... И меч — первый меч, сделанный Майа — который он взял с собой в последний бой. Последние минуты боя, проклятый поединок, горькие слезы отчаяния на глазах беспомощного ученика... Айрэ, возлюбленная, осталась далекой светлой тенью — а это никак не могло уйти, рассеяться прахом.
Он знал разумом все причины такой смертной тоски. Майар без тех, кого выбирают себе в учителя — не могут чувствовать себя цельными. Это больше, чем дружба и больше, чем любовь — это неразрывные узы взаимных клятв верности, это неделимое родство душ и сердец. Лучше лишиться половины себя, чем Учителя — это намного легче. Но разум разумом, а сердце... Не прикажешь ему забыть, не заставишь простить — и черная ненависть застит глаза, рвет в клочья все хорошее, что когда-то было в тебе. И, зная, что ненависти покоряться нельзя, уничтожаешь ее в себе, давишь до последней капли, пока не упадешь бессильно в борьбе с собой. А то, что встает с холодных равнодушных камней — пустое по самой сути своей, пустое страшной и горькой пустотой, выжженной дотла самоистязанием и скорбью.
И разносился над ночным лесом волчий вой, и мчалась над равнинами севера черная птица-тоска, и непроглядным казалось будущее...
От Войны Могуществ 130 год
... Он мчался по лесу, по своему обыкновению в волчьем облике, когда почуял незнакомый запах, странный, резкий и заманчивый. Были в нем нотки дыма, и трав, и острое лезвие запаха живой юной плоти — но не звериной, ибо никакой зверь не потерпит рядом с собой железа. Пусть и плохого, но железа — выплавленного умелыми руками мастера. Мастера, у которого есть руки. Но это были не эльфы — он знал это не менее четко, чем свое имя. Но — кто же?!...
Он умел красться тише, чем тень от травинки, ползущая вслед за солнцем. Он мог переменить облик или стать невидимым. И тихо-тихо он пополз по тревожащему свежему следу.
Эльфы? Нет. По сравнению с эльфами эти создания куда более грубо сложены. Лица — без эльфийской резной утонченности, более округлые и разнообразные. Четко различающиеся у мужчин и женщин фигуры — плавные округлости женских, угловатая сила мужских. Добротные дома, многочисленные животные, суетящиеся дети... Люди. Младшие Дети Эру. Смертные от рождения, уходящие неведомо куда... Новая сила.
Черный волк тихонько стоял чуть ли не у самого крайнего дома в поселке и ухмылялся, вывесив из пасти розовый с синеватым язык. Эльфы бы уже давно обнаружили его. Эти — и не подозревали. Зато оружия было полным-полно: странноватое, грубое, неуклюжее. Но — разнообразное. И даже в руках у малышни — легкие маленькие клинки...
Он вернулся незамеченным на Тол-ин-Гаурхот. Запах человеческого поселка еще долго не давал ему покоя. Он думал — и для этого пришлось принять облик, подобный тому, что был у него раньше. Волк мыслить никак не хотел. Артано понравилось то, что он увидел — люди, горький чад их очагов, их шумные дети. Их неловкие мечи и луки. В этом была... надежда. Так заманчиво было прийти к ним и остаться — учить. Вновь взять в руки кузнечный инструмент, сделать что-нибудь красивое и полезное. Говорить с живыми и разумными существами...
