Дикая Дика

Ђ Ты чего творишь?! — В неподдельном гневе воплю я.

Это же единственные нормальная обувь, в которой я могла совершать вылазки в город! Не обращая внимания на обрушаемые на него брань и хулу, Данная аккуратно вытягивает ступню из водостока и, подхватив за плечо, вздёргивает меня на ноги. Синие глаза заглядывают в лицо с немым вопросом, в качестве ответа на который я делаю шаг и вскрикиваю от резкой колющей боли, стрельнувшей в пятку. Неужели вывих? Я здорово рвалась, выходит! Ну вот, теперь придётся ковылять чёрт знает сколько километров... Так я и к утру до дому не доберусь, зараза! В бешенстве пинаю здоровой ногой валяющийся на пути нож и с шипением валюсь вбок. Правда, не падаю, ибо оказываюсь в руках Даннаи, точнее даже — на его руках. Не зная, чего мне хочется больше — поудобнее устроиться там или вырваться, просто таращусь в хмурое лицо, вскинув рыжие брови.

Ђ Далеко идти. — Спокойно поясняет он и, устремляя взгляд вперёд, ступает на путь к дому.

Ну и Бог с ним... Ничего страшного, пусть несёт. Что я, идиотка, что ли, — на подвёрнутой босой ноге через весь город ковылять одной гордости ради? Мне не пятнадцать лет! Да ему и не тяжело вроде... Держит меня без видимых усилий, хотя девочка я немаленькая — повыше среднего буду ростом. Не сообразив, куда бы деть руки, складываю их в замок на груди и отворачиваюсь в сторону — ещё не хватало обнять его за шею и всю дорогу преданно заглядывать в глаза своему спасителю. Не дождётся! А он, вопреки всем моим подозрениям, живой — по крайней мере, тёплый. Вот тебе и ходячий труп! И от него вкусно пахнет яблоками — опять, поди, лопал их... Втягиваю сладковатый аромат и почему-то начинаю улыбаться. Тьфу ты, чёрт! Он убийца! Вот этими самыми руками он уложил сегодня очередного бедолагу... Не теряй головы, Даннакия!

На подходе к дому прошу Даннаю опустить меня на землю — не желаю появляться пред очами родителей, лежа на его руках. Мало того, что ночь давно на дворе, на мне мальчишечья одежда, я подвернула ногу и чуть было не стала жертвой насилия, — так ещё придется выслушивать истеричные вопли матери по поводу того, что взобралась на руки к мужчине. Попробуй ей докажи, что он сам меня схватил! Но, несмотря на здравость моих рассуждений, Данная наотрез отказывается выполнять просьбу. Внешне это нежелание проявляется как короткий моток головой и крепче стиснутые на моих коленях и плечах руки. Что за ерунда? Да какое он имеет право! Рвусь, дергаюсь и выкручиваюсь, начхав на возможность навернуться с неслабой высоты. А ну отпусти меня, подлец! Кому сказала, отпусти сию секунду, а то здорово пожалеешь! Данная плечом пихает калитку и ступает во двор. Слышу, как захлопывается окно — видимо, в него смотрели, ожидая моего возвращения, вспыхивает свет в гостином зале, распахивается входная дверь... Вот же невезуха! Отчаянно пихаю Даннаю в грудь, отшатываюсь назад, наконец-таки прорывая кольцо сильных рук, и с визгом лечу на землю. Правда, опять не падаю! Дохлой змеёй повисаю на одном его локте, упираясь ладонями и ступнями в камни тропинки. Один мощный рывок, и Данная, словно вещевой мешок, крепко зажимает меня под мышкой, оставляя возможность лишь беспомощно колотить в воздухе руками и ногами.

Ђ Даннакия! Где ты была?! — Режет слух истошный вопль матери, и я обмякаю тряпочкой, позволяя негодяю втащить меня в дом.

Начинается свистопляска! Все мечутся, кричат, топают, вздыхают, всплёскивают руками, кривятся, морщатся, потом опять кричат... И так до тех пор, пока в гостиную не спускается отец, на ходу завязывая пояс халата и одевая очки. Редеющие рыжие волосы его встрёпаны со сна, а в глазах горит грозное недовольство, но вместе с ним и жалость с желанием помочь. Ну, вот и всё — я в заботливых руках доктора. Данная вносит меня в кабинет отца, укладывает на диване и зажигает фитиль одной из ламп, стоящих на столе. Шторы запахнуты, в комнате царит полумрак, но света лампы вполне достаточно, чтобы отец мог осмотреть мою травму. О, Господи! Опять! В руках папы взблёскивает острый скальпель, в мгновение ока рассекающий ткань штанины. Они все сговорились? Давайте ещё порвите тунику и сожгите пояс!

Ђ Просто растяжение. — Констатирует опытный врач после тщательного осмотра. — Сейчас обработаю царапины, наложу плотную перевязь, и Дан отнесёт тебя в спальню.

Бросаю в помянутого парня убийственный взгляд. Чего он тут торчит и пялится на мои ноги? Кто его просил оставаться? Шёл бы к себе! И без него доберусь до постели, не калека же! Туго стянув щиколотку бинтом, отец поднимает со стола лампу, замирает на мгновение, касается моего плеча и, подозрительно смотря на испачканные пальцы, спрашивает:

Ђ Ты ещё и руку повредила?

В испуге разглядываю измазанную кровью тунику. Когда я успела пораниться? Да и боли не чувствую отчего-то. Запускаю руку внутрь, прощупывая кожу и во внезапной догадке вскидываю голову к стоящему у дверей Даннае. Он и сам уже сообразил, что случилось, — ловкими пальцами расстёгивает двубортный плащ, предъявляя нашим с отцом взорам огромное кровавое пятно, расползшееся по рубахе на левом плече. Его задели ножом во время драки! Не могу сдержать вскрика, руки сами собой взлетают к лицу, от горла в живот и ноги устремляется судорога. Я не боюсь крови... своей. Но стоит мне увидеть рану другого человека — тело тут же сковывает ужасом.

Ђ Во что вы на этот раз влипли? — Хмуро осматривает нас с головы до ног отец. — Так, Дан, пойдём в процедурную, я обработаю рану, пока ты будешь рассказывать о ваших славных приключениях. А ты, Даннакия, сиди и жди!

А что мне остаётся? Сижу и жду. При этом чутко вслушиваясь в разговор, ведущийся за дверью. Отец при должной необходимости может говорить очень тихо, а у Даннаи голос и так глухой — такой и без препятствий не всегда расслышишь, а уж из-за стены... Остаётся надеяться, что парню хватит ума благоразумно умолчать о подробностях. Хотя, это же Данная! Что-что, а молчать он умеет! Блаженно потянувшись, разваливаюсь на диване и закидываю руки за голову. Нога неприятно тукает тупой болью, но это терпимо. Я, можно сказать, отделалась легким испугом! Странно, уже забывать стала, что чуть было не стала игрушкой для семи похотливых скотов. Хорошо, что Данная рядом оказался... А как он там оказался, кстати? Неужели совпадение? Как раз проходил мимо, а тут меня насилуют... Да что ж такое! Сплошные тайны вокруг этого грифа!

Распахивается дверь, и в кабинет входит отец, смотрит на меня в упор, качает головой, грозит пальцем и, поправив узел халата, уходит прочь. Что там ему Данная наплёл, что он даже не нашёлся, чего бы мне сказать? В нетерпении тяну шею, заглядывая в процедурную, и тут же отшатываюсь. В одних лишь штанах с окровавленной рубахой в руках и плотной перевязью на левом плече в кабинет шагает Данная, смотрит угрюмо и как-то... Да нет! Как всегда он смотрит, а вот я смотрю как-то! Ещё как как-то! Сейчас бы вскочить и убежать, да только далеко ли уйдёшь с подвёрнутой ногой? Прятать взгляд, краснеть и смущаться — глупо и ниже меня! Потому приходится смотреть... как-то. Будто бы безучастно пробегаюсь взглядом по жилистой шее, атлетическим плечам, грудным мышцам с длинным поперечным шрамом, крепкому прессу и до пряжки ремня. Замираю и молнией швыряю взгляд в кобуру, делая вид, что именно к ней-то и подбиралась. Отличная кобура, красивая... Да как же так! Он должен быть тощим! Зараза!

Данная, как ни в чём не бывало, подхватывает висящий на спинке кресла плащ и, вместе с рубахой перекинув через плечо, протягивает мне руки. Ой, не надо! Уйди! Сгинь! Да как отец решился меня наедине с ним оставить? Совсем что ли из ума выжил?! Вжимаюсь в диван и соображаю вдруг, что так сильно даже недавних грузчиков не боялась... Что? Я боюсь? Чего это я вдруг боюсь?! Ничего я не боюсь! Решительно подаю ему локоть, отталкиваюсь здоровой ногой и в яростном стремлении буквально вскарабкиваюсь Даннае на руки. На, неси! Вздёрнув нос и презрительно сощурив глаза, тыкаю пальцем на лестницу, начинающуюся прямо из кабинета, — так можно будет избежать очередного столкновения с матерью — и он покорно ступает на неё, аккуратно поддерживая меня за плечи и под колени.

Скрывшись в своей комнате, прыгаю на одной ноге и шмякаюсь на кровать. Вот это ночка! Как же теперь заснуть? Наверняка кошмары одолеют — тёмные закоулки, похотливый гогот, острые ножи, обнажённый торс Даннаи... Нет-нет-нет! Кручусь на кровати, взбивая простыни и наматывая на себя одеяло, бью кулаками подушку, плюхаюсь лицом в матрас и шиплю сквозь сведённые зубы. Прочь! Изыди! Пропади! В злости срываю с себя одежду и кидаюсь в ванную комнату — смыть с себя этот вечер и забыть навсегда!

Облачившись в ночную сорочку, выглядываю на балкон и, не обнаружив там Даннаи, заползаю на широкие перила. Туман уже рассеялся, луна в небе погасла — стоит пора новолуния. Стрекочут в траве кузнечики, шелестит ветер в листве, поскрипывает случайно оставленная открытой ставня, щелкает черепица на крыше дома. Все эти звуки присутствуют и днём, но только ночью они получают право первых скрипок и играют в истинном вдохновении. Закрываю глаза и глубоко вдыхаю пряный воздух. В нём сплетаются ароматы цветов и недавнего тумана, а ещё вмешиваются холодные нотки запахов дома — белёных перил, мраморных плит, гранитных оконных наличников. Мне так спокойно сейчас. Ночь всегда умела сбивать с меня спесь, тушить моё пламя...

Поднимаю веки и вздрагиваю, проваливаясь в синие холодные озера глаз сидящего напротив Даннаи. Нас разделяет увитая плющом решётка, но из-за того, что сидим мы сейчас на перилах, лиц наших у неё скрыть не получается — глядим друг на друга поверх тёмной резной листвы. То ли ночь виновата, то ли осознание, что он здорово выручил меня в городе, но я вдруг ляпаю в ничего не выражающее лицо:

Ђ Люблю звуки ночи... и запахи.

В кромешной темноте синие глаза горят так, словно подсвечиваются изнутри. Что ж это за цвет такой? Не может же Данная и в самом деле быть колдуном? Они только в сказках живут. Застилая лицо распущенными волосами, он опускает голову и отворачивается к городу. Накинутая на плечи рубаха надувается парусом, ловя ночной ветер, сметающий волосы с его лба, и я смотрю на остроносый горделивый профиль со сверкающими лезвиями прищуренных глаз. Вскидываюсь вдруг и на коленях подползаю ближе, вцепляюсь в прутья решётки, склоняю голову. Безусловно, Данная боковым зрением замечает моё перемещение, но лица не поворачивает. Спрашиваю дерзко, решив плевать на осторожность:

Ђ Ты наёмный убийца, да?

Не вскидываются брови, и не кривятся губы — только мрачный взгляд вновь поселяется на моём нахальном лице, прощупывает лоб, переносицу, насмешливо искривленный рот, подпрыгивает к поблёскивающим бесстыдством глазам.

Ђ Просто наёмник. — Без эмоций отвечает он, ставя одну ногу на перила и водружая на неё локоть.

Ђ Но ты же нанимаешься людей убивать! — Со знанием дела заявляю я. — Так какая разница?

Ђ Защищать. — Уточняет он холодно.

Ђ Телохранитель, что ли? — Удивляюсь я и от этого удивления перевешиваюсь через решётку, заглядывая в самые его глаза.

Ђ Я охраняю не только людей. — Поясняет Данная, даже не смаргивая. — Мне доверяют грузы. Сопровождаю товарные караваны.

Вот оно как, говоришь?.. А что ж тогда по подворотням целыми днями таскаешься? Думаешь, тамошний сброд тебе заказ даст? Ври больше! Насупливаюсь и резко отстраняюсь, плюхаясь на перила. И с чего я взяла, что он мне правду скажет? Так убийца во всём и сознался! Швыряю в него недоверчивый взгляд — Данная вновь смотрит в город, блестят синие стекляшки суровых глаз. И тут меня осеняет! Подпрыгиваю на месте и с локтями перевешиваюсь на его сторону.

Ђ Данная! А я же тебя не поблагодарила!

Бросая в меня быстрый взгляд, он отрицательно качает головой, уверяя, что не стоит его поступок благодарности. Прыскаю и толкаю кулаком в здоровое плечо, продолжаю с жаром:

Ђ Ты мою шкуру спас! Я обязана тебе отплатить добром! Ну, хочешь... Хочешь, я тебя поцелую?

Так и знала, что он откажется. Надеялась, правда, что это предложение хоть слегка изменит выражение хмурого лица, но получила только очередной ленивый моток головой. Да и ладно! Моя главная цель в ином.

Ђ Ты что-то ищешь в городе. — Подхожу издалека, в деланных раздумьях хмуря брови. — А я знаю его куда лучше тебя... Давай, помогу в поисках!

Не отвечая на моё предложение даже взглядом, Данная поднимается на ноги и отступает к балконным дверям, берётся за круглую ручку, немного подумав, разворачивается и бросает отрешённо:

Ђ Просто не следи за мной больше. Этого будет довольно.

Волшебство ночи тут же теряет всякую силу. Подскакиваю, как ужаленная, и, прыгая на одной ноге вдоль решётки, вскарабкиваюсь на неё прямо напротив ненавистного парня, упираюсь гневным взглядом в каменную рожу и плюю туда злобно:

Ђ Что за чушь?! То, что мы с тобой по одним улицам ходим, ещё не значит, что я за тобой слежу! Нужен ты мне! Подавись своими тайнами!

Горделиво вздёрнув нос, спрыгиваю на пол и скачу к двери, где бросаю через плечо:

Ђ И ни за что в жизни я тебя не поцеловала бы!

От дикого возмущения совершенно забываю, что ночью мне следует биться в лихорадке кошмарных снов и пару раз проснуться с криком ужаса на устах — дрыхну, как медведь зимой, сладко свернувшись на мягких перинах. Но пробуждаюсь всё же рано и не по своей воле. В стекло что-то гулко тукается, и рожденное этим столкновением дребезжание заставляет меня приоткрыть сонные глаза и растянуть рот в широком зевке. Тут же слышу хлопок закрываемой балконной двери, а сразу за ним — скрип открываемой двери в коридор и уверенные шаги, удаляющиеся по лестнице. Убить Даннаю мало! Раз уж просыпается с первыми птицами, то мог бы потише себя вести! И что это он швырнул в моё окно? Несколько минут разрываюсь между ленью и любопытством, бью кулаком в матрас, вскакиваю и, волоча повреждённую ногу, выглядываю на балкон. С первого взгляда не замечаю ничего необычного. Может, он просто нарочно стукнул в стекло костяшками пальцев, чтоб меня разбудить? Подлец! Готова, забыв о боли, слететь вниз по лестнице, догнать его и отвесить приличную затрещину!

Тут глаза находят-таки ранее отсутствовавший на моей стороне балкона предмет. Приседая на корточки, поднимаю с каменной плиты, устланной протёртой циновкой, причудливо сложенный лист бумаги, верчу так и этак и вдруг узнаю в неказистом на первый взгляд бумажном комке силуэт птицы. Как они там называются, оригами? Ну да, так и есть — в пальцах своих держу за бумажный хвост расправившего крылья журавлика. Что за чушь? Какого лешего Даннае понадобилось посылать мне бумажную птичку? Вот придурок! А может... Резво расправляю подогнутые уголки, разглаживаю складки и кручу в руках... чистый лист пищей бумаги! Это шутка такая? Сминаю листок в плотный шарик и с гневным рычанием метаю на балкон Даннаи. Глупая шутка, стервятник злостный! Держись у меня! Ещё припомню тебе это пробуждение!

К воскресенью нога перестает болеть постоянно и появляется возможность ходить, опираясь на полную ступню. На радостях мать заставляет отца на один день прервать приём пациентов, и мы всем семейством, включая нескольких слуг и проклятущего Даннаю, выезжаем на верховую прогулку. Мать с отцом предпочитают тихонечко плестись в конце процессии, пропустив вперёд даже груженную вещами и продуктами телегу, а я, хлопая щиколотками по покатым бокам своей Каури, отправляюсь в лихой галоп — не признаю иных аллюров! В седле всегда предпочитала сидеть по-мужски. Под платьем на мне плотные штаны, а на ногах — жокейские сапоги. За пышным подолом всего этого мужицкого добра не разглядеть, потому мать, проглотив зубоскальство, разрешила мне не запрягать Каури в женское седло. А вот скорость моего передвижения маму не устраивает, потому спешу поскорее ускакать как можно дальше, скрываясь с её всевидящих глаз.